Глава 21
Именно Марта Геллхорн нашла дом на холме, который станет Эрнесту родным почти на весь остаток жизни. Поначалу этот дом ему вообще не понравился, и он категорически отверг ветхое, заброшенное поместье недалеко от Гаваны. И все-таки Эрнест уже нацелился на Кубу. Это было подходящее место: такой же умеренный климат, как на Ки-Уэсте, уединенность и экзотика, оживленная ночная жизнь (в Гаване) и неторопливые дни, и отличная рыбалка на Гольфстриме. Здесь Эрнест мог вести образ жизни одновременно роскошный и доступный, в окружении колоритных персонажей и решительно богемный, при этом на Кубе не было писателей и художников, чья манерность ему все больше не нравилась.
Несмотря на то что Марта любила путешествовать, она умела обустроить гнездышко и не раз за многие годы обнаруживала чрезвычайную проницательность в отношении потенциала, казалось бы, непривлекательной недвижимости. «Финка Вихья» (это название на испанском означало «Ферма «Сторожевая башня») не стала исключением. Стремясь выбраться из гостиничных номеров «Амбос Мундос», она прибегла к услугам агента по продаже недвижимости, который провез ее и Эрнеста по Гаване и окрестностям. «Финка», дом на холме с видом на Гавану, занимающий участок в пятнадцать акров в деревне Сан-Франциско-де-Паула, в двенадцати милях от города, Марте сразу понравился. Дом обветшал и некоторое время стоял заброшенным. Бассейн был заполнен дождевой водой и морскими водорослями, розовый теннисный корт – с покрытием из измельченного кораллового известняка – зарос сорняками и потрескался. Он был почти погребен под растительностью – хотя и самого экзотического вида, здесь росла бугенвиллия, джакаранда, манго и тамаринд, пальмы, красный жасмин и огромное дерево сейба, усыпанное орхидеями, чьи скульптурные корни прорезали себе путь через мраморные ступеньки дома. Полы в одноэтажном строении были выложены глиняной плиткой, гостиная была просторная, в шестьдесят футов. Дом был построен в 1886 году каталонским архитектором Мигелем Паскуалем-и-Багер. По местной легенде, во время испано-американской войны испанская армия захватила ферму, а потом оставила ее и сожгла дотла – и дом восстал из пепла.
«Амбос Мундос». Однако когда Эрнест отправился на рыбалку, Марта все-таки сняла дом, согласившись платить по 100 кубинских песо в месяц (около 100 долларов) владельцу, уроженцу Нового Орлеана по имени Роджер Д’Орн. Она наняла целую армию рабочих, чтобы отремонтировать и расчистить дом и прилегающие земли, и сама взялась за сложную задачу управления персоналом. Она пообещала Д’Орну оставить нескольких слуг, однако немногие сумели выдержать ее властный характер. Мажордомом был ямаец Луис, поваром невысокая и крепкая испанка Мария, а главным садовником – седовласый и усатый Дон Педро (потом он утопится в колодце у дома). И хотя она c радостью руководила ремонтом и уборкой, купила кухонную утварь в городе, Марта, несмотря ни на что, испытывала «острую депрессию, граничащую с отчаянием», опасаясь, как писала она Элеонор Рузвельт, что имущество и недвижимость ограничат ее независимость. Но она «засыпала с доме, – писала она, – и просыпалась, выглядывала в окно на дерево саба [сейба?], такое красивое, что в это трудно поверить, и слышала, как пальмы шелестят на утреннем ветру, и солнце передвигается по кафельному полу и самому дому, просторному, и пустому, и чистому. Вокруг меня тишина. И я в восторге».
визитеры и сыновья, приезжающие в гости. Эрнест получил пространство для расширения, в буквальном и фигуральном смысле. По соседству он обнаружил деревеньку Кохимар, где он мог оставлять «Пилар», и назначил первого помощника, нанятого год назад, Грегорио Фуентеса. «Здесь прекрасно, – писал он Максу Перкинсу. – Уйма перепелов и голубей».
Однако Эрнест и Марта еще не могли поселиться на Кубе, отчасти потому, что нерешенным оставался вопрос с Полин. В 1945 году Полин с сожалением напишет Эрнесту, что они разговаривали по телефону, как «родители, которые грызутся за своих детей», а «мы клялись, что никогда не будем так разговаривать», и все это началось еще перед разводом. Ее биограф отмечает, что Полин, в приступе ярости, разорвала письмо, написанное мужу, где она обсуждала сложные планы в отношении детей. Потом она отправила ему в конверте обрывки; чтобы узнать подробности о передаче детей, ему придется сложить и прочитать кусочки письма.
Второй брак Эрнеста имел более печальный конец, чем разрыв брака с Хэдли. Полин всю свою жизнь посвятила Эрнесту, совершенно сознательно, и ей было очень тяжело от всего отказываться. Эрнест, получалось, теперь был изменником-рецидивистом, разрушившим домашний очаг, и его чувство вины трансформировалось в гнев и попытки обвинить в разладе Полин. Их брак длился дольше, чем первый брак Эрнеста; им обоим было уже не двадцать, они нажили двоих детей – просто было больше причин злиться или сожалеть. Эрнест никогда не будет писать о конце их брака (хотя гнев на Полин чувствуется в «Снегах Килиманджаро»), тогда как брак с Хэдли стал для Эрнеста источником вдохновения и, кажется, подтолкнул его написать парижские мемуары «Праздник, который всегда с тобой».
