Балонова М. Г.: Проблема героя в позднем творчестве Э. Хемингуэя (40-50-е гг.)
Глава вторая: Творчество Э. Хемингуэя 40-50-х гг. и проблема экзистенциализма

Глава вторая

Творчество Э. Хемингуэя 40-50-х гг. и проблема экзистенциализма
(романы «За рекой в тени деревьев», «Острова в океане»)

Мировоззрение Э. Хемингуэя и его героев, Ричарда Кантуэлла и Томаса Хадсона (романы «За рекой в тени деревьев» и «Острова в океане»), формируется в одну эпоху, эпоху 20-х годов. По нашему мнению, существует связь между героем «позднего» Хемингуэя, героем «потерянного поколения» в целом с типом личности экзистенциальной, многие мировоззренческие черты которой для него характерны.

«Хемингуэй и экзистенциализм» поднималась в американском литературоведении в работах Дж. Киллингера «Хемингуэй и умершие боги», 1960 (294) и С. Дональдсона «Силой воли», 1977 (264). Однако в названных работах этой проблеме либо не посвящается отдельных разделов и она не получает должного анализа, либо затрагивается как вспомогательная при решении задач биографического характера (С. Дональдсон), либо рассматривается в основном на материале произведений Хемингуэя 20-х годов (Дж. Киллингер). Монография С. Финкельстайна «Экзистенциализм в американской литературе», несмотря на то, что в ней нет разделов, посвященных творчеству Хемингуэя, создает теоретическую и i контекстуальную базу для анализа экзистенциальных черт в его произведениях (230).

В отечественном литературоведении проблеме «Хемингуэй и экзистенциализм» посвящено несколько страниц в работе 3. Маянц «Человек один не может...» (395; 105-112), статьи Э. Ю. Соловьева «Цвет трагедии белый» (430) и В. М. Толмачева «Потерянное поколение в творчестве Э. Хемингуэя» (435). 3. Маянц приходит к отрицательному ответу на вопрос о связи художественного творчества писателя с экзистенциализмом. Негативное решение исследовательницей этой проблемы во многом было предопределено идеологическими установками того времени, когда создавалась работа. Особо необходимо выделить статью российского культуролога Э. Ю. Соловьева «Цвет трагедии белый», в которой исследовать обращается к тщательному анализу экзистенциальных черт в ранних произведениях Э. Хемингуэя, ставя его творчество в социально-исторический и философский контекст первой четверти XX века. Следует, однако, подчеркнуть, что перечисленные работы рассматривают проблему «Хемингуэй и экзистенциализм», не затрагивая произведений писателя 40-50-х годов, в которых, тем не менее, ярко выражены черты экзистенциального мировосприятия.

§ 1. Черты экзистенциального героя в творчестве Э. Хемингуэя 20-х гг.

Романы Э. Хемингуэя «За рекой в тени деревьев» (1950) и «Острова в океане» (1970) посвящены второй мировой войне. Активная работа над «Большой книгой» или «морским романом» (названия, используемые Э. Хемингуэем), части которого и составили роман «Острова в океане», велась писателем во второй половине 40-х годов. Она была прервана Хемингуэем, который решил высказать мысли о войне в более компактной форме. Так в 1950 году увидел свет роман «За рекой в тени деревьев». К работе над «Большой книгой» Хемингуэй неоднократно возвращался вплоть до своей смерти.

И по типу героя, и по характеру конфликта эти произведения, несмотря на их органичную связь с романом «Райский сад» и книгой мемуаров «Праздник, который всегда с тобой», представляют другую линию творчества Э. Хемингуэя 40-50-х годов. Герои этих произведений, Томас Хадсон и Ричард Кантуэлл, в отличие от Дэвида Берна и героя книги мемуаров, получают от Хемингуэя «путевку» в большую жизнь, что обусловливает более сложную структуру художественного целого и, соответственно, образа героя. На страницах романов «За рекой в тени деревьев» и «Острова в океане» Хемингуэй обращается к герою-современнику и ровеснику, живущему в 40-х годах и пытающемуся включиться в жизнь общества.

«поздних» книг Хемингуэя приобщаются к социальной, политической жизни своего времени, являясь участниками и свидетелями важнейших исторических событий XX века, первой и второй мировых войн. Они воплощают в себе опыт самого Хемингуэя и как частного лица и как общественного деятеля. Э. Баргесс отмечает, что в «романе «Острова в океане»... представлены страдания и боль автора, чей личный жизненный опыт болезненно ясен даже под налетом художественного вымысла. И сила романа заключается именно в этом» (254; 112). Томас Хадсон и Ричард Кантуэлл являются героями Хемингуэя, наиболее склонными к рефлексии, что в еще большей степени способствует выявлению их близости. Включаясь в социально-исторические и духовные конфликты своей эпохи, герои романов «За рекой в тени деревьев» и «Острова в океане» воспринимают черты экзистенциального мировоззрения, свойственного тому времени.

Популярность экзистенциализма в первой половине двадцатого века можно объяснить тем, что он был не только философской или эстетической системой, но оказался близким обыденному, житейскому сознанию рядового интеллигентного человека, мировоззрением эмоционально окрашенным.⁸ Его появление было обусловлено социальной практикой того времени — человек «отчуждался» войной, фашизмом, потребительским обществом, бюрократической машиной государства. «Экзистенциализм шел навстречу тем, кто пытался вырваться из плена стандартов, стандартных взглядов, штампованных героев и героинь как особенности бытия... и представлял собой форму облагороженного, интеллектуализированного конформизма...» (159; 9) Одна из существенных и привлекательных черт философии экзистенциализма состоит в том, что, в отличие от других философских систем, она давала людям реальный шанс в тяжелых условиях XX века найти опору, самоидентифицироваться. Кроме того, философия экзистенциализма нашла широкое выражение в художественных произведениях (Ж. -П. Сартр, А. Камю, А. де Сент-Экзюпери и др.) и стала, благодаря этому, доступной широкому кругу далеких от философии людей. По справедливому замечанию В. В. Лазарева, в экзистенциализме обращает на себя внимание «устремленность к определенным сочетаниям или сращениям философских принципов со специфическими принципами других областей духовной жизни: искусства, религии, культуры - прошлой и современной» (171; 12).

Одна из ключевых тем в этической проблематике экзистенциальной философии - нравственно-философская «тема человека, отстаивающего свое достоинство в условиях, которые, казалось бы, полностью исключают его» - является одной из ключевых, с точки зрения Э. Ю. Соловьева, и в творчестве Э. Хемингуэя (430; 237). Действительно, эта проблема и герой, поставленный перед ее лицом, проходят сквозь все творчество Хемингуэя. Ник Адаме, Джейк Варне, Фредерик Генри и герои других произведений писателя постоянно находятся в состоянии борьбы с враждебно-равнодушным миром.

Кризис буржуазного либерализма с его поверхностно-оптимистическим миропониманием, с его верой в прогрессивное развитие общества, был вызван бурными событиями века и нашел отражение в экзистенциализме. «Философия существования» возникла как мировоззрение пессимистическое, ставившее перед собой вопрос: как жить человеку, потерявшему либерально-прогрессистские иллюзии, перед лицом исторических катастроф? Экзистенциализм — это реакция на рационализм эпохи Просвещения в немецкой классической философии, а также на кантианско-позитивистскую философию, получившую большое распространение в конце XIX - начале XX века. Пауль Тиллих полагает, что для XX века экзистенциализм стал философией не отдельных мыслителей и не просто одним из течений европейской философии, а зеркалом, адекватно отражающим ситуацию человека в западном мире; «философия существования» вскрывала острые вопросы во всех сферах жизни и служила откликом на коренной вопрос о смысле человеческой жизни (86; 32). С этой точки зрения можно оспорить мнение 3. Маянц, которая отрицает связь раннего героя Хемингуэя с философией экзистенциализма на том основании, что его герои своими переживаниями и эмоциями отвечают на запросы своего времени, тогда как герой экзистенциальный замкнут в себе, огражден от влияния социальной жизни (395; 107). На самом деле, экзистенциализм выразил самые глубокие потрясения первой половины XX века, и герой Хемингуэя 20-х годов сформировался именно под их влиянием. Любое его переживание - отклик на происходящее в мире.

исследован как американскими, так и отечественными литературоведами. В нашу задачу входит обращение к мировоззрению героя, сформировавшегося в данных исторических и социальных условиях. Определяя мировосприятие героя Хемингуэя 40-50-х гг. как обладающее чертами экзистенциальными, мы осознаем, что в задачи писателя не входило создание экзистенциального героя как такового. По отношению к герою Хемингуэя можно говорить о преобладании в его мировосприятии тех или иных черт, однако, он никогда не выступает как воплощение какой-либо философии, что характерно для ряда произведений Сартра («Стена», «Тошнота») или Камю («Посторонний»). Тем не менее, не будучи экзистенциалистом, писатель был человеком своей эпохи со всеми ее наболевшими проблемами, для ответа на которые идеально подходила философия существования. В своих произведениях писатель запечатлевал не экзистенциальное мировоззрение, а человека, сформировавшегося в нелегких условиях начала XX века. Если в его книгах и находили отражение черты «философии существования», то опосредованно, через образы героев.

Среди исторических потрясений первой половины XX века основное место заняли первая мировая война, абсурдная по своей жестокости и бессмысленности, а также обманчивая стабилизация 20- 30-х годов с ее поверхностным оптимизмом и, наконец, фашистские режимы 30-х-40-х годов. Перед человеком в таких условиях встала проблема выбора в критических ситуациях, в условиях, когда весь мир теряет четкие нравственные ориентиры. Именно в этих условиях формируются основные черты героев «раннего» Хемингуэя. Они - индивидуалисты, которые не находят общезначимых нравственных принципов и принимают решения, полагаясь лишь на собственную интуицию и совесть. Согласно экзистенциализму, по справедливому замечанию В. Ф. Асмуса, «сознание предстает не как мотивированное, причинно детерминированное, а как «потрясенное» внешним миром. Обстоятельства диктуют только необходимость выбора, но без права ссылки на эти обстоятельства впоследствии, когда выбор уже осуществлен» (222; 6).

Несмотря на явную субъективистскую позицию, характерную для экзистенциализма, его отказ от коллективного решения проблем, в нем было много привлекательного. Вследствие кризиса мировоззрения первой четверти XX века в обществе произошел отказ от позитивистских иллюзий в отношении истории, характерный для традиционного общества. История, согласно экзистенциализму, сама по себе не содержит никаких задач и целей для человека, и только некритическое отношение к ней как к чему-то, имеющему провиденциалистский характер, явилось причиной трагического взгляда на мир во время первой мировой войны. Осознание бессмысленности иллюзий в отношении прогресса приводит экзистенциалистов к выводу о том, что человек стихийно заброшен в историю, а не конституирован ею. Исходя из этого, особое значение с точки зрения экзистенциализма приобретает проблема личного выбора и ответственности человека перед самим собой. Ясперс настаивает на том, что даже если бы история пришла к концу по какой-либо причине, то и это не могло бы служить оправданием духовного упадка и беспринципности человека (47; 236). «Личность, - утверждает Ортега-и-Гассет, является задачей, а суть этой задачи состоит в «реализации предназначения существования, которое несет в себе каждый из нас» (12; 76). Даже в самых абсурдных условиях настоящий человек должен оставаться верным однажды принятому убеждению.

