***
Но недаром В. Г. Белинский утверждал: «Герой эпопеи есть сама жизнь» 1. И жизнь выдвигала еще одну актуальную тему: земля.
Ей и посвящена трилогия Купера: романы «Чертов палец» (1845), «3емлемер» (1845), «Краснокожие» (1846), увидевшие свет в последнее десятилетие творчества писателя. Прежде всего — это элегия: здесь представлена история обнищания и исчезновения старых помещичьих родов, к которым принадлежав и сам Купер. И поэтому в ней столько поэтизации и идеализации милой сердцу автора старины и столько благородного негодования по поводу увядания былого могущества и красоты.
Однако следует отдать должное Куперу: он взялся за современную ему, животрепещущую социальную тему; содержание трилогии о земле гораздо шире процесса разорения старых землевладельческих родов США; это поступь истории, услышанная писателем.
Буржуазное общество США сметало на своем пути остаточные явления феодального права, задерживающие капиталистическое развитие. И Купер первым из писателей представил в литературе этот процесс.
Заслугой Фенимора Купера было и то, что он объективно признавал огромную роль народных движений в борьбе за землю, хотя-цель и задачи этой борьбы самому ему были глубоко чужды, попросту враждебны. Но честный писатель не исказил истории — правдиво описал упорную партизанскую войну американских фермеров, отстаивающих землю, политую их потом.
Все это вместе взятое заставляет нас утверждать, что Фенимор Купер выступает в трилогии о земле как предшественник американских реалистов. Ненавистному настоящему он мог противопоставить только прошлое (невозмутимо патриархальное, с феодальной иерархией, веками не нарушаемой), а не будущее: утопический социализм своего времени он воспринимал как «бессмысленные бредни».
В XXVI главе романа «Краснокожие» Купер писал: «Земледельческая аристократия — вот что настоятельно необходимо для цивилизации высшего порядка, включая манеры, вкусы и второстепенные принципы». Это его credo.
Будучи одним из самых яростных и непримиримых критиков частнособственнического буржуазного строя, Купер в то же время являлся и порождением этого строя и, критикуя, апеллировал к правовым нормам этого же общества. Вывести его из этого лабиринта могла лишь идеология рабочего класса. Но он его не знал, от него он стоял еще дальше, чем от ненавистного ему буржуа-захватчика.
Позиции Купера в борьбе с правящей верхушкой буржуазного общества в США были сложными и, к сожалению, уязвимыми.
Его правота базировалась на твердом убеждении в том, что на его родине демократические принципы искажаются, превращаясь в демагогическую фразу, что беззастенчивое стяжательство во всех видах — явных и тайных — торжествует.
Но защиту демократии он осуществляет, опираясь на консервативные воззрения землевладельческой касты. Крупные земельные собственники являлись ему в ореоле их былой значительности («джентльмены»!), представлялись единственными носителями культуры, которой не обладают буржуа — «нувориши». А главное, по мнению Купера, происходило недозволительное покушение на права землевладельцев — нападение на собственность, которая, по утверждению писателя (в «Американском демократе»), является «основой всякой цивилизации».
Скваттеры, самовольно захватывающие государственные и частные земли, казались ему страшнее египетской саранчи, и он не находил достаточно убийственных и саркастических сравнений для характеристики их пагубных методов в обработке земли, особенно когда сравнивал их с французскими и швейцарскими крестьянами (в «Европейских заметках американца»). Те, по его мнению,были более законопослушны и патриархально настроены. Купер просто не знал французской деревни, иначе он не противопоставлял бы французское крестьянство американским фермерам. Захват помещичьих земель исподволь, выживание землевладельцев из родовых усадеб, глухое пассивное сопротивление законам феодального землепользования со стороны французских крестьян,— то есть весь тот процесс, который столь драматично описан Бальзаком в романе «Крестьяне», уже начался и активно развивался во Франции в то время, когда Купер восхищался идиллией во французской деревне.
Что же в это время происходило на американской земле? Чтобы понять события 40-х годов XIX в., описанные в трилогии Купера, необходимо обратиться к их истокам. После окончания войны за независимость нбвая республика, обязанная своим возникновением героизму народа, обманула ожидания американского фермерства. Правительство конфисковало земли убежавших английских аристократов и их сторонников, но тут же начало распродавать их по оч. нь высоким ценам (чтобы пополнить пустую казну). Огромные массивы земли достались не фермерам, а спекулянтам. К тому же на фермеров, владевших небольшими участками земель, обрушились высокие налоги; они разорялись и продавали свои участки опять-таки спекулянтам, образовавшим особый слой буржуазии, которая не трудилась на земле, но владела ею.
В ряде фермерских районов (Массачусетс, Род-Айленд) уже в конце XVIII в. вспыхнули фермерские восстания. Короче говоря, после войны за независимость борьба за землю продолжала являться одной из животрепещущих и актуальных проблем политической жизни США.