«Финке», он вел себя так, будто уже начал новую жизнь. Иногда, казалось, он сожалел о том, что оставил семью, и хотел верить, что сможет сохранить брак. Полин тоже некоторое время на это надеялась, что только повысило накал гнева с обеих сторон, когда они попытались опять жить вместе, хотя и не помирились.
В 1938–1939 годах Полин смирилась с тем, что такой план не срабатает, однако остроумие ее не ослабевало. В июле Эрнест ненадолго заехал на Ки-Уэст, пока Полин не было, по пути в Вайоминг, где забрал мальчиков поохотиться и порыбачить на ранчо «Л-Бар-Т». Он довез Марту до Сент-Луиса, куда она поехала навестить свою мать. В сентябре Полин, спешно прервав поездку в Европу из-за вестей с войны, телеграфировала Эрнесту, что приедет к нему и мальчикам в «Л-Бар-Т». К сожалению, по дороге Полин ужасно простудилась, и они с Эрнестом очень плохо провели время на ранчо. Эрнест, в свою очередь, прервал отдых в Вайоминге, потому что Полин теперь могла сама присматривать за мальчиками, и отправил Марте телеграмму с просьбой присоединиться к нему в соседнем Биллингсе. Они отправятся в Сан-Валли, штат Айдахо, на осеннюю охоту.
«О, Папа, дорогой, что же с тобой такое, и если ты уже не тот человек, которого я знала, убирайся к черту, но если ты перестанешь быть таким глупым. Или может быть, ты Обезумел, а Безумие я могу понять». Незадолго до этого Эрнест написал Полин, что не может работать, живя с ней под одной крышей, из-за «нотаций и ругани двадцать четыре часа ночь напролет», которые ему пришлось пережить в последний приезд на Ки-Уэст.
Летом, еще до того, Полин мучили страхи по поводу рака, и Эрнест заявил, что готов немедленно приехать к ней в Нью-Йорк. Тревога оказалась ложной, и они спорили несколько месяцев. Без сомнений, Эрнест испытывал противоречивые чувства. В том же письме он говорил Полин: «Ты самый прекрасный, самый лучший, самый умный, красивый, привлекательный, и незабываемо шикарный, и чудесный человек, которого я знал». В действительности все последующие годы ему будет не хватать ее критического взгляда. Он признался Максу Перкинсу, что Полин была единственным человеком, чьему честному мнению о романе про гражданскую войну в Испании он доверял: «Теперь Полин ненавидит меня так сильно, что не стала бы его читать, и мне дьявольски жаль, потому что она умела судить лучше всех». Впрочем, если между ними еще оставались добрые чувства, то скоро их не станет. Они исчезнут в пылу взаимных обвинений и ссор из-за денег. Джинни Пфайффер, которую к концу брака с Полин Эрнест стал считать злодейкой, посоветовала сестре взыскать с Эрнеста все, что можно, в виде алиментов и средств на содержание детей, абстрагируясь от собственного финансового состояния. Джинни была первой заступницей Эрнеста, их связывали теплые личные отношения, но и они были испорчены навсегда, потому что Джинни не могла простить Эрнесту страданий Полин. В акте распоряжения имуществом, подписанном в следующем году, Полин будут присуждены «карательные» (по словам Эрнеста) алименты – 500 долларов в месяц. Суммы на содержание детей не оговаривались; само собой подразумевалось, что Эрнест будет выделять соответствующие деньги на нужды мальчиков, что он и делал без особого принуждения, хотя редко достойно. Необходимость платить алименты, впрочем, ужасно удручала его, особенно когда он думал о том, сколько земли принадлежит Полу Пфайфферу в Пигготте, или о состоянии дяди Гаса. Эрнест посчитал, что за десять лет он заплатит Полин 60 000 долларов, и поклялся, что, по истечении этих десяти лет, он не даст ни пенни – пусть «они» побегают за ним.
– его и Хэдли. Так он придумал «заготовку», которую извлекал на свет божий почти всякий раз, когда упоминалось имя Полин: их брак разрушила ее приверженность католичеству. Ход его рассуждений был загадочным: поскольку сент-луисский доктор предупредил Полин после двух сложных родов, что заводить еще одного ребенка неразумно, то она могла только контролировать беременность, и единственным способом такого контроля, доступным истово верующей католичке, было прерывание полового акта – а это притупляло его удовольствие, и потому в том, что их брак распался, была ошибка Полин. Его сын Грег, много раз слышавший эту историю, позднее указывал, что Эрнест, будучи сыном врача, должен был знать, что он мог просто избегать полового акта в фертильные дни Полин, что было бы очевидно «любому дураку», как заметил Грегори.
Эрнесту тяжело было расставаться с семьей Пфайфферов. Он очень сблизился с ними, особенно с Мэри Пфайффер и дядей Гасом. Он беспокоился, что испортившиеся отношения с Джинни бросят тень на эту дружбу, поскольку верил, что Джинни кормит семью собственной версией разрыва. Это побудило Эрнеста в декабре написать странное письмо Мэри Пфайффер.
