1. Детство, которого не было
Джек Лондон родился 12 января 1876 года в Сан-Франциско. В биографии, написанной его женой и опубликованной в 1921 году, через пять лет после его смерти, рассказано о его родителях и их материальном положении. Джон Лондон, отец Джека, был фермером в штате Айова. Овдовев и оставшись с большой семьей на руках, он продал ферму и сделался подрядчиком в Сан-Франциско. Там он сблизился с кружком спиритов, где встретил Флору Уэллман. Они поженились, и единственным ребенком от этого брака был Джек. Вскоре после рождения сына дела Джона Лондона пришли в упадок. Какое-то время он был коммивояжером, потом вместе с семьей перебрался на другую сторону залива и снова стал мелким арендатором в Окленде, который Джек всегда считал своим родным городом.
Только в 1938 году стала известна новая версия. Книга Ирвинга Стоуна "Моряк в седле" начиналась с сообщения из газеты "Сан-Франциско кроникл" за июнь 1875 года о попытке самоубийства Флоры Уэллман. Она жила с неким "профессором" У. Г. Чейни, бродячим ирландским астрологом, и ко всему прочему многоженцем. Как писала "Кроникл", Чейни, узнав про беременность Флоры, поссорился с ней и "выгнал ее из дому за отказ избавиться от ожидаемого младенца". Флора поселилась в доме Уильяма Слокума, журналиста, сотрудничавшего в "Кроникл", и пребывала там вплоть до рождения ребенка; она читала лекции по спиритизму и бранила Чейни. Неизвестно, до или после рождения сына познакомилась она с Джоном Лондоном, но поженились они 7 сентября 1876 года, и она расписалась на брачном свидетельстве "Флора Чейни".
Та же история рассказана в книге дочери писателя "Джек Лондон и его время", опубликованной в 1939 году. Джоан писала о шести браках Уильяма Чейни, отмечая, что они были неудачными и что "законность некоторых из них вызывала сомнение". Обрисовав Чейни, она продолжала: "Несмотря на то что ему было пятьдесят три года и он был женат, Флора Уэллман стала четвертой миссис Чейни". Очевидно, Флора не была законной женой Чейни, в противном случае она вряд ли смогла бы так быстро вступить в брак с Джоном Лондоном. С Чейни у нее была недолгая связь, окончившаяся, по свидетельству "Кроникл", 3 июня 1875 года и продолжавшаяся, как говорил сам Чейни, менее года. Версия Джоан Лондон не оставляет никаких сомнений относительно того, кто был настоящим отцом писателя. А Стоун приводит сообщение, появившееся в "Кроникл" 14 января 1876 года: "Чейни. 12 января в Сан-Франциско у супруги У. Г. Чейни родился сын".
века это было затруднительно. В 1897 году, когда ему исполнился 21 год, он написал Чейни и прямо спросил, является ли тот его отцом, обещая "хранить молчание и тайну". Чейни не признал его своим сыном. Называя Джека "дорогой сэр", "профессор" писал: "Хотя я никогда не был женат на Флоре Уэллман, мы вместе пробыли с 11 июня 1874 года по 3 июня 1875 года. Вследствие нужды, лишений и напряженной умственной работы я не был способен в тот период к физической близости. Поэтому я не могу быть вашим отцом; кто ваш отец, мне неизвестно".
Эта история, продолжал Чейни, особенно то, как она была подана "Кроникл", принесла ему позор и несчастье: все родственники, кроме сестры, отвернулись от него. Он писал, что опубликовал свою версию, заверенную полицией, и опроверг "клеветническое утверждение", будто бы выгнал Флору Уэллман из-за отказа избавиться от беременности. Письмо заканчивалось так: "Мне семьдесят шесть лет, и я очень беден". Джек не отступался и написал снова, но и в последнем ответе Чейни повторил, что был неспособен к физической близости, а покушение Флоры на самоубийство назвал лицемерной уловкой. (По мнению Ирвинга Стоуна, тут произошло недоразумение: Чейни хотел сказать, что у него были интимные отношения с Флорой, но он не мог иметь детей.) Он дал понять, что у Флоры были и другие мужчины. Письма Чейни свидетельствуют о его желании снять с себя всякие подозрения насчет отцовства.