Трилогия Купера о земле — сложный сплав субъективного и объективного и поэтому требует внимательного рассмотрения.
Представлена она как семейная хроника рода Литлпейджей — владельцев обширных земель. Действие романа «Чертов палец» приурочено к первой половине XVIII в.
Купер умеет красочно представить праздничную толпу— негров, детей, мастеровой рабочий люд, парадную военную процессию. На этом общем фоне вдруг возникат ет живая сцена мальчишеской драки — со всем, что полагается: окровавленный нос, подбитый глаз. Это детство героя. А дальше идут любовные увлечения, светские развлечения, званые обеды, катанье с гор на салазках, холостяцкие пирушки с пуншем, проказы богатых молодых людей из «общества». Они воруют у соседей кур, уток, индюшек; а их друзья тайком уносят приготовленный ужин; «потерпевшие» в свою очередь ловко крадут праздничные яства из дома самого мэра города. И вся эта «потеха» — в обычаях штата. Над этим подтрунивают, похохатывают, не считают зазорным.
Автор старательно выписывает детали быта обитателей города Олбени: чистокровных рысистых лошадей, щегольскую упряжку, сани, «окрашенные в небесно-голубой цвет, излюбленный цвет голландцев, покрытые мехами чернобурых лисиц с такой же полостью, чрезвычайно красивой, окаймленной алым сукном», обильную еду, серебро, хрусталь, дорогую посуду, картины старых мастеров.
Реалистична картина грозного ледохода на реке Гудзон. Прогулка на санях по льду реки обернулась смертельной опасностью для веселящейся компании молодежи— река вскрылась и понесла к морю громоздящиеся друг на друга льдины, захлестывая бешеным потоком людей, сани, лошадей. Купер всегда хорош в описании природной стихии, но здесь он особенно тщательное внимание уделяет деталям опасного приключения — зловещему треску льда, поведению животных и т. п.
Если бы роман протекал так, как мы сейчас его изображаем, он, действительно, не вышел бы за границы бытового романа. На самом деле, бытовой материал отнюдь не доминирует в произведении. С четвертой главы начинается история борьбы за землю. Два помещика подают прошение на имя губернатора об утверждении их в правах собственников земель, «купленных» у индейцев.
Купер сообщает, что сорок тысяч акров земли с тучными луговыми пастбищами «куплены» за 50 одеял, 10 чугунных котлов, 7 ружей, 40 фунтов пороху, 12 дюжин бус, 5 галлонов рома, 20 музыкальных рожков и 3 дюжины томагавков. Чтобы читатель хорошенько уяснил саркастический смысл купли-продажи, автор поясняет: за все перечисленные предметы было уплачено 242 доллара, а земля, приобретенная за эти деньги, была столь обширна, что ее можно было обойти лишь в течение двух суток.
«родовым» поместьем Литлпейджей и фигурирует дальше под именем «Вороньего гнезда». От посягательств индейцев, французов, фермеров-арендаторов его защищают три поколения Литлпейджей.
На отдаленном пока, но придвигающемся фоне — война колоний и английских войск с французами.
Помещик Герман Мордаунт, который породнится с семьей Литлпейджей и сольет свои земли с их обширными владениями, отправляется в глубь штата охранять свое поместье на время военных действий; с ним — целый отряд вооруженных мужчин. Купер представляет усадьбу помещика того времени как крепость: все окна строений выходят во внутренний двор, наружу смотрят лишь солидные, хорошо загражденные ворота; усадьба обнесена бревенчатым полисадом (бревна зарыты стоймя). В усадьбе и вокруг нее и разрешаются дальнейшие события— битвы, поражения, бегство.
В войну между англичанами и французами втягиваются индейцы, но у них собственные цели: они бьются за свои исконные земли. Племя гуронов владело лесами и водами, которые король Англии «пожаловал» Герману Мордаунту.
Индеец Сускезус беседует с молодым Корни Литлпейджем (от имени которого ведется повествование) о правах белых: I
«Кто дал королю эту землю?—восклицает Сускезус.— Вся эта земля принадлежит индейцам, а не королю» 2.
Пользуясь тем, что французы наголову разбили английские полки, гуроны снова завладели своими угодьями. Усадьба Германа Мордаунта — единственная «земля», принадлежавшая англичанам, и индейцы ожесточенно осаждают ее, нанося противникам большой урон. Гибелью Гурта Тэн Эйка — друга Корни Литлпейджа кончается роман. Индейцы рассеяны.
«Пионерах», Купер заговорил о том, что белые отняли земли индейцев. Но ни в одном из своих романов он не изображал их доселе воюющими за то, что им принадлежало по праву.
