Ольга Панова
Между раем и адом: американская пастораль Тони Моррисон
Иностранная литература 2010, 7
http: //magazines.russ.ru/inostran/2010/7/pa11.html
когти...
Манеру Тони Моррисон неизменно сравнивают с фолкнеровской. Писательница имеет обыкновение сразу же, с головой погружать читателя в повествование, не давая ему в руки путеводной нити к лабиринту слов. Вот и последний ее роман “Жалость”[1] открывается чьими-то странными, тревожными признаниями. К кому они обращены? К читателю, к кому-то другому? И что за неведомый голос произносит их?
По мере чтения романа постепенно выясняется, что действие происходит в 1690 году в Виргинии, а голос принадлежит шестнадцатилетней чернокожей девушке по имени Флоренс. Рассказчица записывает свою историю необычным способом: выцарапывая слова на стенах и на полу комнаты в огромном нежилом доме. Она владеет грамотой - этому волшебному искусству выучил ее католический священник, ибо мать Флоренс, рабыня-африканка, упросила падре заниматься с девочкой: она верит, что, выучившись буквам, ее дочка сможет стать счастливой, потому что “в учености есть волшебство”. Но выцарапывать гвоздем “старательные буквы” Флоренс принимается отнюдь не от ощущения счастья, а чтобы справиться с отчаянием и одиночеством.
Тони Моррисон воспроизводит устойчивые лейтмотивы афроамериканской литературы XVIII века, возникшие еще в текстах грамотных рабов-африканцев, попавших в английские колонии Нового Света. В автобиографических повествованиях ОлаудыЭквиано (Густава Вазы), УкосоГроньосо[2] обучение письму, получение образования - сквозная тема, и это неудивительно: в эпоху Просвещения доказательством полноценности черной расы была способность овладеть чтением и письмом. Африканцы Эквиано и Гроньосо, оказавшись среди европейцев, присутствовали при чтении Библии и были поражены, увидев диво дивное - “говорящую книгу”, которая беседует со своим хозяином.
Моррисон говорит, что любой роман начинается для нее с того, что она слышит голоса своих будущих персонажей. “Жалость” не стала исключением:
и увезли куда-то, она не понимает этих людей, их речь. С матерью она говорила по-португальски, еще она знает латынь. Поэтому я собрала все эти языки воедино и дала ей индивидуальный голос. Это речь от первого лица, очень яркая, наглядная. Потом в какой-то момент я вдруг заметила, что Флоренс у меня все время говорит в настоящем времени, и это придает ее повествованию непосредственность. Как только я это поняла, я стала внимательно следить за тем, как я передаю то, что она думает, и мне удалось показать одновременно и ее невинность, и ее искушенность.
У Моррисон рассказ Флоренс - лихорадочный, причудливый поток речи, полный аграмматизмов, смесь пиджина и архаизмов. Переводчик Владимир Бошняк создает поразительный сплав устаревших, редких и просторечных слов, книжных и разговорных синтаксических конструкций, так что получается язык одновременно и старинный, стилизованный под XVII век - и современный, с его яркой экспрессией и стилистической сниженностью. Без преувеличения можно сказать, что перед нами нечастый в последнее время случай, когда перевод иностранного романа становится вкладом в современную русскую словесность, обогащает русский литературный язык.
Речь Флоренс чередуется с повествованием от автора - хотя, по сути дела, слышим мы не его, а разных персонажей. Интонация, лексика, синтаксис - все меняется в зависимости от того, чья это история: Лины или Ребекки, Горемыки или ДжейкобаВаарка. Если и можно здесь говорить об авторе-повествователе, то лишь как об эхокамере, где звучат разные голоса и где каждый голос вплетает свою нить в ткань романа. Постепенно в этой ткани вырисовывается орнамент. Фрагменты разных узоров слагаются в целое, из соединяющихся ниточек создается текст романа, из личных историй - История нации, страны, эпохи.
Хотя тема романа “Жалость” - становление системы рабовладения, писательницу занимает не только расовая проблема. Среди ее персонажей, помимо черных рабов, - белые слуги Уилли и Скалли, те же рабы, подписавшие кабальные договоры; Ребекка, которую “продали в замужество” (описание ее плавания в Америку построено как аллюзия на произведения о “пути через Атлантику” на невольничьих кораблях), а также свободный негр: кузнец-африканец. На вопросы интервьюеров, можно ли воспринимать этот роман как движение к “пострасовому мышлению и дискурсу”[3], писательница отвечает, что культура много потеряет, если лишится расового колорита. В то же время она убеждена, что чрезмерный акцент на этих проблемах обедняет и сужает смысл написанного. Вопросы, которые поднимаются в ее книгах, имеют глубокий философский и этический смысл. Что такое любовь? Может ли женщина, принужденная убить своего ребенка или отречься от него, вернуться к нормальной жизни? Что такое прощение и как его заслужить?