Почти наверняка Чармиан Лондон знала все эти подробности, но умолчала о них. Ее подробный и обстоятельный рассказ о молодых годах Джона Лондона становится уклончивым, когда речь заходит о его жизни после смерти первой жены - "в начале 70-х" - и о том, что произошло в Сан-Франциско. Ухаживанию Джона Лондона за Флорой здесь уделяется всего несколько слов. Очень показательно, что дата их свадьбы не называется. Даже если Чармиан не имела подтверждений версии Чейни, то любая точная дата свидетельствовала бы о том, что Джек Лондон родился вне брака.
Чармиан больше всего хотела бы подчеркнуть почтенное происхождение и хорошее воспитание мужа. Есть основания полагать, что и другие прекрасно это понимали. В 1924 году Адольф Кон, деятель социалистического движения, хорошо известный по обе стороны Атлантики, упомянул в "Сошиэлист стэндарт" (Лондон) о "буржуазной леди", представившей в ложном свете взгляды своего мужа,- такова была точка зрения американских коллег Кона, которую он разделял. Вводная глава книги Чармиан озаглавлена "Наследственность". В ней говорится о "расовой гордости", а среди предков Джека называется сэр Уильям Лондон, соратник Вашингтона. Флора Уэллман также происходила из хорошего валлийского рода, и ее семья прибыла в Америку до революции.
Отец Джека Уильям Чейни был необыкновенной личностью. Ирвинг Стоун и Джоан Лондон отмечают бросающееся в глаза внешнее сходство между ним и Джеком. Чейни был невысок, крепко скроен и энергичен. Известно, что доктор, наблюдавший Флору во время беременности, признал шестнадцатилетнего Джека сыном Чейни. Далеко не все согласны, что жажда приключений, умственные способности и безалаберность в денежных делах передаются по наследству, однако у обоих эти качества были ярко выражены. Все, что известно о Чейни, почерпнуто из его сочинений, во многом автобиографических.
фермеру. Стремясь к учебе и знанию, он сбежал и время от времени подрабатывал физическим трудом. Потом он был моряком, даже служил на военном флоте, но скоро уволился. Он сочинял рассказы и романы, стал адвокатом, но, говорят, и в этом занятии не преуспел, поскольку слишком яростно осуждал бесчестность судов и судейских. Чейни не раз разорялся, что не мешало ему вступить в первый из его многочисленных браков. Он интересовался и политикой.
В 1866 году в Нью-Йорке Чейни познакомился с доктором Броутоном и немедленно увлекся астрологией. В эти годы в американских городах с чудовищной быстротой распространялись любые новые идеи - ревивализма*, утопического социализма, эмансипации женщин, спиритизма. Несмотря на то что нью-йоркские газеты постоянно громили астрологов и спиритов, чьи собрания служили отличной приманкой для хулиганов, астрология и спиритизм процветали. После одного из скандалов Чейни был приговорен к тюремному заключению сроком на 7 месяцев: он обратился к полиции, чтобы задержать противника, и был обвинен в попытке подвергнуть аресту невиновного. Он внушил интерес к астрологии женщине, вместе с которой был в заключении, женился на ней в декабре 1867 года, однако уже через год расстался с ней и отправился читать лекции на Северо-Запад. В конце 1873 года, когда он собирался вернуться из Сан-Франциско в Нью-Йорк, его обокрали, и он вынужден был отложить отъезд. Всю зиму он выступал с лекциями по астрологии и проводил спиритические сеансы. Астрология была для него такой же точной наукой, как математика или физика, и в лекциях его эрудиция сочеталась с занимательностью.
* (Ревивалисты - одна из религиозных сект, проповедующая духовное "возрождение". - Прим. ред.)
По словам самого Чейни, он собирался вернуться в Нью-Йорк весной 1874 года, когда получил письмо от бывшей жены. Она писала, что добилась развода и может вновь выйти замуж, однако, если он сам женится вторично, она на законном основании упрячет его в тюрьму. "Во мне закипел гнев", и в июне 1874 года он женился на Флоре Уэллман. Они поселились на Бушстрит, 314, где расположены были его дом и контора, а вскоре переехали на Первую авеню, 122. Флора помогала ему, продавая во время его выступлений брошюры по астрологии. Чейни сотрудничал также в журнале "Коммон сенс, джорнэл ов Лайв айдиэз", издаваемом Уильямом Слокумом. Идеи политического радикализма сосуществовали здесь с не очень популярными идеями - свободной любви, вегетарианства, спиритизма и астрологии. В этих идеях было много сходного, а общее сознание того, что все они ниспровергают традиции и сложившийся порядок вещей, заставляло их сторонников поддерживать друг друга. Чейни приняли благосклонно.
