Глава 15
В январе 1930 года Хемингуэи, прожив в Европе девять месяцев, поднялись на борт «Бурдоне», следующего в Гавану через Ки-Уэст. По пути они сделали остановку в Нью-Йорке, и Эрнест и Полин вместе с Арчи, Доном Стюартом и Дороти Паркер навестили в больнице Аду Маклиш, которая ждала операции. Потом Эрнест повидался с Максом Перкинсом и Майком Стратером, и они с Полин встретились с адвокатами и банкирами, которых подыскал им дядя Гас, по вопросу учреждения фонда в пользу Грейс Хемингуэй и трех младших детей. Полин и Гас Пфайффер передали фонду 20 000 долларов, а Эрнест – 30 000 долларов, полученных непосредственно от продаж романа «Прощай, оружие!».
Эрнест мог быть щедрым с семьей, но процесс был трудным. Грейс Хемингуэй оставалась такой же волевой и независимой женщиной и едва ли хорошо реагировала на чьи-либо попытки руководить ею, и меньше всего – на попытки своего упрямого старшего сына. Когда Грейс в декабре или январе написала Эрнесту (он не сохранил это письмо), что «справедливость требует», чтобы он оказал финансовую помощь для учебы младших детей в колледже, тот сразу ответил, что ей лучше не заговаривать с ним о «справедливости» и о том, чего она «требует», поскольку сам он не принимал денег из дома после окончания школы и, уж конечно, не было речи об учебе в колледже. Эрнест сообщил Грейс, что учреждает фонд в размере 50 000 долларов для Кэрол, младшей девочки, из которого она будет получать по 600 долларов ежегодно; для Лестера он передавал деньги Грейс напрямую. Это письмо Эрнеста, тщательно продуманное, с постоянно повторяющимся мотивом, чего «требует справедливость», очень напоминало письмо матери, написанное в 1919 году о перерасходе счета материнской любви.
Неудивительно, что Грейс взъерепенилась после получения этого письма и немедленно написала Эрнесту, что не ценит, когда ей «угрожают». Она воззвала к Отцу Небесному и заявила, что она свободная душа, которая не принадлежала ни одному мужчине – ни мужу, ни сыну. Эрнест написал ей 19 февраля и недвусмысленно заявил, что не угрожал и что его оговорки насчет того, как Грейс потратит или инвестирует свои средства, были сделаны не для того, чтобы «овладеть» ею. Ему нужно было решить еще многие финансовые вопросы. Он думал, как поступить с непроданной землей во Флориде, съедавшей ее небольшой капитал налогами. В гневе он не смог удержаться от сарказма: «Вовсе незачем приплетать к моим попыткам обеспечить тебе экономическую стабильность Господа нашего или Царя Небесного. Я рад, что вы с ним замечательно ладите. Это одна из важнейших вещей в жизни, и я поздравляю тебя, но к делу это не относится».
– впрочем, ничего необычного в таком поведении нет. Если ты даешь кому-то деньги, то рискуешь показать всем, что тебе есть что давать. Письма к матери характеризуются именно таким противоречием – двояким желанием похвастаться успехами и при этом пожаловаться на бедность. В январском письме Эрнест подробно рассказывал о своих доходах и указывал, что сообщает ей об этом только для того, чтобы показать, насколько он беден: у него два сына и нет дома, вообще никакой собственности. По-видимому, мать посылала ему газетные вырезки о нем самом, романе, планируемых съемках фильма и пьесе, поскольку Эрнест в феврале ответил: она якобы пытается показать, что он заработал много денег на правах на фильм и театральную постановку. Это неправда, писал он, раскрывая подробности. Когда ты даешь людям некую сумму денег, говорил он, они начинают думать, будто у тебя денег намного больше, и не понимают, почему ты даешь им так мало. Эрнест, конечно, имел в виду фундаментальную и досадную особенность человеческого поведения.
Наверняка не случайно, что Эрнест стал писать письма, весьма напоминавшие интонациями то знаменитое письмо матери о банковском счете, и принимал консервативный – или, что хуже, нетерпимый, покровительственный и нередко лицемерный – тон, когда проявлял интерес или вмешивался в дела других. Естественно, чаще всего это можно увидеть в письмах к младшим брату и сестре. В конце 1929 года Эрнест уже брал на себя условно родительскую роль в письме к младшей сестре, Кэрол. Он видел Кэрол на похоронах отца в 1928 году и подумал, что она замечательная, написал он ей. Однако он был недоволен ее недавним письмом, в котором, по его мнению, она сама на себя непохожа и слишком часто пользуется жаргоном. (Он сам включал слова, вроде «шикарно», только в литературные диалоги, заметил он.) Эрнест напоминал эдвардианского родителя из прошедшей эпохи, яростно выступавшего против молоденьких эмансипированных девушек, когда в конце 1929 года написал Кэрол, что очень надеется, что ее «не развратит дешевка, алкоголь, ласки вместо любви, абсолютный эгоцентризм и очень дешевое тисканье, достигшее совершенного расцвета в Оак-Парке». Забавно отметить, что Кэрол позднее скажет – Эрнест вовсе не ненавидел мать, на самом деле «он был похож на нее больше всех».