Впервые в «Чертовом пальце» он вывел индейцев в такой роли, хотя симпатии автора остались при этом на стороне англичан — Мордаунта, Литлпейджа и их друзей. Качественная разница позиции писателя и теперь особенно заметна, если сравнить образы индейцев в романах о Кожаном Чулке и в трилогии о земле. Там индейцы- друзья были лищь помощниками белых и, защищая их интересы, не щадили своей жизни (Ункас, Чингачгук, Твердое Сердце). Если же они представали как враги, то обуреваемы были личными побуждениями и страстями (Магуа, Матори) — любовью, ненавистью. Здесь гуроны бьют англичан как захватчиков индейских земель и, поджигая усадьбу Мордаунта, стремятся уничтожить их последний оплот. И даже личная обида, нанесенная пленному индейцу Мускеруску, представлена автором как незаслуженное оскорбление его человеческого достоинства (избитый «индеец стоял неподвижно, не издавая ни малейшего звука, высокий, стройный, спокойный, похожий на ствол молодой сосны»), требующее отмщения.
Объективная ценность произведения значительнее субъективных намерений писателя. Автор стремился показать, как много пережила семья Литлпейджей — Мордаунтов, защищая «свои» земли. На самом деле рассказал вполне реалистически представленную историю ограбления индейского племени гуронов и их отчаянную попытку вновь вернуть земли, захваченные англичанами.
Во второй части трилогии —в романе «Землемер» — сын Корни Литлпейджа Мордаунт Литлпейдж защищает «землю своих отцов» уже от соотечественников — от скваттеров. И здесь симпатии автора — на стороне семьи землевладельца и самой системы наследственного землепользования.
Противником Литлпейджа является скваттер Аарон Тысячеакр со своим многочисленным потомством. Тысячеакр и Буш из «Прерии» — литературные близнецы: созданы по одному авторскому рецепту. У Купера за пять лет, отделяющих «Прерию» от «Землемера», лишь прибавилось неприязни, если не сказать ненависти к скваттеру. Тысячеакр, по авторской характеристике, «эгоистичный, невежественный, вульгарный разбойник». Он сам считает, что владеет землей «по божьему праву», т. е. по праву затраченного им труда. Для Купера же он — захватчик чужой собственности: Тысячеакр построил свою лесопилку во владениях Литлпейджей и считает вполне законным пребывание на этой земле, не придавая никакого значения стародавним бумагам и документам. Воля, убежденность в правоте, твердость и достоинство Тысячеакра обезоруживают его противников и даже заставляют их любоваться его страстной и своеобразной величавостью. И хотя он «разбойник», автор не может не отдать ему должное: это американский пионер, один из тех, кто, вооружаясь топором, «более миллиона квадратных миль отвоевал у девственных лесов и открыл их солнечному теплу».
на запад. А вот здесь, в трилогии о земле, автор... пропел целый гимн американскому топору, который «за последние четверть века» «сотворил чудеса» («он одержал более реальные и прочные победы, чем те, какие были одержаны мечом всех когда-либо существовавших воинственных народов...»).
Как объяснить эти противоположные друг другу авторские позиции — обличителя и дифирамбиста?
Изменился подход Купера к явлениям реальной действительности: писатель умеет теперь видеть не только одну сторону явления, но, рассматривая его с различных точек зрения, заметить противоречивые, другие стороны. Именно этой, более диалектичной авторской манерой следует объяснять и образ Тысячеакра — почти враждебный писателю и в то же время вызывающий его невольное уважение. Купер может отдать должное неутомимому скваттеру, восславить упорство и трудолюбие, даже опоэтизировать его орудие труда — американский топор, — но не желает признать за скваттером-арендатором его права на землю.
Роман «Краснокожие» — самый интересный во всей трилогии вследствие ярко выраженной тенденциозности автора и той художественной правды, которая прорывается вопреки личным симпатиям писателя.
Время действия здесь — первая половина XIX в., т. е. годы жизни самого Купера. В романе выступают потомки Корни Литлпейджа — владельцы земель, дач. «Воронье гнездо» — теперь богатейшее доходное именье — принадлежит рассказчику Хэгсу Литлпейджу. Он — молодой человек, совершивший пятилетнее путешествие по странам Европы и Востока, возвращается домой вместе со своим богатым дядюшкой Ро, владельцем поместий «Чертов палец», «Сиреневый куст». К ним теперь подступает черта города Нью-Йорка; земли стали бесценными. Но владенья эти в огне антирентистской войны. Племянник и дядя вынуждены явиться в родовое поместье в виде бродячих торговцев из Германии, благо пятилетнее отсутствие так их изменило, что нелегко узнать. Иначе им грозили бы немалые неприятности: антирентисты раздевали землевладельцев догола, вымазывали их дегтем и обваливали в перьях. Что и говорить — выразительные детали приводит Купер в романе! Подчеркнуто натуралистические, свидетельствующие о яростном народном гневе.