Однако этой благосклонности пришел конец, когда он отверг Флору. Слокум и его сотрудница по "Коммон сенс" миссис Аманда, сблизившиеся с Флорой, выступили на ее стороне. Можно предположить, что именно Слокум был автором негодующей статьи в "Кроникл". Чейни покинул Сан-Франциско. Несколько лет он жил у сестры в Портленде, выступая с лекциями и занимаясь журналистикой. После краткого пребывания в Нью-Орлеане он обосновался в Чикаго, где женился на Дейзи, последней миссис Чейни, и стал именовать себя директором астрономического колледжа. Он умер в бедности, торгуя гороскопами по доллару за штуку, в то самое время, когда его сын Джек Лондон становился всемирно известным писателем.
Ее внучка Джоан вспоминает рассказы бабушки о вечеринках и балах времен Гражданской войны. Флора выросла в достатке, но в шестнадцать лет сбежала из дому и в 1874 году зарабатывала себе на жизнь уроками музыки. В молодости она перенесла брюшной тиф, пагубно сказавшийся на ее внешности. У нее ухудшилось зрение и выпало много волос, что вынудило ее носить парик. Ее неустойчивый и меланхоличный характер тоже мог быть следствием перенесенной болезни. Мать Флора потеряла еще в младенчестве; девочка росла раздражительной и доставляла немало хлопот.
Чейни осуждал Флору за неразборчивость в связях. Однако тут можно возразить, что в Сан-Франциско она попала в среду, где на это смотрели снисходительно. Она дружила с "прогрессистами" и, увлекшись спиритизмом, принимала участие в сеансах. Позже, уже в старости, она почти не вспоминала о своем прошлом, и очень немногие друзья о нем знали. После романа с Чейни и рождения сына она быстро начала блекнуть, однако сохранила упрямство, своеволие и неуравновешенность, которые по-прежнему определяли жизнь семьи.
Состояние здоровья Флоры не позволяло ей кормить младенца - пришлось нанять черную кормилицу миссис Прентисс, у которой умер ребенок. Ее мать была рабыней в штате Виргиния, а сама миссис Прентисс ребенком была продана другим хозяевам. Джек звал ее "мама Дженни". Она его обожала и на всю жизнь осталась для него близким и дорогим человеком. Когда Джек был совсем крошкой, некая английская пара, желавшая усыновить ребенка, попросила "маму Дженни" показать его. Из ее собственного рассказа, записанного Чармиан Лондон, известно, какую головомойку задала "мама Дженни" своему мужу, который пустил в дом этих англичан, и как горевала, когда пришлось отнять мальчика от груди.
Год Лондоны прожили в коттедже на Бернал Хайте в Сан-Франциско, пока Джон Лондон работал коммивояжером в компании Дж. М. Флейвена "IX Импориум". Перейдя торговым агентом в фирму швейных машинок "Зингер", он стал зарабатывать больше, и семья переехала в шестикомнатную квартиру на Фолсон-стрит. Это был один из особняков, которые незадолго до пожара 1906 года были перестроены и превращены либо в пансионаты, либо в меблированные комнаты. Вскоре Флора нашла новое жилище - дом, расположенный на бойком месте в конце Натома-стрит. Они могли бы пожить здесь и дольше, не случись эпидемии дифтерита.
Джек, совсем еще маленький, и его сестра Элиза заболели. Флора всячески старалась выходить детей, однако позже Элиза вспоминала, как мать справлялась, нельзя ли будет, если случится самое худшее, похоронить их в одном гробу, так дешевле. Оба выжили, но для полного выздоровления доктора советовали перебраться в деревню. Джон снова загорелся мечтой сделаться фермером. Он присмотрел дом с участком в пригороде Сан-Франциско - Окленде, где собирался выращивать овощи, преимущественно помидоры, и продавать их в магазине на углу Седьмой и Кэмпбелл-стрит.
