В 1850 г., после тридцатилетней литературной деятельности, будучи автором 32 романов и десятка других книг, Купер писал о себе: «Если какому-либо произведению, вышедшему из-под этого пера, суждено пережить себя, то это, бесспорно, будет серия романов о Кожаном Чулке. Говоря так, я вовсе не желаю предсказывать длительный успех для самой серии, я просто выражаю уверенность, что она переживет некоторые или все произведения, созданные теми же самыми руками, что и она» 1
Действительно, эпопея о Кожаном Чулке, состоящая из пяти романов, находится в центре творчества Купера и представляет собой художественный монолит, монументальный по форме и по содержанию.
Грандиозность творческих задач вызывает к жизни особую художественную форму — роман-эпопею: ни герой, ни проблематика не вмещаются в рамки одного произведения.
Основная проблема пенталогии — сугубо американская: пионерство и цивилизация. Она представлена в романах в моральном, экономическом, поэтическом и философском планах.
трети XIX столетия.
Иначе быть и не могло. Купер был первым значительным национальным романистом, но сама американская литература не порвала еще тесной связи с европейской литературой, духовной своей матерью. Недаром Вашингтона Ирвинга, всего на десятилетие раньше вошедшего в литературу, заслуженно называли «посредником между Америкой и Европой». И хотя это прозвучит парадоксально, можно смело утверждать: литературное и духовное развитие Европы подготовило появление пенталогии Купера и образа Натти Бэмпо. Европа, которая с первыми же кораблями Колумба принесла в Новый Свет жестокое насилие и грабеж, тем не менее вплоть до конца XIX в. воспринимала Америку как страну свобод и пленительной дикарской экзотики. Со времен Руссо и Дефо «лоно природы» и отсутствие цивилизации казалось залогом счастья, «естественный человек» просветительской мечты становился эталоном истинного, «неиспорченного» общественного состояния. Америка с ее бескрайними прериями и необжитыми пространствами казалась европейцам «земным раем», где должно произойти духовное оздоровление европейца.
Мысль эта пленяла умы социалистов-утопистов, они даже предпринимали некоторые шаги к ее осуществлению. Экзотические островитяне какой-либо Гвинеи, индейцы владели творческой фантазией романтиков разных национальностей. Потрясенная революциями Европа искала убежища и противовеса в образах «детей природы», «горцев», «островитян», «индейцев».
Фенимор Купер был наследником этих просветительских и романтических исканий Европы; он знал и любил Байрона и его идеал свободной, гармонической жизни вдали от смут и кровавых ужасов буржуазной цивилизации. Эпиграфами произведений Байрона Купер часто предварял главы романов о. Кожаном Чулке, тем самым определяя колорит и смысл собственного повествования.
Однако все это было лишь традицией. Истинной питательной средой, взрастившей образ Натти Бэмпо, была родина писателя — ее недавнее прошлое и настоящее, ее молодая поэзия, древний и новый фольклор.
свою печать на романы Купера. Фантастичность, эпическая величавость, непременный юмор, живописная метафоричность народного творчества были той превосходной поэтической школой, без которой не родились бы ни куперовские знаменитые пейзажи, ни покоряющие сердце читателя отважные герои.
Пенталогия Купера — это художественная история американского «фронтира»— движения пионеров с востока на запад, к берегам Великих озер и дальше — к Скалистым горам, за которыми исчезают леса и начинаются равнинные просторы прерий. Именно таков путь главного героя пенталогии Натти Бэмпо. Однако «фронтир» не только «граница цивилизации» — это и особые условия жизни, особый психо-этический кодекс. Он так органически слит с историей страны, что фронтиром была вся Северная Америка — от Атлантического до Тихого океана, только в разные периоды своего существования. Духовная эволюция главного героя куперовскои эпопеи в конечном счете является слепком истории становления и укрепления буржуазного провопорядка в стране, историей духовных потерь, которые понес американский народ, осваивая новые земли.
Следует помнить, что Купер не ставил перед собой сугубо реалистических задач, поэтому уклад жизни фронтира в его романах далек от действительных условий существования людей той поры. Он идеализирован. Идеализирована природа. Из времен года Купер выбирает чаще всего благодатное лето. Купер, например, никогда не видел прерий, хотя написал целый роман под этим названием. Поселения фронтира в романах Купера слишком благополучны и чисты по нравам и образу жизни их обитателей. Почти нет нищеты, расистских выходок по отношению к индейцам, нет грубых картин разгула, нет ханжества и лицемерия, жестокостей торгашей и дельцов, очень мало юмора и любимых поселенцами проделок (practical jokes), т. е. всего того, без чего немыслим фронтир.
За исключением цивилизованных депутатов индейских участков, с которыми Купер встречался в Нью-Йорке, и старого спившегося индейца-старожила Куперстауна, писатель никогда не видел «живых» индейцев и не наблюдал их реальной жизни. Сведения об индейцах были у него книжные, почерпнутые главным образом из сочинения миссионера Джона Эрнста Геквилдера, насаждавшего христианство в духе моравских братьев среди индейского племени делаваров2 в 1760—1780 гг. Сочинения Геквилдера были опубликованы в 1819 и 1820 гг.