Как и в “Возлюбленной”, в последнем романе Моррисон одним из главных оказывается нравственный выбор матери, решившейся отказаться от своего ребенка, отдать дочь в руки другого (Хозяина) в надежде облегчить ее судьбу. “Мысль семейная”, материнство, корни, узы крови и “муравьиное братство” общины - родственников, соседей, друзей - вот неизменная система координат, которая раз и навсегда задана в мире Моррисон, противницы индивидуализма и эмерсоновского “доверия к себе”.
“Моим сыновьям нужна была мать, реальный человек, они всегда должны были знать, чем я занята, что делаю. Некоторые, например, говорят, что у них нет времени и возможности писать, имея маленьких детей. У меня все ровно наоборот. До того как родились мои сыновья, я ничего не писала. Я стала писательницей благодаря им”. Только дома в кругу семьи Моррисон чувствует себя “настоящей”. Истинная Хлоя Антония Уоффорд появилась на свет в 1931 году в маленьком городе Лоррейн (штат Огайо) в рабочей семье. С раннего детства она стала страстным книгочеем. Ее любимыми авторами были Джейн Остин и Лев Толстой. Отец Хлои был прекрасным рассказчиком, и его увлекательные истории - былички, сказки, житейские истории - сказались на стиле писательницы, неслучайно она так часто прибегает к сказу, и в ее романах звучит колоритная речь героев-рассказчиков. В семье нередко возникали конфликты, что объяснялось и бытовыми трудностями (детство ХлоиУоффорд пришлось на годы Великой депрессии и Второй мировой), и несходством характеров родителей. Тони Моррисон вспоминала:
Мой отец не доверял белым, никогда не позволял ни одному белому (даже разносчикам или страховым агентам) переступать порог нашего дома. К счастью, моя мать была совсем другим человеком, она судила о каждом на основании личных качеств. Мать часто рассказывала о своем детстве, которое прошло на Юге. Для нее это были самые чудесные, романтические, волшебные воспоминания. А отец говорил про Юг диаметрально противоположные вещи. Тем не менее он каждый год ездил к себе на родину, в ненавистный штат Джорджия. А мама никогда не ездила в дорогую ее сердцу Алабаму, где прошло ее детство.
Интересно, что творчество Моррисон все время строится на подобных парадоксах. Она пишет об ужасах рабства, о линчеваниях, о белых расистах, для которых негр мало чем отличается от собаки или лошади. Но в ее книгах идет речь и о черном расизме, о фанатиках, которые убивают белых, считая их не людьми, а демонами, исчадиями ада. Ее герои (например, Молочник из “Песни Соломона”) перемещаются в поисках прошлого, своих корней с Севера на Юг - вопреки известному архетипу негритянской литературы: движению с Юга на Север, от рабства - к свободе. Север у Моррисон - это мир свободы, отчуждения, индивидуализма, прагматизма, процветания, забвения; Юг - край угнетения, общинности, традиционности, волшебства, бедности, памяти. Север - чужбина, земля обетованная, обернувшаяся бесплодной землей. Юг - родина, земля рабства и юдоль страдания, почва, из которой растет духовная культура черных американцев.