"слишком добр, чтобы добиться успеха в жестокой борьбе за существование, которую человеку приходится вести, если он хочет выжить в анархическом мире капитализма". Очевидно, у Джона Лондона был большой запас оптимизма, но отсутствовала деловая хватка. Тяжелым трудом он добился успеха, но оказался слишком честен и потерпел фиаско из-за доверчивости. У него был компаньон по фамилии Стоуэлл, который ведал магазином, пока Джон собирал заказы. Однажды, вернувшись после трудового уик-энда, Лондон обнаружил, что компаньон вчистую ограбил его. Лондон обратился в суд за возмещением убытков, но получил гроши. Ему снова пришлось выращивать овощи на клочке земли, примыкавшем к ипподрому Эмервилл в Окленде.
В Окленде семья часто меняла место жительства. Когда дела несколько улучшились, они переехали на ферму в Аламейде, занимавшую пятнадцать акров, и Джон увеличивал ее, покупая прилегающие земли. Нянчиться с маленьким Джеком чаще всего приходилось сестре Элизе. В Сан-Франциско она возила его в коляске, в Аламейде таскала с собой в школу. Учитель ставил ему ящик вместо парты и давал книжку с картинками. Быть может, именно поэтому Джек впоследствии говорил, что самостоятельно научился читать и писать к пяти годам.
Флору постоянно обуревало беспокойство, ей не сиделось на одном месте, она не могла систематически заниматься чем-либо, за исключением спиритизма. Одиночество и беспомощность были самыми сильными впечатлениями детства Джека и на всю жизнь внушили ему ненависть к деревенской жизни. У его матери то и дело возникали какие-то новые планы и идеи. Она торговала сусальным золотом для картинных рам, организовывала детские сады, продавала лотерейные билеты. В доме постоянно устраивались спиритические сеансы; с шести лет в них принимал участие и Джек. Случались в семье скандалы и ссоры из-за неуравновешенности Флоры. Во время одной из ссор Джек впервые услышал о профессоре Чейни, хотя, быть может, само имя и не было произнесено. В набросках, которые он в зрелом возрасте делал для автобиографии (под названием "Моряк в седле"), встречается такой эпизод: шестилетним мальчишкой он слышит перебранку родителей; отец попрекает мать незаконным ребенком, она, рыдая, говорит: "Он обещал мне райскую жизнь".
"Мама Дженни" переехала в коттедж неподалеку от Аламейды, и Джек проводил немало времени у нее в доме, где его нянчили и кормили. Он играл с детьми Дженни, которые были наполовину белыми, и кажется странным, что у него сложилась уверенность в "неполноценности" цветных. Правда, Флора Уэллман обладала стойкими расовыми предрассудками, которые, видимо, в раннем возрасте передались ему. Она любила хвастать тем, что происходит из "старинного американского рода", а не каких-нибудь "даго"* или вообще иммигрантов. И пожалуй, впитанное с детства чувство превосходства над соседями - ирландцами и итальянцами сыграло немалую роль в одиночестве и обособленности Джека. "Мама Дженни" тоже не была чужда подобных предрассудков. Она гордилась, что родилась чистокровной негритянкой, была набожна и ценила свое положение в общине, почти все члены которой считали само собой разумеющимся господствующее положение белых.
* (Презрительная кличка американцев итальянского происхождения. - Прим. перев.)
и крепким мальчиком, но одиноким и застенчивым, а это усиливало его любовь к чтению. В те годы на него большое впечатление произвели "Альгамбра" Вашингтона Ирвинга, жизнеописание Гарфилда и "Синья" Уйды. Всю жизнь он говорил, что "Синья" повлияла на него больше, чем любая другая книга. Он воображал себя ее героем - молодым итальянским крестьянином, ставшим знаменитым музыкантом, а романтическая, мятежная философия Уйды глубоко запала ему в душу,
Когда Джеку исполнилось восемь, семья снова переехала, на сей раз на большую ферму в Ливерморе. Джон Лондон занялся выращиванием винограда и плодовых деревьев, но через год решил построить огромный инкубатор. Но тут начались несчастья. Семнадцатилетняя Элиза, которая ухаживала за цыплятами, вышла замуж и покинула отчий кров. (Ее будущий муж Джеймс Шепард, вдовец средних лет, вместе со своими тремя сыновьями столовался у Лондонов.) Банк, в котором Джон Лондон заложил ферму, отказал в выкупе закладной, И в конце концов тот был вынужден признать себя несостоятельным должником. В 1886 году семья вернулась в Окленд и поселилась в большом доме на Семнадцатой улице. Флора решила рискнуть в последний раз. Она попыталась превратить дом в пансион для работниц текстильной фабрики. Когда и эта затея провалилась, на долю Джона осталась работа обычного пенсионера - помощником констебля, ночным сторожем.