По мнению В. В. Лазарева, «Сартр, Камю, Ясперс связывают свободу человека со всеобщей ответственностью». С точки зрения исследователя, который сближает мировосприятие экзистенциалистское с теологическим (с чем автор диссертации согласен), «между концепцией «философии существования» «ответственности человека за все человечество» и неустранимой первородной греховностью человека, как это понимается в христианстве, есть некоторый промежуток, который, однако, не является непроходимым, и экзистенциализм совершает этот переход» (171; 23).

Человек, заброшенный в иррациональный, абсурдный, вышедший из-под его контроля мир и проблема его духовной стойкости становятся основными вопросами экзистенциальной философии в творчестве Э. Хемингуэя.

«В наше время», является носителем травмированного войной сознания. Именно он открывает ряд героев «потерянного поколения» в творчестве Э. Хемингуэя. Соприкосновение с жестокостью военных действий, ранение, воспринятое героем как смерть и перерождение одновременно, становятся теми узловыми моментами в сборнике новелл, которые приводят к зарождению экзистенциальной проблематики в более поздних произведениях писателя. Ник Адамс первым из героев Хемингуэя вследствие пережитого на фронте отказывается от участия в общественной жизни и познает радость повседневного, «естественного» бытия. Война оказывается для героя новеллистического сборника «В наше время» той «пограничной ситуацией», которая позволяет ему осознать истинный смысл жизни.

На материале романа «Прощай, оружие!» можно проследить, как рушились позитивистские воззрения традиционного общества и обнажилась жестокая истина о современном мире. Фредерик Генри уходит на войну, будучи полон юношеских иллюзий, патриотизма, желания самоутвердиться. Затем взгляд Генри на мир меняется, он начинает воспринимать войну во многом глазами самого Хемингуэя. Мы имеем возможность сравнить взгляды героя и автора, включая в исследовательский контекст и другие произведения писателя.

условиях неприемлемым было благородное негодование. Отсюда — та бесстрастность Хемингуэя, которая отличает его описания военных действий периода первой мировой войны и их последствий. «Мне всегда казалось, что естествоиспытатели напрасно пренебрегают войной как полем для наблюдений... - пишет Хемингуэй на страницах книги «Смерть после полудня». - Внешний вид мертвых, до их погребения, с каждым днем несколько меняется. Цвет кожи у мертвых кавказской расы превращается из белого в желтый, в желто- зеленый и черный. Если оставить их на продолжительный срок под солнцем, то мясо приобретает вид каменноугольной смолы, особенно в местах переломов и разрывов, и отчетливо проявляется присущая смоле радужность» (14, 2; 177). Никакой протест и пафос не могли бы впечатлить больше этой сухости в изложении фактов, передающей то эмоциональное напряжение и ощущение бессмысленности попыток человека изменить ход событий, характерное для периода первой мировой войны.

Э. Ремарк («На западном фронте без перемен»), А. Барбюс («Огонь») также были потрясены войной. Но их нечасто сравнивают с Хемингуэем, поскольку они отметили плодотворную роль человеческих усилий и воли человека в решении социальных потрясений своего времени, тогда как Хемингуэй точно воспроизвел саму катастрофу. В его произведениях главное - неотвратимость, что сближает мировосприятие Хемингуэя с экзистенциальным.

В условиях первой мировой войны герои Хемингуэя (прежде всего Фредерик Генри) борются не с тем или иным противником, а с миропорядком в целом. В образе войны находит метафорическое воплощение жестокость современности как таковая. Герою остается лишь стоически следовать лично сформулированному понятию о чести, которое по большому счету не может принести никаких практических преимуществ в мире, утратившем координаты общезначимого смысла. Фредерику Генри эта война не дает ничего, кроме урока самопознания.

планы, пытается найти всеобъемлющий смысл жизни вне себя, в мире межличностных отношений, не боится приобретать «то, что можно потерять», является показателем несформированности его экзистенциального мировоззрения. Фредерик Генри собирается жениться, тогда как герой другого произведения Хемингуэя, рассказа «В чужой стране», придерживается принципиально иной точки зрения:

«- Человек не должен жениться, - сказал майор.
- Почему, синьор маджоре?..
- Нельзя ему жениться, нельзя! — сказал он сердито. — Если уж человеку суждено все терять, он не должен еще и это ставить на карту» (16, 1; 171).

В каком-то смысле Кэтрин является в большей степени личностью подлинной, согласно экзистенциализму, в решении ею одного из основных этических вопросов этой философии - вопроса о разграничении морали и нравственности. «В рассуждениях Кэтрин, -пишет Э. Ю. Соловьев, - неявно содержится общий принцип, которому следуют лучшие представители «потерянного поколения»: быть моральным — безнравственно; безнравственно потому, что в условиях преступного и обесчеловечившегося общества мораль оказывается гарантией безнравственности, шкурничества и духовной нечистоплотности. Избежать соблазна этой удобной и выгодной морали есть долг человека и первейшее условие сохранения личного достоинства» (430; 244). Показательным является эпизод, когда Фредерик и Кэтрин разговаривают о возможности женитьбы. Мораль требует, чтобы любовь была санкционирована браком. Но в условиях войны брак Кэтрин и Генри был бы причиной их «рассоединения» согласно порядкам военного времени, что, с точки зрения нравственности, недопустимо. И Кэтрин в этом случае стоит на принципах подлинной нравственности, а Генри, ратующий за официальный брак, - все еще на основе далекой от совершенства общепринятой морали. Принять истинно нравственное решение Кэтрин помогает ее женское, интуитивное начало, которое, согласно философии Бергсона, ставшей одной из основ философии экзистенциализма, -основополагающее в постижении бытия.

романа происходит перелом в мировоззрении Генри, переход от желания и возможности верить к безверию. После смерти возлюбленной герой становится скептиком, индивидуалистом, отказывающимся принимать участие в жизни общества.

Именно так в лице Фредерика Генри формируются черты экзистенциальной личности: индивидуализм, скепсис в отношении любых проявлений прогрессизма, стоицизм перед лицом мира, который всегда отнимает то, что наиболее дорого. Одной из характеристик такого человека становится «grace under pressure», то есть умение сохранять достоинство и верность своему «я» даже в самых жестоких условиях, находить победу в поражении, понимание того, что в определенных исторических ситуациях нельзя делать ставку на целесообразность поведения, выбирать что-то в надежде на успех, но необходимо следовать лишь своему внутреннему убеждению.

Джейк Барнс, герой романа «И восходит солнце», является следующим этапом в развитии героя Хемингуэя, в котором черты экзистенциального мировосприятия приобретают наиболее законченное воплощение.

Джейк Барнс — индивидуалист, который отказался от участия в социальной жизни общества, уверовав в его нравственную и духовную неполноценность, проявленные во время первой мировой войны. Он не пытается найти смысл существования, и в поступках полагается лишь на собственное нравственное чутье: «Мне все равно, что такое мир, -говорит он. - Все, что я хочу знать, это — как в нем жить. Пожалуй, если додуматься, как в нем жить, тем самым поймешь, каков он» переделать эту и все возможные по четырехтомнику (16, 1; 574). Эта мысль Джейка Барнса перекликается со словами одного из признанных теоретиков и практиков экзистенциализма А. Камю, который в эссе «Бунтарь» (1915) заметил: «Главное заключается пока не в том, чтобы проникнуть в сущность вещей, а в том, чтобы в мире, какой он есть, знать, как себя вести».

Джейк Барнс — тот тип героя Хемингуэя, на примере которого просматривается тесная связь представителей «потерянного поколения» с экзистенциальными героями. Мы солидарны с теми американскими и отечественными исследователями (В. Толмачев, С. Дональдсон, Дж. Киллингер), которые признают эту взаимосвязь. «Потерянность» стала той «эпохальной характеристикой, - по словам В. М. Толмачева, -которой суждено было перерасти "гамлетизм" неприкаянных молодых людей. "Потерянность" в широком смысле - это следствие разрыва и с системой ценностей, восходящих к "пуританизму", "традиции благопристойности" и т. д., и с довоенными представлениями о том, какими должны быть тематика и стилистика художественного произведения» (435; 355). «Потерянность» героев определяется не только невозможностью вписаться в послевоенный образ жизни, но и является показателем «заброшенности... в историю, лишившуюся привычных контуров» (435; 355). Слова Гертруды Стайн по поводу своего поколения, которые Хемингуэй приводит в «Празднике, который всегда с тобой» - «У вас ни к чему нет уважения» (185) - подчеркивают, что в представителях «потерянного поколения» основным является не невозможность вписаться в жизнь послевоенного общества, а их нежелание идти с ним на контакт.

«потерянного поколения» присутствуют в произведениях большого количества крупных писателей первой половины XX века. Кроме произведений Хемингуэя, ярчайшими образцами таких книг стали «Три солдата» Дж. Дос Пассоса, «Громадная камера» Э. Э. Каммингса, «Великий Гэтсби» Ф. С. Фицджеральда, «Солдатская награда» У. Фолкнера, «На западном фронте без перемен» Э. М. Ремарка, «Смерть героя» Р. Олдингтона и другие. «Потерянность» связана с послевоенными настроениями, царившими в обществе первой четверти XX века, чувствами индивидуализма, стоицизма, скепсиса, одиночества. В русле своеобразной поэтики литературы «потерянного поколения» создавались художественные произведения англичанина Д. -Г. Лоренса, француза Жан Жионо, немца Р. М. Рильке. Все они во время войны отвернулись от общества, будучи не в силах выносить поощряемые им бессмысленные массовые убийства.

Возвращаясь к Хемингуэю, следует подчеркнуть, что такие люди, как Джейк Барнс, пережившие полное крушение всех иллюзий, свободны от поверхностного оптимизма. Он полагается лишь на самого себя, а согласно экзистенциализму, свобода состоит в том, чтобы человек не выступал как вещь, формирующаяся под влиянием естественной или социальной необходимости, а «выбирал» самого себя, формировал себя каждым своим действием и поступком. Тем самым свободный человек несет ответственность за все совершенное им, а не оправдывает себя «обстоятельствами»... Джейка Барнса Хемингуэй освобождает во многом и от социализации, «опредмечивания», материализации его любовных устремлений. Вследствие своего увечья он не может связать себя узами брака, что делает героя еще более защищенным от моральных оценок общества.