3 и особый его отбор, характерный для романтика, Купер противопоставил содержание своей эпопеи и официальной историографии того времени, идеологии расистов всех времен, и господствующему буржуазному правопорядку. Вплоть до Гражданской войны в исторической науке США господствовала так называемая «теория предопределения»4, ведущая свое происхождение от немецкой идеалистической философии. Согласно этой теории, в истории США все было предопределено, начиная с высадки у американских берегов английских пуритан с корабля «Мэйфлауэр» и кончая истреблением индейцев. О том, как далек был Купер от подобного фатализма и человеконенавистничества, свидетельствуют непрекращающиеся до сих пор нападки на него со стороны расистов в литературе и фальсификация его творчества в американской критике. Так, например, в XIX в. ярыми врагами Купера были «дамские» писательницы-расистки Джейн Остин и Мери Джонсон. В начале XX столетия реакционный историк литературы Д. Лоуренс назвал эпопею о Кожаном Чулке «американской Одиссеей» и заговорил о «бессмертии» романов Купера только потому, что, по его мнению, Купер дал читателю идею неслияния психологии и жизненных целей коренных жителей и пришельцев.
Разительным контрастом к этим реакционным оценкам звучит суждение нашего великого русского критика В. Г. Белинского — современника Купера. В письме к М. А. Боткину от 16 августа 1837 г. В. Г. Белинский сообщает:
«Живя в Пятигорске, я перечел множество романов и между ними несколько куперовских, из которых вполне понял стихии североамериканских обществ: моя застоявшаяся, сгустившаяся от тины и паутины, но еще не охладевшая кровь кипела от негодования на это гнусно-добродетельное и честное общество торгашей» 5.
— «Пионеры».
«Пионеры» (1823) оказался самым значительным романом пенталогии по своему содержанию и драматическому конфликту. Последующие романы как бы раздвигали вширь панораму событий, главное же было сказано здесь. Неверно, когда историки литературы, оценивая все пять романов, располагают их не по времени их появления, а в зависимости от хронологии жизни главного героя— юность, зрелый возраст, старость. Это «выпрямление» затеняет авторский замысел; у писателя была иная логическая структура, нежели последовательность биографии героя. Название «Пионеры» вводит читателя в сферу недавнего прошлого Америки. Подобно Вашингтону Ирвингу, Купер-романтик нашел в нем то, чего так не хватало американским писателям. Роман катится по гладкой романтической тропе: зимний пейзаж, изумительный по красоте, уютный возок на заснеженной дороге, где, как в гнездышке, расположилась прелестная юная девушка с отцом, внезапное приключение на дороге, молодой герой-спаситель, затем тепло радушного помещичьего дома, рождественские святки и праздничное богослужение. Это почти мемуарная часть романа — воспоминания о быте родного автору Куперстауна, характеристика его природы, его обитателей.
Но дальше в романе меняется окраска и определяется центр тяжести. Семидесятилетний охотник Натти Бэмпо, живущий из милости на окраине земель судьи Мармадьюка Темпла, сначала входит в роман как бытовой комический персонаж. Его бесконечные охотничьи рассказы о тех временах, когда берега озера Отсего были пустынны, слушаются с недоверчивой усмешкой, а сам охотник воспринимается как забытый обломок давно исчезнувшего мира.
Именно таким, наверное, и выглядел старый Шипмен, обитатель Куперстауна, которого Купер знал в детстве и с которого списал физический облик Натти Бэмпо.
Начиная с XXVII главы образ Бэмпо изменяется, автор придает ему героическую окраску, Бэмпо начинает походить на легендарного пионера XVIII в. Даниэля Буна. Постепенно вырисовывается его эпический облик и... усиливается его резонерство — чисто американская черта, типичная для Купера, выросшего в строгой квакерской среде.
«Пионеров» «солнечной книгой»6, но безмятежности в этом произведении весьма мало. Вернее, ее ровно столько, чтобы на ее фоне четче проступило все жестокое, что ненавистно автору. Так в «Пионерах» впервые возникают у Купера мотивы, ставшие позже характерными для его романов и публицистики. В уста ряда действующих лиц автор вкладывает резкий протест против хищнического отношения скваттеров к земле, лесам, рекам, к дарам природы. Дикая песня лесоруба Керби очень хорошо выразила эту бесшабашно преступную «систему»:
Где хочешь землю, там бери,
На склоне дуб любой вали,
Сосновый бор с плеча руби.
(Перевод Е. М. Чистяковой-Вэр)
Роль палача природы выполняет в романе краснолицый низенький толстяк — шериф Ричард Джонс. Автор наделает его самыми неприятными чертами. Его шумливость, зависть, беспардонное хвастовство, самоуверенная тупость внушают отвращение, а жестокость и бездушие вызывают ненависть к нему. Во время весеннего перелета голубей, когда по небу проносятся тучи птиц, Ричард Джонс выстраивает целую роту стрелков и сам палит в стаи голубей из старого фальконета — ржавой пушки. Поле устилают тысячи убитых птиц. После ловли рыбы неводом Джонс оставляет на берегу столько ненужной ему рыбы, что ее «хватило бы на прокормление десяти голодающих семейств». Все, что делает этот «герой», приобретает форму бессмысленного и жестокого гротеска.