Переезд дал Джеку то, что было для него важнее всего,- доступ в публичную библиотеку. Она помещалась в ветхой деревянной постройке недалеко от старого муниципалитета на Четырнадцатой улице. Одиннадцатилетний мальчик записал в библиотеку свою семью и семью Элизы, жившую неподалеку от нового дома Лондонов, чтобы на их читательские билеты брать книги для себя. Он привлек внимание библиотекаря мисс Айны Кулбрит. После того как он осилил серьезные и сложные для восприятия "Новую Магдалину" Уилки Коллинза и романы Смоллета, она взялась руководить его чтением. Это была первая встреча Джека с образованным человеком - она произвела на него сильнейшее впечатление и преисполнила чувства благодарности. Мисс Кулбрит заметила, что более всего мальчика привлекают путешествия, приключения и открытия, и стала давать ему все, что имелось. Он читал запоем, возбуждаясь и все больше отдаляясь от близких. Он требовал, чтобы ему не мешали. У него начался даже нервный тик.
Чтобы помогать семье, ему приходилось разносить газеты, поскольку у Джона Лондона не было постоянной работы. Каждое утро Джек поднимался затемно и после уроков опять разносил газеты. За это он получал двенадцать долларов в месяц, из которых Флора позволяла ему оставлять по десять центов в неделю. Он подрабатывал, помогая тряпичникам, и копил деньги на билеты в Дитц Опера Хаус и театр "Тиволи". Живя в Аламейде, они по субботам всей семьей бывали в "Тиволи" - это было самым большим удовольствием. В детстве Чармиан Лондон много слышала о тамошних чудесах, но ее туда не пускали, и она знала обо всем только по рассказам родных, а "Джек Лондон с круглыми от восхищения глазами смотрел волнующие спектакли".
Разноска газет и другие подобные занятия сделали его своим человеком на улицах и в доках города. Одинокий, в потрепанной одежде, он брался за любую работу, чтобы добыть побольше денег. Десять лет спустя он писал своей первой возлюбленной, Мейбл Эпплгарт:
"В восемь лет я впервые надел нижнюю рубашку, купленную в магазине. Долг! В десять лет я уже торговал на улице газетами. Каждый цент отдавался в дом. В школу я ходил, мучительно стыдясь своих ботинок, одежды, шапки. Долг! Из-за него у меня не было детства. На ногах с трех утра, чтобы успеть разнести газеты. Потом, не заходя домой, сразу в школу. Кончались уроки, а меня ждали вечерние газеты. По субботам я помогал развозить лед. По воскресеньям я ставил кегли в кегельбане для пьяных голландцев. Долг! Я отдавал каждый цент и был одет как пугало".
Так он запальчиво отвечал на ее упреки. Почти все, что он говорил, было правдой, но возмущение заставило его забыть о приобретенном в те годы опыте. Мечты о приключениях, рожденные книгами, начали сбываться. Наступил закат великой эпохи парусников. В оклендскую гавань заходили корабли из всех портов мира. Нередко в заливе зимовали северные китобойные суда. И малые суденышки - лодки рыбаков и устричных пиратов, китайские и японские джонки, боты контрабандистов и охотников за редкостями,- овеянные романтикой дальних странствий. Джек наблюдал жизнь салунов и таверн, пьянство и драки, слушал матросские разговоры и байки. Море магнетически притягивало его.
постигая попутно науку кораблевождения. По центу он собирал деньги на покупку лодки. В тринадцать лет он купил лодку за два доллара. Она была стара и протекала, однако он плавал на ней по устью реки и даже рисковал выбираться в залив. Лодка часто переворачивалась, но он научился управляться с нею.
В тринадцать лет Джек окончил школу. К этому времени отчий дом превратился для него в место, куда он отдавал деньги, где ел и спал. По-своему он был привязан к родителям. Джон Лондон относился к нему спокойно и по-товарищески, но этот бесхарактерный фантазер неспособен был навести порядок в доме и приструнить Флору. Позже Джек говорил своему другу Генри Миду Бланду, что восстал против ее власти из-за незаслуженного наказания, а также в знак протеста против ее увлечения спиритизмом. До двенадцати лет он обычно убегал из дому, когда начинались сеансы или ее "озарения", во время которых она беседовала с духами индейских вождей. Впечатления детства на всю жизнь вызвали в нем неприязнь к любым разновидностям религии.