Одним из путей постижения себя и самоидентификации для героев романа «И восходит солнце» является «состояние» фиесты. Мотив фиесты - испанского народного праздника - важнейший в творчестве Хемингуэя. Фиеста символизирует резкий перелом, умирание и воскресение в новом качестве, отказ от всяческих условностей. ⁹ Постоянная опасность гибели во время боя быков, в толпе, во время щедрых возлияний и выяснения отношений, - все это сближает образ фиесты с «пограничными ситуациями» в понимании экзистенциальной философии, которые являются дорогой к постижению сути человеческого бытия. ¹0

Апокалиптический образ фиесты, боя быков, смерти, убийств, охоты в этом романе и в других произведениях писателя приближает нас к вопросу о смерти, постоянно присутствующей в творчестве Хемингуэя и столь важной для экзистенциалистов. «День смерти, - гласит мудрость Проповедника, - лучше, чем день рождения», и, возможно, ни один американский писатель не исследовал конечную истину Экклезиаста основательней, чем Хемингуэй. Именно «день смерти» с какого-то момента устойчиво овладел его помыслами и заполнил собой значительную часть его зрелого творчества...» (341; 192). Такова точка зрения М. Гайсмара, и с ней трудно не согласиться. В философии экзистенциализма близость к смерти — одна из «пограничных ситуаций», момент истины. Интерес к смерти показателен для художественного творчества экзистенциалистов.

для героев Хемингуэя - матадоров, охотников - характерно переживание смерти как религиозного феномена. Она является для них противодействием абсурду жизни, «ничто», выступающему в XX веке на бытовом уровне вместо Бога. В отличие от смерти на передовой бессмысленной войны смерть на арене, охоте заключена в некую систему правил, где «абсурдная жестокость жизни отрицается системой правил и условно побеждается искусством», по верному замечанию Э. Соловьева (430; 364). Абсурд у Хемингуэя возникает из противоречия между целенаправленной человеческой деятельностью и ощущением нулевого ее результата вследствие смертности человека.

В мире, где смерть неизбежна и ее неизбежность ставит под вопрос оправданность любого действия, можно хотя бы выбрать, какой смертью умереть. Для человека, который сознательно идет навстречу опасности — смерть в истине. Для тех, кто вел обывательскую жизнь и умер естественной смертью — смерть не может считаться «достойной». Герои Хемингуэя, близкие экзистенциальной философии, выбирают «смерть в истине». Говоря об экзистенциальных аспектах мотива смерти в произведениях Хемингуэя 20-х годов, не нужно забывать и о том, что его книги всегда глубоко социальны. Гибнущие и борющиеся со смертью герои Хемингуэя в послевоенное время напоминали о смерти людям, забывшим в условиях просперити о ее реальности.

Таким образом, в творчестве Э. Хемингуэя 20-х гг. (в частности, в романах «Прощай, оружие!» и «Фиеста») формируется образ героя, содержащего в своем мировосприятии элементы экзистенциальной философии. Выбор Хемингуэем таких сюжетов произведений, когда герой оказывается в ситуации, требующей концентрации всех его сил и возможностей перед лицом гибели или кардинального перелома в жизни, отвечает экзистенциалистскому представлению о роли пограничных ситуаций в судьбе человека. При этом ни Фредерик Генри, ни Джейк Барнс не являются философскими схемами, созданными как воплощение экзистенциальных идей. Их характеры и жизненные взгляды сформировались в условиях начала двадцатого века со всеми его противоречиями и потрясениями, поэтому герои Хемингуэя 20-х гг. являются типическими представителями «потерянного поколения» первой половины двадцатого века. Вопросы, которые решают герои писателя - прежде всего вопрос о личной ответственности человека в условиях жестокого и непредсказуемого мира — были наиболее остро поставлены именно «философией существования».

§ 2. Эволюция мировоззрения героя Э. Хемингуэя 30-х гг.

характер, что связано с изменением как исторических условий, так и мировосприятия самого писателя.

и оправданной исторической задачей. Учитывая это, творчество Э. Хемингуэя 30-х годов можно рассматривать двояко.

С одной стороны, Хемингуэй осознал эту перемену, и его взгляды на войну изменились. Сравнивая первую мировую войну и войну с фашизмом, Хемингуэй подчеркивал: «Главное заключалось в том, что эта последняя война имела смысл, в то время как первая не имела для меня никакого смысла» (357; 359). Если, обращаясь к теме первой мировой войны, писатель в качестве противника своего героя являл читателю абсурдный миропорядок в целом, не разделяя людей на своих и врагов, то в произведениях писателя, посвященных войне в Испании, это разделение уже явственно чувствуется.

Война в Испании стала второй войной, нашедшей отражение в творчестве Э. Хемингуэя. В непосредственной связи с изменениями исторической ситуации и эволюцией взглядов писателя на войну, изменяется и герой Хемингуэя. Герои Хемингуэя не против войны как таковой - это достойное занятие настоящего мужчины. Роберт Джордан («По ком звонит колокол», 1940) приобщается к антифашистской борьбе осознанно, она становится целью его жизни. Любовь к свободолюбивому народу Испании сливается в его душе с любовью к Марии и придает его жизни и даже смерти глубокий смысл. Несмотря на ощутимый дух пессимизма, которым проникнут роман «По ком звонит колокол» (он был написан в период поражения испанских республиканцев), его отличает ярко выраженная антифашистская направленность, уверенность в правоте дела, за которое сражается и гибнет герой. «Фашизм - ложь... - говорит Хемингуэй. - И когда он уйдет в прошлое, у него не будет истории, кроме кровавой истории убийств...» (16, 3; 549). Если в ранних произведениях Э. Хемингуэя война выступала как метафора абсурдности и жестокости жизни в целом, то теперь писатель придерживается иного мнения: «Когда люди борются за освобождение своей родины от иностранных захватчиков и когда эти люди - твои друзья... начинаешь понимать, что есть вещи и хуже войны. Трусость хуже, предательство хуже, эгоизм хуже» (16, 3; 549).

Вдохновленный примером сплоченной борьбы испанцев за свою независимость, Хемингуэй в своих художественных произведениях начинает иначе решать дилемму индивидуализма-коллективизма. Гарри Морган («Иметь и не иметь») и Роберт Джордан в разной степени осознают необходимость единения с другими людьми в борьбе за свои идеалы.

Это традиционная точка зрения на творчество Хемингуэя второй половины 30-х годов. Но, на самом деле, есть другой, более глубокий план проблематики того же романа «По ком звонит колокол», который сосуществует с планом социально-историческим. Мировоззрение героя Хемингуэя этих лет во многом остается свойственным для личности экзистенциальной, оно лишь видоизменяется в соответствии с тем, как меняется сам экзистенциализм в годы фашизма.

социальными обстоятельствами и ответственностью перед обществом. Именно в условиях тоталитаризма проявляется все лучшее в мировоззрении экзистенциализма. С одной стороны, экзистенциалисты не могут предложить какие-либо социальные способы борьбы с фашизмом, но зато в душе отдельной личности он встречает достойное сопротивление. Исходя из концепции экзистенциализма, в 30-х годах в условиях борьбы с фашизмом действительной исторической необходимости следовали те, кто боролся и шел на риск смерти, а не те, кто подчинился, приспособился и выжил. Именно таков Роберт Джордан, чья смерть, несмотря на провал операции, - оправданна.

Мироощущение героев романа Хемингуэя близко героям А. де Сент-Экзюпери («Военный летчик»), который никогда не задавался вопросом о том, стоит ли бороться против фашизма, оправдано ли это исторической целесообразностью и может ли принести успех. Сопротивление для Сент-Экзюпери является безусловным личным действием, которое не нуждается в словах о соответствии историческому прогрессу. «Мы знаем, что все потеряно, - признает Сент-Экзюпери. - Тогда зачем же мы продолжаем умирать?» (35; 366) - в устах автора экзистенциального этот вопрос не нуждается в том, чтобы при ответе на него принималось во внимание историческое прогнозирование. Так же, как и Ясперс, Экзюпери не принимает пессимизма в качестве внутренней установки даже в тех условиях, когда по оккупированной Франции прокатывается волна рационально оправданных, «мотивированных» самоубийств!

Экзистенциальные черты в творчестве Э. Хемингуэя в эти годы трансформируются в том же направлении, что и в произведениях Сартра, Камю. Трилогия Ж. - П. Сартра «Дороги свободы» (1945-1949) - переходная от первого ко второму этапу в творчестве писателя. Главный герой первой части трилогии — романа «Зрелый возраст» Матье Деларю не выходит за рамки экзистенциального человека «в себе». Во второй части — романе «Отсрочка» выдвигаются объективные, социально-исторические обстоятельства, которые вторгаются в мир экзистенциалиста, вынуждая его с ними считаться. Сартр создает симультанное полотно, рисуя картины того, что случается с разными людьми в разных местах, и объединяет их всех заревом и истинностью приближающейся войны. Главы романа названы днями сентябрьской недели 1938 года, и, таким образом, роман получает хотя бы внешнее сходство с исторической хроникой. Матье Деларю подавлен этими событиями, в нем созревает неприемлемое для экзистенциалиста чувство несвободы, зависимости от мобилизации и войны. В третьей части - романе «Смерть в душе» история и война вторгаются во внутренний мир героя и его жизнь окончательно. Местом действия становится Париж, время действия — падение столицы Франции в июне 1940 года. Мировоззрение Сартра трансформируется настолько, что теперь характеристики его персонажей определяются отношением именно к этим историческим фактам. Абсолютно свободный герой — имморалист Даниель в восторге, он призывает любить немцев, так как те утвердили царство зла. Но бытие «в себе», полное отсутствие идеалов, цинизм теперь для Сартра равен фашизму. «Выбирающий», живущий «для себя» герой, Матье Деларю, берет винтовку и присоединяется к группе солдат, которые решили дать бой наступающим врагам. Для Сартра это реальный выбор героя, который связан с реальными обстоятельствами, выбор ответственности человека за то, что происходит. В работе «Экзистенциализм - это гуманизм» (1946) Сартр отмечает, что акт выбора всегда социален.

Показательны также перемены мировосприятия Сартра в пьесе «Смерть без погребения». В ней повторяется ситуация новеллы «Стена» — группа схваченных партизан перед лицом неминуемой расправы. Многое повторяется и в характеристике героев, у которых на пороге смерти проступают экзистенциалистские черты - метафизическая тоска, чувство одиночества, независимости от каких-либо обязательств. В их неподчинении палачам заключено экзистенциальное самоутверждение, оберегание своего «я» от другого. Однако финал здесь совсем иной, нежели в «Стене». «Там парадоксальная концовка убеждала в бессмысленности любого акта перед лицом смерти. Здесь же трагическая развязка говорит о бесчеловечности, жестокости фашистов.