В 1949 году ХлояУоффорд поехала учиться в Вашингтон, в Говард, который еще в начале ХХ века был в числе трех самых лучших негритянских университетов вместе с Таскиги и университетом Фиска. Свое решение поступить в университет она объясняла желанием “попасть в круг чернокожих интеллектуалов” и как следует разобраться в том, какие блага дает афроамериканцам интеграция в американское общество и каких жертв она требует. Получив диплом бакалавра, она едет в Корнеллский университет, где в 1955 году защищает диссертацию, посвященную теме самоубийства в прозе У. Фолкнера и В. Вулф. Получив степень магистра, начинает преподавать в Говарде и вскоре выходит замуж за уроженца Ямайки Гарольда Моррисона - архитектора, который тоже преподавал в Говарде. Вскоре на свет появись двое сыновей, а через семь лет, расставшись с мужем, миссис Моррисон переезжает в Нью-Йорк и становится редактором в издательстве “Рэндом хаус”. Первые литературные опыты Моррисон относятся ко времени преподавания в Говарде - тогда родился и псевдоним писательницы, Тони, - прозвище, которое дали ей приятели в студенческие годы. Моррисон однажды представила на суд друзей рассказ о чернокожей девочке, которая мечтала о том, чтобы у нее были ярко-синие глаза. Позже этот рассказ лег в основу ее первого романа - “Самые синие глаза” (1970). Уже здесь Моррисон отличает фолкнеровскаязавороженность историей, переживание истории как травмы и упорное стремление прорваться сквозь жестокий и неумолимый ее ход к утешительному и спасительному мифу. В первом романе события отнесены к 1940-1941 годам - времени очередного массового исхода американских негров с Юга на Север в годы Депрессии. Следующий роман “Сула” (1974) открывается рассказом о негритянском районе Ботом (что в переводе означает дно), действие охватывает 1919-1965 годы. В “Песне Соломона” (1977) приключения главного героя, Молочника, начинаются в 1927 году; в “Возлюбленной” (1987) вся история разворачивается через несколько лет после Гражданской войны, а воспоминания героини переносят нас в довоенное время, в эпоху рабства. “Жалость” отправляет нас еще дальше в прошлое - к истокам возникновения нации.
Эпическое ощущение времени и пространства, свойственное Моррисон, пожалуй, особенно сильно именно в ее последнем романе “Жалость”. Он потребовал от автора гораздо более длительной и серьезной подготовки, чем остальные ее книги:
Прежде всего мне нужно было узнать, какой тогда была жизнь, в том числе жизнь растений, деревьев, какая была погода. Книга, которая мне очень помогла и которую я перечитывала много раз - “Изменения на земле” Уильяма Кронона[4]. Я узнала, какими были тогда разные растения - например, салат или колокольчики, какой они были величины. Это дало мне возможность живо представить себе те места, в которых должна была разворачиваться история, - штат Нью-Йорк на севере, на юге - Мэриленд и Виргиния.
Чтобы изобразить колонистов, их жизнь в Европе до переезда в Новый Свет, Моррисон изучала образ жизни переселенцев, старалась представить себе, каким был рядовой колонист, прибывший в Америку:
Что они оставляли там, в Старом Свете? Большинство из них оказались перед выбором - уехать или сесть в тюрьму. Я нашла совершенно замечательную книгу “Полная неразбериха: грязь, шум и зловоние в Англии, 1600-1770” Эмили Кокэйн[5]. Она пишет о законах того времени - например, запрещалось бить жен после девяти часов, о том, какие тогда циркулировали слухи, о том, как тесно жили и общались друг с другом люди. Мне кажется, что колонисты, приехав в Америку, все время были как пьяные - воздух в Новом Свете был таким чистым! А в Англии зонтики красили в черный цвет, потому что дождь был весь черный от копоти! Очень важно погрузиться в атмосферу эпохи, близко познакомиться с контекстом, в котором разворачивается вся история. Отчего колонисты бежали, что с ними могло произойти, как они относились к детям? Можно, конечно, ограничиться “Оливером Твистом”; но когда узнаешь, что детишек отправляли в Виргинию, как груз, в набитых до отказа шлюпках... Я могла бы посвятить изучению эпохи долгие годы, мне очень нравится этим заниматься, но в какой-то момент приходится остановиться и приниматься за написание романа.