Старик Бэмпо отчитывает истребителей, требуя: «Пользуйтесь, но не уничтожайте! Разве леса не для того созданы, чтобы давать приют зверям и птицам и чтобы человек, который нуждается в мясе, шкурах и перьях, мог находить их там?» 7
Поднятая в романе проблема — грабеж природы человеком— пройдет через все творчество Купера.
«Пионерах» возникает и другая важная проблема— ограбление индейцев колонизаторами. первых же страниц Бэмпо в беседе с судьей угрюмо бросает: «Сила частенько заменяет здесь право...»8. И далее он говорит о том, что «когда хотят отобрать земли у индейцев», умеют вести сладкие речи. Старик определил два главных «метода» ограбления: отнять или обмануть.
Обширные земли, принадлежавшие судье Темплу, когда-то были угодьями индеицев-делаваров, вымершего племени. Последний могиканин — индейский вождь Чингачгук (Великий Змей) превратился в дряхлого Джона: принял христианство и спился («ром — томагавк бледнолицего»,— говорит он о своем состоянии). В горьких речах Джона отражена трагедия индейского народа: пришельцы ограбили, споили, физически истребили аборигенов страны. Писатель еще вернется к этой проблеме. Здесь он представляет ее как эпилог уже отзвучавшей трагедии: все делавары вымерли, их земли — в руках темплов. Купер стремится смягчить впечатление от тягостной, позорной страницы американской истории: обелить прежде всего память своего отца, который был прототипом судьи Темпла. По сюжету романа получается так: делавары сами подарили часть своих земель компаньону Темпла, майору Эффингему, который спас однажды жизнь Чингачгуку. На раскрытии этой «истины» строится романтически таинственная история Молодого Орла, который вначале предстает перед читателем как индеец из племени делаваров, а потом оказывается сыном майора Эффингема и наследником делаварских земель. Короче говоря, реальная социальная проблема— ограбление индейцев — решается автором романтическим методом, назревший драматический конфликт между молодым «индейцем» и Мармадьюком Темплом оказался псевдоконфликтом.
Драматический конфликт возникает между старым пионером Натти Бэмпо, защищающим свое человеческое достоинство, и представителями «цивилизации», творящими грубое, насилие. Клика шерифа Ричарда Джонса подозревает Бэмпа в том, что он нашел серебро на землях Темпла и тайно добывает его. Этого достаточно, чтобы обрушить на старика тяжесть только что установленного «закона» об охоте. Судья Темпл знает о происках Джонса и не только не выступает на защиту старика, но применяет по отношению к нему самые строжайшие статьи «закона». Законы же гуманности и человечности для него отступают на задний план. Бэмпо только что спас от смерти единственную дочь Темпла, уложив метким выстрелом рысь, готовую броситься на девушку. Темпл еще не успел осушить слезы благодарности, как уже изрекает «нелицеприятный» приговор. Приговор незаслуженно суров, несправедлив, звучит издевательски. За то, что старик дал доброго пинка наглецу Дулитлу, приспешнику Джонса, негодяю и сутяге, ломившемуся в его хижину, он присужден к уплате штрафа в сто долларов и заключению в тюрьму до тех пор, пока штраф не будет оплачен (Бэмпо беден, ружье — единственное его достояние и средство жизни). Мало того, Темпл в приговоре изрекает:
«Суд не нашел возможным приговорить вас к публичному наказанию плетьми ввиду ваших преклонных лет, но так как достоинство закона требует публичного искупления вашей вины, то суд признает необходимым посадить вас в колодки на площади, где вы должны оставаться в течение часа» 9
чтобы на него тоже надели колодки. Они высиживают вместе положенный «законом» час — Бэмпо — грустный и подавленный, Бенджамен — полный дружелюбия к нему и кипящий яростью, готовый завязать драку с любым насмешником. Виновник ареста Гираш Дулитл пришел на площадь посмотреть на унижение Бэмпо. Разъяренный Бенджамен, сидя в неудобной позе, в колодках, ухитряется схватить Дулитла за ноги («Вы каналья, мистер Дулитл!») и избивает его до полусмерти.
Бэмпо сжигает свою хижику и уходит в глубь лесов, подальше от «ябед и крючков закона».
«Он ушел в сторону заходящего солнца — один из тех пионеров, что проложили путь через материк» 10 — заканчивает роман автор.
Конфликт пионера с лицемерной буржуазной «цивилизацией » приобретает в романе широкий диапазон: это конфликт между умом и глупостью, гуманностью и бесчеловечьем, между великодушием и душевной ограниченностью.
походы вместе с майором Эффингемом. Вот почему он верен ему — верен солдатской дружбе.
Автор наделяет Натти Бэмповысоким строем души и рисует его взаимоотношения с людьми как идеал человеческого поведения. По словам В. Г. Белинского, Купер создал образ «человека с голубиным сердцем в львиной груди»11.
В американскую литературу Натти Бэмпо вошел как положительный герой, у которого будет позже немало литературных потомков, и самым заметным среди них окажется Гекльберри Финн в романах Марка Твена. Натти Бэмпо и Гека Финна роднит многое: неприятие буржуазной цивилизации и вражда с ней, любовь к природе и понимание ее красоты, неуменье подделываться под шаблоны общепринятого, наличие своей пантеистической философии.