Эту покровительственность он все чаще проявлял и в отношениях с друзьями, иногда на грани лицемерия. В 1928 году на Ки-Уэст приехал художник Уолдо Пирс. Остров ему очень понравился, и он присоединился к компании рыбаков, приятелей Эрнеста. В начале 1930 года любовница Пирса, Альзира, которая скоро станет его третьей женой, забеременела, и он отправил ее на Ки-Уэст дожидаться его приезда. Эрнест помог Альзире необходимыми деньгами, но предупредил Пирса, что приезжать к ней на Ки-Уэст будет неразумно, если только он не собирается сразу же на ней жениться. «В Париже все было просто, – сказал Эрнест своему другу, – а на Ки-Уэсте сложно». Такие парни, «как мы с тобой», могут плевать на то, что говорят люди, но «предприниматели» смотрят на эти вопросы по-другому, они могут беспокоиться, потому что им нужно поддерживать в городе определенное положение. Этим местным предпринимателям – говорил Эрнест Пирсу – возможно, не только придется терпеть отвратительные пересуды, но и видеть, как страдает их бизнес из-за скандалов с участием друзей Хемингуэя.
Сомнительно, чтобы ближайший друг Эрнеста из «предпринимателей» Чарльз Томпсон обращал внимание на семейный статус гостей Хемингуэя – а Томпсон был одним из самых респектабельных «торговцев» Ки-Уэста и присоединился к флоридскому «отряду» Эрнеста в начале 1930-х. И хотя такие персонажи, как Арнольд «Мышь» Самуэлсон и Тоби Брюс, еще не вошли в окружение Хемингуэя, он уже собрал вокруг себя довольно большую компанию. Дж. Б. Салливан, ирландец, рожденный в Бруклине, которого все звали мистер Салли, приехал в Ки-Уэст в 1906 году, после того, как поработал на железной дороге Генри Флаглера, и теперь владел магазином судовых двигателей. Джози Расселл открыл в 1933 году бар «Неряха Джо» на Грин-стрит, и его бизнес процветал. Он перевозил ром на тридцатидвухфутовом прогулочном катере «Анита» , который Эрнест часто нанимал для выхода в открытое море на рыбалку. Три других его приятеля тоже имели отношение к рыболовному промыслу: Бердж Сондерс, единокровный брат Бра Сондерса, который часто выходил в море на лодке Бра, Джеки Кей, у которого Эрнест тоже иногда нанимал судно, и Гамильтон Адамс, ловец раковин, иногда подрабатывавший проводником для туристов.
В первые месяцы 1930 года Эрнест, по-видимому, ничего не делал, только рыбачил. И действительно, за целый год он написал всего один рассказ, «Вино Вайоминга», хотя периодически работал над книгой о корриде. Макс Перкинс снова приехал к нему на Ки-Уэст в гости, на этот раз не в редакторской ипостаси, и Эрнест взял в аренду прогулочный катер для поездки к Драй-Тортугас, группе небольших островов, расположенных в шестидесяти милях к западу от Ки-Уэста, которые назывались так потому, что там не было пресной воды [англ. dry – сухой. – Прим. пер. ]. Несмотря на то что 1929 год был небогат на события, во время этой поездки Эрнест, Макс, Майк Стратер, Арчи Маклиш (который в первый раз приехал к Эрнесту) и Джон Херрманн, чья жена Джозефин Хербст осталась ждать его на берегу, на семнадцать дней оказались отрезаны тропическим штормом от внешнего мира в Форт-Джефферсоне на Гарден-Кис. Мужчины заняли сарай у причала и во время затишья ловили рыбу. У них был хороший запас консервов, но ограниченное количество пива, кофе и ликера, и в последние дни они ели только рыбу. Эта поездка стала незабываемой для Макса Перкинса, получившего в компании прозвище Невозмутимый, который поймал на спиннинг пятидесятивосьмифунтовую королевскую макрель, на один фунт тяжелее текущего рекорда.
куда бы ему отправиться еще и поохотиться. Он уже запланировал отличную поездку в Африку на сафари, и дядя Гас был рад полностью взять на себя расходы. Эрнест пригласил с собой Майка, Арчи и Чарльза Томпсона. Он часто говорил, что Гас оплатит их расходы тоже, однако похоже было, что приглашенным придется потратиться на транспорт до Африки и обратно; все расходы на сафари, к примеру услуги проводников, были уже оплачены Гасом по просьбе Эрнеста. «Вы не заплатите ни су после того, как мы уедем из Нью-Йорка», – говорил он Маклишу. Возникнет еще несколько препятствий, прежде чем мечты о сафари станут реальностью, но Эрнест начал готовиться к Африке сразу же, он прочел о континенте все, что мог, изучал и покупал оружие. Он ждал очень много от сафари и говорил Арчи: «Мы поедем и очистим себя маленькой опасностью, мы не будем стрелять в львов, пока не почуем их дыхание». Позднее он скажет Джанет Флэннер: «Я люблю стрелять из ружья, я люблю убивать, Африка – вот то место, где все это можно делать».