Адресованное «матери Пфайффер», это письмо разъясняло, почему он не приехал в Пигготт после Вайоминга, как планировал. (На самом деле он уехал в Сан-Валли с Мартой, но сказал просто, что планы изменились.) Эрнест признавался, что боится, что Мэри может поверить версии всего случившегося Джинни. Он пообещал, что позаботится о Полин материально и будет заботиться о детях, и сказал Мэри, что очень скучает по ней. Еще он называл то время, когда писал свою книгу, «прекрасным». Мать Полин ответила очень просто. «Это самое печальное Рождество за всю мою жизнь, – писала она. – Неполная семья – всегда трагедия, особенно если есть дети». Пол Пфайффер написал Эрнесту два письма, после того как получил письмо от него, но оба этих письма в архиве Хемингуэя закрыты, по-видимому, внуком Пола Патриком. Нетрудно представить, в каком тоне они написаны.
«выбранил» Полин за то, что она «не удержала» Эрнеста, и заявил, что готов и желает встретиться с «захватчицей» – то есть Мартой. Неясно, состоялась ли эта встреча, однако мы знаем, что Гас поддерживал обе стороны, поскольку ему приходилось посредничать при заключении финансового соглашения, которое к разводу в конечном счете согласовали: если Полин будет продавать дом на Ки-Уэсте (Гас сам назвал его стоимость и предоставил средства на ремонт), то полученные доходы они с Эрнестом разделят в пропорции 60 на 40. (Эрнест позднее будет утверждать, что Полин была также передана часть принадлежавшей ему в штате Айдахо земли и что она имела законное право получать свою часть с его доходов от продажи книг – все это было неправдой.) Гас был чрезвычайно щедрым с Эрнестом. Помимо покупки дома на Ки-Уэсте, он профинансировал африканское сафари и свободно и часто делал ему крупные денежные подарки. Вскоре после процесса55 «По ком звонит колокол» Гасу. В то время рукопись была очень ценной, и она станет еще ценнее, когда, намного позже, Эрнест попытается вернуть ее сыновьям.
После неудачной попытки отдохнуть в Вайоминге с Полин и мальчиками Эрнест и Марта отправились в Сан-Валли, новый курорт в горах Сотуз, который находился недалеко от городка Кетчума в Айдахо, где когда-то добывали горную руду. Горнолыжный курорт был открыт в 1936 году Авереллом Гарриманом, председателем Объединенной Тихоокеанской железной дороги, который надеялся увеличить пассажиропоток на железной дороге и подстегнуть растущий интерес американцев к горным лыжам после недавних Олимпийских игр в Лейк-Плэсиде. В 1937 году он открыл курортный отель «Сан-Валли лодж» с открытыми (подогреваемыми) бассейнами, в рамках стратегии застройщика сделать зимний курорт круглогодичным. Журналист-рекламщик Стив Ханнаган, в арсенале которого был успешный проект по рекламе последнего курорта в Майами-Бич, назвав это место Сан-Валли, Солнечной долиной, написал для журнала «Лайф» статью под названием «Сан-Валли, новейший светский зимний курорт». В следующие несколько лет на курорт приезжали такие знаменитости, как Клодетт Кольбер, Кларк Гейбл, Гэри Купер и Бинг Кросби. К тому времени, когда представитель курорта связался с Эрнестом по поводу приезда в рамках продолжающейся рекламной акции, местным публицистом стал Джин Ван Гульдер, постоянно работавший с фотографом Ллойдом «Паппи» Арнольдом, который станет закадычным другом Эрнеста.
Эрнеста привлекли не зимние виды спорта – он не катался на лыжах56 с зимы 1927/28 года в Гштааде – а то, что курорт предлагал осенью, особенно отличная охота на уток, куропаток и фазанов, а также антилопу и лося. Главным проводником был Тейлор Уильямс, уроженец Кентукки, которого знали по прозвищу «Медвежий след» или «Полковник». Он выходил с Эрнестом и Мартой на прогулку верхом чаще всего после полудня, обычно в сопровождении остальных из «санваллийской банды» Эрнеста – Арнольда, Ван Гульдера (который погибнет на охоте спустя несколько недель в результате несчастного случая), еще одного охотника по имени Билл Гамильтон и Спайка Спакмена, кинокаскадера. Марта была способной ученицей, и вскоре она освоилась с управлением лошадью, хотя дробовик ей мешал. По утрам они писали – Марта сочиняла короткие рассказы, которые позднее она издаст в виде сборника «Сердце другого», а Эрнест работал над «По ком звонит колокол», в котором тогда было уже около ста тысяч слов. Вторую половину дня они часто проводили вместе, играли в теннис или плавали: иногда они, взяв с собой обед, поднимались на холмы без своей обычной свиты, в другой раз плавали на каноэ по Серебряному ручью, охотились на уток или ловили форель.
– или вернее, без нее, когда «Колльерс» связался с ней в октябре по поводу командировки в Финляндию, где в любое время армия Сталина должна была перейти в наступление. На неосторожное замечание жены «Паппи» Арнольда Тилли, что она не поехала бы, будь она на месте Марты, Марта ответит: «Я предпочту [служебное задание] всему остальному в мире» и добавит: «Думаю, у меня это в крови. Ничего не могу с этим поделать». Эрнест притворился, будто ему все равно, и объявил о создании «Хемингштайновского заведения «Сжимай – нарезай» в номере люкс № 206 – который, когда они делили его с Мартой, назывался «Дом гламура».