к «Землемеру » назвал «опорой (столпом) общества».
Земля в романе не только объект ожесточенной борьбы, но и главный персонаж произведения: это слово буквально не сходит с его страниц. Автор тщательно воспроизводит историю волнений среди фермеров-арендаторов, вплетая в повествование драгоценные правдивые детали.
В романе рассказывается, что «земельные беспорядки » перекинулись на другие штаты США — фермеры десяти других районов проявили «открытое сопротивление закону и прекратили взносы арендной платы». Более того, они взялись за оружие и оказывают сопротивление сборщикам ренты, они убивают должностных лиц и маскируются «под индейцев». Правительство «ничего не делает», а когда беспорядки стали «позором» и «бичом всех порядочных людей», власти обнародовали закон, по которому всякий появившийся в публике ряженым и вооруженным считается преступником. А как можно уличить одного, когда арендаторов, ведущих вооруженную борьбу, более тысячи человек! «Индействующие» (Injuns) быстро заполняют страницы романа. Они, действительно наряжены «под индейцев» — в масках и коричневатых одеяниях, говорят на нарочито ломаном языке, появляются бесшумно в ночи и также беззвучно исчезают. Купер описывает собрания «краснокожих» арендаторов в лесу, куда они сходятся вооруженными группами и часами митингуют на тему о земельном праве в США. По характеристике автора они опаснее самых злобных индейцев (Indians). Действительно, на землевладельцев они нагнали немало страху. Дядюшка Ро в романе обвиняет правительство в том, что оно «пошатнуло святость собственности и личные права человека и гражданина», разъярен тем, что «бунтовщики» не усмиряются, хотя «при некоторой энергии правительства можно было бы вразумить их и привести к порядку менее чем в неделю времени». Правительство «не понимает, что все претензии и ропот арендаторов сводятся лишь к тому, что другой человек не желает им предоставить распоряжаться его собственностью».
Дядя и племянник обуреваемы негодованием по поводу того, что некий губернатор предлагает компромисс — продавать арендаторам земли по сходной для фермеров цене. И вот землевладелец, который «дорожит своим поместьем вовсе не потому, что оно представляет известную стоимость, а потому, что с ним связаны многие дорогие для него воспоминания», должен передать «землю своих предков» арендатору, который на ней поселился «6 месяцев тому назад» и «вздумал вопить об аристократизме, доказывая свою преданность демократизму тем, что изгоняет неповинного ни в чем человека из его родного гнезда с тем, чтобы занять его место».
Написаны эти страницы с таким гневом и страстью, что становится совершенно несомненным, что чувства и мысли оскорбленного землевладельца — это эмоции и суждения самого Купера (тем более, что то же самое у него встречается в письмах и в публицистике тех лет). Вот где и в чем столкновение Купера с «демократией». Она, по его мысли, должна защищать права собственника прежде всего.
«выяснить настроения». Он спрашивает, не желал бы работник приобрести часы? — «Не только часы, но еще и целую ферму впридачу, если бы я только мог получить дешево то и другое, — ответил Бриггам злобным голосом. — Почем вы нонче продаете фермы»?3
— защитник ренты и прав землевладельца — великолепно передает почти маниакальную мечту батрака дешево купить ферму, всепоглощающую жажду иметь землю, которая полита его собственным потом. Купер чернит Бриггама, но, заставляя его спорить с переодетым землевладельцем, вкладывает ему в уста совершенно естественные для американского фермера речи:
«Молодой Литлпейдж — теперешний владелец всех этих земель, ведь никогда палец о палец не ударил, чтобы приобрести право на них, вся его заслуга в том, что он сын своего отца... Это свободная страна и почему же один человек будет иметь больше прав на землю, чем другой»?4.
Есть еще одна весьма характерная черта социальных суждений Купера. Его страстный протест против ущемления прав землевладельца адресован не столько фермерам, которые перерядились в «краснокожих», сколько демагогам, мошенникам и спекулянтам типа Сенеки Ньюкема. Вот кто истинный враг автора, вот кого он готов очернить всеми художественными средствами, имеющимися у романиста.
Если «родовая» земля Литлпейджей и будет вырвана из их рук, то не мелким арендаторам она достанется, а пройдохам, примазавшимся к фермерам-повстанцам — ньюкемам. К чести Купера нужно сказать, что в ожесточенной борьбе, описанной им в романе, он увидел главного хищника.
«Чертов палец». Одним из самых впечатляющих и реалистических образов этого романа был дед Сенеки Ньюкема, Джесон Ньюкем, школьный учитель из Коннектикута, делец и выжига. Автор представляет его так:
«Мистер Ньюкем обладал необычайным талантом устраиваться везде и всюду надаровщину. Он вообще не имел никакого понятия, что положение человека влечет за собой определенные обязательства; он мог униженно клянчить, пресмыкаться перед кем угодно, лишь бы добиться какой-либо льготы или выгоды; с другой стороны, он ничуть не постеснялся бы поселиться в доме губернатора и пользоваться всем его имуществом, лишь бы только ему представилась возможность пролезть туда» 5.
