Аллен Г.: Эдгар По
Урнов М.: Послесловие

ПОСЛЕСЛОВИЕ

– Герви Аллен, соотечественник Эдгара По, сам писатель, поэт и прозаик, отлично зная фактическую историю его жизни и его произведений, вдохновлен стремлением разгадать загадку сложного и противоречивого явления, драматического в своей сути и трагического в своем исходе. Вдумчивым анализом фактов, разноречивых свидетельств, разного свойства суждений и легенд он стремится обнаружить и обнажить истину, показать, как и почему сформировался парадоксальный характер и столь печальной оказалась судьба этой творческой личности. Свое мнение он нередко выражает прямым суждением, но прежде всего и главным образом последовательным, точнее сказать, хроникальным описанием жизни и творчества По, описанием живым и точным. Ему способствуют интуиция и опыт художника слова, а также опыт творческой деятельности в той же стране и в том же обществе, но уже в нашем столетии. В итоге книга Герви Аллена не только содержательное, но и живое чтение, увлекательное и поучительное, вызывающее многосторонний интерес.

не отказывается от четко выраженных суждений при рассмотрении пестрой фактической основы и разноречивых мнений. Чтобы должным образом оценить проницательность и определенность мнения Герви Аллена и вместе с тем его объективность, лучше всего обратиться к тем страницам его книги, где он рассказывает о поворотных моментах в жизни Эдгара По. Одним из таких важных поворотов, в значительной мере определивших его судьбу, было решение восемнадцатилетнего Эдгара, принятое им, как пишет Герви Аллен, в «бессонную ночь с 18 на 19 марта 1827 года». Накануне состоялось бурное и тяжкое его объяснение с опекуном и «благодетелем», видным в Ричмонде торговцем Джоном Алланом.

и неблаговидное положение, из которого его мог вывести только богатый и влиятельный опекун. Поясняя поведение Эдгара-студента, Герви Аллеи отмечает, что он был «не чужд известной бравады, свойственной многим в его возрасте, когда так не терпится доказать всему миру, что ты – „настоящий мужчина». Этой браваде способствовало иллюзорное представление Эдгара о своем месте в семье Аллана – он, сирота и нищий приемыш, мнил себя „богатым наследником». Опекун с его мелкой скаредностью поставил своего приемыша, страстную и гордую натуру, в фальшивое положение. К этому присоединились горькие переживания, вызванные грубым вмешательством опекуна в интимные чувства своего воспитанника. Автор значительное внимание уделяет Джону Аллану, младшему компаньону фирмы „Эллис и Аллан, оптовая и розничная торговля», справедливо полагая, что его отношения с Эдгаром „в известном смысле определили будущее поэта». Он со многими подробностями ведет рассказ об этом американце шотландского происхождения, о его жизненном пути, характере, занятиях и отношениях с ближними, создавая колоритный и убедительный образ торгаша, ханжи и скопидома.

В час бурного объяснения опекун поставил перед Эдгаром твердое условие – полностью подчиниться его воле и неукоснительно следовать его указаниям и советам. А «маленький дерзкий выскочка» в ответ на бескомпромиссное требование ответил столь же решительным «нет». «Будем откровенны, – заключает автор, – было в его непреклонности и нечто жестокое, „неблагодарное», выражаясь языком Джона Аллана, и тем не менее это было достойное и мужественное решение. Положив на одну чашу весов благополучие, а на другую – гордость и талант, он понял, что последнее важнее, предпочтя славу и честь богатству. Более того, хотя он и не мог знать всего наперед, тем самым были избраны голод и нищета. Впрочем, устрашить его не могли бы и они». Так, по справедливому мнению автора, определился и впервые отчетливо и резко выявил себя основной конфликт в жизни Эдгара Аллана По – конфликт творческой, чувствующей и сознающей свое достоинство личности и грубого торгашеского утилитаризма, подчиняющего все интересам выгоды. То, что было сконцентрировано в натуре и поведении опекуна, вскоре предстало перед Эдгаром в системе непреклонных сил, выражающих ведущие интересы и тенденции американского общества. «Производство и продажа товаров, – замечает по этому поводу автор, – ставших со временем самодовлеющей целью американского общества, уже начали подчинять себе все его интересы».