В первом романе пенталогии Купер изложил суть социального конфликта — представил правду человеческого сердца, вступившего в неравную борьбу с законами «цивилизации». Не следует забывать, что эта борьба является не только этической, но и эстетической: показано столкновение прекрасного с безобразным.
Разрыв Бэмпо с буржуазной цивилизацией — это финал целой эпохи пионерства и эпилог социальной драмы. Открыта новая страница истории страны, за ней стоят новые нравы, характеры и новые битвы.
«Пионерах».
Художественная форма этого романа еще при жизни автора подвергалась критике. И позже—в конце XIX в.— Купера продолжали упрекать в том, что в «Пионерах» много скучных деталей, что повествование растянуто 12. Писатель, действительно, питал особую страсть к подробностям, обилие которых иногда задерживает необходимый для авантюрного произведения темп повествования. Но главная особенность его романтической манеры заключалась в том, что в «Пионерах», так же, как и в более ранних его романах, представлены статтические характеры, не изменяющиеся на протяжении вcero повествования Это, собственно, самое существенное, что отличает романтического героя от реалистического персонажа. Натти Бэмпо при всех своих прекрасных качествах не объяснен действительностью, он только соотнесен с ней, точнее, противопоставлен ей.
Видимость движения создает лишь разная тональность начала повествования и его последующих частей (от нейтрально-бытового колорита к героико-драматическому).
Неподвижная структура куперовских характеров весьма наглядно представлена в образе Джона Могикана. Великий индейский вождь, превращенный в «христианского скота», выброшенный на свалку «цивилизацией», оказывается, ничего не растерял из того, что составляет сердцевину характера индейца. Ни алкоголь, ни христианские догмы, ни жизнь среди жестокосердных людей не изменили характера индейца. Перед лицом смерти Джон Могикан — все тот же Великий Змей, о котором сложены легенды, — гордый, философически спокойный и невозмутимый, с отвагой, достоинством и воинственной песнью идущий по своей последней тропе.
— в нем все американское: природа, люди, их нравы и условия существования. И тем не менее молодой Купер не свободен от воздействия английских литературных традиций XVIII в. Комический француз, комический немец, комические слуги, напыщенный и глупый Ричард Джонс напоминают чудаков из романов Смоллета. В свою очередь, комические персонажи у Купера предшествуют диккенсовским чудакам, особенно один из них — Бенджамен, бывший моряк, сохранивший забавный морской жаргон. Бенджамен— неграмотный, но ведет преуморительный дневник происшествий с помощью рисунков, где девушки похожи на бутылки, пантера на крысу и т. д. Но именно добросердечный Бенджамен предлагает свои небольшие сбережения в уплату штрафа, к которому присужден Бэмпо, и разделяет его позор. Чудаки у Купера и у Диккенса — честные, справедливые, добрые люди.
***
В романе «Последний из могикан»; автор описывает мир, где действуют гордые, неукротимые, свободолюбивые Бэмпо и Чингачгук. «Пионеры» по отношению к этому произведению воспринимаются как пролог.
Пока старый Бэмпо (Кожаный Чулок) живет в поселке среди цивилизованных дикарей, он кажется невежественным и беспомощным.
Но в «Последнем из могикан» он перенесен не только в иной возраст, но и в иную сферу: в лесах он всеведущ, всезнающ, умен, предусмотрителен и непобедим. Лес и небеса открывают ему все свои тайны. Он понимает крик птицы, шелест листвы, хруст ветки; глаза его читают лес, как открытую книгу.
Школой мужества для Натти Бэмпо (здесь он—Соколиный Глаз) является общение с индейцами. Чингачгук— его верный друг — отважный, мудрый воин и охотник. Его сын — Ункас—самый пленительный образ в романе— непревзойденный по дерзкой отваге воин и пылкий влюбленный. Он представлен как совершенство в образе человека — прекрасен станом и лицом, быстр как молния, ловок как белка, смел и силен как тигр, предан друзьям, страшен врагам — великолепное произведение природы, лесной бог. Автор сравнивает юношу с драгоценной статуей, изваянной «резцом древних греков и чудом ожившей». Ункас гибнет, спасая свою возлюбленную, и с ним кончается славный род индейского племени могикан.
—мир любви, преданнейшей дружбы, презрения к трусам и ненависти к врагу — мир чистых, как лесной родник, чувств и побуждений, незамутненный ни корыстью, ни эгоизмом.
Бэмпо вырос и сформировался в этом человеческом содружестве— его сердце не знает ни робости, ни расчетливости. Он — доблестный и благородный воин, верный и бескорыстный друг, прославленный стрелок (Длинный Карабин), охотник, разведчик, наводящий трепет на врагов — индейское племя гуронов.
Но никакой доблести Длинного Карабина не хватает на то, чтобы удержать исчезающий мир. Элегическое название романа как бы предваряет трагическую развязку.
Гибель индейского народа, его поэтической культуры, его своеобразного, глубоко гуманного психологического уклада жизни символизирована в трагической смерти двух юных и прекрасных героев — Ункаса и Коры. Поэтические погребальные песни и танцы индейских девушек над «последним из могикан» и его мертвой возлюбленной воспринимаются как символический ритуальный обряд по поводу гибели всего индейского народа.