В такой малопривлекательной обрисовке предстает предок семьи Ньюкемов. Это он, пользуясь войной и нападением индейцев на усадьбу, старается захватить часть земель, арендуемых им у Германа Мордаунта, т. е. Джесон Ньюкем первым пытается нарушить и обойти арендное право.
Семья Ньюкемов в романе «Краснокожие» уже в третьем поколении по-прежнему арендует у Литлпейджей мельницу, ферму, салун в селенье «Воронье гнездо».
Внук Джесона, Сенека Ньюкем — адвокат по профессии, мошенник и пройдоха по призванию — предводитель антирентистов. Автор изображает его как надменного, напыщенного сноба, злобное ничтожество. Сенека сдает в аренду землю, ему не принадлежащую, но протестует против ренты, которую он должен платить Литлпейджам. Желания у Сенеки весьма определенные: он хотел бы не только сдавать в аренду чужие земли, но и торговать ими, а деньги класть в собственный карман. Он прикидывается другом бедных людей, являясь на самом деле одним из самых жестоких ростовщиков (в этом его обличает Джошуа Бриггам). Против Сенеки Ньюкема автор направил всю свою иронию (Ньюкем нагло сватается подряд к трем богатым невестам и получает отказы), ему адресовал неприкрытую ненависть. Когда антирентисты поджигают усадьбу Литлпейджей, среди поджигателей находится и Сенека Ньюкем — «самый отъявленный мерзавец во всем штате» по определению дядюшки Ро. Таков в романе американский Ригу — бесчестный стяжатель, ростовщик, хитрый воротила, который держит в кулаке всю округу, лицемерный демагог и политический краснобай, прикрывающий свою алчность образованностью дипломированного юриста, — очень похожий на своего европейского собрата из романа Бальзака «Крестьяне». Ригу и Ньюкем порождены сходными социальными процессами, протекавшими почти одновременно в Европе и в Америке.
«Моникинах», в романах «Домой», «Дома», в «Американском демократе»). От деда к внуку намечена такая убедительная линия моральной деградации, что читателя охватывает дрожь отвращения при знакомстве с Сенекой Ньюкемом — дельцом- авантюристом последней формации.
Этим хапугам и их неуемной жадности автор намерен дать социальный противовес — он предлагает «образовать в Америке поместное дворянство», которое явилось бы хранителем благородства, честности и справедливости — «надеждой нации».
Эта архаическая мечта свидетельствует не столько о политической наивности Купера, сколько о страстном желании найти выход для своей родины, поставить преграду на пути ненавистного капиталистического развития страны.
В конце романа «Краснокожие» несколько десятков страниц посвящены поэтической культуре индейцев — песням, сказаниям, обрядам, одежде. Индейцы представлены здесь в философско-поэтическом, а не в воинственном облике, и эта обрисовка таит в себе укор и контраст по отношению к миру пришельцев, ведущих между собой ожесточенную борьбу... за землю, отнятую когда-то у индейцев. Сарказм и горечь Купера становятся в полной мере ощутимыми, когда сопоставляешь начало и конец трилогии: сорок тысяч акров плодородной земли «мирно куплены » у индейцев за одеяла, чугуны, бусы и свистульки, а спустя несколько десятилетий скупившие вгрызаются из-за них друг другу в горло. Купер, конечно же, хотел бы другого — идиллического «сосуществования» мирных индейцев, богатых землевладельцев и покорных арендаторов. Концовка романа «Краснокожие» почти так и выглядит: Хэгс Литлпейдж, претерпев от «индействующих» арендаторов ряд неприятностей, обращается к ним, окружившим усадьбу, с требовательно-увещевательными речами:
«Я приказал вам очистить лужайку немедленно: я здесь хозяин, точно так же, как каждый из вас в своем доме... Я требую, чтобы моя собственность уважалась наравне с собственностью других людей» 6
— доказательство бескорыстия и демократизма землевладельца— олицетворяет поэтическое равновесие в романе и завершает его.
Как видим, авторская тенденциозность в этом произведении и во всей трилогии несомненна.
Также очевидна историческая объективность Купера. Он верно определил социально-политическое содержание американской земельной «революции»: это была экспроприация земель крупных владельцев главным образом в пользу буржуа-спекулянтов, а не в пользу фермеровтружеников. Именно этот вывод делает трилогию Купера значительным произведением, несмотря на субъективизм авторских суждений.
Важным является и то, что Купер отозвался целой эпопеей — тремя романами — на животрепещущую проблему реальной действительности: описал борьбу за землю, показал основные социальные силы, в ней участвующие, и верно определил их роль и соотношение.