Эрнест сразу же собрал все, что было необходимо для его c Полин летней рыболовно-охотничьей экспедиции. Сначала он отправился в Нью-Йорк забрать Бамби, который проведет с ним лето. Полин уехала в Пигготт с Патриком и Генриеттой, няней-француженкой мальчика; последние двое там и останутся. Эрнест с Бамби заехали за Полин в Пигготт, и втроем они отправились на Запад. Им не понравилось ранчо, где они предварительно сняли комнаты, и они перебрались на ранчо, недавно приобретенное тридцатилетним Лоуренсом Нордквистом и его женой Оливией. Ранчо «Л-Бар-Т» находилось в Коди (штат Вайоминг), рядом с Кларк-Форк, рукавом реки Йеллоустон. Нордквисты отдали Хемингуэям сдвоенный бревенчатый коттедж с огромными каминами, сложенными из каменных плит, и кожаными петлями на дверях; через реку к дому вел ненадежный дощатый мостик. Как выразился один вайомингский историк, это был «один из лучших пансионатов-ранчо в стране»; впрочем, Нордквист заметил стремление Эрнеста сохранить инкогнито. Полин и Бамби проведут здесь все лето, а Эрнест останется и на осень, когда на смену рыбалке придет охота.
Полин надела синие джинсы и ковбойскую шляпу и послушно села на предоставленную ей лошадь. Она часто говорила, что главная цель ее жизни – быть «женой, прекрасной и неизмученной». Она самый счастливый человек в мире, сказала она Эрнесту: «Собираюсь быть очень хорошей женой, ты заслуживаешь такую хорошую жену». Это означало, что она будет оставаться с ним рядом все лето и заботиться о его сыне Бамби (мальчику уже исполнилось семь лет, и все чаще его называли Джеком). Полин все любили; она искрилась остроумием. Наемные рабочие на ранчо считали Полин «настоящей молодчиной» – хотя, по крайней мере, одному наблюдателю, дочери владельца соседнего ранчо, не нравилось, как Эрнест с ней обращается. Полин ставила на первое место потребность мужа в творчестве – и Эрнест пытался по утрам работать над книгой о корриде, которая теперь получила название «Смерть после полудня». Эрнест полностью полагался на редакторское чутье Полин; если Полин что-то не принимала, значит, смысла в этом не было. Биограф Бернис Керт писал, что Эрнест «ценил ее литературный вкус выше, чем чей-либо еще» – факт примечательный в свете его отказа отдавать произведения в работу редактору – все должно было быть опубликовано именно так, как написал Эрнест, не считая исправленных орфографических и пунктационных ошибок. Полин отвечала даже за чтение Эрнеста: она первой прочитывала целые стопки книг, которые он всегда запрашивал в «Скрибнерс», чтобы убедиться, стоят ли они его времени.
Эрнест завел среди наемных рабочих в «Л-Бар-Т» нескольких друзей, с которыми его свяжет длительная дружба. Часть их будет в летние месяцы ядром его западного отряда: Манро Вогаман, которого все звали Мун, светловолосый, до черноты загоревший норвежец, Лиланд Стэнфорд Уивер (Чаб), заядлый путешественник из соседнего Ред-Лоджа в Монтане, и рыжеволосый Айвен Уоллес – все они станут его друзьями и время от времени будут приезжать к Эрнесту на Ки-Уэст порыбачить. В начале августа Эрнест увлекся охотой на медведя, который убивал скот на соседнем ранчо. Они с Уоллесом подстрелили лошадь и оставили ее как приманку на холмах около ранчо. Двадцать третьего числа, когда запах от лошади был уже очень сильным, Эрнест, Уивер, Уоллес и еще один рабочий по имени Смоки Ройс обнаружили бурого медведя, поедающего подброшенное животное. Эрнест убил его одним выстрелом из новой винтовки Спрингфилда. Билл Хорн и его жена Банни, приезхавшие на две недели в августе, в охоте на медведя не участвовали, но слушали историю с интересом.
В середине сентября Полин и юный Джек (Бамби) уехали в Пигготт и потом на Ки-Уэст; Эрнест ради охоты планировал остаться до 1 ноября. В сентябре он с несколькими рабочими отправился на две недели в горы охотиться на лося, горных овец и медведя. Как и августовского медвеля, Эрнест убил горного барана и лося-самца – каждого одним выстрелом. В середине октября к Эрнесту присоединился Дос Пассос и они десять дней охотились в горах. Дос был слишком близоруким и не мог стрелять, однако поехал за компанию и ради пейзажей. Он отметил, что Эрнест «чувствовал местность так же, как военные техники», и всегда знал, будет ли впереди долина или обрыв, имел острое обоняние, почти такое же, как у животных, которых они выслеживали. Еще Дос заметил, что наемные рабочие находились «под полным влиянием [Эрнеста]. Они считали его самым замечательным парнем, которого они когда-либо знали».
«слишком много бурбона») Эрнест, Дос и работник ранчо Флойд Аллингтон ехали по узкой гравийной дороге в Биллингс, когда Эрнест, ослепленный огнями автомобиля, двигающегося навстречу, примерно в восемнадцати милях к западу от города, съехал в канаву и перевернулся. Дос и Флойд остались невредимы, а Эрнест попал в больницу Сент-Винсента в Биллингсе с «косым спиральным переломом» правой руки, «почти сложным», по словам Карлоса Бейкера. Полин приехала к Эрнесту на поезде, и немного позже ему сделали операцию, соединив порванные мышцы сухожилиями кенгуру – красочная деталь, о которой он не забывал упоминать.