Марта уехала около первого ноября. Она написала Эрнесту из Хельсинки, напустив на себя возвышенный вид, чем только и могла утихомирить его тщеславие. В ответ на ее безутешное письмо он галантно предложил приехать к ней в Финляндию. Она знала, что именно так он и ответит – писала Марта, – но он должен оставаться там, где был, и писать: «Книга – вот чем мы должны руководствоваться в своей жизни. Книга – вот то, что останется после нас и объяснит эту войну. Без книги наша работа пропадет втуне». Марта придавала большое значение использованию высокого языка, который прекрасно отражал образ мышления Хемингуэя в то время (и в свою очередь влиял на него), и особенно в связи с «По ком звонит колокол». Он считал роман, и совершенно справедливо, наилучшим применением своего таланта в борьбе с фашизмом. Однако такой подход нередко не самым лучшим образом влиял на его творчество; Эрнесту лучше удавалось конкретные, по существу, точные наблюдения.
Оставшись один, Эрнест объявил себя «смертельно одинокой вонючкой». Он не знал, чем заняться, и однажды даже отправился стрелять по койотам с низколетящего самолета, а это, как он знал, был не самый лучший спорт. Рождество в Сан-Валли, даже в окружении этой толпы, начало казаться мрачноватым. Ки-Уэст, овеваемый теплыми пассатными ветрами, где стоял его уютный дом, соблазнительно манил к себе, и Эрнест решил побыть с Полин и сыновьями. Однако когда он позвонил ей, Полин сообщила, что если он планирует после праздников уехать к Марте, то на Ки-Уэст ему лучше не приезжать. Желая избежать стычки, она уехала с Патриком и Грегори в Нью-Йорк, проведать Джинни, дядю Гаса и тетю Луизу. По-видимому, Эрнест думал, что она смягчится. Он вызвал своего «принеси-подай», Тоби Брюса, из Пигготта, чтобы тот отвез его во Флориду. Накануне вечером Брюс подобрал Эрнеста в «сильном похмелье» – Тейлор Уильямс и «Паппи» Арнольд устроили прощальную вечеринку, «королевскую попойку». Эрнест был уверен, как позже рассказал Тоби, что Полин и мальчики ждут его приезда.
Однако на Ки-Уэсте Эрнеста ждал только пустой дом. Как обычно, на время своего отъезда, Полин попросила садовника с семьей переместиться в дом у бассейна, чтобы присматривать за ним, но остальным слугам она дала отпуск – то есть Эрнесту нужно было самому готовить себе еду. Девять дней он болтался по пустому дому, собирал вещи – одежду, оружие, пишущие машинки, трофейные головы, рукописи и письма – и все, что мог, утрамбовал в свой «Бьюик», а остальное оставил в комнате для гостей в баре Джози Рассела «Неряха Джо». Когда на следующий после Рождества день Эрнест сел на автомобильный паром до Кубы, у него не осталось иллюзий, что у них с Полин есть будущее.
* * *
января, в тот день, когда она вернулась в «Финку», Марта подготовила «обязательство» – трехстороннее соглашение, в котором кратко удостоверялось, что она полностью поняла, каким несчастным сделала его, уехав, и пообещала больше никогда такого не допускать. Она признавала, что «прекрасного и чувствительного автора нельзя оставлять одного в течение двух месяцев и шестнадцати дней». Она поклялась загладить «несчастье», причиной которого стала, и защитить его от подобного в будущем. Марта обещала: «Я не оставлю своего нынешнего и будущего мужа, невзирая ни на какие обстоятельства или что-нибудь в этом роде». Она трижды поставила подпись, каждый раз с его именем: Марта Геллхорн Хемингуэй. (На суперобложке ее романа о Чехословакии, «Поле брани», будет указано: «Марта Геллхорн [ныне миссис Эрнест Хемингуэй]».)
«Теперь, внезапно, я – мать троих детей, – рассказывала она двум старым друзьям, – и должна сказать, мне это понравилось… Трое сыновей Э-та оказались очень, очень хорошими». Она уже видела Джека в Нью-Йорке на премьере «Испанской земли» и восхищалась им: он был выше Эрнеста, и «у него такое тело, о котором мечтали бы греки, и вы бы расплакались, такое оно прекрасное». Патрика и «Гиги», то есть Грегори, она описывала тоже с большой живостью и нарисовала искусные портреты каждого мальчика. Они были ужасно смешными, говорила она, такими же смешными, как их отец, – а «это о чем-то говорит». Они называли ее «Марти», рассказывала она, считая ее «каким-то колоссальным курьезом… Думаю, все идет очень хорошо». Между тем мальчики были уже в таком возрасте (Джеку исполнилось шестнадцать лет, Патрику одиннадцать, а Грегори восемь), что могли восхищаться ее красотой и отдать дань ее молодости и непринужденности. Джек заметил, что Марта могла сказать твою мать «так естественно, что это слово не казалось грязным, и в иных случаях разговаривала как солдат или благородная леди, смотря по обстоятельствам». Патрик считал ее не столько мачехой, сколько своим другом – и таким, в котором он очень нуждался. А Грегори, самый младший и самый приставучий, обожал ее. Потом он напишет: «Она могла говорить о чем угодно – или ни о чем, если тебе не хотелось… Она разговаривала с тобой, как с равным, выслушивала твое… мнение и, по крайней мере, притворялась, будто оно имеет для нее значение». Он всегда будет помнить, как она отбрасывала волосы, «словно кобылица на пастбище, потряхивающая гривой», и не забудет ее «чудесно безудержный, грешный и все же совершенно чистый смех».