В своих романах Купер отвечает на один из «проклятых вопросов» американской истории: была ли фатально неизбежной вражда коренных жителей с пришельцами? Нужно ли было. истреблять индейцев? И отвечает: нет. Нужно было подружиться с индейцами так, как делает Бэмпо. А земли и ее даров хватило бы всем. Однако «цивилизация» предпочла иной путь.
и более полноценной жизни. Наоборот, их цивилизация обеднила человека, они знают одну только страсть — неугасимую жажду наживы, жестокость и черствость.
Горечью полны скорбные речи Соколиного Глаза, когда он говорит о гибели и ограблении индейского племени могикан:
«Вы видите перед собой великого вождя, мудрого могикана. Когда-то его предки могли преследовать оленя на огромном расстоянии. А что же досталось его потомкам? Когда бог возьмет его к себе, он обретет около шести футов земли и будет спокойно лежать на ней, если только у него не найдется друга, который выроет ему могилу12. Lounsbury Th. James Fenimore Cooper. N. Y., 1886, p. 40. (I, 621).
Фенимор Kyпеp не был первым, кто ввел образы индейцев в литературу. Раньше него это сделал Филипп Френо, поэт XVIII в. (1752—1832) в серии очерков «Томо Чики, или Индеец из Филадельфии» и в стихах, где индейцы изображены как люди привлекательные, естественные и прямые. Недаром Купер предпослал главам своего романа «Пионеры» эпиграфы из стихов Филиппа Френо «Студент-индеец». Такими же индейцы были представлены в начале XIX в. в прославленном европейском романе Шатобриана «Атала» (1801). Автор черпал свои познания об индейцах из полулегендарных источников. В конце XVI в. была опубликована книга Томаса Гериота о Новом Свете с репродукциями картин Джона Уайта, на которых индейцы выглядели римскими сенаторами в тогах, были величественны и благородны. С тех пор именно в таком виде индейцы вошли в европейскую литературу.
Идеализация индейцев Купером сама по себе не что иное, как эстетическая категория романтизма. Это форма протеста Купера против принижения индейцев, против физического их истребления.
«Последний из могикан» Купер пишет об индейцах: «Замечательный народ», «на войне — отважный, кичливый, коварный, беспощадный, готовый к самопожертвованию; в мирное время — справедливый, великодушный, гостеприимный, мстительный, суеверный, скромный и обычно целомудренный».
Такими он и рисует индейцев в пенталогии. Он свободен от расовых предрассудков, которые утвердились в Новом Свете.
Купер представляет индейцев как «воинов Северной Америки», как людей, достойных уважения, поэтизации и героизации. Это была смелая общественно-политическая позиция»; занявши ее, писатель бросал вызов всем тем, кто преследовал, грабил и истреблял исконных владельцев американских земель, гор и лесов. Вместе с терм оманы Купера —это поэтическая элегия в честь трагически и безвинно гибнущего индейского народа, жертвы буржуазной цивилизации.
В «Последнем из могикан» индейцы — главные персонажи произведения. Здесь описаны их военные нравы, обычаи, прелесть их мифологии, дана целая портретная галерея разнообразных типов.
Одним из самых сложных образов романа является индеец Магуа. О себе он говорил, что был рожден вождем и воином племени красных приозерных гуронов,— был счастлив тогда. Потом пришельцы ворвались в его леса, научили пить огненную воду — и он сделался бездельником.
Мунро приказал сечь плетьми вождя гуронов. С тех пор вся жизнь Магуа подчинена фатальной идее мести: он хочет взять дочь Мунро Кору в наложницы и тем оскорбить и унизить обидчика. Легкомысленное доверие майора Хейворда к «проводнику» Магуа дает последнему возможности к осуществлению задуманного: он похищает Кору, становится виновником смерти девушки и Ункаса и гибнет сам.
Сюжет романа состоит главным образом из сети тонких хитросплетений Магуа, которые рвут и рубят Соколиный Глаз и его друзья-могикане. Магуа умен, осмотрителен, искусен, хитер, полон самообладания, коварен и честолюбив. Этот могучий, непобедимый враг по силе равен трем своим противникам. Спасаясь от смертельной опасности, он мстит обидчикам сторицей. Автор наделяет его фантастической наружностью («огненные глаза», «взгляд василиска») и талантом предводителя. Магуа — искуснейший дипломат, талантливый прирожденный оратор. Его речь способна выразить все эмоциональные оттенки— то в ней торжественное славословие храбрости гуронских воинов и лесть, то таинственные откровения опытного воина, выследившего добычу, то гнев по поводу жестокой смерти гуронов, павших от руки белых, то лиризм и музыкальность, глубокое сочувствие осиротевшим женам и детям павших воинов, то насмешка над недостаточной мужественностью гуронов и призыв смыть темное пятно поражения вражеской кровью. Магуа не только великолепный оратор, он при этом и актер; его речь — это рассказ-инсценировка, разыгрываемая в лицах. Примечательно, что автор строит речи Магуа по классическим (цицероновским) образцам красноречия, тем самым подчеркивая не столько, несравненное мастерство индейского оратора, сколько условность его романтического облика.