Из-за перелома Эрнест пролежал в постели почти месяц. Согнутая рука в гипсе была подвешена над туловищем. Сейчас правая рука была парализована, но врачи надеялись, что нервные волокна восстановятся. Эрнест стремился закончить книгу о корриде к Рождеству; он попытался диктовать Полин, но обнаружил, что не может ничего писать, кроме писем. Время шло медленно, Эрнест оброс огромной темной бородой и усами и отрастил волосы. Он был невыносимым пациентом; Лорайн Томпсон из Ки-Уэста как-то раз заметила: «Он был очень плохой больной. Если с ним что-то случалось, он делал из этого катастрофу». Дос уехал, и приехал Арчи Маклиш, вызванный к постели Эрнеста Полин в отчаянной попытке подбодрить мужа. Свой перелет Арчи назвал «страшнейшим в жизни». Когда он приблизился к кровати Эрнеста, тот упрекнул его, что Арчи приехал на запад только ради того, чтоб посмотреть, как он умирает. В конце концов они успокоились (Эрнест действительно был зол) и стали распивать бурбон. У Эрнеста был регулярный заказ на пинту «марочного» бурбона в день, который выписывался каждый раз на другое имя и готовился в аптеке; он был тертый калач еще со времен миланского госпиталя и прятал пинту под матрасом. Наконец, кости успешно срослись, и правая рука восстановилась, хотя дальнейшее выздоровление продвигалось медленно. Они с Полин уехали на Рождество в Пигготт.
Новость о том, что Эрнест попал в аварию, появилась в газетах, и он получил много писем, хотя и жаловался Грейс, что, кроме нее, ни от одного члена семьи не получил известий. Сейчас Эрнест опасался любого интереса прессы к своим делам и к самому себе. Не раз ему приходилось предостерегать мать, чтобы она не разговаривала с журналистами, и делал ей выговор, когда она нарушала его запрет. Говори, что не даешь интервью, приказывал он. Это была единственная возможность оградить личную жизнь от внимания публики. И хотя Эрнест не любил любопытных, он больше нервничал из-за того, что могла сказать Грейс – но, разумеется, ей он этого не говорил.
Действительно, в 1930 году в прессе появилась одна странная статья, о которой Эрнест, похоже, не знал, но если б узнал, то она бы подтвердила его опасения. Мать, брат и сестры не упоминали о ней, поэтому неясно, знали ли о ней другие дети. В этой статье, под названием «Другие Хемингуэи», появившейся в разделе «Разговор о городе» в «Нью-Йоркере», говорилось, что две девушки из клана Хемингуэев были скульпторами (скорее всего, Марселина и Урсула либо Санни), другая дочь была пианисткой (Урсула или Санни), еще одна девушка писательницей (вероятно, Кэрол), а пятнадцатилетний сын – скрипачом. Журналист, кроме того, отмечал – деталь, ясно показывающая, откуда он мог получить информацию, – что мать семейства Хемингуэев не дала ни одному из своих детей второго имени, так что они могли взять имя родственника или любого другого человека, которым они восхищались, будучи уже взрослыми. Эрнест не взял себе ни одного имени, говорила Грейс. Это была чистая выдумка; трое ее детей получили второе имя. Среднее имя Эрнеста было Миллер, в честь двоюродного деда; он просто, повзрослев, принял решение не упоминать его. Статья была безобидной, но ее появление говорило всем любознательным сплетникам, что Грейс Хемингуэй предоставит абсолютно любую информацию прессе, причем чрезмерно приукрашенную – именно этого боялся ее сын.
Вернувшись на Ки-Уэст в начале 1931 года, Эрнест закончил книгу о корриде. Травма правой руки по-прежнему долгое время мешала ему работать. Этим летом ему нужно было попасть в Испанию, потому что он хотел увидеть сезонные бои быков и сделать фотографии для иллюстрации технических моментов, чтобы передать хотя бы небольшое представление о сути корриды. И еще он хотел рыбачить на Ки-Уэсте, несмотря на то, что зима была очень бурной. Травмированная рука не позволяла ему наматывать леску на катушку, однако он мог держать удочку, пока не ощущал рывок, и затем передавать ее – вместе с рыбиной – кому-нибудь еще. В марте Эрнест сообщил Арчи, что попал в двадцать семь из тридцати мишеней, держа ружье в левой руке и приставляя его к правому плечу (правая рука при этом висела сбоку). «Может, я никогда не стану великим писателем, но, господи боже, до чего я хорошо стреляю из ружья», – писал он с удовольствием Арчи.
у Эрнеста в гостях. Новые друзья Эрнеста из Вайоминга, Лоуренс и Олив Нордквист, приняли его приглашение и приехали на рыбалку. Чаб Уивер, который вел машину Хемингуэя на юг и восток от Биллингса, несколько раз выходил в море на арендованной лодке Эрнеста; он останется в Ки-Уэсте на зиму и будет возвращаться в Вайоминг летом и осенью, как и Эрнест в следующие несколько лет. Рано приехал Майк Стратер, всегда желанный гость, и остался надолго. Появился парижский друг Эрнеста Эван Шипман (с Шипманом проблем не было – писал Эрнест Арчи Маклишу, жалуясь, что его одолели визитеры). Приехала Грейс Хемингуэй и осталась на пару дней, скорее всего, она привезла с собой Кэрол. Сейчас Кэрол училась в Роллинз-колледже в Уинтер-Парке, недалеко от Орландо. Она была симпатичной девушкой и талантливым писателем. Близость брата вызывала у нее смешанные чувства. Эрнест в письме к родителям Полин написал, что Грейс и Полин прекрасно «поладили».