Позднее Джек Хемингуэй будет вспоминать жизнь в «Финке» с отцом и Мартой. Нужно было проехать через ужасные трущобы, чтобы попасть туда, рассказывал он, но как только ты добирался до вершины холма, все вокруг становилось идиллическим. «Финка» была обвешана трофейными головами, плакатами с изображением корриды и картинами, включая «Ферму» Миро (1921–1922 гг.). Эрнест писал за письменным столом в своей чисто символической спальне с книжными полками, тогда как Марта писала в «прекрасной большой спальне» с «гигантской» двуспальной кроватью, за столом, из-за которого был виден внутренний двор, и с туалетным столиком, сделанным кубинскими плотниками. Младший брат Эрнеста, Лестер, навестил Эрнеста летом 1939 года. Ему запомнилось, как тот хвастал красотой Марты. Они выпивали у бассейна, и Эрнест пристально смотрел на Марту, выходящую из бассейна, а потом потянулся за напитком со словами: «Вот моя русалка. Что это за женщина».
«Поле брани» Марты вышло в марте, но она уже двигалась дальше и заканчивала сборник рассказов. Она написала статью, которую впоследствии отклонил «Колльерс», о нацистском присутствии на Кубе, где община немцев и испанцев, теоретически представляющая опасность, распространяла фашистскую идеологию; они с Эрнестом настороженно реагировали на появление нацизма в границах Карибского моря, хотя в будущем откликаться на это они станут по-разному. В марте она прочитала статью в «Тайм» о себе и Эрнесте на Кубе и пришла в ярость. В статье говорилось о ее дружбе с Рузвельтами и Гарри Хопкинсом и упоминались сплетни о той роли, которую она сыграла в разводе Эрнеста и Полин – последняя отклинулась тем, что на время запретила мальчикам приезжать на Кубу.
«По ком звонит колокол». В ноябре прошлого года он сказал Хэдли, что «решил написать такой большой и хороший роман, какой только сможет». В апреле он был уже достаточно уверен в рукописи и мог показать некоторые главы. Марта сказала, что это «лучший роман, который мы прочтем в этом десятилетии» и что Эрнест «пишет гладко, с легкостью и магией, как ангел». Один друг, бывший моряк, Бен Финни, думал, что это «лучшая и самая захватывающая книга», которую написал Эрнест. Эрнест даже хвастал, что Финни дважды вызывал его в комнату, где он читал роман, и демонстрировал Хемингуэю эрекцию при чтении сексуальных сцен между Робертом Джорданом и Марией. Часть рукописи Эрнест передал Гарри Бертону в «Космополитен» для опубликования по частям – «Скрибнерс мэгэзин» прекратил издание в 1937 году. Отступившись от обычной практики, Эрнест отправил несколько глав Максу, который откликнулся едва ли не с изумлением, очень лестным. Он «до сих пор в каком-то оцепенении, – писал Макс Эрнесту. – Думаю, что эта книга имеет большую мощь, и больший размах, и большую эмоциональную силу, чем все написанное тобой раньше, и я и предположить не мог, что ты превзойдешь все, что сделал раньше». Макс считал, что заглавие романа идеальное; Эрнест позаимствовал его из «Размышления XVII» Джона Донна: «Нет человека, который был бы как Остров , сам по себе… Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством , а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе».
Назойливая критика от старого друга прервала безостановочное движение с романом. Арчи Маклиш недавно стал библиотекарем Конгресса, и в преддверии войны он начинал проникаться патриотизмом, о чем свидетельствует его противоречивое стихотворение 1939 года «Америка обещала». Критик Мортон Дауэн Забель заметил: «Нет никого умнее, чем Арчи Маклиш, когда дело касается знания… как поддаться стадному инстинкту». После известий о падении Франции Арчи увидели в слезах за его большим письменным столом, и теперь он был страстным сторонником интервенции. Не считая политических стихотворений, в мае 1940 года Маклиш произнес речь, в которой поручил современникам, писателям, превратившим свое разочарование после Первой мировой войны в искусство, подготавливать молодых читателей, которым не хватало нравственных сил противостоять фашизму. Он выделял «Трех солдат» Дос Пассоса и «Прощай, оружие!» Хемингуэя не только из-за «презрения» авторов к убеждениям, стоявшим за первой войной, но также благодаря их влиянию на умы читателей благодаря тому, что они заставили читателей поверить, что не только «война, но все проблемы, все нравственные вопросы были лживыми – жульническими – и предназначались для обмана». В этой и более ранней речи под названием «Безответственные» Маклиш заявлял, что отечественные писатели способствовали атрофии нравственных сухожилий нации.