«Несмотря на довольно частые периоды бездействия, – пишет он, – вызванные врожденной слабостью здоровья и другими причинами, По работал с огромным упорством, о чем убедительно свидетельствует его обширное творческое наследие». Главная причина его бедности – «слишком малое вознаграждение, которое он получал за свою работу. Лишь наименее значительная часть его творчества – журналистика – обладала какой-то ценностью на тогдашнем литературном рынке. Лучшее же из того, что он создал своим искусством, почти не привлекало покупателей. Господствовавшие в ту пору вкусы, несовершенство законов об авторском праве и постоянно наводнявшие страну английские книги лишали произведения Эдгара По всякой надежды на коммерческий успех». Он был одним из первых американских писателей-профессионалов и мог существовать только литературным трудом и работой редактора. К труду же своему и своих собратьев по перу он предъявлял бескомпромиссные требования. «Поэзия для меня, – заявлял он, – не профессия, а страсть, к страстям же надлежит относиться с почтением – их не должно, да и невозможно пробуждать в себе по желанию, думая лишь о жалком вознаграждении или еще более жалких похвалах толпы». К этому следует добавить, что он, «как художник и мыслитель, – говоря словами Герви Аллена, – без сомнения, испытывал значительную и оправданную неприязнь к современной ему Америке. Между его творчеством и его торгашеским временем зияла огромная пропасть… Одна из самых поразительных особенностей той своеобразной эпохи заключалась в том, что ее сиятельную уверенность в своем превосходстве над всеми предшествующими эрами и веками ни разу не омрачило хотя бы мимолетное облачко сомнения. Предвкушение, казалось, недалекого триумфа над природными стихиями, которого помогут добиться машины, породили теорию „прогресса», дотоле неслыханную, но теперь распространенную на все – от политики до дамских шляпок. Журналы, речи государственных мужей, социологические трактаты и романы – все звенело фанфарами победного самодовольства. Что до философии, то она совершешю прониклась убеждением, что десять утверждений ровно в десять раз ближе к истине, чем одно отрицание, и что во вторник человечество просто пе может не стать чуть-чуть лучше, чем было в понедельник. Вера эта была столь сильна, что публично выступить против нее никто но осмеливался». Не один Эдгар По замечал это безудержное самодовольство и самовосхваление американцев и брал на себя смелость их обличения. Можно вспомнить, к примеру, Эмерсона или Генри Торо, американских писателей-транеценденталистов, к которым Эдгар По проявлял безоговорочную нетерпимость. «Стяжательство в общественной и частной жизни создает атмосферу, в которой трудно дышать… Мы видим, к каким трагическим последствиям ото ведет», – говорил Эмерсон в конце 30-х годов в публичной лекции, и, поясняя трагедию Эдгара По, можно повторить эти слова. В начале 40-х годов в Англии и в Америке появились «Американские заметки» Чарльза Диккенса, редкой силы обличение американского общества и его нравов. И все же Эдгар По был одним из самых страстных обличителей буржуазной Америки. «Соединенные Штаты, – уже после смерти Эдгара По писал Шарль Бодлер, – были для По лишь громадной тюрьмой, по которой он лихорадочно метался, как существо, рожденное дышать в мире с более чистым воздухом, – громадным варварским загоном, освещенным газом. Внутренняя же, духовная жизнь По, как поэта или даже пьяницы, была постоянным усилием освободиться от этой ненавистной атмосферы».