Писатели Джон Херрманн и Джозефин Хербст не были гостями Хемингуэев, точно; они снимали дом недалеко от них. Джозефин, или Джози, была успешнее из них двоих. Она издала рассказы и два романа – в 1928 году Эрнест обеспечил рекламу ее первому роману, «Ничего святого» – и только начала «трекслеровскую трилогию», свое наиболее успешное произведение. Херрманн (он, как и Эрнест в детстве, проводил лето в Северном Мичигане) в 1926 году опубликовал роман в издательстве «Контакт эдишнс» Макалмона. С началом 1930-х годов они все активнее занимались радикальной политикой – это было время левых идей и акций.
экспедицию на Драй-Тортугас. Максу повезло, и он вернулся через несколько дней в Ки-Уэст на другой рыбацкой лодке. На полпути продукты почти закончились, и главное, кончился лед, которым компания охлаждала улов – желтохвоста, люциана, морского окуня и королевскую макрель. Джона Херрманна и Берджа Сондерса отправили на маленькой моторной лодке за тремястами фунтами льда на Ки-Уэст. Поездка заняла пять дней, как выяснилось, помешали неисправный двигатель, бурная вода и ошибки с навигацией; не считая льда, они привезли с собой и Джози Хербст. К тому времени рыбаки очень хотели вернуться на материк.
Эрнест был в ярости, когда те двое и Джози вернулись со льдом; они слишком долго отсутствовали, и рыба испортилась. Вся компания тут же отправилась домой. Возникло большое напряжение, Эрнест стал поддевать Херрманна, как позже вспоминала Джози: «Смотрите-ка, герой с озера Мичиган застрял на песчаной отмели. Глядите, знаменитый мастер на все руки даже мотор не может починить». Разглагольствуя, Эрнест стрелял из пистолета в птиц, и наконец Джози сказала: «Если ты не перестанешь, Хем, я возьму твой пистолет и пристрелю тебя». Весь остаток пути Эрнест сохранял молчание, однако, когда они сошли на берег, он опять начал. Джози заплакала и ушла. Эрнест последовал за ней, пытаясь объяснить, что в его мрачном настроении виновата травмированная рука, которая очень сильно болела. На следующий день все снова собрались, и Эрнест, что было несколько странно, попытался дать Джози и Джону 100 долларов на поездку через острова Кис на материк. Джон отказался.
Джози Хербст сумела наладить отношения с Эрнестом (они с Херрманном развелись в 1934 году), но больше она не будет относиться к нему так же, как до его спектакля в поездке на Тортугас. Действительно, отношение старых друзей к Эрнесту менялось. Раздражительность, которую он все чаще показывал в последнее время в Париже, превратилась в привычную властность и ощущение, что ему все должны. Писатель Натан Аш прозвал его «лордом-мэром Ки-Уэста». Супруги Мерфи и Дос Пассос стали называть Эрнеста «Старым монстром». Местные жители и друзья-рыболовы обращались к нему «Махатма». Они относились к Эрнесту с почтением и пытались угодить ему – именно этого все чаще и чаще он стал искать в компаньонах.
«Пока окружающие боготворили его и обожали, – позже заметил Арнольд Гингрич, – они были хороши. Но в ту же минуту, когда они перестали его славословить, он стремился найти других, которые были готовы петь ему хвалы». Эрнеста узнавали на улицах Ки-Уэста: большой красивый мужчина, обычно в очень простой одежде. Почти всегда он носил шорты, подпоясываясь переплетенной веревкой. На ногах у него были индейские мокасины (присланные друзьями из Хортон-Бэя). Могло быть и хуже: в 1930 году в Испании, как позже писал Сидни Франклин, Эрнест завел привычку надевать «поношенные» домашние туфли на улицу. (По-видимому, ему нравилась обувь, ради которой не приходилось нагибаться.) Нередко он ходил босиком, рассказывал друг детства Чаб Уивер, который посетил Эрнеста зимой 1930/31 года, иногда засовывал за пояс «рыбный нож». Эрнест часто выходил без нижнего белья; у него были огромные стопы. Еще тогда, когда его осматривали в Красном Кресте перед отправкой в Италию с санитарной службой, ему посоветовали носить очки. Вернувшись из Италии, он подобрал себе пару, но старался, чтобы никто не видел его в очках; его мать была такой же. В заднем кармане шорт он носил расческу и машинально расчесывался, особенно перед фотографированием.
В то время Ки-Уэст был крайне неряшливым местом, и местным жителям это нравилось; одежда Эрнеста не казалась чем-то из ряда вон выходящим. К небольшому поселению Хемингуэй относился как к своему обширному владению, как будто весь город был под одной большой крышей – его. Ему не нужно было соблюдать формальности; в самом деле, многие люди, которых он встречал во время прогулок по городу, прямо или опосредованно работали на него. Ки-Уэст был личным феодом Эрнеста, и когда настало время уезжать, ему было трудно – но к тому времени необходимо – найти место для жизни, где он мог бы испытывать те же чувства.