Контрастом к Магуа являются образы индейцев-могикан. Чингачгук — «историк» своего народа, в его уста автор вложил предания о былом. Так же, как в речах Магуа, в рассказах Великого Змея раскрывается позорная и преступная тактика колонизаторов: споить индейцев и отнять у них земли.
Индейцы безмерно чтут воинскую отвагу и память бойцов, погибших да поле брани. Но нет у них суеверного почтения к теням умерших, а лишь преклонение перед мужеством живых. Рассказы о былом, переданные образным поэтическим языком, чаруют индейцев даже тогда, когда они слышат их из уст человека, которого собираются предать пытке огнем. Такое чудо совершил в романе Ункас, покорив вдохновенной речью своих мучителей.
Гордый юный могиканин, бестрепетно смотрящий в лицо смерти, держится с царственным величием: «Мой род поддерживает Вселенную... Мой род — родоначальник всех племен!».
Батальные сцены с участием Ункаса — лучшие в романе. Автор находит для любимого героя самые яркие краски, самые точные слова («молодой могиканин точно взвился в воздух; он пулей упал на грудь врага, откинул его на далекое расстояние...»).
Но для Ункаса и его отца Чингачгука характерны также сдержанность, невозмутимость, полное равнодушие к неожиданному нападению и смертельной опасности. Лишь изредка с их уст срывается тихое восклицание «у-у-ух» — выражение удивления и настороженности.
Купер рисует индейцев как людей здравого смысла. Им неприятны условности пришельцев, например, представления о храбрости, граничащие с безрассудством. Так, капитан Хейворд и полковник Мунро, едущие в лодке по озеру Хорикейн вместе с Ункасом, Чингачгуком и Соколиным Глазом, попадают под обстрел враждебного племени индейцев, но не желают лечь на дно лодки, потому что гребцы находятся в опасности. Ункас безмернуо дивлен поведением офицеров.
Автор использует различные средства художественной изобразительности, описывая двух могикан — сына и отца. Среди кровавых битв, погони, преследований, измены, коварства врагов — сцена, полная лиризма. Вечер. Ункас и Чингачгук у затухающего костра. Весь день они были заняты чужими делами, чужими бедами, отдавая им все свои силы и уменье. Лишь в ночной час, когда у костра уже заснул Соколиный Глаз, их лица неузнаваемо изменились.
«Голос сурового индейского вождя сразу стал мягче: Чингачгук заговорил с сыном нежным, ласковым, шутливым тоном. Ункас радостно отвечал на дружественные слова отца... Невозможно выразить музыкальность их языка, особенно заметную в смехе и ласковых словах; диапазон их голосов — в особенности голоса юноши, был поразителен: от самого глубокого баса он переходил к тонам почти женской нежности. Глаза отца с явным восторгом следили за плавными, гибкими движениями сына; он улыбался всякий раз в ответ на заразительный смех Ункаса. Под влиянием нежных отцовских чувств всякий оттенок свирепости исчез с лица самгамора» (I, 692).
Гуманизм писателя прекрасно сказывается в этом стремлении показать индейцев в глубоко человеческом эмоциональном облике, в благородстве их чувств и тонкости переживаний.
Общеизвестно, что в романах Купера индейцы поделены на хороших и дурных. Гуроны — «предательское племя», по характеристике Натти Бэмпо, ирокезы — «хитрые плуты», макаузы — «трусы» и «мошенники», по определению Ункаса, племя онайда вызывает отвращение. «Если хотите видеть честных людей, ищите их среди могикан или делаваров... это настоящие воины», — говорит Соколиный Глаз.
Итак, одни индейцы коварны и жестоки, другие — благородны, верны в дружбе, отважны, гостеприимны. Однако характерно то, что автор наделяет гуронов (мингов) вероломством и жестокостью не потому, что они индейцы, а потому, что они союзники французов в период франко-английской войны. Презрение Длинного Карабина (и автора!) к ним — это тенденциозность человека к врагу, с которым находишься в состоянии войны. Время действия в романе определено названием произведения: «Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе», т. е. о третьем годе войны между Англией и Францией, боровшихся за власть над страной. События протекают вблизи Аллеганских гор и озера Гудзон. Купер - англосакс тенденциозно изображает не только гуронов — союзников французов, но и самих французов.
Примечательно то обстоятельство, что автор, очернив гуронов, не отказал им в уме, воинственности, в способности остро переживать обиды, показал их суровыми воинами (гуроны приговаривают к смерти юношу-гурона за проявленную им трусость), ярко обрисовал их эмоции— гнев, печаль, грусть, скорбь. Борьба, которую ведут гуроны с могиканами и делаварами, — это ратоборство, военное соревнование в хитрости, военных уловках и изворотливости, борьба за первенство — кто окажется умнее, дальновиднее, хитрее.
чем он открыто гордится), что отказаться от нее он не желает даже ценою жизни. Когда он и его друзья попадают в руки гуронов и Магуа натравливает индейцев на главного своего врага, Хейворд, пытаясь спасти разведчика, выдает себя за Длинного Карабина и демонстрирует свое уменье стрелять. Соколиный Глаз начинает горячиться и, несмотря на смертельную опасность, подает великолепные образцы своего искусства лучшего стрелка края. Он же и непревзойденный следопыт. Местность — открытая книга для Соколиного Глаза. Глядя на тропу, он может сказать, кто прошел по ней, сколько человек, куда направились, что несли, в каком состоянии были — физическом и моральном, какой характер у человека, оставившего следы, и даже каковы его пороки.