«Город, печально прославившийся политической коррупцией, терроризировали шайки „охотников за голосами», чьи услуги оплачивались из партийных касс. Бедняг, которые, поддавшись на посулы или угрозы, попадали в лапы политических разбойников, за два-три дня до голосования сгоняли в специальные места – „курятники», где держали одурманенных спиртным и наркотиками до начала выборов. Затем каждого заставляли голосовать по нескольку раз». Автор делает важное и убедительное предположение, что и Эдгар По оказался в числе невольных жертв «политических разбойников», что в «беспомощном состоянии» он «был силой отведен в один из „курятников» и это ускорило его гибель. Этот горестный „сюжет» и лежащий в его основе трагический конфликт нетрудно выделить и обнажить в книге Аллена, что автором и сделано; но, если не сосредоточить на нем внимание, он может отступить на задний план, оттесненный многочисленными деталями хроники жизни. Без них не возникло бы живого образа личности писателя и его окружения, но все же автор нередко без необходимости задерживается па частностях, пе проясняя их смысл и реальное значение в общей сумме фактов. Иногда его суждения и выводы, оставленные без разъяснения, пусть предположительные, способны сместить верно намеченные акценты. Нет сомнения: встреча Эдгара По с семилетней двоюродной сестрой Вирджинией, которая шесть лет спустя стала его женой, имела глубокие последствия для его жизни. И когда автор утверждает, хотя и с оговоркой, что эта встреча, а затем женитьба и жизнь в доме миссис Клемм оказали на Эдгара По „может быть, самое благотворное воздействие», он находит немало точных и выразительных слов для характеристики чувства Эдгара к Вирджинии, восхищенного отношения к жене-девочке и для описания предприимчивой и заботливой Марии По Клемм, матери Вирджинии, тетки Эдгара, в доме которой он находил надежный приют, возможность успокоить издерганные нервы, тихую радость и вдохновение. Он знал под этим кровом „часы безмятежного и счастливого покоя». Когда же автор, продолжая свою мысль, говорит, что эта встреча в то же время, может быть, оказала „самое пагубное воздействие на дальнейшую жизнь По», то эта заключительная часть его вывода остается без подтверждения. Какую пагубную силу могли питать отношения Эдгара и Вирджинии, что имеет в виду автор, он не дает четкого ответа на этот вопрос. Вирджиния была женой-девочкой, но в южных штатах подобные браки не были чем-то исключительным. Духовное здоровье Эдгара было, как пишет автор, „странным образом зависимо от жизни Вирджинии». Она „воплощала собой единственно возможный компромисс с реальностью в его отношениях с женщинами, – столь сложных и утонченных, что понять, куда вели все потаенные ответвления этого лабиринта, едва ли кому-нибудь удастся».

Можно согласиться с Герви Алленом: отношения Эдгара По с женщинами представляют сложный лабиринт, и еще никому из его биографов не удалось разобраться в нем. Сам Герви Аллен осторожно касается этой интимной стороны жизни Эдгара По, чуждаясь сенсации, избегая всего, что способно поощрить нездоровый интерес, однако не скрывает мрачных фактов, в освещении которых По предстает помраченным и не только несчастным, но иногда и жалким. Тяжкая наследственность, сиротство, непосильная борьба с преградами свободолюбивому духу и высоким устремлениям, столкновение с житейскими мелочами, болезнь сердца, душевная ранимость, травмированная и неуравновешенная психика, а главное – непримиримость основного жизненного конфликта омрачали, душили и укорачивали его жизнь. Болезнь и преждевременная смерть Вирджинии явились для него страшным и непоправимым ударом. Роковое событие конца января 1842 года, описанное художественно и с пониманием драматизма ситуации на страницах главы двадцатой, – это роковое событие и в самом деле было «не только предвестьем скорой смерти Вирджинии, но и ознаменовало для самого По начало все более углубляющегося душевного расстройства».

