Дэвид Фостер Уоллес
эссе о Джоне Апдайке
(перевод на русский)
http: //polyarinov.livejournal.com/41433.html
"Безусловно конец чего-то, и кое-кому стоит хорошенько об этом подумать (о романе Джона Апдайка «По направлению к концу времени»)"
Лишь о себе… я пою, ибо нет у меня другой песни.
Джон Апдайк, «Мидпойнт», Песнь 1, 1969
Мейлер, Апдайк и Рот – Великие Нарциссы, в свое время они доминировали в послевоенной американской литературе, сегодня же они состарились, и вполне закономерно, что перспектива их смерти служит своеобразной подсветкой приближающегося тысячелетия и всех этих онлайн-предсказаний о смерти романа в том виде, котором мы знаем его. Когда солипсист умирает, его мир уходит вслед за ним. И ни один американский романист не умел чертить карты внутреннего ландшафта солипсиста лучше, чем Джон Апдайк; его восхождение в 1960-е и 70-е закрепило за ним славу одновременно и летописца и главного представителя, вероятно, самого эгоцентричного поколения в истории со времен Людовика XIV. Как и Фрейда, Апдайка больше всего заботили смерть и секс (не обязательно в этом порядке), и тот факт, что настроение его книг в последние годы стало очень безрадостным, вполне понятен – Апдайк всегда писал в основном о самом себе, и с тех пор, как вышел неожиданно трогательный «Кролик успокоился», он стал исследовать, все более и более открыто, апокалиптическую перспективу собственной смерти.
«По направлению к концу времени» – это история о чрезвычайно эрудированном, успешном, нарциссичном и помешанном на сексе пенсионере, который в своем дневнике исследует апокалиптическую перспективу собственной смерти. И еще это самый худший роман Апдайка (в сравнении с теми двумя дюжинами других его книг, которые я прочел), роман настолько неуклюжий и погрязший в самопотакании, что даже не верится, будто автор мог позволить напечатать его в таком виде.
Первое: я хотел бы отвлечься на секунду и уверить вас, что ваш покорный слуга вовсе не озлобленный, брызжущий слюной ненавистник Апдайка, из тех, которые обычно встречаются среди читателей под сорок. На самом деле меня, наверно, можно классифицировать как одного из очень немногих фанатов Апдайка под-сорок. Я не настолько ярый фанат, как, скажем, Николсон Бэйкер (*Николсон Бэйкер – американский писатель, написал книгу – «U and I: A True Story» (1991), в которой на основе романов Джона Апдайка исследовал взаимодействие читателя и писателя* - прим. переводчика), но я все же верю, что «Ярмарка в богадельне», «Ферма» и «Кентавр» - великие книги, возможно, достойные звания классики. И даже с тех пор как в 81-м году вышел «Кролик разбогател» – и персонажи Апдайка начали становиться все более и более отталкивающими, причем, судя по всему, автор не понимал, что они отталкивающие – я продолжал читать его романы и продолжал восхищаться чистотой и блеском его описательной прозы.
Большая часть моих знакомых любителей литературы – это люди под сорок, многие из них женщины, и никого из них нельзя назвать большими поклонниками послевоенных Великих Нарциссов. Но если говорить конкретно о Джоне Апдайке, то очень многие из них, кажется, ненавидят его. И не только его книги, по какой-то причине – назовите имя этого бедняги, и вам придется несладко:
«Просто член с тезаурусом».
«У этого сукиного сына вообще есть хоть одна неопубликованная мысль?»
«В его исполнении мизогиния кажется литературой, подобно тому, как фашизм в исполнении Раша Лимбо кажется забавным». (*Раш Лимбо — американский консервативный общественный деятель, ведущий The Rush Limbaugh Show* - прим. переводчика)
– любые попытки переубедить собеседника, апеллируя к преднамеренному заблуждению или рассуждая о чисто эстетическом удовольствии от чтения прозы Апдайка, не увенчаются успехом. Ни один из знаменитых фаллократов, ровесников Апдайка – ни Мейлер, ни Эксли, ни Рот, ни даже Буковски – не вызывает у читателей настолько сильной неприязни. Разумеется, есть несколько очевидных объяснений подобной ненависти – зависть, иконоборчество, побочные эффекты политкорректности, и еще тот факт, что наши родители почитают Апдайка, а это ведь очень легко – попирать то, что почитают твои родители. Но я думаю, глубинная причина, почему так много людей моего поколения не любят Апдайка и остальных Великих Нарциссов, кроется в радикальной эгоцентричности этих писателей, а так же – в их неспособности относиться критически ни к себе, ни к своим персонажам.