И о том, что даже перед лицом неизбежной смерти возможен выбор, возможен поступок целесообразный, утверждающий свободу не только в абстрактно-нравственном смысле, но и в смысле конкретного, социального действия» (159; 55). Вместе с тем, необходимо отметить, что все эти изменения не означают распада экзистенциализма как целостной философской системы. Экзистенциальный герой и в этих условиях остается героем экзистенциальным, его выбор - его личное дело, только в условиях фашистских режимов он совпадает с оправданной социальной борьбой, что и побуждает героя к действию.

«Посторонний» (1937 —1940) к роману «Чума» (1947). «Чума» А. Камю — одно из самых светлых произведений западной литературы послевоенного времени. В ней, как и в романе «По ком звонит колокол», есть элементы «оптимистической трагедии». Сквозь все ужасы эпидемии Камю сумел донести до читателей благую весть. Эта надежда родилась из реального опыта трагической обыденности оккупации. С чувством радостного недоумения герои «Чумы» познают законы человеческой сущности, человеческой солидарности. В этом отношении особенно любопытен журналист Рамбер, застрявший в городе во время эпидемии. Поначалу он стремится всячески вырваться из города, но какая-то мощная сила втягивает его в общее дело, он постигает законы людской солидарности. Идея эта оказывается особенно неожиданной и ценной на фоне осознанной абсурдности мира.

Окончание войны и переход к мирной жизни стали для многих людей очень тяжелой психологической и духовной ломкой. Послевоенная жизнь сталкивает человека не с героическим противостоянием конкретному врагу, а с необходимостью решать будничные проблемы. Отказ от личного участия в политически и социально мотивированных действиях, оправданное во время жестоких и исторических событий первой мировой войны и во время фашистских режимов, не имел «никаких оправданий в послевоенный период, когда в странах Западной Европы шла напряженная борьба за власть и никакой «готовой политики» еще не существовало. Отказ от политически мотивированного действия обнаруживает себя в этих условиях как разновидность интеллигентского чистоплюйства, как уклонение от того, что ситуация вменяла в ответственность вчерашнему участнику Сопротивления, антифашисту... Стремление к «самоотводу» в конкретных вопросах политики было характерно в этот период для всех представителей экзистенциальной мысли», - справедливо подчеркивает Э. Соловьев (216; 333-334). Человек, придерживающийся в послевоенную эпоху устаревших взглядов на мир, чувствует себя неудачником. Именно таковым ощущает себя Ричард Кантуэлл, герой романа Э. Хемингуэя «За рекой в тени деревьев». Мировоззрение, характерное для него, сформировалось на определенной исторической почве, в контексте изменившейся экзистенциальной философии второй половины 40-х годов.

§ 3. Экзистенциальные черты романа «За рекой в тени деревьев»

Герой романа «За рекой в тени деревьев» напоминает самого писателя, постаревшего, уставшего от жизни (342; 169). Однако, учитывая автобиографичность этого произведения Хемингуэя, Дж. Мейерс справедливо отмечает, что роман «За рекой в тени деревьев» хоть и «отражает военный опыт Э. Хемингуэя... но является все же много большим, нежели автобиографическое повествование» (298; 470).

Ричард Кантуэлл является участником как первой, так и второй мировой войн, что позволяет глазами одного героя взглянуть на эти важнейшие события XX века. Отношение полковника к первой мировой войне сопоставимо с мыслями о ней самого Хемингуэя и героев ранних произведений писателя. Судя по его воспоминаниям, Кантуэлл так же не понимал ее смысла, будучи молодым человеком. Кошмары, связанные с той войной, так же не воспринимались им как результат человеческой деятельности. Вот как вспоминает Кантуэлл последствия одного из сражений: «... текли обсаженные ивами каналы; когда-то в них плавали трупы. Наступление окончилось страшной бойней, солнце припекало, и, чтобы расчистить позиции у реки и дорогу, кто-то приказал сбросить трупы в каналы...

— их и наши — запрудили каналы надолго, плавая лицом кверху, пучась, раздуваясь и достигая чудовищных размеров». (434).

Так же, как и герои ранних произведений Э. Хемингуэя, Кантуэлл не испытывал ненависти к врагу и не имел о нем четкого представления, связанного с идеологическими или какими-либо другими установками. «Всю ту зиму он тяжело болел ангиной и убивал людей, которые шли на него с гранатами, пристегнутыми к ремням портупеи, тяжелыми ранцами из телячьей кожи, в касках, похожих на котелки. Это был враг. Но он никогда не питал к ним вражды, да и вообще каких бы то ни было чувств». (442) Упоминание «касок, похожих на котелки», снижает эмоциональный регистр этих строк и уравнивает первую мировую войну по ее осмысленности с игрой для детей, в которую с необыкновенной жестокостью играют взрослые.

Ричард Кантуэлл существует сразу в двух мирах — прошлом и настоящем, причем прошлое для него более реально и привлекательно. Один из знакомых говорит ему: «Вы любите уходить далеко в прошлое, полковник», на что Кантуэлл отвечает: «Так дьявольски далеко, что меня это даже не веселит». (469) Он все еще ощущает себя младшим лейтенантом первой мировой войны: «Полковник задумался - теперь он снова был младшим лейтенантом и ехал на грузовике, весь в пыли, на лице его были видны только стальные глаза, веки были красные, воспаленные». (501) Его глаза повсюду ищут следы былых сражений: «Они пересекли реку и очутились на итальянской стороне; он снова увидел старую дорогу с высокими откосами. Как и всюду вдоль реки, она была здесь ровная и однообразная. Но глаз его различал старые окопы». (501)

Мировоззрение Ричарда Кантуэлла сформировалось именно в тот период времени и сохранилось практически неизменным, что лишает его оценку первой мировой войны исторической глубины. Несмотря на то, что о ее событиях вспоминает пятидесятилетний человек, читатель видит все происходящее глазами двадцатилетнего. Если Ричард Кантуэлл, прошедший вторую мировую войну, и совершает переоценку событий первой мировой войны, то она касается лишь профессиональных вопросов ведения сражений: «Жаль, что нельзя перевоевать ту войну сначала, - думает он. - С моим опытом и с тем, что у нас сейчас есть». (450) И, обращаясь к опыту прошедших войн, Кантуэлл не делает выводов об их принципиальной антигуманности. Он подходит к прошлому с холодным профессионализмом военного: «Еще раньше они прошли сквозь бессмысленную мясорубку на Изонце и на Карсте. Им было стыдно за тех, кто ее устроил, и они старались не думать о ней, об этой позорной, дурацкой затее - поскорее бы ее забыть. Правда, полковник вспоминал ее иногда, поскольку она могла послужить уроком в других войнах». (460)

Мировоззрение Ричарда Кантуэлла, сформировавшееся в первой четверти двадцатого века, было адекватным для той исторической ситуации. Плохо то, что его мировоззрение не развивается с течением времени в отличие от мировоззрения самого писателя.

«потерянного» поколения, в котором черты, характерные для подобного типа героя, нашли свое крайнее выражение, даже вырождение. Перед нами как будто бы разочарованный и постаревший лейтенант Фредерик Генри, так и не нашедший. Полковник Кантуэлл серьезно болен. Он уже не борется с жизненными обстоятельствами. Полковник готовится к смерти, отказавшись от всякой борьбы за свои убеждения, что лишает его образ истинного трагизма и придает роману характер прощальной песни. Он неудовлетворен итогами своей жизни. Кстати, он является одним из немногих центральных персонажей Хемингуэя, которые предстают перед нами прожившими достаточно долгую жизнь.

остается индивидуалистом, не доверяющим людям. «У вас много детей? - спрашивает он итальянского лодочника.

- Шестеро. Два мальчика и четыре девочки.
-Видно, вы не очень-то верили в фашистскую власть. Всего шестеро!
- А я и не верил.
» (449)

Сцена эта свидетельствует о том, что Кантуэлл видит во всех окружающих людях своих врагов. Еще одна сцена - реакция на появление шофера: «Вошел шофер. Полковник отметил, что, пока они перебрасывались шутками, он перестал следить за дверью, а всякая потеря бдительности его злила... «Ты потерял быстроту реакции, - подумал он. - Смотри, еще попадешься кому-нибудь в лапы». (447)

Кантуэлл сам признает, что у него «сердце несправедливого, желчного придиры, который хулит все на свете», он признается: «Я даже себе надоел, дочка», говорит он Ренате и пытается вести себя по-доброму: «Господи, дочка, если бы ты знала, как я стараюсь быть добрым! Но человеку легче на душе, когда он злой» (566, 573, 559)

Доверие Кантуэлл испытывает лишь к таким же, как и он, людям, побывавшим на войне: «Жаль, - думает он, - что я люблю только тех, кто воевал или был искалечен». (467) Он чувствует себя комфортно лишь рядом с теми людьми, которые также не смогли приспособиться к изменившемуся миру, оставшись в плену юношеских принципов.

Ричард Кантуэлл медленно умирает, потеряв смысл жизни с потерей реальных врагов. Как герою экзистенциальному, ему нужно с чем-то бороться, чтобы самоутвердиться, поэтому при отсутствии реальных врагов он зол на весь мир.

второй мировой войны для США. «... сейчас армия - самое крупное предприятие в мире», -утверждает Кантуэлл (573), подчеркивая то обстоятельство, что для многих вторая мировая война была средством обогащения. Это наблюдение героя романа «За рекой в тени деревьев» перекликается со словами самого Хемингуэя, написанными им в 1948 году: «Автор этой книги пришел к выводу, что те, кто сражается на войне, самые замечательные люди, и чем ближе к передовой, тем больше замечательных людей там встречаешь; зато те, кто разжигает, затевает и ведет эти войны, - свиньи, думающие только об экономической конкуренции и о том, что на этом можно нажиться» (16, 2; 9). Кантуэлл не раз говорит Ренате с горечью: «Да и кому какое дело до этой проклятой войны?» (565) Хемингуэй испытывает судьбой ветерана послевоенное американское общество, забывшее о недавней войне, недоброжелательность со стороны которого Кантуэлл остро ощущает во время посещения кафе: «В баре, за первым столиком у входа, сидел разбогатевший во время войны миланец... и его роскошная, в высшей степени соблазнительная любовница... и полковник подумал: сколько же миланцу пришлось утаить налогов, чтобы заплатить за такую холеную даму в длинном норковом манто и за спортивную машину... Парочка воззрилась на него, как и положено невоспитанным людям этой породы, и полковник небрежно отдал им честь.

- Простите, что я в военной форме, - сказал он по-итальянски. -Но, увы, это мундир, а не маскарадный костюм!» (445 - 446)

Кантуэлл подходит ко второй мировой войне с теми же мерками, что и к первой мировой. Верно отмечая ее негативные стороны, он не чувствует принципиально иного характера второй мировой войны, направленной на борьбу с фашизмом, не осознает того факта, что эта война для огромного количества людей имеет принципиально важное значение и что на этот раз она объединяет одних и превращает во врага других. Борьба с фашизмом не становится для него, как для Роберта Джордана, той основой, которая могла бы объединить его с другими людьми.