Ему предложили принять участие в церемонии по случаю окончания школы, но он не явился, стыдясь своей поношенной мешковатой одежды. Его будущая профессия или карьера никого не занимали. Джон немногому мог научить его. Флора же или неспособна была задуматься об этом, или ее вполне устраивало, что он продает газеты и подрабатывает где придется. Так продолжалось два года. Джек приобрел четырнадцатифутовый ялик и иногда проводил на нем целые дни. Здесь он припрятывал заработанное, чтобы накопить денег на краску, парус и весла. Теперь он регулярно бороздил залив, добираясь до Гоктс-Айленда, привозил домой рыбу и научился управлять лодкой, как заправский матрос. Он брал с собой библиотечные книги, обертывая их газетной бумагой, чтобы не промокли.
битве своей юности: "По-настоящему мне никогда никто не помогал, ну, назови хоть одного". Но то же самое могли бы сказать о себе и другие, и столь же обоснованно. Однако, по семейным обстоятельствам, он мальчишкой оказался оторванным от сверстников, а любовь к книгам и приключениям еще более усугубляли его одиночество во всех смыслах этого слова.
имени Скотти, знавшим множество историй о далеких морях. "Это был человек, - писал Джек позже, - который знал о кораблях и море столько, сколько я не смог бы узнать за всю жизнь". Однажды Скотти взялся за румпель ялика, и тут же выяснилось, что он, плавая на больших кораблях, разучился управлять такими скорлупками. Едва не перевернув, он направил ялик к причалу, повредив его носовую часть. Но тот же Скотти взял Джека на яхту "Айдлер", которая стояла в протоке рядом с китобойными судами. Рассказывали, что "Айдлер" был задержан за контрабандную торговлю опиумом с Сандвичевых островов. Его сторожил бронзовый от загара девятнадцатилетний парень, ждавший места гарпунера на одном из китобоев. На борту яхты находилось всевозможное морское снаряжение: дождевики, морские сапоги, карты и сигнальные флажки, календарь, пришпиленный к стене морским циркулем. Началась попойка. Два парня приготовили немудрящую "огненную воду" - "Слепой поросенок". Четырнадцатилетний Джек глотал обжигающую жидкость. Он не хотел отставать от собутыльников, и все они основательно напились.
Оставив приятелей, Джек спрыгнул в ялик и быстро поплыл к Окленду, распевая во все горло. Начался отлив, и ялик сел на мель довольно далеко от пристани. Джек пробовал оттолкнуться веслом, но упал в ил и ушибся об остаток старой сваи. Следующие несколько дней были мучительны; разнося газеты и выполняя другую работу, он поклялся - а клялся он часто,- что никогда не будет пить. Но осталось и чувство гордости. Еще бы - он сидел рядом с мужчинами, которые умели пить, пил наравне и в конце концов превзошел.
В пятнадцать лет уличная и морская жизнь Джека кончилась. Дела в семье шли все хуже. Они обитали в старом доме недалеко от устья, среди полуразвалившихся хижин. Джон Лондон, время от времени работавший сторожем, получил увечье, и Джеку пришлось наняться на консервную фабрику Хикмотта, на Мертл-стрит, в Уэст-Окленде. Фабрика располагалась в бывших конюшнях, где было очень грязно и гуляли сквозняки. Об охране труда там и понятия не имели. Рабочий день продолжался десять часов, а за час платили всего десять центов. Среди рабочих было много подростков. То и дело кому-нибудь из них машиной отхватывало палец. В таких случаях другие не решались даже взглянуть - тот, кто отворачивался от станка хоть на секунду, рисковал тем же. Джек вспоминал потом, что в банки с фруктами постоянно попадала грязь.