Джон Апдайк, например, десятилетиями создавал протагонистов, которые по сути были одним и тем же человеком (ср. Кролика Ангстрома, Дика Мэйпла, Пиета Ханема, Генри Бека, Тома Маршфилда, «дядю Нанс» из «Россказней Роджера») и все они были отражениями самого Апдайка. Они всегда жили либо в Пенсильвании, либо в Новой Англии, были либо несчастливо женаты, либо разведены, и всегда были примерно того же возраста, что и автор. И всегда, либо рассказчик, либо герой, от чьего лица ведется повествование, обладают присущим автору поразительным даром восприятия; они думают и говорят так же непринужденно-пышно, так же синестетически, как и сам Апдайк. Они всегда неисправимо нарциссичны, похотливы, наполнены презрением и в то же время и жалостью к себе… и глубоко одиноки; так, как может быть одинок только эмоциональный солипсист. Они, кажется, никогда не являются частью чего-то большего, не принадлежат ни к какому сообществу, не принимают чью-либо сторону. И хотя обычно они имеют семью, они никогда никого по-настоящему не любят – и, хотя они всегда гетеросексуальны до предела, до сатириазиса, они очень не любят женщин. Весь мир вокруг них, как бы роскошно они не описывали его, существует лишь до тех пор, пока вызывает впечатления, ассоциации, эмоции и желания в глубине их огромного эго.
Полагаю, что для молодых, образованных людей в 60-70 годы, для тех, кто самым ужасным грехом на свете считал лицемерный конформизм и подавленность поколения их родителей, эвекция либидоцентричного «я» Апдайка казалась свежей и даже героической. Но молодые люди девяностых – многие из которых, разумеется, были детьми пылкой неверности и разводов, той неверности и тех разводов, о которых так красиво писал Апдайк; молодые люди девяностых, которые наблюдали, как весь этот дивный новый индивидуализм и сексуальная свобода деградировали до состояния безрадостного и аномического самопотакания Поколения «Я» – у сегодняшнего поколения «под-сорок» другие страхи, занимающие отдельное место наряду с аномией, солипсизмом и причудливым американским одиночеством: это перспектива умереть, не полюбив за всю жизнь ничего и никого кроме самого себя. Бену Тернбуллу, главному герою последнего романа Апдайка, 66 лет, и он ищет как раз такой смерти, и в то же время он до усрачки напуган. Хотя, подобно большинству протагонистов Апдайка, Тернбулл боится совсем не того, чего стоило бы бояться.
Издатели рекламируют «По направлению к концу времени», как амбициозное полотно Апдайка, его вторжение в футуристическо-антиутопические традиции Хаксли и Балларда и в мир мягкой научной фантастики. На дворе 2020 год, и, как говорится, настали нелегкие времена. Миллионы людей погибли в результате Китайско-Американской ядерной войны, и централизованное правительство перестало существовать в том виде, в котором мы знаем его сегодня. Доллара больше нет; в Массачусетсе используют валюту под названием Билл Уэлд. Налоговый институт упразднен; зажиточные граждане платят местным бандитам, чтобы те защищали их от других местных бандитов. Найдено лекарство от СПИДа, Средний Запад обезлюдел, многие районы Бостона разрушены бомбежкой и (предположительно) заражены радиацией. Заброшенная низкоорбитальная космическая станция висит в ночном небе, словно младший брат луны. Здесь обитают маленькие, но хищные «металлобиоформы», которые каким-то образом мутировали из-за токсичных отходов и теперь шатаются всюду, поедая электричество и иногда людей. Мексика захватила юго-запад США и угрожает массовым вторжением, в то время как тысячи молодых американцев находят способ прокрасться на юг и пересечь Рио-Гранде в поисках лучшей жизни. Короче говоря, Америка умирает.
Футуристические элементы романа местами очень круты, и поистине они могли бы служить достойным материалом для амбициозного замысла Апдайка, если бы не были столь отрывочны и фрагментарны; в тексте они появляются в основном в качестве придаточных предложений к бесконечным описаниям каждого дерева, растения, цветка и кустарника вокруг дома рассказчика.