В середине марта Эрнест сообщал Маклишу: «Я силен и здоров как свинья». В мае он планировал уехать в Испанию, надеясь закончить там книгу. Полин тем временем подыскивала жилье. Она не была стеснена в финансах, поскольку Гас Пфайффер пообещал им взять расходы на себя. Полин искала дом с изолированной студией для Эрнеста, достаточной гостиной и спальными комнатами для Хемингуэев и прислуги и с большим двором, где можно было бы скрыться от чужих глаз. Только что Полин узнала, что снова беременна; ребенок должен был родиться в ноябре. Эрнест и Полин не скрывали, что на этот раз хотят девочку.
Полин не удалось найти дом, который бы отвечал ее требованиям и удовлетворял ее вкусу. В прошедшем году они с Лорайн Томпсон осмотрели запущенный, ветхий дом на углу Уайтхед-стрит и Оливия-стрит. Когда они проходили по дому, с потолка сыпалась штукатурка; они назвали его домом с привидениями. Сейчас Лорайн предложила Полин снова взглянуть на старую развалину. Дому требовался значительный ремонт, но каркас хорошо сохранился. Это было сооружение в испанском колониальном стиле, с широкими верандами на обоих уровнях, с чугунными перилами. Дом построил в 1851 году Аса Тифт, капитан судна, который с успехом занимался бизнесом по поднятию со дна затонувших кораблей или имущества. В гостиной и в хозяйской спальне наверху были арочные окна от пола до потолка. Дядя Гас, очень кстати, только что вернулся из рыболовной экспедиции с Эрнестом. После того как его провели по дому с экскурсией, он тут же купил его за 8000 долларов. Договор был подписан 29 апреля, и Эрнест отметил покупку, напившись в «Неряхе Джо» (который еще оставался подпольным), тогда как Полин и Лорайн Томпсон отправились выпить в «Розовый сад Пенья» с большой открытой площадкой и одноименным розарием.
Несмотря на длинный перечень необходимых ремонтных работ, которые нужно было выполнить до переезда, Хемингуэи отправились в Европу еще до того, как составили какой-либо план: Эрнест отплыл в Испанию на «Волендаме» из Гаваны, а Полин вслед за ним 20 мая с Патриком и Генриеттой поднялась в Нью-Йорке на борт «Президента Хардинга» .
с Патриком и Генриеттой, а Эрнест возьмет Джека, которому в октябре исполнится восемь лет, с собой в Испанию. Позже Полин присоединится к Эрнесту, и в октябре они вернутся в США. У них будет достаточно времени добраться до Канзас-Сити, где доктор Гаффи примет роды.
Сидни Франклин вспоминал Джека с его отцом тем летом в Испании. Поскольку мальчик увлекся работой с плащом и скоро в ней преуспел, Франклин смастерил ему шелковый плащ и мулету в половину его роста. Колоритная американка Каресс Кросби, вдова эксцентричного издателя Гарри Кросби, который недавно покончил жизнь самоубийством вместе со своей любовницей, была в то время в Испании. Она вспоминала, как Джек слушал пожилого тореадора, оставившего бои, который объяснял ему сложный маневр с плащом. Эрнест сидел рядом верхом на стуле и наблюдал. «Мальчику нужно было повторять снова и снова; его отец был суровым учителем, и лицо [Джека] сморщилось от страха». Каресс показалось, что Джек вот-вот зарыдает. Но Эрнест в письме Арчи нарисовал совершенно другую картину. Он сообщил, что его старший сын хочет стать тореадором и демонстрирует признаки, что может стать хорошим бойцом, и добавил, что кое-кто из учителей хочет привезти его на ранчо в Саламанку и тренироваться.
сельского населения и рабочих установилась диктатура Мигеля Примо де Риверы, пришедшего к власти в 1923 году. В январе 1930 года, утратив доверие военных на фоне массовых социальных волнений, он был вынужден уйти в отставку. В апреле 1931 года король Альфонсо XIII, дискредитированный длительным союзом с Примо де Ривера, покинул страну; была провозглашена Вторая Испанская республика. За всеми этими событиями Эрнест, заинтересованный читатель иностранных газет, следил с большим вниманием.
Эрнест прибыл в Мадрид в июне перед всеобщими выборами, состоявшимися 28-го числа, на которых одержали победу республиканцы и социалисты. Мадрид находился на военном положении. Между новым умеренно антиклерикальным правительством и мощной католической иерархией росла напряженность. Часть лидеров Католической церкви направилась за границу. В июле был выслан примас, кардинал Педро Сегура. Страну захватило брожение гражданских и забастовки. В некоторых частях Испании, в Каталонии и Наварре, правые сосредоточили власть в своих руках, приближая противостояние. Гражданская война начнется через несколько лет.