Семья остро нуждалась, и Джек работал сверхурочно, сколько хватало сил: когда восемнадцать, а то и все двадцать часов. Он рассказывал, что как-то простоял у машины тридцать шесть часов подряд. Случалось, он зарабатывал по пятьдесят долларов в месяц, но почти все отдавал матери. Он тащился на работу и с работы, падая от усталости. Спать ему приходилось не больше пяти часов в сутки. Чтобы разбудить сына, Флора сдергивала с него одеяло. Его существование ничем не отличалось от жизни рабочей скотины, а от страшной нищеты дома ему становилось совсем невмоготу. На чтение и морские прогулки теперь не хватало ни времени, ни сил. Он копил жалкие центы, которые ему разрешалось оставлять, теша себя надеждой, что купит новый ялик взамен разбитого. За несколько месяцев он накопил пять долларов. Но однажды сидевшая без гроша Флора пришла на фабрику, прямо к его рабочему месту, и попросила отдать их.
"Отступник". Джек забастовал. Сначала он провел целый день на лодке, катаясь по заливу, где, казалось, не был целую вечность. Он раздумывал над своим положением: ни одна кляча в Окленде не работала больше него, а ведь ему исполнилось всего пятнадцать. В отличие от мальчика из рассказа он решил и дальше помогать семье. Но он должен был бежать от отупляющего фабричного труда. Он хотел стать моряком, и неважно, если придется пьянствовать и нарушать законы - лишь бы приносить домой деньги. Он был готов пасть в "столь же гибельную, но более романтическую пропасть", по словам Чармиан.
В Сан-Францисском заливе в эти годы процветало устричное пиратство. Калифорнийские устрицы ценились очень невысоко до тех пор, пока не провели трансконтинентальную железную дорогу и на илистых отмелях не начали культивировать устричный промысел. Железнодорожные компании сами им занимались и продавали добычу по высокой цене. В 1890 году несколько компаний контролировали всю добычу устриц. Пиратство стало естественным следствием контроля. Пираты приезжали не только из Америки, но и из Западной Европы, Скандинавии и Средиземноморья. От них требовались умение управлять небольшими лодками и безрассудная храбрость. Они были беззащитны перед вооруженной охраной и рыбачьим патрулем. Другим их врагом были китайские рыбаки, на которых пираты нападали без всякой причины, этого врага они, можно сказать, нашли себе сами. Они пьянствовали и скандалили, многие из них плохо кончали, но награда была соблазнительна: на рассвете лодка у причала с грузом устриц для продажи оптовым торговцам.
Джек навел справки о пиратском промысле. Он высчитал, сколько сможет заработать таким образом: еще года два назад у него появилась привычка подсчитывать доходы и расходы. Вскоре он услышал, что Француз Фрэнк, пятидесятилетний человек сомнительной репутации, собирается продать свой шлюп "Ослепительный" за три сотни долларов. Решив, что шлюп будет его, Джек отправился к своей старой кормилице "маме Дженни" Прентисс. Ее дом оставался для него желанным пристанищем, где его всегда ждали любовь и душевное тепло. Он спросил, может ли она одолжить ему нужную сумму. Дженни, по-прежнему работавшая нянькой, не колеблясь вручила ему деньги в золотых двадцатидолларовых монетах. Несколько дней спустя он впервые опробовал "Ослепительный", пил красное вино вместе с Французом Фрэнком и Бобом Виски, Пауком Хили и двумя девицами по имени Мэмми и Тэсс. На следующее утро ударили по рукам. Джек Лондон стал владельцем судна. Теперь его домом была маленькая каюта, пропахшая табаком, "красной краской"- густым зловонным осадком со дна винных бочек - и романтикой. Он превратился в устричного пирата.
Есть соблазн написать, что детство его кончилось, и Джек стал мужчиной. Но это было бы неправдой. Уж если на то пошло, он стал мужчиной много раньше, когда скитался по оклендским улицам, продавая газеты, или работал на консервной фабрике. На "Ослепительном" он пришвартовался к мужскому братству; любовные приключения, крепкие напитки, постоянный риск и жестокость окружающего мира сразу же стали частью его жизни. Правильнее было бы сказать, что Джек почти не знал детства. Одинокий, никем не любимый, кроме "мамы Дженни", познавший радости и труд взрослого, несший бремя ответственности за семью, подсчитывавший дебет и кредит - он повзрослел десяти лет. В своем письме "о долге" к Мейбл Эпплгарт он скажет: "У меня не было детства", и несколько ниже: "У меня не было и отрочества, и, сдается, я продолжаю охотиться за этим утраченным отрочеством".