– воспоминания о бывшей жене, с которой они развелись потому, что он ей изменил; и еще – мечты о молодой проститутке, которую он приведет в дом, когда его жена, Глория, уедет. Также очень много места в романе занимают размышления Тернбулла о старении, неизбежности смерти и трагедии человеческого существования, и еще больше страниц посвящено его болтовне о сексе и о властности полового влечения, детальных описаний того, как он желает самых разных проституток, секретарш, соседок, партнерш по бриджу, невесток, а так же девочку из банды хулиганов, которым он платит за защиту, тринадцатилетнюю девочку, чьи груди – «мелкие тугие конусы с сосками как ягоды жимолости» – которую Тернбуллу, наконец, удается приласкать в лесу, за домом, пока его жена не видит.
На случай, если вам кажется, что мой отзыв звучит слишком сурово, вот немного статистических данных, иллюстрирующих соотношения «замысла» Апдайка и его типичных романных приемов:
Общее количество страниц, посвященных Китайско-Американской войне – причины, продолжительность, жертвы: 0.75
Общее количество страниц, посвященных мутировавшим металлобиоформам: 1.5
Общее количество страниц, посвященных описанию флоры, произрастающей вокруг дома Тернбулла в Новой Англии, плюс – описания фауны, погоды а так же размышления о том, как вид на океан меняется в зависимости от времени года: 86
Общее количество страниц, посвященных члену Бена Тернбулла и связанным с ним мыслям и чувствам: 10.5
Общее количество страниц, посвященных описанию жизни в Бостоне без правительства и полиции, плюс размышления о последствиях ядерной войны: радиоактивные осадки или лучевая болезнь: 0.0
Общее количество страниц, посвященных гольфу: 15
«я хочу, чтобы женщина была грязной» и «Она была отличным куском мяса, и я надеялся, что она предложит себя за справедливую цену» и все цитаты, приведенные ближе к концу этой рецензии, а также фразы вроде: «половые органы – это тираны, жертвующие всем ради болезненного прикосновения» и «беспощадное женское нытье – это цена, которую мы, мужчины, платим за наши много раз оплаканные привилегии, за силу, за непостоянство и за пенис»: 36.5
Самые лучшие части романа – это короткие вставки, в которых Тернбулл воображает себя в телах разных исторических личностей – расхититель гробниц в древнем Египте, Святой Марк, охранник в нацистском лагере смерти, и т. д.. Эти вставные новеллы - как драгоценные камни, и читателю хотелось бы, чтобы их было больше. Проблема в том, что они не имеют никакого функционального значения, кроме разве что напоминания о том, что Апдайк, когда он в хорошем настроении, умеет создавать действительно прекрасные, полные игры воображения, короткие зарисовки. Сюжетно эти новеллы оправданы лишь тем фактом, что рассказчик здесь – любитель науки (в романе есть мини-лекции по астрофизике и квантовой механике, написаны они красиво, но их доказательная база – на уровне понимания читателей журнала «Ньюсвик»). Тернбулл особенно увлечен субатомной физикой и тем, что сам он называет «Теорией Множества Миров» – реально, кстати, существующей теорией, разработанной в 50-е в качестве решения для некоторых квантовых парадоксов, вызванных наличием Принципов Неопределенности и Комплементарности; теория эта на самом деле очень сложная и комплексная, но то, что описывает Тернбулл, выглядит скорее как «Теория Переселения Душ», через которую и объясняется наличие в тексте всех этих вставных новелл, где Тернбулл проживает чужие жизни. Вообще, весь этот квантовый зачин выглядит ужасно неловко в том смысле, в которым любая претенциозность выглядит неловкой еще и потому, что является ошибкой.