– немногие американцы боролись в Испании против фашизма с большим рвением, чем он, – Эрнест, что было для него характерно, принял критику Арчи на свой счет и ответил ему ad hominem через журнал «Лайф» , обвинив друга в «нечистой совести». Если бы Маклиш участвовал в боях под Теруэлем, Гвадалахарой и так далее, «он мог бы чувствовать себя уверенней», писал Эрнест. Может быть, его старый друг это заслужил. В заключительных словах Эрнест, впрочем, наступал на больную мозоль: «Или эти громкие слова обвиняют нас потому, что мы никогда не поддерживали фашизм, и для того, чтобы положить конец фашизму?» В самом деле, по иронии судьбы, Арчи решил вступить в перепалку с другом как раз тогда, когда Эрнест заканчивал большой антифашистский роман. Дружеские отношения между писателями вновь стали натянутыми.
Эрнест отправил законченную рукопись в «Скрибнерс» в августе; концовка, как обычно, доставила ему много хлопот. Он написал один эпилог со сценой между русским журналистом Карковым и советским офицером Гольцем, в котором говорилось о том, что происходило после взрыва моста, и другой, где партизан Андрес Нин обнаруживает следы лагеря Пабло и Пилар и видит внизу взорванный мост. После долгих раздумий Эрнест исключил этот финал, и теперь роман заканчивался так же, как и начинался: Роберт Джордан лежит на сосновых иголках в лесу, его сердце громко колотится, и сейчас он ждет прихода фашистов и верной гибели. Эта концовка казалась идеальной, как и финалы в романах «И восходит солнце» и «Прощай, оружие!» – хотя все три произведения были весьма непохожи друг на друга. Нигде непревзойденное мастерство Хемингуэя не проявляло себя столь очевидным образом, как в инстинкте драматического финала.
«Книга месяца» принял «По ком звонит колокол», что, конечно же, сулило огромную выгоду. Хотя это предполагало некоторый эстетический компромисс, то никто не заметил противоречия, кроме Макса, который написал Скотту Фицджеральду о хорошей новости – «печать буржуазного одобрения. [Эрнесту] бы такой угол зрения не понравился». Однако, добавил он: «Это хорошо, в практическом смысле».
самой позднее говорила, что Эрнест любил ее мать: «Оба мои мужа, – сказала она, – любили мою мать, всегда… любили ее больше, чем я… и были абсолютно правы». Эрнест питал очевидную слабость к женщинам старшего возраста, как можно судить по двум его первым бракам и теплой дружбе с Мэри Пфайффер. Несомненно, в этом отразилась тесная связь маленького Эрнеста с колоссальной женщиной, Грейс Хемингуэй, еще до того, как в нем утвердилось двойственное отношение к ее фигуре. Эдна Геллхорн же, по всеобщим признаниям, была замечательной женщиной: любящей, воспитанной, остроумной и независимой, и в то же время прекрасной во всех отношениях женой и матерью.
На чувства Эрнеста Эдна отвечала любовью – но предостерегала дочь против него. Как-то в свой летний приезд пожилая женщина сказала Марте, что ей жаль Эрнеста. Марта была поражена: зачем его жалеть? Эдна, возможно, понимала, что чувствует лишенный ориентиров Эрнест после распада семьи, или интуитивно ощущала более глубокую проблему. Позднее Марта сказала, что, возможно, Эдна почувствовала «эмоциональную неустойчивость» в Эрнесте, которая явно себя еще не обнаруживала.
– Эрнест из Флориды, Марта из Сент-Луиса – еще на сезон в Сан-Валли. На сей раз к ним в гости приехали мальчики, которым, как верно предсказал Эрнест, там понравится. Их вновь поселили в «Дом гламура», номер люкс стоимостью 38 долларов за ночь, за который Эрнест и Марта заплатили символический доллар. Осенью приехал Роберт Капа, их друг из Испании, сделать снимки Эрнеста для статьи в «Лайф» об авторе «По ком звонит колокол» (и практически секрета полишинеля об отношениях с Мартой). Капа навлек на себя ярость Эрнеста тем, что позволил «Лайф» подписать фотографию, на которой Эрнест чистит оружие, так: «Меткий стрелок Хемингуэй за десять дней охоты не пропустил ни одной птицы». Эрнест знал, что, если подпись прочитают охотники, они вдоволь посмеются над ним, потому что попасть в птицу на лету с успехом можно было в лучшем случае в семидесяти процентах – а скорее, шестидесяти.
«Скрибнерс» – важное событие, которое он отмечал несколько недель. В этом году из-за дождей почти месяц невозможно было охотиться, однако внимание его отвлек приезд Дороти Паркер с мужем Аланом Кэмпбеллом и появление на курорте Гэри Купера и его жены, Рокки, которые впервые побывали в Сан-Валли в 1938 году.