– ее труды, в данном случае – литературные сочинения: стихи, рассказы, статьи. В книге Герви Аллена нет ни общего, ни жанрового обзоров произведений Эдгара По, но их и не должно быть в жизнеописании поэта, это не литературоведческий труд. Рассказывая о жизни Эдгара По, автор по ходу этого рассказа говорит о его творческой деятельности: о начальных проявлениях его призвания, о первом стихотворном сборнике, созревании таланта, периодах творчества, поэме «Аль-Аараф», о рассказах «Лигейя», «Падение дома Ашеров», «Золотой жук», о многих, но, разумеется, далеко не обо всех значительных его произведениях, нередко – о конкретных стимулах их возникновения, о выраженных в них устремлениях и душевных переживаниях и главным образом – о стихотворениях – самом значительном, по мнению автора, творческом достижении Эдгара По. Больше, интереснее и содержательнее, чем о других произведениях, он говорит о «Вороне» – самом прославленном и популярном стихотворении По, определившем основу его прижизненной и посмертной славы. Как существенный факт, важный для понимания «Ворона», он отмечает момент зарождения его замысла. Его идея зародилась, когда По писал рецензию на роман Диккенса «Барнеби Радж», в котором эта птица играет заметную роль. «Пророческое карканье ворона», по мнению Эдгара По, могло бы звучать «на протяжении всей драмы Барнеби Раджа». Если бы Грип, диккенсовский ворон, прислушался к этому критическому замечанию и стал каркать чаще – его карканье, думается, звучало бы нарочито. В стихотворении Эдгара По последовательное зловещее карканье ворона выражает трагический смысл всего поэтического произведения, придавая ему цельность и завершенность. Герви Аллен излагает историю создания этого стихотворения, «ставшего самым известным стихотворением в Америке». Он не анализирует его, однако бегло характеризует его формальные особенности, говорит о выраженном в нем душевном состоянии поэта и восторженной реакции слушателей, именно слушателей, когда «Ворона» читал сам По или знаменитый актер Джеймс Мердок, «обладавший голосом редкой красоты». «Изощренное мастерство поэта, – пишет автор, – ощущается во всем – в изысканном музыкальном рисунке стихотворения, в умелом использовании ассонанса, рифмы, размера».

Звучанию стиха По придавал особое значение, и он добивался, можно сказать, гипнотического воздействия соединенных в стихах звуков, их ритмического звучания. Использование звукового эффекта для него не чисто формальный прием. Интересно и убедительно писал об этом Валерий Брюсов в своих рассуждениях о рифме. «… Рифмы великих поэтов – все имеют одну характерную особенность: они нужны по складу речи, а не только как отметка в конце стиха… На передний план выступили три главных назначения рифмы: смысловое, звуковое и символическое; «значение отметки» осталось лишь четвертым… Иногда эти первые значения преобладают настолько, что как бы стирают, уничтожают четвертое, казалось бы – неизбежное. Так бывает в рифмах «переносных», например, у Эдгара По…»

В статье «Как я писал „Ворона», или Философия творчества» Эдгар По сделал многозначительную и по-своему парадоксальную попытку объяснить технику создания своего шедевра и определить теоретические основы творчества. Многозначительной эта попытка была потому, что она выражала характерную для По творческую установку, определенным образом связанную с традицией, получившей широкое развитие в дальнейшем, особенно на исходе девятнадцатого и в двадцатом веке. Основополагающий принцип этой традиции в самой общей форме можно выразить словами: сознательность против стихийности. Парадоксальность попытки объяснить читателю технику создания «Ворона» состояла в том, что По, художник проницательной интуиции и вдохновенной фантазии, как бы исключал из творчества интуицию и вдохновение, подчиняя его строгой рассудочной логике. Можно сказать, вспомнив пушкинскую драму «Моцарт и Сальери», что в Эдгаре По сальеризм одерживал победу над моцартовским началом, что он поверял гармонию алгеброй и «музыку разъял, как труп». И это при его же утверждении, что к рассудку поэзия имеет лишь побочное отношение, она – «область прекрасного», красота, возвышающая душу. Можно предположить, что По обращался к рассудочной логике и утверждал ее в ущерб интуиции и вдохновению потому, что не мог терпеть неряшливости в творчестве, пренебрежительного отношения к искусству стихосложения, и потому, что его творчество было отмзчено рассудочностью, а также потому, что в себе он искал опору против пугающих его самого ужасов, производимых его капризной фантазией.

«Как был написан «Ворон»? несущественным и заменяет его вопросом почему? Почему Эдгар По написал «Ворона»? Нельзя согласиться ни с заменой одного вопроса другим, ни с ответом, который дает Герви Аллен на бесспорно важный вопрос почему?