Натти Бэмпо в этом романе еще более, чем в «Пионерах», необычайная, романтическая фигура. По своим «лесным» талантам он превосходит индейцев. К тому же он верный друг могикан; это самая благородная и основная черта его характера — верность в дружбе.
Необходимо отметить, что все романтические герои в произведениях Купера — Лоцман, Красный Корсар, Натти Бэмпо — поставлены над обществом или находятся вне его.
Но буржуазная благонамеренность автора сказывается, между прочим, в том, что в каждом его романе естуь дачливая пара влюбленных молодых людей, которым служат все другие, творя ради них подвиги, переживая невероятно опасные приключения, иногда — жертвуя жизнью. Они являют собой символ неизменной социальной устойчивости, они — средние люди, но именно для них и их счастья Купер заставляет смелых и благородных не щадить жизни. Так гибнет Кора - бесстрашная, самоотверженная, нежная и отважная девушка, вызывающая любовь и восхищение Ункаса, но не затронувшая ни единой струны сердца любимого ею капитана Хейворда. Ее молчаливая и безответная любовь накладывает на нее какую-то роковую печать и читатель предчувствует ее трагическую судьбу. Но такова воля автора: смерть Коры делает безмятежным брак Хейворда и бесцветной, «прекрасной» Алисы.
«Последний из могикан» — один из лучших романов Купера, получивший всемирную известность, придавший авторской манере художественную законченность и своеобразие. Прежде всего, это авантюрно-приключенческий и «батальный» роман. Напряженность сюжетного действия такова, что одна внезапность сменяет другую без пауз и передышки, события нагнетаются в бешеном темпе.
«захватывающий интерес»? Сразу выраженной драматической ситуацией: идет война между европейцами, в которую вовлечены аборигены. Многозначительная таинственность, непонятные обычаи и нравы придают ей специфически локальный интригующий колорит. Две юные красавицы, охраняемые лишь неопытным молодым офицером и чудаком-псалмопевцем, отправляются в длительное и опасное путешествие. В зарослях кустов на секунду мелькает свирепое лицо врага, разрисованное «военными» красками. Это пролог, сулящий авантюрный разворот событий.
Немалую роль играют эпиграфы к главам романа.
Они — организующее начало повествования. Взятые из произведений Шекспира, Попа, Грея, Бернса и других поэтов, они указывают на сюжетное зерно главы и, вместе с тем, служат «ариадниной нитью» при определении ее содержания.
В романе много драматического, трагикомического, а иногда просто изукрашенного театрального великолепия. Облик делаварского старейшины, столетнего старца Таменунда таков: на седых кудрях высится диадема, осыпанная драгоценными каменьями и украшенная пышными черными страусовыми перьями, золотые браслеты йа руках и ногах, оружье у пояса с золотой и серебряной чеканкой, на одежде из звериных шкур причудливые красочные рисунки, изображающие былые подвиги вождя. Бег Ункаса в лабиринте врагов, лагере гуронов, где все— и мужчины и женщины — вооружены томагавками, нацеленными на юношу, напоминает драматическую сцену в театре.
Но самые сценически эффектные страницы романа — это описание событий в пещере посреди реки. Рассказывают, что история их создания такова: года за два до написания романа «Последний из могикан» Купер совершил экскурсию в Саратогу на озеро Георга и на озеро Чемплейн. Ему сопутствовали приезжие англичане. Когда путешественники достигли Гленских гор и осмотрели пещеры-гроты, вымытые бурной рекой, один из гостей, обращаясь к Куперу, заметил, что здесь могла бы происходить какая-либо сцена из романа. Купер пообещал, что это будет сделано: грот в романе будет фигурировать. Действительно, в романе «Последний из могикан» сцена в гроте — одна из наиболее ярких и незабываемых.
Поистине великолепно пользуется здесь Купер звуками для достижения нужного эффекта. Дикие, нечеловеческие вопли несутся в ночи — ужасные, непонятные. Они держат в напряжении маленькую группу путешественников, нашедших приют в гроте на высоком островке-утесе, у самого водопада. Что это? Даже Соколиный Глаз, знающий все звуки и крики леса, теряется в догадках. Три раза повторяется этот страшный, ни на что не похожий вопль, пока не выясняется, что это кричат стреноженные лошади, почуявшие смертельную опасность.
Грохот водопада, пение девушек в ночи, вызывающее слезы умиротворения на глазах у Натти Бэмпо, воинственный вой индейцев, идущих в атаку, их победные клики при виде павшего врага — вот тот по-разному окрашенный диапазон ночных звуков, который представлен здесь. Он вызывает самые различные эмоции: ужас, недоумение, умиление, настороженность, горечь поражения.
***
«Последний из могикан» — высокохудожественное произведение, покоряющее читателя глубиной и искренностью содержания, эмоциональной напряженностью, мастерством и разнообразием художественных приемов. Пенталогия в целом — значительное литературное создание раннего американского романтизма.