Несмотря на то что киноверсия «Прощай, оружие!» , в которой Купер сыграл Фредерика Генри, Эрнесту не понравилась, они познакомились с Купером и его женой во время охоты в Сан-Валли. Он оценил дружбу актера; сам Купер утверждал, что Эрнест был его лучшим другом. Купер и Хемингуэй, оба высокие, красивые мужчины, которые прекрасно выходили на фото, были заядлыми стрелками. Купер побывал на сафари в Африке за два года до Эрнеста и убил шестьдесят животных, в том числе двух львов; Эрнест же застрелил тридцать одно животное, в том числе три льва. Они оба обратились к католичеству отчасти благодаря женам-католичкам, хотя Полин уже была бывшей женой, а Купер перешел в католичество только в 1954 году. Слухи о киносъемках «По ком звонит колокол» ходили уже в 1940 году, когда Эрнест только писал книгу; сплетничали даже о том, несомненно безо всякого на то основания, что «Парамаунт» хотела попробовать на роль самого Эрнеста. Однако Эрнест был убежден, что Купер идеально подходил на роль Роберта Джордана. В октябре движение на кинофронте стало очевидным, когда Дональд Фрид, бывший издатель, а ныне сценарный агент в Голливуде, прилетел в Сан-Валли переговорить насчет прав на фильм; в конечном счете «Парамаунт» купила права на роман за сто тысяч долларов, по тем временам это была рекордная сумма. Все чаще Эрнест делегировал большую часть дел своему адвокату Морису Спейсеру, с которым они заключили соглашение в 1933 году. Спейсер разбирался с переводами книг на иностранные языки и правами на съемки фильмов. У Эрнеста никогда не было литературного агента.
Многие замечания, которые Эрнест высказывал по ходу создания книги, свидетельствовали о том, что он понимал, что «По ком звонит колокол» является решающим этапом его творческого пути. Кажется, он не сомневался в достоинствах романа. Это была первая книга за продолжительное время, от которой он был в полном восторге и с волнением уповал на ее успех. Книга должна была выйти 21 октября, и Эрнесту так не терпелось прочитать рецензии, что он позвонил своему другу Джею Аллену на восточное побережье и попросил зачесть ему первые отзывы по телефону. Один из самых приятных сюрпризов преподнес Эдмунд Уилсон, который так сильно ужалил Эрнеста в 1939 году: тогда он сожалел о мнимом превращении серьезного писателя в завсегдатая светской хроники: «Хемингуэй с красивых фотокарточек, загорелый спортсмен с открытой усмешкой, до жути похожий на Кларка Гейбла». Теперь Уилсон писал в «Нью репаблик»: «Хемингуэй-художник снова с нами; как будто старый друг вернулся». Дж. Дональд Адамс, делая обзор книги для «Нью-Йорк таймс» , подытожил: «Это лучшая книга, которую написал Эрнест Хемингуэй, самая цельная, самая глубокая, самая правдивая». Не было ничего удивительного в том – где-то с этого времени Хемингуэй стал постоянно повторять «правда» и «верно» – что рецензент из «Нью-Йоркера» употребил то же самое слово: «Мне все равно, «великая» это книга или нет. Я чувствую, она именно такая, какой и хотел ее видеть Хемингуэй: правдивая книга». Тем более поразительно, что в письме Максу Перкинсу Эрнест признавался, что устал от «лжи» рецензентов. Таковы приемы критики: «Если тебя хотят уничтожить, то лгут, передергивают и фальсифицируют». Вполне вероятно, что недобросовестные рецензенты передергивают, однако они редко лгут или фальсифицируют по той очевидной причине, что так они далеко не продвинутся. Потому настойчивое повторение слова «правда» выставляет Эрнеста не в слишком выгодном свете.
«Скрибнерс» выпустило роман тиражом 75 000 экземпляров, и еще 135 000 экземпляров были напечатаны клубом «Книга месяца» в ноябре. К концу года было продано 189 000 экземпляров книги, а к концу марта 1941 года – 491 000 экземпляров. Поскольку пиковые продажи пришлись на 1940-й и 1941 год, «По ком звонит колокол» появился в списке бестселлеров «Паблишерз уикли» за 1940 год на четвертом месте (первую строчку занимала книга «Как зелена была моя долина» ), а за 1941 год – на пятом месте, возглавлял же список А. Дж. Кронин с «Ключами от Царства Небесного». Один биограф утверждает, что показатель совокупных продаж к 1943 году приблизился к цифре 885 000 экземпляров, из которых 100 000 было продано в Великобритании, что сделало книгу Хемингуэя самой продаваемой после «Унесенных ветром».
«По ком звонит колокол» считали верным кандидатом на Пулитцеровскую премию в области литературы. Как ни странно, в этом году роман не получил премии – впрочем, подобные прецеденты случались. Премия вручалась под эгидой Колумбийского университета, и ректор университета Николас Мюррей Батлер лично наложил вето на возможное награждение хемингуэевского романа. Он выразил совету надежду, что они не станут награждать «произведение такого рода», по-видимому, из-за радикальных политических взглядов Роберта Джордана и откровенного секса. Батлер обладал настолько большой для ректора властью, что, по-видимому, ни один из членов совета не осмелился ему прекословить; остается неясным, почему совет не вручил награду после того, как их первое решение было отвергнуто.