«утраченной любви» для творчества По – характерная тема, особенно для его поэзии. В стихотворении «Ворон» она сочетается «с роковым смыслом вороньего карканья». Но это еще не довод для ответа, будто бы единственно возможного и безусловного, какой дает Герви Аллен на им же поставленный вопрос «почему?». Поэт написал «Ворона» потому, что «всецело осознал»: в браке с Вирджинией он подменил реальную любовь мечтой, и это обрекло его «на страдания и отчаяние». Это не единственный случай односторонней и неаргументированной трактовки произведений По. Автор нередко возникновение и смысл его стихотворений и рассказов объясняет только личными, интимными переживаниями поэта, связанными с темой «утраченной любви». Герви Аллен склонен рассматривать героев и героинь произведений Эдгара По всего лишь как «многоликие ипостаси самого По и любимых им женщин, двойники, чей придуманный мир он наполнял страданием, пытаясь облегчить тем самым бремя печалей и разочарований, отягощавших его собственную жизнь. Дворцы, сады и покои, населенные этими призраками, блистают роскошным убранством, оно – точно причудливая карикатура на нищенское убожество настоящих его жилищ и безотрадную обстановку тех мест, куда забрасывала его судьба».

Творчество писателя, как бы полно ни отражалась в нем его личность, не замыкается в рамках «психологической автобиографии», а Герви Аллен, обращаясь к произведениям Эдгара По, ищет в них прежде всего автобиографические элементы. Поиски его интересны, наблюдения и выводы кажутся убедительными. Но, устремляясь к решению только этой задачи, следуя только в этом направлении, нетрудно упустить из виду важные стороны творчества, его смыслового наполнения, историко-литературного и общественного значения. Разгадать странную романтическую символику, раскрыть реальный смысл многих рассказов Эдгара По – задача необычайно трудная, и в своей полноте она так и остается нерешенной.

«Рассказами гротесков и арабесок». Название произведения или ряда произведений, тем более данное самим автором, направляет читателя и критика, ориентирует их, дает им ключ от входа в область, созданную творческой фантазией. Рассказы Эдгара По – это действительно гротески и арабески. «Кто верным именем ребенка назовет» (Шекспир), будь то человек или произведение искусства? По-видимому, это лучше всего способен сделать родитель ребенка или автор, когда речь идет о произведении искусства. Но у родителя или у автора имеется не только свое понимание произведенного им на свет детища, но и свой тайный замысел, свои пожелания, свои надежды и упования. Гротески и арабески – наименование точное, но в большей мере оно характеризует, так сказать, внешний облик, способ, манеру, чем суть явления. Нередко литературоведы и критики рассказы Эдгара По называют «страшными». С равным основанием их можно назвать «рассказами тайн и ужасов». Когда Эдгар По писал свои рассказы, подобный жанр был в Америке широко распространен, и он знал его особенности и лучшие его образцы, знал о его популярности и причине успеха у читателя. Казалось бы, легче всего разобраться в рассказах Эдгара По, если поставить их в связь с традициями готического романа английской писательницы Анны Радклиф (1764 – 1823) и европейской романтической фантастики, прежде всего с Гофманом (1776 – 1822), с его «Фантазиями в манере Калло». Это делали и делают, это можно и нужно делать, не слишком обнадеживая себя, учитывая «странность» Эдгара По, его гротесков и арабесок, о которой так решительно сказал Достоевский: «Вот чрезвычайно странный писатель – именно странный, хотя и с большим талантом». Порой кажется, что тот или иной гротеск Эдгара По написан в духе традиции готического романа, в духе жанра «тайн и ужасов», а на поверку оказывается, что это пародия на него. Наглядный пример – рассказ «Сфинкс», о котором Герви Аллен не вспоминает в своей книге. Человек приехал из Нью-Йорка к своему родственнику и живет «в его уединенном, комфортабельном коттедже на берегу реки Гудзон». Однажды, «на исходе знойного дня», он сидел «у открытого окна, из которого открывался прекрасный вид на берега реки и на склон дальнего холма, почти безлесный после сильного оползня»[29]. И вдруг он «увидел там нечто невероятное – какое-то мерзкое чудовище быстро спускалось с вершины и вскоре исчезло в густом лесу у подножья». Чудовище было огромных размеров, и всего поразительней и ужасней было изображение черепа едва ли не во всю грудь». Перед тем как чудовище скрылось, оно исторгло «неизъяснимо горестный» звук, а человек, рассказывающий эту историю, «без чувств рухнул на пол». Рассказ о таинственном и ужасном, но тут же, на следующей странице, и разоблачение «фокуса», то есть разъяснение того, каким образом перед взором рассказчика появилось омерзительное чудовище. Оказалось, что это всего-навсего насекомое – «сфинкс вида Мертвая голова», внушающее «простонародью суеверный ужас своим тоскливым писком, а также эмблемой смерти на грудном покрове». Насекомое попало в паутину, которую соткал за окном паук, а глаза человека, сидевшего у окна, спроецировали его на обнаженный склон далекого холма. «У страха глаза велики», образ чудовища – иллюзия, порожденная тревожным психическим состоянием рассказчика, обостренным реальным ужасом – в Нью-Йорке свирепствовала эпидемия холеры, «бедствие все разрасталось», и «в самом ветре, когда он дул с юга… чудилось смрадное дыхание смерти». (В «Сфинксе» отразилось реальное событие начала 30-х годов прошлого века: в Нью-Йорке была эпидемия холеры, распространившаяся из Европы.)