Все это выводит Фенимора Купера за рамки романтизма, делает его антирентистские романы более значительным созданием, нежели до сих пор их расценивали в истории американской литературы.7 — предтеча «Спрута» Фрэнка Норриса, деревенских новелл Гэмлина Гарленда и «Гроздьев гнева» Джона Стейнбека.
***
В Европе Купера всегда больше ценили, нежели на родине, несмотря на то, что Америка, по словам Жорж Санд, стольким же обязана Куперу в сфере литературы, сколько Франклину и Вашингтону в науке и политике. В Германии Гете очень любил Купера и наслаждался его романом «Последний из могикан». Во Франции Купером увлекались почти все писатели, жившие в середине XIX в. О нем печатала восторженные статьи Жорж Санд, с горячей похвалой отзывался Сент-Бев, особенно страстным поклонником таланта Купера оказался Бальзак, перенесший некоторые приемы Купера в свои ранние романы («Шуаны» Бальзака написаны под явным воздействием «Шпиона» Купера). Советский исследователь Б. Г. Реизов в своей книге «Творчество Бальзака» усматривает некую идентичность охотников за скальпами у Купера с сыщиками и светскими бандитами Бальзака, с той только разницей, что последним гораздо труднее вести охоту в парижских гостиных8.
И во Франции, и в Англии были у Купера эпигоны, которые воспринимали от него внешние признаки авантюрности и им подражали. Но и талантливые писатели испытали влияние творчества Купера. Майн Рид расширил куперовскую тематику, касающуюся романтики покорения человеком природных стихий, пространств, препятствий.
Уезжая в Европу, Купер имел намерение побывать в России и даже подготовлял эту поездку. «Московский телеграф » оповещал читателей, что в мае месяце 1828 г. Фенимор Купер хочет посетить нашу страну, что он сказал корреспонденту журнала: «Люблю русских и хочу видеть Россию»9
за независимость Соединенных Штатов (1812—1814). Борьба велась за то, чтобы заставить Англию юридически признать независимость ее бывших колоний. Молодая неокрепшая республика — ей было всего 36 лет от роду, из них больше половины прошло в войне — не смогла бы вторично выдержать военный натиск могущественной в то время английской державы, если бы не позиция России в этом важном вопросе. Давление русской дипломатии привело к тому, что Англия пошла на уступки и заключила в Генте мирный договор с США. Купер никогда не забывал огромной политической помощи России, оказанной его родине в столь критический момент.
Спустя тридцать лет, в 1845 г., Купер вспоминает об этом: с берегов озера Отсего, из родного поселка престарелый писатель шлет письмо русскому дипломату князю Дмитрию Ивановичу Долгорукову, в котором есть такие строки:
«При всех обстоятельствах я убеждался в дружеском расположении русских к нам, американцам. В Риме я встретил любезную и образованную княгиню Волконскую, а также князя Гагарина. Встречаясь с русскими, я всякий раз находил в них друзей, и я имею основания полагать, что и другие американцы испытали такую же любезность. Россия доказала свою дружбу по отношению к Америке, и я — один из тех, которые хотят, чтобы наш народ открыто оказал предпочтение тем, кто относится к нашей родине и соотечественникам (как на нашем полушарии, так и вне его) со щедростью и справедливостью»10.
Всякий раз, когда представлялась возможность, Купер заявлял о своих добрых чувствах к России и ее людям, в своих «Европейских заметках американца» он писал о том, что Америка связана с Россией больше, чем с какой-либо иной страной в Европе. «Я скорее дам себе труд сделать одолжение русскому, чем любому другому, исключительно благодаря его национальности», — писал Фенимор Купер Хайлорду Кларку 8 июля 1848 года.
Произведения Купера прочно вошли в русский читательский обиход уже в начале XIX в. Первым романом Купера на русском языке был «Шпион», переведенный с французского И. Крупенниковым и вышедший в свет в 1825 г. Вскоре появились «Пенитель морей», «Американский пуританин», «Пионеры», «Последний из могикан».
«Московский телеграф» и другие журналы охотно печатали романы Купера, рецензии на переводы новых его произведений, называли его «соперником В. Скотта», перепечатывали из зарубежных газет сообщения о нем, его корреспонденции. Tак, появилась обширная статья — письмо Фенимора Купера «Взгляд на состояние литературы и просвещения в Американских Соединенных Штатах», взятая из итальянских источников и напечатанная «Московским телеграфом». 11
Писатели, поэты, критики в России восторженно отзывались о таланте Фенимора Купера, признавали, что в нашей стране слава Купера столь велика, что затмевает собой популярность Вальтера Скотта. В. К. Кюхельбекер указывал даже на то, что в романе И. И. Лажечникова «Последний Новик» есть «близкое подражание манере Купера»12. Н. А. Полевой утверждал, что «куперовским» является роман М. Н. Загоскина «Юрий Милославский» и что сам Н. А. Полевой не избежал влияния «Шпиона» Фенимора Купера13.