Безусловно, Ричард Кантуэлл чувствует ненависть к фашизму. Но она во многом обусловлена частными причинами. Для него это чувство связано с любовью к тем странам, которые были захвачены фашистами. Для Кантуэлла болезненным является тот факт, что генерал Франко все еще остается у власти в Испании. Полковник уверен в том, что его «повесят вниз головой возле заправочной станции». (533). Он испытывает ненависть к итальянским фашистам, которых угадывает среди окружающих его людей.

Кантуэлл не видит в тех людях, которые воевали на стороне нацистской Германии, врагов. Как это происходит с ним во время воспоминаний о сражениях первой мировой войны, Кантуэлл не рассматривает противника, в данном случае рядовых нацистов, в качестве людей, осознанно отстаивающих с оружием в руках свою идею. Они для него - все та же людская масса, вовлеченная в исторический поток помимо своей воли. Поэтому полковник подходит к их оценке лишь с точки зрения профессионального военного, который признает достоинства своего противника. Фашисты — «храбрые парни» (563), отмечает он в разговоре, подчеркивая их высокие профессиональные качества. На вопрос Ренаты, много ли полковник знал немцев, которые ему нравились, Кантуэлл отвечает:

« - Очень много...
- Но ведь они так подло поступали!
- Конечно. А разве мы всегда поступали благородно?
- Я не могу относиться к ним так терпимо, как ты, - ведь это они убили моего отца и сожгли нашу виллу на Бренте! Мне они никогда не нравились. Особенно с того дня, как немецкий офицер у меня на глазах стрелял из дробовика по голубям на площади Святого Марка.
- Я тебя понимаю, - сказал полковник. - Но, пожалуйста, дочка, пойми и ты меня. Когда убьешь так много врагов, можно позволить себе быть снисходительным». (501-502)

за своих близких, сострадающей другим людям. Чувствуется, что полковник подходит к ней с деловитостью и рассудительностью военного, исполняющего свой долг. Убийство и война для него теперь являются не живым делом, окрашенным болью и воспоминаниями, а нелюбимой работой, «скверным ремеслом». Кстати, вопрос о военных преступниках стал одним из камней преткновения для послевоенного экзистенциализма. С точки зрения «философии экзистенциализма», нацисты, которые во время войны не воспринимались как люди, после войны оказываются и личностями, действовавшими в соответствии с тем, что они считали безусловно верным, не предававшими своих взглядов и не понимающими, в чем их вина.

Во многом вследствие инертности своего мировосприятия Кантуэлл не сумел заметить героической стороны второй мировой войны. «Поступай, как приказано, не считаясь с потерями, - рассуждает полковник, - вот ты и герой». (543) Его рассказы о войне вызывают у Ренаты закономерный вопрос: «Но разве во всем этом не было ничего благородного, ничего героического?» (510)

Рассуждения Кантуэлла, на первый взгляд кажущиеся проявлением его высокого гуманизма, вызывают порой явное отторжение у русского читателя. Так, о русских он говорит: «... лично мне они нравятся, я не знаю народа благороднее, народа, который больше похож на нас». Однако через мгновение добавляет: «Говорят, это наш будущий враг. Так что мне, как солдату, может, придется с ними воевать». (466) Если прикажут, полковник будет воевать и с русскими.

— выбор героя экзистенциального. Исполнение долга профессионального военного, беспрекословное подчинение военной дисциплине, приказам сами по себе разумны, но лишь при том условии, что человек чувствует в себе призвание к службе. Однако суть дела состоит в том, что Кантуэлл не чувствует себя человеком военным и, оставаясь на службе, изменяет своему призванию.

Судя по замыслу Хемингуэя, Ричард Кантуэлл более склонен к м искусству, живописи, более лиричен по натуре, чем того требует ремесло военного. То, как он видит мир, доказывает большую «живописность» его восприятия, нежели та, которой обладает Томас Хадсон, профессиональный художник. Наблюдая за морем, полковник думает: «Почему всегда сжимается сердце, когда видишь, как вдоль берега движется парус? Почему у меня сжимается сердце, когда я вижу больших, неторопливых светлых быков? Дело, верно, в их поступи, во всем их виде, величине и окраске.

гордо несущий свою тяжелую голову с недобрыми глазами». (437) Кантуэлл часто упоминает в разговорах тех художников, которых ценил сам Хемингуэй (Брейгеля, Гойю). Рената говорит ему: «Ты все понимаешь в картинах, в книгах и в жизни», на что полковник отвечает «Ну, это наука нехитрая! Смотри на картины непосредственно, читай книги честно и живи, как живется». (555)

Таким образом, Кантуэлл внутренне раздвоен. Он является героем «неподлинным». Следуя долгу, налагаемому на него нелюбимым ремеслом, полковник отказывается от следования своему истинному призванию и ощущает себя неудачником. «Отчего я такой ублюдок, отчего я не могу бросить свое ремесло и быть добрым и хорошим, каким мне хочется быть?» - размышляет он и сам дает ответ на свой вопрос: «Я хотел дослужиться до генеральской должности в американской армии и своего достиг. Но карьеры так и не сделал и теперь ругаю всех, кто добился успеха». (463, 580)

«Различие двух способов бытия, - отмечает П. П. Гайденко, - подлинного и неподлинного - одна из центральных проблем экзистенциализма» (119; 11). Если интерес человека и его деятельность направлены вовне, на предметы и процессы внешнего мира, тогда человек существует как погруженный в мир вещей. «Подлинный» же способ бытия есть направленность экзистенции на самое себя, на свои возможности. Ричард Кантуэлл отказывается от реализации своей экзистенции и живет обыденной жизнью, в мире повседневности. По мнению же Ясперса, вся сфера государственной и политической жизни, правовых отношений (к которой и принадлежит полковник Кантуэлл), где человек поступает сообразно заранее определенным нормам, действует с заранее известными предписаниями и законами, - вся эта сфера является сферой «повседневности», где личность человека совершенно не проявляется (119; 12).

Беспрекословно исполняемый долг и приказ является для Кантуэлла той броней, которая позволяет ему не брать на себя никакой ответственности и считать себя безгрешным. Недаром он признается Ренате, что за всю свою жизнь совершил лишь три ошибки. (483) Ответственность за все остальные ошибки он возлагает на других. Эта черта характера Кантуэлла является нетипичной для героев Хемингуэя, которые в самых сложных условиях всегда сами принимали решения.

Кантуэлл служит под командованием генералов, которых не уважает. Характерные его высказывания на этот счет: «после того как человек получит генеральскую звезду или несколько звезд, правда становится для него такой же недосягаемой, как святой Грааль для наших предков»; «Если бы я врал, как другие, у меня было бы уже три генеральских звезды»; «в нашей армии ты должен слушаться, как собака... Одна надежда, что тебе попадется хороший хозяин». (517, 497,575) Не чувствуя призвания к военной службе и уважения к ее порядкам, полковник все же исполняет неразумные приказы, которые у ведут к неоправданной гибели людей. С этой точки зрения постоянные сетования полковника на неразумное командование кажутся бесполезным брюзжанием слабого человека. Особенно Ричард Кантуэлл сожалеет о полке, который он потерял во время одного из сражений второй мировой войны в результате исполнения одного из таких приказов. «Это был хороший полк», - говорит он. — «Можно даже сказать, прекрасный полк, пока я не уничтожил его по приказу начальства». (575) Рената, благодаря своей женской интуиции, чувствует то, в чем сам Кантуэлл не желает себе признаться: он совершил в жизни не три, а множество ошибок, и главная из них — неправильный выбор жизненного пути, отказ от реализации самого себя. В одном из разговоров Рената проговаривается: «... ты должен мне все рассказать, чтобы избавиться от горечи... Понимаешь, я хочу, чтобы ты умер с легким сердцем». (574) Эти слова объясняют истинное предназначение образа молодой графини. Она не является персонажем, позволяющим полковнику высказать свои мысли о двух войнах, в которых он принимал участие. Ее вопросы и ее сочувствие позволяют читателю осознать глубину надлома в душе Кантуэлла, о котором он стремится забыть перед лицом смерти, исповедуясь близкому человеку. Рената играет важную роль в реализации художественного замысла Хемингуэя.

с точки зрения кадрового военного, лишенного собственных убеждений. Скорее всего, сам Хемингуэй, будучи убежденным антифашистом, осуждает Кантуэлла. Это проявляется в том, что образ полковника — один из самых противоречивых и малопривлекательных в творчестве писателя.

При этом следует учитывать то обстоятельство, что полковник Кантуэлл - один из героев Хемингуэя, не являющихся в достаточной степени обеспеченным для того, чтобы вести нравящийся ему образ жизни, как это делают Джейк Варне («И восходит солнце») или Дэвид Берн («Райский сад»). Поэтому выбор служить — не служить во многом для него предрешен по финансовым причинам.¹¹

«За рекой в тени деревьев» — последнее завершенное крупное беллетристическое произведение Хемингуэя. И если роман в состоянии поведать об образе мыслей автора, - считает Л. Гурко, - то роман «За рекой в тени деревьев» - страшный предвестник той напряженности, которая овладела Хемингуэем в последнее десятилетие его жизни» (275; 158). Мы солидарны с этой точкой зрения. Напряженность последних лет жизни нашла отражение и в романе «Острова в океане», в котором получают развитие экзистенциалистские тенденции в творчестве Хемингуэя 40-50-х годов. При анализе романа «Острова в океане» следует учитывать то обстоятельство, что работа над этим произведением, хотя оно увидело свет в 1970 году, была начата раньше, чем над романом «За рекой в тени деревьев», во второй половине 40-х годов, и была продолжена после публикации последнего, в 50-е годы. Таким образом, герой романа «Острова в океане», с одной стороны, содержит в себе черты, сближающие его с героями произведений Хемингуэя 30-х годов, с другой стороны - с полковником Ричардом Кантуэллом.

§ 4. Конкретно-исторический план романа «Острова в океане»

Проблематику романа «Острова в океане» (б)¹² В этом плане роман предстает перед читателем как сугубо антифашистское произведение. На этом уровне произведения судьбу Томаса Хадсона можно рассматривать как трудный, но верный путь обретения себя в борьбе с жизненными невзгодами. Неудачи в личной жизни, невозможность совместной жизни с единственно любимой женщиной, постоянного общения с сыновьями преодолеваются Томасом Хадсоном путем всепоглощающего погружения в работу: «Ему трудно приходилось в том панцире работы, который он создал себе для защиты от внешнего мира, но он думал: если я брошу работать сейчас, я могу совсем лишиться этой защиты». (456)

Гибель сыновей делает для героя недостаточной уже и эту защиту, приводит к пустоте, которая не способствует творчеству. На этом этапе своего жизненного пути Томас Хадсон и вступает в антифашистскую борьбу. Осознанный антифашизм помогает ему обрести смысл жизни и почувствовать радость общего дела.