«Сфинкс» – рассказ и «страшный» и пародийный, в нем есть и существенный для Эдгара По мотив социальной сатиры – выраженная как бы между прочим и в остроумной форме оценка реального состояния американской демократии. Родственник рассказчика, чей «серьезный философский ум был чужд беспочвенных фантазий… настоятельно подчеркивал ту мысль, что ошибки в исследованиях обычно проистекают из свойственной человеческому разуму склонности недооценивать или же преувеличивать значение исследуемого предмета из-за неверного определения его удаленности… Так, например, – сказал он, – чтобы правильно оценить то влияние, которое может иметь на человечество всеобщая и подлинная демократия, необходимо учесть, насколько удалена от нас та эпоха, в которую это возможно осуществить».

«Сфинкс» может дать представление о технологии создания страшного у Эдгара По, однако для автора это отнюдь не универсальный способ. И в этом рассказе, далеко не столь значительном, как, например, рассказ «Падение дома Ашеров», и далеко не столь популярном, как «Золотой жук», очевидна одна черта, которая, по мнению Достоевского, отличает Эдгара По «решительно от всех других писателей и составляет резкую его особенность: это сила воображения. Не то чтобы он превосходил воображением других писателей; но в его способности воображения есть такая особенность, какой мы не встречали ни у кого: это сила подробностей», которая способна убедить читателя в возможности события, даже когда оно «или почти совсем невозможно или еще никогда не случалось на свете».

«Сила воображения, или, точнее, соображения», говоря словами Достоевского, позволяла Эдгару По с решительным успехом широко мистифицировать читателя. Об этой способности и склонности По пишет и Герви Аллен, приводя в пример его «Историю с воздушным шаром» – рассказ-мистификацию, в котором выдумка о перелете воздушного шара из Европы в Америку оказалась столь правдоподобной, что вызвала сенсацию.

Достоевский обратил внимание на весьма важный содержательный элемент самых невероятных рассказов Эдгара По. «Он, – писал Достоевский, – почти всегда берет саму исключительную действительность, ставит своего героя в самое исключительное внешнее или психологическое положение, и с какою силою проницательности, с какою поражающею верностию рассказывает он о состоянии души этого человека». Очень часто – души, объятой ужасом, который испытывал сам Эдгар По.

Вероятно, многие читатели, если их спросить, какой из рассказов Эдгара По лучше всего удерживает их память, скажут: «Золотой жук». Сам писатель считал его «наиболее удачным» своим рассказом. «Огромная популярность „Золотого жука», – верно отмечает Герви Аллен, – объясняется отчасти тем, что в нем почти отсутствуют болезненные мотивы, преобладающие во многих других произведениях По». В связи с этим невольно вспоминается признание Блока: «Мне случалось ощущать при чтении Диккенса ужас, равного которому не внушает и сам Э. По». Действительно, «эти уютные романы Диккенса – очень страшный и взрывчатый материал». Однако в «уютных романах Диккенса» нет болезненных мотивов, связанных с травмированным состоянием психики, что заметно в рассказах Эдгара По.