Обращаясь к эпохе колонизации Северной Америки, писательница рисует мир, где парадоксально соседствуют скудость и изобилие, меркантильность и героика, величие и убожество, первозданный эдем и адская машина цивилизации, широта духа и узколобый фанатизм. Это было время, когда в лесах обитали индейские племена, а на новые земли претендовали англичане, французы, португальцы, шведы, голландцы; по чащобам “шастали уловчивые медведи”, вооруженные дезертиры и просто грабители. Шел дележ сфер влияния между католическими миссиями, баптистами, пресвитерианами. Самые страшные страницы романа - те, что посвящены религии. Католичество - это зловещее поместье д’Ортеги, где тлеют разнузданные страсти и таится изощренная жестокость; это “пропитанный римским духом” Мэриленд, где высятся помпезные храмы, а местные дамы, словно блудницы вавилонские, разъезжают на повозках, запряженных негритятами. Баптисты - соседи Ваарков - практикуют наушничество и доносы; Ребекка ненавидит их ханжество и не может простить, что они отказались крестить ее детей: из-за них малютки умерли отлученными от благодати. Жуткие сцены, живописующие “охоту на ведьм”, достойны пера Н. Готорна: в маленькой деревушке, где оказывается Флоренс, все жители парализованы страхом; вдова Илинг, сердобольная женщина, пустившая переночевать усталую, голодную Флоренс, каждое утро бередит раны своей дочки Джейн, чтобы из них текла кровь (ведь всем известно, что ведьмы не кровоточат!); “пуританские инквизиторы” совершают ежедневный обход домов в поисках знаков дьявола. Шериф и три женщины, обнаружив Флоренс в доме вдовы Илинг, уверены, что “черная чертовка” наверняка посланница самого “Черного Человека”! Девушку раздевают догола и тщательно обследуют. Самым страшным в этой унизительной процедуре оказывается какая-то нечеловеческая бесчувственность экзекуторов:
Стоя голой под их взглядами, я смотрю за тем, что выражают их глаза. Нет, ненависти нет, как нет ни страха, ни отвращения, но они смотрят на мое тело, словно вчуже, не узнавая. Свиньи и то, отрывая рыла свои от корыта, смотрят осмысленней.
“охоты на ведьм”, потому что кое-кому приглянулся ее участок земли. Все эти ужасы вовсе не порождение американской “дикости”: это “цивилизованные нравы”, которые в Новый Свет принесли европейцы. Ребекка навсегда запомнила сцены зверских казней в родном Лондоне: “Вот горку дышащих, еще живых внутренностей подносят к глазам преступника, после чего бросают в ведро и выливают в Темзу; вот пальцы отрубленной руки шевелятся и ищут утерянное тело...” По сравнению с этим охота дикарей за скальпами кажется Хозяйке невинной детской игрой.
После смерти последнего ребенка, пятилетней Патрисии, Ребекку не утешают “труднопостигаемые” молитвы баптистов; облегчение приносит только “языческий лепет” индеанкиЛины, уверяющей, что детишки стали звездочками, пташками или жемчужными облачками, что водят хоровод на краю небосклона. Когда Хозяйка заболевает, Лина прибегает к разным способам целительства, молитвы, которым она научилась у пресвитериан, ей кажутся бесполезными, поэтому главная надежда - на травы и талисманы, что она прячет под подушку больной. По мнению Моррисон, гармоничное восприятие мироздания, свойственное индейцам - коренным обитателям девственных лесов, гораздо ближе духу Нового Света с его смешением рас и культур. Лина “перекаркивается с воронами, пересвистывается с синицами, разговаривает с растениями, болтает с белками” и находит разумными “доводы дождя”. Взгляд Лины на европейцев - взгляд постороннего, удивленный, опасливый, недоверчивый. Люди белой расы для нее - непостижимая загадка, ведь “европейцы могут, не моргнув глазом, резать беременных, старикам стрелять в лицо... и в то же время звереют, если неевропеец посмотрит им в глаза. Они могут запросто сжечь твой дом, а потом будут кормить тебя, нянчить и воспитывать”. Безвременную смерть Хозяина Лина считает закономерной: при постройке дома было срублено целых пятьдесят деревьев, а “убивать деревья в таком количестве, не спрашивая их согласия” - верный способ навлечь беду.
Поэтически описывается любовь шестнадцатилетней Флоренс и кузнеца, свободного африканца, которая разворачивается на лоне природы. Их любовные игры напоминают прекрасный танец; свидетелями их ласк становятся птицы и звери. Кузнец рассказывает Флоренс о повадках животных, о свойствах растений. Именно кузнец - чернокожий кудесник - изготавливает кованые ворота для нового дома Ваарка и украшает их орнаментом из растений, цветов, животных - настоящий вход в эдем. Однако наверху он помещает двух сплетенных змей - поэтому Лине изделие кузнеца кажется “зловещими вратами”, что ведут в мир, отягощенный проклятьем. Действительно, в американский эдем с появлением европейцев проникла порча. Две змеи, два главных греха, разоряют девственный рай: уничтожение коренного населения и работорговля. Тлетворные миазмы отравляют красоту и гармонию Нового Света - и возникает сложная диалектика добра и зла, которые причудливо переплетаются в романе, подобно кованым змеям в навершии ворот.