Участие Томаса Хадсона во второй мировой войне является делом сугубо добровольным и осознанным. Томас Хадсон - человек хорошо обеспеченный. Он так же, как сам Хемингуэй, отслеживает фашистские подводные лодки, неся службу на катере. Автор книги делает своего героя командиром судна, наделенным всей полнотой власти. Томас Хадсон всегда сам решает, что он должен делать и как.

Он постоянно бросает вызов «злой судьбе», пытается найти занятие, которое захватило бы его целиком. Томас Хадсон, как и полковник Кантуэлл, герой романа «За рекой в тени деревьев», «... из одной гибельной ошибки впадал в другую, еще более гибельную». (372) Постоянно героя «Островов в океане» преследуют разочарования, беды и неудачи. Но, несмотря на все удары судьбы, он не смиряется со своей участью. Действие без надежды на успех, как это было у французских экзистенциалистов, принимается им за основной жизненный принцип, который придает величие существованию человека. Для Хемингуэя в этой книге главное, по справедливому замечанию М. Мендельсона, - запечатлеть не только «чувство горестной утраты, а одновременно и способность героя стоически нести груз обрушавшейся на него трагедии» (179; 59). Таким образом, уже и на этом, социальном, уровне романа, невозможно обойтись без привлечения экзистенциальной проблематики. И, став участником военных действий, Томас Хадсон стремится как можно добросовестней исполнять свой долг: «Сына ты потерял. Любовь потерял. От славы уже давным-давно отказался. Остается долг, и его нужно исполнять». (579)

«Чувство долга — замечательная вещь», - рассуждает Томас Хадсон. - «Не знаю, что бы я стал делать после гибели Тома, если бы не чувство долга. Ты бы мог заниматься живописью, сказал он себе. Или делать что-нибудь полезное... Но повиноваться чувству долга проще». (657) Дисциплина и самодисциплина, необходимые во время военных операций, не только способствуют преследованию врага, но и помогают Томасу Хадсону справиться со своими тяжелыми мыслями. Герою «Островов в океане», возможно, и хотелось бы, как Ричарду Кантуэллу, полностью отказаться от своей свободы, чтобы забыть о «бесконечной перспективе ожидающей его впереди пустоты» (461), но склад характера не позволяет ему это сделать, и он принимает на себя бремя долга. «Я не нанимался получать от этого удовольствие, - думает Хадсон об охоте на экипаж немецкой подлодки. - Ты и вообще не нанимался, сказал он себе. И тем хуже». (602)

«Островов в океане» старается любое дело, за которое берется, делать как можно лучше, что для него является залогом чистой совести и доброго расположения духа. «Знаешь, почему Эдди веселый? Потому что он делает свое дело хорошо и делает его изо дня в день», - говорит Томас Хадсон одному из сыновей. (430) Он отождествляет талант человека и его самого. «Мастерство — оно в тебе. В твоем сердце, в твоей голове, в каждой частице тебя. И талант тоже в тебе, думал он. Это не набор инструментов, которым ты наловчился орудовать». (378) Если человек талантлив в чем-то одном, то, по мнению Хадсона, он способен любое дело воспринимать творчески, со всей душой.

Хадсон принимает участие в войне, так как признает ее историческую обоснованность и необходимость. Для него фашизм -несомненное зло. Война коснулась героя «Островов в океане» очень близко. На войне погиб его старший сын. Война для Томаса Хадсона -отнюдь не «скверное ремесло», но часть жизни, окрашенная глубокими переживаниями. Не случайно самые грубые выражения о войне он вкладывает в уста женщины, от которой никогда не слышал подобных слов, - в уста Умницы Лил.

Томас Хадсон знает, против кого он борется. Для него враг является уже не тем живым «пушечным мясом», каким были солдаты времен первой мировой войны для героев ранних произведений Э. Хемингуэя. В отличие от Ричарда Кантуэлла, Томас Хадсон не воспринимает врага как противника на военных учениях, холодно оценивая его профессиональные достоинства и недостатки. Томас Хадсон сознательно участвует в конкретном историческом конфликте с конкретным врагом, опасность которого для мира он осознает.

Герой «Островов в океане» убежден в том, что участвующие в войне на стороне фашистской Германии люди не вовлечены в историю помимо их воли, но до фанатизма преданы ложной идее. «Откуда в них этот остервенелый фанатизм? Мы преследовали их здесь, и мы будем драться с ними и дальше. Но фанатиками мы не были никогда». (698) Томас Хадсон ведет сознательную, исторически оправданную, по его мнению, борьбу с сознательным врагом: «Ты должен думать об этом судне, и о людях на нем, и о тех сволочах, за которыми ты охотишься... Может быть, на этот раз тебе удастся изловить этих сволочей. Не ты уничтожил их подводную лодку, но ты был немного причастен к ее уничтожению. И если тебе удастся, ты этим принесешь немалую пользу». (602) Томас Хадсон собирается воевать с фашистами до победы: «И устрой им травлю, настоящую и без пощады...» -обращается он сам к себе. (607)

Вместе с тем, герой не ослеплен ненавистью. Он признает, что «немцы — чудный народ... В общем-то они храбрые, некоторые вызывают просто восхищение. И вдруг такие вот мерзавцы попадаются». (589) Будучи антифашистом, он остается гуманистом, что проявляется в эпизоде с раненым немцем, взятым на катер. (608-609) Томас Хадсон не только уважает его за мужество. Восхищение Хадсона вызывает то обстоятельство, что другие члены немецкой команды, несмотря на погоню, сумели должным образом позаботиться о своем товарище. Хадсон пытается понять не только стратегию и тактику команды немецкой подводной лодки, за которой охотится, но и психологию врага. «Он так долго думал за них, что даже устал», -замечает Хемингуэй о Томасе Хадсоне. (657) «Попробуй-ка влезть в шкуру толкового немца — командира подводной лодки, как бы ты справился со всеми его заботами?» - размышляет герой. (594-595)

«Я, -признается Томас Хадсон, - пью, чтобы отгородиться от нищеты, грязи, четырехсотлетней пылищи, от детских соплей, от засыхающих пальмовых листьев, от крыш из распрямленных молотком старых жестянок, от шаркающей походки незалеченного сифилиса, от сточных вод в руслах пересохших ручьев... от орущего радио, думал он. А так поступать нельзя. Надо всмотреться во все это и что-то делать». (505) Единение героя с людьми происходит так же, как это было с Робертом Джорданом, на базе антифашистской борьбы. Катер Томаса Хадсона превращается в часть антифашистского фронта. На этом этапе в словаре Хадсона появляется слово «друг», обращенное к членам его команды, чувство общего дела, которое позволяет ему забыть собственные невзгоды. «Шевели мозгами и радуйся, что у тебя есть какое-то дело и есть в этом деле хорошие помощники», - говорит он себе. (595) С этой точки зрения показательной является одна из последних фраз романа, сказанная Томасом Хадсоном перед смертью:

«Томми, - сказал Вилли. — Я же тебя люблю, сукин ты сын, не смей умирать...

- Я, кажется, понимаю, Вилли», - ответил Томас Хадсон. (698)

Именно в членах своей команды - простых людях - Томас Хадсон находит ту доброту, понимание, искренность, которых не находил в эгоистичном буржуазном мире, его окружавшем.

§ 5. Черты экзистенциальной проблематики в романе «Острова в океане»

«Острова в океане». Искушенный читатель с первых же страниц этого произведения чувствует недостаточность его трактовки только как антифашистского. На данном этапе изучения творчества Э. Хемингуэя следует учитывать изменения, происшедшие в читательской рецепции произведений писателя под влиянием новых исторических и политических условий, сложившихся в стране. С учетом этого возникает очевидная необходимость исследования тех смысловых уровней романа «Острова в океане», которые современным читателем опознаются как экзистенциальные.

В творчестве Э. Хемингуэя 40-50-х годов, во многом вследствие мировоззренческого кризиса писателя усиливаются пессимистические черты экзистенциального восприятия мира. В романах «Острова в океане» и «За рекой в тени деревьев» более заметны переклички с мироощущением героя Хемингуэя не 30-х, а пессимистически окрашенных 20-х годов. Американский критик Ихаб Хасан, говоря об «Островах в океане», отмечает, что Хемингуэй оставался «все таким же воинственным романтиком в 60-е годы, каким он был и в 20-е» (361). Несмотря на негативную окраску этого отзыва (в приверженности писателя традициям 20-х гг. критик видит лишь ограниченность Хемингуэя), в целом Ихаб Хасан верно отмечает тенденции в развитии мировоззрения Хемингуэя от 20-х к 50-м годам.

«Атмосфера «холодной войны» и «потребительской цивилизации» оказалась неблагоприятной для развития американского реализма. В 40-50-е гг. исчезло характерное для 30-х годов стремление к совместному творчеству, к выработке общих политических и эстетических позиций писателей. Разобщенность стала подлинной бедой творческой интеллигенции США, ФРГ, Англии. Литература «заболела» мелкотемьем, писатели предпочитали эмпирический опыт, побаивались дефиниций и теоретических обобщений... Многие реалисты не устояли перед искушениями фрейдизма, экзистенциализма, с особым интересом приглядывались к Джойсу и Прусту, попробовали возможности «антиромана» (159; 15). По словам Г. Пьовене, реалисты того времени «напоминают мало знакомых друг с другом людей, которые пришли в малоизвестную местность по различным тропинкам» (159; 16).

В США ситуация усугублялась тем, что в этой стране не было того богатого опыта жизни при оккупационном режиме и антифашистской борьбы, который был в европейских странах. Вторая мировая война коснулась США в меньшей степени. Американцы принимали участие в этой войне добровольцами, исходя из различных побуждений: патриотических, демократических, авантюристических. Для некоторых из них война предоставляла возможность забыть о неудачах, преследующих в мирной жизни. С этой точки зрения команда Томаса Хадсона - яркий тому пример: «наполовину святые, а наполовину оголтелые». (639) Во время написания романов «Острова в океане» и «За рекой в тени деревьев» (вторая половина 40-х годов) идеалы и принципы, завоеванные во время антифашистской борьбы, становятся непригодными в условиях послевоенного американского общества, забывшего о горестных уроках и второй мировой войны. Поэтому перелом, происшедший в творчестве и мировоззрении Хемингуэя во второй половине 30-х — начале 40-х годов, оказался не окончательным.