– это монологи рассказчика о смещении спектра от синего к красному, смещении, способном в конце концов привести к распаду вселенной ближе к концу произведения; и эти монологи были бы действительно самой ценной частью романа, если бы не тот факт, что Бен Тернбулл рассматривает космический апокалипсис лишь как огромную метафору своей собственной смерти. Так же, как и все его Хаусмановские описания Прекрасных Но Болезненно Мимолетных Цветов в саду (*Альфред Эдвард Хаусман – английский поэт* - прим. переводчика), и оптиметрически важный 2020 год, и финал книги, тяжеловесные описания «маленьких, бледных мотыльков, которые по ошибке вылупились» поздней осенью и теперь «мечутся и трепещут на высоте фута или двух над асфальтом, словно нанизанные на узкий наконечник пространства-времени под уничтожающей неизбежностью зимы». Создается ощущение, что неуклюжий, ложный пафос этого романа заразил каждую строчку прозы Апдайка, той самой прозы, которую мы считали его величайшим достоинством почти сорок лет. И все же в романе встречаются вспышки прекрасного письма – олень, описанный как «нежное лицом жвачное», листья – как «кружева, поеденные японскими жуками», тихий ход автомобиля назван «невнятным», а его отъезд – фразой «пренебрежительное ускорение вдаль по дороге». Но в процентном соотношении большая часть текста выглядит примерно так: «И действительно, почему женщины плачут? Они плачут, как видится моему неспокойному уму, по миру как таковому, по его красоте и разрухе, по смешавшимся в нем жестокости и нежности» и «Лето еще даже не началось толком, но уже близится к концу! Его начало знаменует его конец так же, как наше рождение влечет за собой нашу смерть» и «Это событие, впрочем, кажется таким незначительным по сравнению со многими более насущными вопросами выживания на нашей раскуроченной, обезлюдевшей планете». Не говоря уже о целых пачках предложений с большим количеством определений – «Беззаботность и невинность нашей независимости мерцали, словно пот на их оголенных и веснушчатых конечностях цвета меда или красного дерева» – и так много сложноподчиненных предложений – «Наш вид, переживший серьезное потрясение, пошатываясь, все мы, все, кроме тех, кого исключили, двигались дальше» – и вот такие вот тяжеловесные аллитерации – «глубокое море гудит в глазах таким густым оттенком голубого, который, как мне кажется, невозможно получить без специальной оптики» – все это похоже не на прозу Джона Апдайка, но, скорее, на жалкую пародию на прозу Джона Апдайка.
Текст выглядит таким напыщенным, что у читателя невольно возникает беспокойство за автора – что же случилось с Апдайком? Может он заболел или получил травму; и, кроме того, вычурность прозы увеличивает неприязнь к главному герою (довольно сложно испытывать симпатию к человеку, чья жена не любила ложиться в постель до него, потому что «ненавидела, когда я крался в кровать и нарушал ту хрупкую цепочку шагов, ведущую ее сознание ко сну»; к человеку, который описывает своих внуков, как «свидетельство того, что мне удалось отгородиться от надвигающегося забвения, мое семя пустило корни»). И эта неприязнь в значительной степени разрушает книгу Апдайка; роман, в котором кульминационная сцена – это операция простаты, превращающая Тернбулла в импотента и иждивенца. Вполне очевидно, что автор ожидает от нас сострадания, ждет, что мы даже разделим горе Тернбулла, когда увидим в какие «жалкие, сморщенные руины превратились мои любимые гениталии после проведенных процедур». И эта аппеляция к нашему состраданию является отражением серьезного кризиса, описанного в первой половине книги и поданного в качестве флэшбека, где мы должны сопереживать не только весьма сомнительному экзистенциальному ужасу, охватившему Тернбулла в тридцать, когда он в подвале собирал кукольный домик для своей дочери – «Я умру, но и маленькая девочка, для которой я собирал сейчас этот домик, тоже умрет… Бога не было, каждая деталь покрытого ржавчиной и гнилью погреба была красноречива, только Природа, только она поглотит мою жизнь так же небрежно и равнодушно как компостная куча поглощает труп навозного жука» – но так же – облегчению, которое испытал Тернбулл, когда нашел противоядие от своего ужаса – «интрижка, первая интрижка. Цветастая волна плотского откровения, опьяняющего риска и трусливой вины затмила собою серое, пожирающее ощущение времени».
Может быть, закончив книгу, читатель воспримет Бена Тернбулла как размашистую карикатуру на всех протагонистов Апдайка, поскольку именно он, Тернбул, помогает, наконец, понять, что именно было так неприятно и что именно так разочаровывало нас в предыдущих книгах этого автора. И ведь Тернбулл не глуп: он может процитировать определение «метафизического страха», данное Паскалем и Кьеркегором, рассуждение о смерти Шуберта, он может отличить sinistrorse от dextrorse Polygonum vine (*Polygonum (полигонум) – растение семейства гречишных* - прим. переводчика), и т. д.. Дело в другом: он сохраняет странную, подростковую веру в то, что, занимаясь сексом с кем хочешь и когда хочешь, можно излечиться от отчаяния. И автор романа «По направлению к концу времени», насколько я могу судить, тоже верит в это. Апдайк вполне четко дает понять, что импотенция главного героя настолько же катастрофична, насколько может быть катастрофична сама смерть, и он хочет, чтобы мы оплакивали эту импотенцию так же, как ее оплакивает Тернбулл. Я вовсе не шокирован и не оскорблен таким отношением; в основном, я просто его не понимаю. Буйное или вялое, но несчастье Бена Тернбулла становится очевидным уже на первой странице романа. И ему ни разу не приходит в голову, что он несчастен только по одной причине – потому что он мудак.