Летом 1931 года интерес Эрнеста к зарождающемуся конфликту между республиканцами и социалистами, которые тогда находились у власти, и роялистской и консервативной оппозицией, усилился. Этот новый интерес резко контрастировал с явно аполитичным взглядом Хемингуэя на страну, которую он так любил в 1920-е годы. В то время Эрнест фокусировался – это касалось его произведений, писем, мест, куда он часто приезжал, и людей, с которыми проводил время, – на фундаментальной, первобытной «сущности» испанского народа, к которой социалистическая, анархическая и религиозная реакционная политика не имела никакого отношения. Притом все, что он рассказывал об Испании читателям в таких произведениях, как «Непобедимый» и «И восходит солнце» , вовсе не было не правдивым или не честным. Однако это раскрывало лишь одну грань происходящего в стране, и вероятно, не самую существенную.
конфликт выявил потенциальную напряженность в новых семейных отношениях, которые установились между ним, Полин и Пфайфферами. Как католик и член религиозного католического семейства, Эрнест симпатизировал испанским консерваторам и традиционалистам, по крайней мере, в первые дни волнений. Если ему и хотелось поддержать другую сторону, пока он хранил это в себе.
«рынок сбыта» для своих взглядов. Но на время он сфокусировался на книге о корриде; Эрнест жаловался Дос Пассосу, что сейчас «большинство быков выглядит паршиво». Он сосредоточил свою энергию на том, чтобы вся полученная информация была актуальной. Не то чтобы она была зависимой от времени, но Эрнест знал, что каждая деталь должна быть правдивой, если книга претендует на какой-то авторитет – и она должна стать авторитетной, иначе все его усилия потерпели бы крах. Для него «сделать как надо» – и в работе над этой книгой, и в других делах – было неотъемлемым свойством проблемы, стоящего перед ним вызова, который он должен был принять, своего рода навязчивое побуждение. Ему стало легче, когда дядя Гас взял на себя работу по поиску всех имеющихся печатных материалов о корриде в Испании; у него был свой человек в научной организации Уорнера/Хаднета в Барселоне, который собирал информацию о продававшихся книгах о корриде, и сам публиковал объявления с перечнем книг и журналов, необходимых Эрнесту, – и все счета оплачивал Гас. Впрочем, большую часть того, о чем собирался рассказать Эрнест, нельзя было найти в книгах, но только создать на основе нескольких лет исследований. Эрнест хотел передать не столько какие-то фактические детали, сколько самую суть корриды – темы, которую он очень любил. «Смерть после полудня» не сравнится ни с одной другой книгой из хемингуэевского канона по страсти, с которой писатель говорил о своем предмете.
Несмотря на то что в книге действительно содержится много технических нюансов, «Смерть после полудня» – нечто большее, чем справочник по технике корриды. Скорее, в ней Хемингуэй рассматривает различные аспекты корриды, которые необходимо понять, чтобы прочувствовать явление корриды в целом. Он объясняет бой быков, а не описывает его, чтобы читатель постиг, почему важен каждый элемент; так, в книге есть главы о работе с плащом, о бандерильях и мулетах. Хемингуэй обсуждает различных матадоров и качества, позволяющие стать хорошим матадором. Затем переходит к темам, связанным с быками: рассказывает о регионах, где выращивают быков, о том, как их кормят и разводят, в каком возрасте их допускают к боям и т. д. Эта книга не только излагает факты, но и интерпретирует их; Хемингуэй как будто бы озвучивает собственные заметки и при этом ведет рассказ. Каждая деталь говорит о страсти, которую Эрнест питал к своей теме. Он дает обширный, бесценный свод терминов и понятий. Неотъемлемой частью книги являются фотографии39 ; Эрнест собрал более четырехсот снимков, и они с Максом Перкинсом едва не подрались, выясняя, какое количество нужно включить в книгу. Эрнест в итоге выбрал восемьдесят одну фотографию, в том числе портреты шестидесяти разных матадоров. Фотографии Хемингуэй сопровождает подробными описаниями, отражающими наиболее заметные особенности изображенного на снимке.
Книгу отличают необычные черты: в один момент Хемингуэй признается, что не может подробно описать ни один бой, потому что все они разные, и вводит персонажа по имени Пожилая дама, с которой на протяжении нескольких глав ведет эксцентричный разговор; она подталкивает повествование вперед и задает вопросы, позволяющие рассказчику свободно рассуждать. Более того, он показывает, что прибегнул к помощи Пожилой дамы для того, чтобы ввести в книгу диалог; он хорошо известен мастерскими диалогами, сообщает Хемингуэй, поэтому они должны быть в книге. Еще одна необычная деталь – приложение с описанием «наглядной реакции» отдельных зрителей на бой быков; читатель, знакомый с биографией Хемингуэя, узнает этих «индивидуумов»: Хэдли, Билла Смита, Макалмона, Чинка Дормен-Смита, Дона Стюарта. Схематичные описания настолько любопытные, что весь раздел очень интересен, хотя смысл его остается непонятным.
«Естественная история мертвых»40 (он продал его Каресс Кросби для публикации отдельным изданием ограниченным тиражом). Это своего рода таксономия мертвецов: Хемингуэй описывает изменение цвета трупов, пола трупов, что происходит с телами после взрыва (тело разрывается на куски, игнорируя анатомические линии); тон писателя сухой, ироничный, даже саркастичный. Но при том, что описание отличается необыкновенной красочностью жутких деталей, не совсем ясно, почему оно было включено в книгу. Возможно, причина проста: понимание корриды лежит через осмысление смерти.