Все это определило эмоциональный настрой названных произведений Хемингуэя. В них усиливается ощущение трагичности, абсурдности бытия, обреченности человека в этом мире. На этом, экзистенциальном, уровне романа «Острова в океане» социальная проблематика отступает перед этической. Противодействие и взаимовлияние этих двух типов проблематики отмечают исследователи произведений других писателей - экзистенциалистов. Например, В. Ерофеев в статье «Мысли о Камю» говорит о том, что «социальная несправедливость, с точки зрения абсурдизма, оказывалась несущественной проблемой, но столь же несущественной проблемой оказывался, в свою очередь, абсурд, с точки зрения вопиющей нищеты, голода и социального унижения» (136; 9).

«По ком звонит колокол», то можно проследить не противостояние, а преемственность двух периодов в творчестве Э. Хемингуэя — 20-х и 40-50-х годов. Несмотря на антифашистскую проблематику, в этом романе просматриваются связи с более ранними произведениями Хемингуэя с ярко выраженным экзистенциальным началом. «Центральная тема романа, по Хемингуэю, - считает В. М. Толмачев, - познание человеком самого себя вопреки обществу, которое предлагает лишь видимость решения проблемы свободы» (435; 367). Мы считаем эту точку зрения верной. Роберт Джордан, ведущий в коллективе испанских партизан антифашистскую борьбу, конечно же, антифашист, однако немаловажен тот факт, что эту борьбу он воспринимает и как испытание своей личности. В ходе борьбы он познает самого себя, отвечает за свои поступки прежде всего перед своей совестью. И с этой точки зрения акт разрушения моста, нецелесообразный с точки зрения военной, становится, с одной стороны, символом бессмысленности жизни в целом, с другой, - превращается в акт самоутверждения героя, раз и навсегда избравшего свой жизненный путь. Можно провести в этой связи аналогии с творчеством других писателей-экзистенциалистов. В драме Сартра «Грязные руки» герой по кличке Раскольников должен ликвидировать одного из партийных деятелей. «Политический конфликт, грязный и беспринципный, осложняется проблемами самоутверждения личности. Гуго рвется реализовать себя в «непосредственном действии», в акте террора...» (152; 11).

Интересные мысли по поводу связи творчества Хемингуэя в ЗО-е гг. с мировоззрением экзистенциализма высказывает М. Гайсмар в статье «Э. Хемингуэй. Вернуться назад никогда не поздно» (341; 223-224). Анализируя проблему «Ничто» в творчестве писателя, автор статьи акцентирует внимание на рассказе Хемингуэя «Там, где чисто, светло»: «Главное, конечно, свет, но нужно, чтобы и чисто было и опрятно. Музыка ни к чему... У стойки бара с достоинством не постоишь, а в такое время больше пойти некуда. А чего ему бояться. Да и не в страхе дело, не в боязни! Ничто - оно ему и так знакомо. Все - ничто, да и сам человек — ничто. Вот в чем дело, и ничего, кроме света, не надо, да еще чистоты и порядка. Некоторые живут и никогда этого не чувствуют, а он - это знает, что все это — nada у plies nada у pues nada. ¹³ Отче ничто, да святится ничто твое, яко в ничто и в ничто. Дай нам это ничто, наше насущное ничто, и ничто нас, не в ничто, но избавь нас от ничто; pues nada. Славь ничто, будь полон ничто, ничто да пребудет с тобой» (16, 1; 268).

В романе «По ком звонит колокол», по мнению М. Гайсмара, это ощущение тщетности бытия, отрицание всякого смысла жизни сохраняется. В нем, с точки зрения Гайсмара, «заметна попытка конструктивного утверждения человеческой жизни. И в то же время подспудное чувство неотвратимости разрушения, присущее Хемингуэю, часто вступает в противоречие с этим намерением. По мере развития повествования давние хемингуэевские ноты тщеты всего сущего усиливаются. «Да» Роберта Джордана постепенно сводится на нет глубоко затаенным «nada» его создателя. С позиции рациональной утверждение им человека и его жизни стало отчетливым, но эмоции не полностью подчинились велению разума. Принципы негативной веры, которые выкристаллизовывались у Хемингуэя в течение долгого периода одиночества, не так просто изменить... Как видно из романа Хемингуэя, давно похороненные чувства могут, несмотря на благие побуждения, использовать интеллектуальный переворот в своих прежних целях. Такова будет последняя и самая главная дилемма будущего Хемингуэя...» (341; 224) (Гайсмар пишет эти строки еще до опубликования поздних произведений писателя — М. Б.) Прогноз Гайсмара не был беспочвенным. Пессимистические настроения, как будто бы преодоленные героем Хемингуэя второй половины 30-х годов, вновь проявляются в романах «За рекой в тени деревьев» и «Острова в океане».

Основной проблемой романа «Острова в океане» становится проблема поиска цели жизни и обретения героем себя в таких жизненных условиях, которые препятствуют этому. И это сближает Хемингуэя с экзистенциалистами. Согласно философии экзистенциализма, любому человеку в условиях абсурдного мира необходимо обрести свой смысл жизни. В связи с этим Хайдеггер различает страх житейский (Furcht), который есть боязнь потерять жизнь или определенные жизненные блага и страх онтологический (Angst) — боязнь не найти такое предназначение, ради которого можно было бы пожертвовать своей жизнью и благами (42; 125-143). Изначальность онтологического страха (согласно Хайдеггеру) - единственная гарантия того, чтобы люди не подпали под власть историко-социологических суеверий. Тот метафизический голод, который испытывают герои романа «Райский сад» и книги мемуаров «Праздник, который всегда с тобой», тесно связан с поиском такого предназначения, которое оказывается выше жизни. Герои этих произведений Хемингуэя находят это предназначение и утоляют свой метафизический голод благодаря творчеству и готовы ради самореализации на многие жертвы.

позитивистской, марксизма и т. д.) состоит в том, что это не готовность к жертве в поисках исторической или социальной правды. Человек, в представлении экзистенциалистов, просто не в состоянии жить, не посвящая чему-то свою жизнь, и ищет себе достойное бремя. Именно это и происходит с Томасом Хадсоном.

С этой точки зрения, Томас Хадсон, в отличие от полковника Кантуэлла, является личностью подлинной. Если Ричард Кантуэлл представляет собой тип самоотчуждающегося героя, то Хадсон является героем познающим. Попытавшись, так же, как и полковник, уйти от действительности в размеренную жизнь на острове, Томас Хадсон вследствие пережитой им «пограничной» ситуации (гибель сыновей), испытывает возвращение к своему истинному «Я».

В романе «Острова в океане» усиливается мотив абсурдности жизни и потерянности человека. На экзистенциальном уровне проблематики романа «Острова в океане» война воспринимается героем совершенно в иной ипостаси, нежели в плане конкретно-социальном. (Необходимо отметить, что выделение в романе двух смысловых уровней условно и предназначено лишь для удобства анализа. Естественно, что в контексте художественного произведения они существуют нераздельно). И Томас Хадсон, и Ричард Кантуэлл - герои «потерянного» поколения, для которого ощущение трагизма бытия является неизменной составляющей жизни. Если, забегая вперед, сравнить жизненные пути Ричарда Кантуэлла и Томаса Хадсона, то можно проследить их противоположную направленность. Полковник Кантуэлл разочаровывается в военной службе, ищет себя в любви к женщине и искусству. Хадсон, напротив, испытав любовь, славу, творческое вдохновение, отказывается от них и обращается к войне. Герой потерянного поколения всегда неудовлетворен настоящим, иногда он даже сам не понимает, что является причиной его неустроенности.

Герой «потерянного» поколения, герой экзистенциальный, опираясь на теорию «пограничных ситуаций», наиболее полно ощущает свое существование в минуты горестных переживаний и подсознательно стремится к ним. «... горю никакие соглашения не помогут, - считает Томас Хадсон. - Излечить его может только смерть, а все остальное лишь притупляет и обезболивает. Говорят, будто излечивает его и время. Но если излечение приносит тебе нечто иное, чем смерть, тогда горе твое, скорее всего, не настоящее». (462) Если герой романа «Острова в океане» и пытается настроиться позитивно, например, во время общения со своими сыновьями (первая часть романа), он, тем не менее, опять-таки рассуждает о счастье в сопоставлении с печалью. «Он верил, что счастье - самая замечательная вещь на свете, и для тех, кто умеет быть счастливым, оно может быть таким же глубоким, как печаль». (371) С этой точки зрения ни одно дело, ни одно состояние души не могут удовлетворить героя «потерянного» поколения, в том числе и война.

Для этого уровня романа характерен совершенно иной тип конфликта, нежели в романе «Райский сад» или в книге мемуаров «Праздник, который всегда с тобой». В его основе лежат «устойчивые конфликтные состояния (положения)» (231; 217), в которых находятся герои романов «Острова в океане» и «За рекой в тени деревьев», и служат они, прежде всего, «выявлению не локальных и преходящих, окказиональных конфликтов, а устойчивых конфликтных положений, которые мыслятся и воссоздаются неразрешенными в принципе. У конфликтов такого рода (их правомерно назвать субстанциональными) нет сколько-нибудь четко выраженных начал и концов, они неизменно и постоянно окрашивают жизнь героев, составляя некий фон и своего рода аккомпанемент изображаемого действия» (231; 222). Таким образом, В. Е. Хализев трактует подобные конфликты как трагические (231; 75).

«Острова в океане», который можно проследить на его экзистенциальном уровне — война против всего мира, бессмысленно и жестоко калечащего жизни людей. «Скажи мне, Том, -спрашивает Томаса Хадсона Умница Лил. - Что тебя так огорчает? - «Е1 mundo entero» ( «весь мир»), - отвечает ей Томас Хадсон.

Война воспринимается Томасом Хадсоном на этом уровне романа как один из элементов абсурдной жизни в целом. Первоначально война привлекает героя тем, что убийство во время ведения военных действий ограничено некой системой правил, противостоящей жестокой абсурдности жизни, убивающей людей безо всяких правил. Но он недолго остается в плену этой иллюзии. Война, уносящая жизнь старшего сына Томаса Хадсона, приводит его к мысли о том, что в жизни отдельного человека она подобна любой другой жестокой случайности, например, автомобильной аварии, которая уносит жизни двух его младших сыновей.

с кем и за что он борется, то в контексте экзистенциальной проблематики романа две воюющие стороны, как ему представляется, объединяет общность человеческой природы, подверженной злому началу: «Борьба со злом не делает человека поборником добра, - считает Томас Хадсон. - Сегодня я боролся с ним, а потом сам поддался злу». (328) «Так почему же тебе это вроде ни к чему», - спрашивает Томас Хадсон себя, размышляя о преследовании фашистов. - Почему ты не видишь в них убийц и не испытываешь тех праведных чувств, которые должен испытывать? Почему просто скачешь и скачешь вперед, точно лошадь, потерявшая наездника, но не сошедшая с круга? Потому что все мы убийцы, сказал он себе. Все, и на этой стороне и на той, если только мы исправно делаем свое дело, и ни к чему хорошему это не приведет...» (602)

Кроме того, своих и врагов в любой войне, считает герой Хемингуэя, объединяет сам мир, диктующий людям свои жестокие и абсурдные правила. «Это мой долг», - размышляет герой «Островов в океане» о преследовании подлодки, - «и я хочу их поймать и поймаю. Но не могу отделаться от чувства какой-то общности с ними. Как у заключенных в камере смертников. Бывает ли, чтобы люди в камере смертников ненавидели друг друга? Думаю, что нет, если они не душевнобольные». (620) Ощущению такого единения с противником, пониманию общей человеческой природы своих и врагов способствуют гуманистические взгляды Э. Хемингуэя, восходящие к основам христианской религии.