«Золотой жук» по жанровым его свойствам обычно присоединяют к знаменитым детективным рассказам Эдгара По – «Убийства на улице Морг», «Тайна Мари Роже» и «Украденное письмо», героем которых является детектив-любитель Ш. Огюст Дюпен. В этих рассказах – сам автор называл их «логическими рассказами» – с особым эффектом проявляет себя сила логики и аналитического соображения. Валерий Брюсов назвал их автора «родоначальником всех Габорио и Конан-Дойлев» – всех писателей детективного жанра. Герви Аллен как бы дополняет и развивает это суждение Брюсова, когда пишет: «Очерк „Шахматный автомат Мельцеля» „явился первым произведением, где По выступил в роли непогрешимого логика и проницательного аналитика, предвосхитив метод, к которому прибег позднее в своих детективных рассказах, таких, как „Убийства на улице Морг», – метод, увековеченный в триумфе Шерлока Холмса».

«матерьяльность» его фантастики. Фантастическое в произведениях Эдгара По оказывается осязаемым, обыденным. Явления невероятные не только обнаруживаются в повседневности, но повседневность как таковая под взглядом и пером Эдгара По обретает характер фантастический. Однако при этом По не был идеалистом-мистиком. «Видно, что он вполне американец, даже в самых фантастических своих произведениях», – так сказал Достоевский, и если учесть, что «американец» в данном случае это синоним практицизма, деловитости, то Эдгар По, материализуя фантастику или же делая все материально-бытовое фантастическим, явился в этом смысле американцем и антиамериканцем одновременно. Он видел и показал призрачность, зыбкость буржуазно-деляческого мира, гордившегося своей разумностью, основательностью и прочностью. Индивидуалистическая свобода, которую американцы написали прямо на своем знамени, это, по Эдгару По, одиночество в толпе, это заброшенность и затравленпость личности, это не свобода человека, а освобожденность от человека, от заботы о нем: покинутость человека обществом – призрак свободы. Разве об этом не писал сам Достоевский? Ну, конечно же, поэтому он и откликнулся так живо на произведения американского писателя. В развитии литературы XIX века, усиленно разрабатывавшей проблему человека, Эдгар По явился соединительным звеном между романтиками и реалистами. Он наследовал романтикам, тому же Гофману или англичанину Де Квинси, и он же прокладывал дорогу реализму, который Достоевский так и назвал – «фантастическим», но не в смысле какой-то чрезвычайной выдумки, а особой проницательности, позволяющей постигать лишь кажущееся в самой действительности невероятным, выдуманным. Из-за этой проницательности Эдгар По был миром буржуазного практицизма исторгнут и всилу той же проницательности вошел он в мировую литературу.

создавая яркий образ По – редактора, критика, рецензента, пишет Герви Аллен. Он, в частности, упоминает о его рассказе «Литературная жизнь Каквас Тама, эсквайра», блестящем сатирическом гротеске, посвященном американской журналистике. Это тоже гротеск, как и другие рассказы По, по в своем роде – по теме и пародийному стилю – единственный у него.

об этом: «Произведения По созданы как будто в наше время, при этом захват его творчества так широк, что едва ли правильно считать его родоначальником так называемого „символизма». Повлияв на поэзию Бодлэра, Маллармэ, Россетти, – Эдгар По имеет, кроме того, отношение к нескольким широким руслам литературы XIX века. Ему родственны и Жюль Верн, и Уэльс, и иные английские юмористы… Конечно, „символисты» обязаны По больше всех. Следует заметить, что из стихии творчества По вылились не один, а несколько последовательных моментов развития „нового искусства». Чтобы уяснить смысл изначение сказанного Блоком, следует обратиться к произведениям Эдгара По. Книга Герви Аллена побуждает кэтому.