* * *
На обратном пути из Испании, в сентябре 1931 года, Полин и Эрнест оказались на борту «Иль-де-Франс» вместе с Доном Стюартом и его женой. Отношения с Доном Стюартом оставались напряженными с того самого дня, как Эрнест прочитал непристойное стихотворение, посвященное Дороти Паркер, на встрече друзей в 1926 году. С тех пор Дон, который в 30-е годы увлечется радикальной политикой, подружился с Джоком Уитни, наследником богатого семейства Уитни, и с его сестрой Джин. Через знакомство с Джоком и Джин Уитни Стюарты сумели снять «прекрасный старый белый фермерский дом, обшитый деревом» (по описанию самого Стюарта) в поместье Пейна Уитни на Лонг-Айленде. Стюарт признавал, что его с женой друзья обвиняли в том, что они «продались Уитни». На время этой встречи Хемингуэи и Стюарты отставили свои разногласия. Дон и Беа познакомили Эрнеста и Полин с женщиной, которая станет важной частью их жизни в следующие шесть или семь лет.
Джейн Кендалл Мейсон, урожденная Джейн Уэлш, появилась на свет в 1909 году; после того как ее приемная мать снова вышла замуж, она взяла себе имя отчима, богача Лимана Кендалла. Джейн, выросшая в Вашингтоне, округ Колумбия, и в мэрилендском поместье в Кентсдэйле, была искусной наездницей. В семнадцать она уехала в Париж изучать живопись. Через год, когда Джейн дебютировала на балу в Белом доме, она удостоилась похвалы миссис Кэлвин Кулидж, назвавшей ее «самой хорошенькой девушкой, которая переступала порог Белого дома» – если мы поверим характеристике Джейн из рекламы кольдкрема «Пондс», которая появилась в журналах в 1928 году. Реклама называла Джейн боттичеллевской красавицей с «безупречной кожей, нежной, как лепестки лютика». Позднее Хемингуэй будет описывать героиню Джейн Мейсон в сокращенном черновике романа «Иметь и не иметь» как «высокую блондинку, милую, [с] идеальными чертами лица… ее блестящие медно-красные [так] волосы были стянуты к затылку, как у Мадонны на ранних полотнах… манящее обещание для любого мужчины». В 1927 году Джейн Кендалл была замужем за Г. Грантом Мейсоном-младшим – выпускником Йеля и наследником империи Джеймса Генри «Молчуна» Смита. В то время Мейсон был руководителем «Пан Америкен Эйрвейз», чья контора находилась в Гаване на Кубе. Они с Джейн разработали проект собственной виллы на острове, рядом с загородным клубом в фешенебельном пригороде Хайманитас.
она была знакома (и вскоре закрутит с ним роман) с Диком Купером, майором британской армии, владевшим кофейной плантацией в Танзании. После возвращения в Гавану Джейн попросила Купера помочь Эрнесту и Полин подготовиться к африканскому сафари, которое они планировали на 1933 год. В то время Эрнест очень ею восхищался. Он продолжал строить планы насчет рыболовецкой экспедиции в Гавану – эту поездку он предпримет весной 1932 года, когда начнутся его отношения с Джейн.
«Смерти после полудня», которые он не хотел доверять почте. Из Нью-Йорка они с Полин отправились навестить Арчи и Аду на ферме в Конвее. Потом Полин вернулась в Нью-Йорк, а Эрнест поехал с Арчи и Уолдо Пирсом на футбольный матч в Гарвард. К 14 октября Полин и Эрнест прибыли в Канзас-Сити, где ожидали рождения ребенка. Эрнест заканчивал «Смерть после полудня» и работал над выразительной последней главой – то была лирическая песнь Испании. Эта книга утверждала точку зрения Хемингуэя на корриду как на исключительно мужской вид деятельности (женщине не было места на корриде, кроме как на зрительской трибуне, где она могла получить бычье ухо от матадора). Последняя глава ясно давала понять, что Эрнест в первую очередь любил Испанию, любил корриду как уникальное испанское искусство. «Если б я смог сделать из этого настоящую книжку, – написал он в первом предложении заключительной главы, – в ней нашлось бы место для всего» («Смерть после полудня» ). Далее он перечислил все, что выбросил из книги, – попутно, конечно, рассказывая об упущенном мягким языком. В последней строке главы он говорит о неполноценности своего труда («Для книги этого мало») и скромно отмечает, как мало он сделал. «Это еще не книга, но все же имелись вещи для разговора. Кое-какие дельные вещи, о которых надо было рассказать» («Смерть после полудня» ). [Не нашла переводчика книги, возможно, Судакевич И. – Прим. пер. ] Эрнест, мастер финала, доверительно написал Арчи, что в этой книге он снова добился чудесного завершения.
Примечания.
39 Откуда появились эти фотографии – загадка. Фотограф (или фотографы) был профессионалом высокого уровня, о чем свидетельствуют снимки, сделанные с близкого расстояния в весьма рискованной обстановке. Хемингуэй (или Гас Пфайффер?) собрал эти фотографии, не зная фотографа(—ов), и если да, то как? Но если он нашел фотографа(—ов), который сделал снимки под его руководством, то возникают другие вопросы.