Несмотря на то, что главный герой романа «Острова в океане» практически не размышляет о Боге как таковом, его волнуют вопросы религии. Конец XIX — первая половина XX века - эпоха, которую можно кратко охарактеризовать словами Ницше: «Бог умер». Экзистенциальную личность пугает и страшит не столько отсутствие Бога, сколько сам отсутствующий Бог, взывающий к человеку своим отсутствием. Мы согласны с точкой зрения В. В. Лазарева, который считает, что «признание "смерти бога" еще не делает человека атеистом... бог безмолвствует, но все в человеке взывает к нему. Тоска по богу - вот что становится в человеке пламенем его религиозности» (171; 18).

Этим можно объяснить те постоянные поиски смысла жизни, своего предназначения, которые ведет герой «Островов в океане». И не случайно по поводу раннего творчества Э. Хемингуэя Дж. Джойс заметил: «Застрелит меня Хемингуэй или нет, но рискну сказать, что я всегда считал его глубоко религиозным человеком».

Проблема Бога является одной из центральных в философии экзистенциализма. Мировосприятию Томаса Хадсона в определенной мере соответствует взгляд на эту проблему Ж. -П. Сартра. В атеистическом варианте экзистенциализма Сартра судьей человека является не Бог, а так называемый «другой». Понятие «другого» у Сартра определяется не как другой человек, человечество или какая-то общность. «Другой» лучше всего ощутим, когда человек находится в одиночестве и совершенно не думает о чужих мнениях и оценках. «Другой», - говорит Сартр, - есть просто направленный на меня взгляд, пронзающий и вездесущий. «В концепции «радикального атеиста» Сартра «другой» появляется как упаднический, парадоксалистский образ бога,.. Бог стал полностью несубстанциальным, лишенным способности к чуду, к внутримирскому содействию и помощи, считает Ж. -П. Сартр. От него уцелела лишь способность испепеляющего всевидения, олицетворенная когда-то в библейском символе грозного «божьего ока»... Субъект философии Сартра ориентирован на внутренний «страшный суд» (13; 234, 245). Именно таким судом и склонен судить себя Томас Хадсон.

Если рассматривать роман «Острова в океане» в контексте экзистенциальной проблематики, то главный герой этого произведения остался во многом изверившимся индивидуалистом, не нашедшим смысла своей жизни. С этой точки зрения финал романа оставляет возможность другого истолкования исхода судьбы Томаса Хадсона.

Акцент смещается со слов самого главного героя на фразу Вилли, хорошо понявшего суть своего капитана:

«Я, кажется, понимаю, Вилли», - сказал Томас Хадсон.
« Черта с два, - сказал Вилли. - Не умеешь ты понимать тех, кто по-настоящему тебя любит». (699)

Вследствие незавершенности романа «Острова в океане» трудно судить о том, каким изначально был авторский замысел произведения и о том, какой пласт романа был определяющим для понимания мировоззрения писателя 40-50-х годов. Данная редакция книги оставляет возможность двойственного ее истолкования.

С одной стороны, есть возможность проследить эволюционную связь этого романа с прогрессивными тенденциями в произведениях писателя второй половины 30-х годов («Иметь и не иметь», «По ком звонит колокол»). С другой стороны, философский контекст позднего романа Хемингуэя роднит его с книгами писателя, посвященными первой мировой войне, герой которых не находит тех нравственных принципов, которые могли бы объединить людей.

Обращаясь к автобиографическому началу в этом романе, можно отметить, что существовало в некотором смысле «два Хемингуэя». Один из них - популярный писатель, охотник, участник войн и сафари, удачливый человек, чья жизнь протекала на виду у всего мира, освещалась в прессе. Этот Хемингуэй не имел права на горестные переживания, рефлексию, неудачи, болезни. Другой Хемингуэй -глубоко чувствующий, ранимый человек, который вобрал в свою душу трагизм эпохи и воплотил его в образах своих героев. Этот Хемингуэй никогда не показывался на глаза любопытствующей публики, но был доминирующим в личности писателя. Подтверждением тому служат слова самого Хемингуэя, которые мы находим в его африканских дневниках первой половины 50-х годов («Лев мисс Мэри»): «За последнее время я с отвращением прочел различные книги о самом себе, написанные людьми, которые все-то знают о моем скрытом «я», стремлениях и мотивах... Авторы подобных книг, писавшие о моей жизни, исходили из твердого убеждения, что я никогда ничего не чувствовал» (20; 605). М. Гайсмар дает следующий комментарий к этому высказыванию Хемингуэя: «Хемингуэй - натура глубокая и сложная, подчиненная непреклонной воле, железной выдержке, но истинные движения души время от времени вырываются из-под контроля и проявляют себя — от этого и идет художественное напряжение лучших его книг» (341; 180-181).

можно говорить уже не столько о влиянии мировоззрения самого Хемингуэя на жизненную философию его героя, сколько о влиянии личности героя на судьбу самого писателя.

«... Хемингуэй - это не то же самое, что Джейк Барнс: в Джейке писатель создал судью более мудрого, сухого и чистого, более классического и искушенного, чем был сам. В Джейке не было той наивности в постижении своего времени, которая была в самом Хемингуэе... Хемингуэй поставил себе целью дорасти до Джейка Барнса и втиснул себя в рамки этого персонажа, воплощавшего дух времени, - что и хорошо, и плохо, потому что это принесло колоссальную славу, но в конце концов и погубило его» (397; 6-7).

Стремясь как можно теснее слиться со своими героями, передать духовную драму «потерянного» поколения, Хемингуэй, во многом неосознанно, воспринял их обостренное экзистенциальное мироощущение, которое оставалось характерным для них и в 40-е годы, что мешало адекватному восприятию ими современности.

В контексте духовной жизни писателя 40-50-х годов более адекватным отражением душевного состояния Хемингуэя этого периода может являться второй, экзистенциальный пласт романа «Острова в океане», в котором нашли воплощение те стороны его личности, которые писатель тщательно скрывал даже от самого себя. На этом уровне романа становится очевидным тот факт, что под влиянием духовного кризиса 40-50-х годов бесследно исчезло благое влияние на самого Хемингуэя опыта антифашистской борьбы. Подтверждением тому, что мировосприятие Хемингуэя этого периода времени достаточно близко жизненной философии Томаса Хадсона, каким оно является читателю на втором смысловом уровне романа, — творческий кризис писателя последнего десятилетия жизни и его самоубийство.

«Внезапный уход Хемингуэя из жизни, - считает М. О. Мендельсон, - заставляет задуматься над трагическим началом, присущим не только его книгам, но и писательскому пути. Было бы неверно умолчать об этом. Напротив, поняв, что содействовало и что мешало труду Эрнеста Хемингуэя на том или ином этапе его творческого развития, - и особенно в 40-е и 50-е годы, - мы получим возможность яснее представить себе масштабы дарования этого художника слова, лучше поймем, в какой момент его сложной духовной жизни смерть грубо заявила свои права» (180; 119). На данном этапе изучения позднего творчества Хемингуэя, когда увидели свет многие незавершенные произведения писателя, нам предоставляется такая возможность.

Что касается самого героя романа «Острова в океане», то его смерть на боевом посту, с оружием в руках, говорит о том, что он остается достойным представителем «потерянного» поколения в лучших его проявлениях, в отличие от полковника Кантуэлла. Томас Хадсон живет по принципу Экзюпери: «Вы представления не имеете о разгроме, если думаете, что он порождает отчаяние» (36; 65). В отличие от философии Сартра, Хемингуэй не останавливается на фиксации чувства тошноты, возникающего при столкновении с абсурдностью жизни. В этом отношении мировосприятие Томаса Хадсона ближе к позиции Камю, который строил свою философию, исходя из абсурдности бытия, но приходя при этом к выводу о ценности жизни. Томас Хадсон борется со своей «злой судьбой» до конца, не покушаясь на самоубийство, что было бы логичным для совершенно разочарованного в своей судьбе человека.

«Острова в океане» и «За рекой в тени деревьев» Томас Хадсон и Ричард Кантуэлл являются завершающим этапом в эволюции героя «потерянного поколения» в творчестве Э. Хемингуэя. Герои этих произведений содержат в себе ярко выраженный элемент автобиографичности, что позволяет проследить изменения в мироощущении самого автора в последние десятилетия его жизни. Мировоззрение Ричарда Кантуэлла и Томаса Хадсона развивается во многом в рамках философии экзистенциализма. Эти герои проходят испытания в социальных и исторических конфликтах своего времени, в отличие от героев романа «Райский сад» и книги мемуаров «Праздник, который всегда с тобой». Структура, тип героя и характер конфликта, в свою очередь, обусловливают разницу поэтики этих произведений, к рассмотрению которой мы и обратимся в следующей главе.

Примечания.

9. В диссертации В. Л. Махлина «Формы времени и события в творчестве Э. Хемингуэя» фиеста как событие относится к времени «экстатическому».

«Пограничные ситуацию), в понимании экзистенциальной философии, - безысходные, предельные жизненные обстоятельства, которые приносят с собой чувства тоски, страха, невосполнимой утраты. Именно в их переживании человек наиболее искренне и открыт для самого себя, именно такие эмоции единственно верно отражают сущность бытия. Таким образом, экзистенциалисты полагают переживания неким «смотровым окошечком», сквозь которое виден мир как он есть, и окончательное поражение, с этой точки зрения, согласно Сартру, есть наиболее общая правда жизни. То есть из апокалипсических переживаний истории, из личных негативных, в обыденном понимании этого слова, эмоций экзистенциалисты пытаются извлечь новые смыслообразующие постулаты.

«Старик и море»). Эти герои нуждаются не в противопоставлении, а в сопоставлении, и представляют собой две стороны одной медали. И Ричард Кантуэлл, и Сантьяго, ровесники самого Хемингуэя, рожденные писателем в одно время, не мыслят жизни без исполнения долга, следования своему призванию. Это один и тот же тип героя, но существующего в различных социальных и исторических условиях. Если на жизненный путь полковника Кантуэлла в огромной степени повлияли катаклизмы своей эпохи, то старик Сантьяго за счет оторванности от «большого» мира сумел сохранить верность своей внутренней сущности, жить в гармонии с самим собой.

13. Ничто и только ничто и только ничто (исп.)