Одним из самых пылких поклонников таланта Фенимора Купера в России был В. Г. Белинский. Он утверждал, что «литература Северо-Американских Штатов началась романом Купера»14. О произведениях Купера, о его мастерстве В. Г. Белинский писал десятки раз, ставил американского романиста в один ряд с Шекспиром, Байроном, Гете, Шиллером, Пушкиным, называл его «гениальным Купером»15«эпическое спокойствие». Купер был для него эталоном художественности при изображении природы и общества США. Горячие похвалы вызывал у В. Г. Белинского роман «Следопыт» и образ героя. «Это гениальное произведение, каким только ознаменовалась, после Шекспира, творческая деятельность», — писал он в 1841 г. 16
К своему удовольствию, Белинский нашел единомышленника в М. Ю. Лермонтове. Он провел с Лермонтовым четыре увлекательных часа, беседуя о литературе; встреча произошла в Петербурге, когда Белинский навестил Лермонтова в ордонс-гаузе, где тот сидел под арестом после дуэли с французским посланником де Барантом и ожидал ссылки. Вот как об этом пишет Белинский П. Боткину 16 апреля 1840 г.:
«Недавно был я у него в заточении и первый раз поразговорился с ним от души. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство... Я был без памяти рад, когда он сказал мне, что Купер выше Вальтера Скотта, что в его романах больше глубины и больше художественной целости. Я давно так думал...»17.
Несомненно, автор «Демона» и «Мцыри» должен был почувствовать родственную душу в Купере — «певце морей и прерий»: Лермонтову — неукротимому свободолюбцу и борцу с царским деспотизмом должны были импонировать герои Купера — бунтари, враги жестокой «цивилизации». Но главное заключается в том, что замечательный русский поэт и одареннейший русский критик оценили значительность литературного таланта Фенимора Купера, увидели то, без чего писатель не может войти в пантеон мировой литературы, и надеяться, что потомки не забудут его имя.
«... Всякий великий поэт потому велик, что корни его страдания и блаженства глубоко вросли в почву общественности и истории, что он, следовательно, есть орган и представитель общества, времени, человечества»18— утверждал В. Г. Белинский.
Применяя к великому американскому писателю критерий В. Г. Белинского, убеждаемся в том, что Фенимор Купер давно перешагнул границы своего времени, общества и служит, и будет служить человечеству. Бесстрашие и правдолюбие — основные черты характера писателя — всегда привлекут к нему сердца людей.
«Он боролся за принципы с таким же упорством, с каким другие борются за жизнь... Единственное, что было для него бесспорным — была правда. Преданность ей была поистине донкихотская», — писал о Купере профессор Лонсбери. И добавлял: «Героическая душа» 19.
Воздействие искусства Купера на душу читателя всегда живительно благотворное — такое, как будто вдыхаешь чистый озон. Это потому, что оно высоконравственно в широком, философско-эстетическом смысле этого слова. Купер учит благородству мировосприятия, благородсхву помыслов и деяний, свободомыслию, мужеству и отваге.
В увлекательных романах о Кожаном Чулке представлены не только необычайные типы, невероятные ситуации— ромаглмческие герои и манящая природа — дана и возвышающая душу читателя чистая атмосфера, в которой действуют Бэмпо, Чингачгук, Ункас, Джаспер. Без этого «воздуха» пенталогия Купера не обрела бы бессмертия, не имела бы романтического очарования.
жизнь благородный Натти Бэмпо, отверженным парией чувствует себя на родине великодушный Красный Корсар, навсегда исчезает в морских просторах свободолюбивый бунтарь Бороздящий океан из романа «Морская волшебница». Трагическая безысходность их судеб — неотъемлемая черта романтического стиля и романтической критики Купера. Его герои не могут быть счастливыми в мире пошляков, губителей прекрасного, тупых корыстолюбцев и расчетливых законников. Вырвав своих героев из этой среды и поставив их выше нее в нравственном отношении, автор не может дать благополучной судьбы, не принизив их, не лишив романтического ореола. Их драматический удел предопределен той эстетической и моральной функцией, которую избирает для них Купер.
Имеем ли мы право вспомнить по этому поводу традиционный для романтиков «рок»?
«обреченности» и «фатализму» в его романах места нет. «Роковое» начало в его творчестве — это историческая неизбежность. Точнее сказать, художнически интуитивно уловленная им историческая закономерность. В различных своих произведениях Фенимор Купер изобразил один и тот же процесс — как оголтелый буржуа в своей безудержной жадности подминает под себя и труженика-фермера, и феодального землевладельца, и беззащитного индейца. И те, и другие, и третьи разорены и пригнетены (а индейцы почти истреблены!) его стараниями.