Рисуя американский эдем, Моррисон продолжает длинную традицию американской пасторали - от Адирондакских гор Купера и массачусетстких густых лесов Готорна до хемингуэевскойБиг-Ривер, керуаковской горы Хозомин и, наконец, до иронической “Американской пасторали” Ф. Рота. У афроамериканской писательницы Тони Моррисон пастораль амбивалентна, она кажется то райской идиллией, то зловещим инфернальным ландшафтом. Молочник в “Песни Соломона” движется из большого северного города на сельский Юг - это одновременно и родина предков, и юдоль рабства. В “Возлюбленной” плантация “Милый дом” - тюрьма, где томятся черные невольники. Наконец, в романе 1998 года “Рай” оклахомский городок, населенный исключительно черными американцами, чьи предки сто лет назад бежали сюда с Юга, - это и Богом забытая глушь, и таинственная земля обетованная.
Пасторальные красоты американского эдема в последнем романе Моррисон - это и девственная природа, и роскошная плантация д’Ортеги, и угодья Ваарка, который пытается создать у себя в поместье настоящий земной рай. Природа в романе изменчива и двойственна, одновременно прекрасна и устрашающа. Снежинки ложатся на ресницы, словно сахарная пудра, - и в то же время вонзаются в тело, как ледяные лезвия. Появление оленя - добрый знак, однако темные блестящие глаза его кажутся глазами лесного демона. Та же двойственность отличает и человеческий мир. В романе нет ни одного до конца отрицательного персонажа - за исключением, пожалуй, сеньора д’Ортеги, впрочем, слишком уж напоминающего опереточного злодея и вызывающего не столько страх, сколько презрение. Нет в романе и ни одного героя, не тронутого порчей. Добрый хозяин ДжейкобВаарк вырубает деревья и строит нелепый огромный дом, который оказывается мавзолеем для владельца. Ребекка после смерти мужа, оправившись от тяжелой болезни, становится черствой, жестокой: отправляет всех служанок жить в сарай, бьет по лицу Горемыку, завидуя ее материнству, выставляет на продажу Флоренс. Лина, оплакивающая смерть деревьев, топит в реке новорожденного младенца Горемыки, но вовсе не для того, чтобы спасти его от ужасов рабства, как это было в романе “Возлюбленная”, а из дикого суеверия. Наконец, Флоренс, отыскавшая целителя-кузнеца, оказывается не способна присмотреть за мальчиком-найденышем, который едва не погибает, оставшись с такой горе-нянькой.
может к обездоленности и сиротству - как это случается с Ребеккой или с несчастной матерью Флоренс.
Расставание с матерью наносит Флоренс глубокую рану; следующий, еще более страшный удар она получает от возлюбленного, которому предалась душой и телом и который прогоняет ее, ибо она раба, и у нее “пустая голова и разнузданные желания”. Флоренс - раба не ДжейкобаВаарка, а собственных страстей, ведь только “внутренняя порча делает рабом и открывает дверь всякой дикости”. Отчаяние и неутоленное желание мгновенно превращают покорную рабыню в дикого зверя. От слепого, рабского поклонения до слепого кровавого насилия оказывается один шаг - и вот отвергнутая Флоренс, вооружившись молотком, пытается уничтожить объект своей страсти.
уста поруганной измученной женщины - матери Флоренс:
Власть над человеком - тяжесть; добиваться ее - кривда; отдаваться же во власть другому - лукавство.
Власть над человеком - страшное искушение, чреватое разрушением и для хозяина, и для раба. Но если власть имеющий способен пощадить тех, кто от него зависит, - это и есть жалость, добродетель, которая у Моррисон определяется апофатически - через отрицание, как “не-делание зла”. Жалость оказывается последним бастионом в мире. Жалость или жестокость - вот что делает мир раем или адом, открывает врата в Эдем или в преисподнюю.
“ИЛ” 2008, № 8. Перевод В. Бошняка.
“Увлекательное повествование о жизни ОлаудыЭквиано или Густава Вазы, африканца, написанное им самим” (1789); “Повествование о самых примечательных событиях в жизни Джеймса Альберта УкосоГроньосо, африканского вождя, рассказанное им самим” (1772).
[3] Подобно тому, как комментаторы говорят о “пострасовой политике” Обамы.
[4]УильямКронон - географ и историк экологии, автор книги “Изменения на земле: индейцы, колонисты и экология Новой Англии” (ChangesintheLand: Indians, Colonists, andtheEcologyofNewEngland, 1983).