В ней заметны следы влияния просветительной философии Европы XVIII в., особенно философии Жан-Жака Руссо. В последнем романе эпопеи автор отводит природе (не пейзажу, а природе в целом) самое важное место. Формулируя главнейшую авторскую мысль, Зверобой говорит:
«Вся земля — это храм для людей... Ни крепости, ни церкви не делают нас счастливее. К тому же в наших поселениях все полно противоречий, в лесах же во всем царит согласие» (I, 245).
В американской литературе времен Купера, почти во всем зависимой от европейских образцов, притом весьма часто невысокого художественного уровня, авантюрно-приключенческому роману «полагалось» быть занимательным и легковесным — ничего более. Купер органически соединяет социальные и философские мотивы и вводит их в структуру авантюрно-приключенческого романа. Это делается в американской литературе впервые. Роман получает глубину и социальную остроту. Занявшись изучением духовной жизни простых, неграмотных людей, которые составляли, тем не менее, девять десятых нации, Купер выявил их отрицательное отношение к нормам жизни сформировавшегося в Новом Свете буржуазного уклада.
Герой эпопеи Натти Бэмпо — он же Кожаный Чулок, Длинный Карабин, Следопыт, Соколиный Глаз, Зверобой — не приемлет этического кодекса так называемого цивилизованного общества — жестокого эгоизма, стремления к разрушению, грабительской хватки. Не приемлет и законов, которые охраняют и защищают мораль этого общества.
Таким образом, в конечном счете Купер понимает «цивилизацию» как государственную систему, ведущую людей к нравственной деградации.
В свете этого вывода полезно еще раз обратиться к последовательности, с какой появляются отдельные романы эпопеи о Кожаном Чулке. В «Последнем из могикан » внимание автора привлечено к Ункасу и к судьбам индейцев (героем романа является Ункас, а не Бэмпо), если это учесть, то от «Пионеров» к «Зверобою» получается строгое развитие судьбы Бэмпо — от старости и дряхлости к юным годам. Фабульная пружина как бы получает обратный ход, свиток жизни раскручивается от конца к началу. Зачем так? История Бэмпо — это настоящее и прошлое США. Автор ведет читателя от современности к прошлому, сравнивая и изучая, проверяя настоящее прошлым. Его тревожит и страшит будущее, горько уязвляет настоящее страны, ему нужен критерий оценки современного, и он заимствует его из норм прошлого.
— одинокий борец за идеи справедливости. Он непоколебимо стоек и верен своим убеждениям до последнего дыхания. Иногда слышатся упреки в адрес куперовского героя: он, дескать, бежит от людей в леса. Это неверно. Натти Бэмпо всегда с людьми — хорошими и дурными. Он — весь для людей, и против людей. Защищая одних, он борется с другими, проявляя отвагу, терпение, самоотверженность. Часто для людей, случайно им встреченных в пути, он рискует жизнью и свободой. Это и есть философия, хотя она у него не в словах, а в делах, чувствах и поступках. Идея эта — человек для человека — последовательно проведена Купером через всю серию романов о Кожаном Чулке. Причем душевная ясность Бэмпо идет от прочной и устойчивой душевной отзывчивости героя.
Однако эпопею нельзя назвать оптимистическим произведением. Она трагична. В ней показано, как худшие истребили лучших, благороднейших и прекрасных, стремясь утвердить царство низости и стяжательства. У Бэмпо нет наследников его дела, кроме уже обреченных буржуазной цивилизацией друзей-индейцев.
Объективно Купер создал историю американского пионерства, показав ее противоречивое и трагическое содержание — честные и отважные землепроходцы с соколиными глазами и львиными сердцами были разведчиками, проложившими первые пути капиталистическому общественному строю — Темплам, Бушам, Хаттерам, Марчам, — жертвами которого они сами стали.
Пять романов о Кожаном Чулке представляли собой первую американскую эпопею. Она возникла вследствие настоятельной необходимости объять в целостном художественном произведении множество разнообразных, но животрепещущих, жизненных проблем: индивид и общество, белые и индейцы, человек и природа.
Примечания.
2. Делавары (ленни-ленапе) — индейское племя, жившее по долине реки Делавар и побережью Атлантического океана, объединившее в XVII в. многие другие индейские племена в один союз, против которого выступало другое объединение — ирокезских индейских племен. В войне англичан с французами делавары были союзниками англичан.
3. Тотчас же после выхода в свет романа Купера «Последний из могикан» в журнале «North American Review» (январь 1826 г.) появилась язвительная заметка, в которой говорилось, что роман вышел «из школы мистера Геквилдера, а не из школы природы», таких индейцев нет в американских лесах (см. Grossman J. James Fenimore Cooper, p. 47).
4. Она сказалась особенно ярко в 10-томной «History of the United States by George Bancroft», публиковавшейся в 1834—1875 гг.
5. Белинский В. Г. Письма, т. 1, Спб., 1914, с. 114
7. Купер Д. Ф. Пионеры. Кишинев, 1956, с. 533.
8. Там же, с. 377.
9. Купер Д. Ф. Пионеры, с. 611.
10. Купер Д. Ф. Пионеры, с. 713.
12. Lounsbury Th. James Fenimore Cooper. N. Y., 1886, p. 40.