Вот почему в творчестве Купера столь часты элегические мотивы, так неразрывно сплетено лирическое и эпическое начала. Художник-историк Купер спешит запечатлеть милое его сердцу патриархальное прошлое, чувствуя, что оно уходит безвозвратно, что надвигается иная жизнь, лишенная красоты и эпической монументальности, жизнь, где царит низменное стяжательство.
Характерно, что абстрактная формула романтиков «борьба добра и зла» принимает у Купера весьма реалистические очертания — сначала в публицистике, а затем и в поздних романах: «зло» — это Нажива, Коммерция, Грабеж.
«выгода», «доллар». Фенимор Купер идет дальше: в жизни американских «моникинов » не только нет ни грана поэзии, в ней отсутствует духовное начало, без которого вообще-то нет человека. Моникины и ньюкемы идентичны. Но сатирическая аллегоричность середины 30-х годов оказалась художественно недостаточной; в конце 40-х годов понадобилось создать вполне реалистические типы и «в лоб» показать мир ныокемов, где господствует «чистоган», пронизавший все поры человеческого бытия настолько, что из обихода корыстолюбцев вытеснены такие понятия, как любовь, долг, честность, человеческое достоинство.
Естественно, что Купер никогда — ни в юности, ни в старости — не делал литературным героем дельца.
Зато судьба индейского народа тревожила Купера в течение всей его тридцатилетней литературной деятельности. Он был единственным из современных ему писателей, который не расставался с этой сугубо американской социальной темой —ввел индейцев в большую литературу, описал их нравы, обычаи, их эпическую поэзию, образный язык, верования, натуру, философский склад ума и, самое главное, ответил на вопрос: было ли необходимо физическое истребление индейцев. Купер считает, что содружество европейцев и индейцев могло быть вполне возможным, если бы безнаказанный грабеж не являлся единственным методом пришельцев в общении с коренным населением страны.
Что принесло колонизаторам истребление индейцев? Ничего, даже с точки зрения грубого меркантилизма. В 1870 г. американский генерал Грант подсчитал, что на ведение бесчисленных войн с индейскими племенами американцы затратили столько средств, что их бы хватило, чуобы прокормить всех старых индейцев, и на то, чтобы всем молодым дать образование и профессию.
Фенимор Купер в своих романах показывает, что Буши и им подобные не в состоянии проглотить огромный кус индейских земель, они лишь обгладывают, потом бросают их искалеченными и бесплодными — ни себе, ни индейцам.
на себя внимание тот факт, что название «Последний из могикан» таит в себе резкий полемический вызов. Кого истребили? Кем были могикане? — Вырождающимся племенем? Обделенными природой существами, неспособными воспринять цивилизацию? Последними среди человеческих рас? Нет, всем содержанием романа Купер доказывает, что совершено злодейское преступление: сначала ограблено, а затем истреблено племя людей, прекрасных, как античные боги, благородных, умных, великодушных, отважных и... предельно мирных. Они, как Чингачгук и Ункас, могли бы быть самыми верными и бескорыстными друзьями переселенцев.
Куперовские герои вошли в духовный мир советского человека. Они сродни нам и нашему мироощущению. Нас пленяет их отвага, воля, непоколебимое упорство, уменье проложить себе путь сквозь все преграды и препятствия. Мы отдаем должное заокеанскому писателю, о котором Виссарион Григорьевич Белинский писал, не скрывая восхищения: «Дивный, могучий, великий художник! ».
Примечания.
1. Белинский В. Г. Собр. соч. в 3-х т., т. 2, с 17.
2. Купер Д. Ф. Сатанстое, с. 310
4. Там же, с. 120.
5. Купер Ф. Сатанстое, с. 246.
6. Купер Ф. Сатанстое, с. 266.
7. Для современников писателя это были наименее известные и наименее читаемые романы Купера. Первый серьезный исследователь творчества Купера профессор Лонсберри не уделил трилогии о земле никакого внимания, отказав ей в какой-либо значимости — политической или художественной.
9. «Московский телеграф», 1828, ч. 20. с. 259—260.
10. См. Неизданные письма иностранных писателей XVIII—XIX веков. Под ред. М. П. Алексеева. М., 1960, с. 275.
11. «Московский телеграф», 1829, ч. 28, с. 387—417.
12. Кюхельбекер В. К. Дневник. Л., 1929, с. 175.
—XIX вв., с. 265.
14. Белинский В. Г. Собр. соч. в 3-х т., т. 1, с. 556.
15. Там же, т. 2, с. 40.
16. Белинский В. Г. Собр. соч. в 3-х т. Т. 1, с. 718.
17. Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. 2, с. 508—509.
19. Lounsbufy Т. R. James Fenimore Cooper, p. 287—289,