Великолепный прием «По ком звонит колокол» и критиками, и читателями закрепил «восстановление» репутации Хемингуэя, начавшееся публикацией «Пятой колонны и первых сорока девяти рассказов». Как писал Роберт Трогдон в книге о деловых отношениях Хемингуэя с издательством «Скрибнерс»: «Чудо с романом «По ком звонит колокол» , возможно, заключалось в том, что все выполнили свою часть работы правильно – роман был правильно написан, исправлен, оформлен и продан». И все же заслуга принадлежала не только «Скрибнерс»: Эрнест написал традиционно убедительный роман, смысл которого обнаруживался – если вспомнить «теорию айсберга» – над поверхностью воды, а не под водой. Сентиментальная любовная история должна была привлечь ту же аудиторию, которая с таким энтузиазмом откликнулась на «Унесенных ветром» год назад. «Скрибнерс», в свою очередь, сделало все возможное, и к 1945 году «По ком звонит колокол» принес издательству 218 000 долларов, на сегодняшние деньги – около 2,8 миллиона долларов. Эрнест не только был красив и подтянут, его сопровождала молодая блондинка, критики говорили, что он писал лучше, чем раньше – но теперь он был богат и впервые мог жить на доходы от продаж книги. Теперь его внимание захватили помимо рецензентов и налоги.
«По ком звонит колокол» оказался правильной книгой, появившейся в нужное время. Она задела за живое многих американских читателей. Роман вышел из печати вскоре после немецкого вторжения во Францию, когда люди все больше стали поддерживать борьбу с фашизмом, и такой персонаж, как Роберт Джордан, отдавший этой борьбе жизнь, принимался с распростертыми объятиями – несмотря на очевидные симпатии к коммунизму в романе. Гэри Купер только что получил «Оскара» за «Сержанта Йорка» (1941); фильм стал откровенным призывом к американцам отказаться от изоляционизма и присоединиться к праведной борьбе. Кроме того, теперь привычный хемингуэевский акцент на практических, прикладных навыках, воплощенных в Роберте Джордане, и сделал роман (и героя) путеводной нитью к тому, каким образом американцы могли бы изменить мир, нуждавшийся в переделке, не утрачивая в качестве, который сделали такими непохожими на все остальные нации. По сути, тот факт, что Джордан прибывает в партизанский лагерь Пабло и сразу же признается лидером, и его нежелание согласиться с этой ролью, польстил бы мнению американцев о самих себе.
Было бы удивительно, если б Эрнест не чувствовал себя на вершине блаженства, даже при всех эмоциональных утратах из-за развода. В позднем письме к искусствоведу Бернарду Беренсону Эрнест сообщил, что в то время Марта говорила ему: «Мы великаны, мы можем попирать весь мир ногами». Нет причин сомневаться, что так она и сделала бы; Марта обладала высокопарным языком и идеализированным представлением о себе – а на данном этапе и о мужчине, который скоро станет ее мужем. Ее слова произвели на Эрнеста впечатление и настолько польстили ему, что он упоминал об этом полете самолюбования даже через несколько лет; каковы бы ни были ее точные слова, они напоминали фразу Эрнеста, сказанную им среди друзей, что они с Хэдли «принц» и «принцесса», к немалому ее смущению. И все же – у каждого только что вышла книга (одна из них была бестселлером), только что вернувшиеся с войны против фашизма, в которую они окунулись с головой, подстриженные, загоревшие, отдохнувшие на гламурном курорте – неудивительно, что Эрнест и Марта чувствовали себя на вершине мира. Развод с Полин был оформлен 4 ноября, и Эрнест с Мартой не стали терять время даром и поженились семнадцать дней спустя в Шайенне перед мировым судьей. Эрнест заметил, как «чудесно узаконить отношения» после четырех лет сожительства.
«обязательстве». Полин вкладывала в брак огромную энергию; все, что не относилось к комфорту, счастью или работе мужа, в том числе дети, имело для нее второстепенное значение. Марта не ставила собственную работу на второе место, хотя иногда она испытывала некоторую двойственность и замешательство. Но по крайней мере поначалу Марта «обязалась», что главными считает интересы Эрнеста, и призналась, что после замужества возьмет его имя.
длительной кампании по очернению Марты. Точно так же, как в свое время он обвинял Полин в том, что она «похитила» его у Хэдли, как будто он был вообще ни при чем, Эрнест начнет жаловаться (матери Марты, всем), что брак с Мартой стал «просто дурной шуткой, разыгранной со мной осенью 1936 года, и соль этой шутки заключалась в том, что мне пришлось расстаться с детьми и пятьюстами долларами ежемесячно ради жизни как в дурной шутке». Впрочем, в разговоре с Бернардом Беренсоном он будет более справедлив к Полин и признает, что знал, когда оставил Полин и мальчиков ради Марты, что его обольстили.
К несчастью, Марта и Эрнест поняли, что повседневная жизнь бок о бок друг с другом полна мелочных ссор и бесконечного приноравливания. Марта охотно выпивала с Эрнестом (как и Полин), но при этом его пьянство беспокоило ее. Марта решила перебраться в «Финку» отчасти потому, что не могла больше выносить бардак, который Эрнест устраивал в гостиничном номере в «Амбос Мундос». Один очевидец рассказывал о «грудах книг и брошенных на полу газетах» в номере, где жил Хемингуэй, а другой вспоминал о номере Эрнеста в другой гостинице: «Вы вряд ли видели – или бывали – помещение, в котором был бы такой кавардак». Эрнест не жил на одном месте достаточно долго, чтобы его начинали считать барахольщиком, но все к тому шло; он сберегал каждый клочок бумаги, попадавшийся ему на глаза. Видимо, эту привычку он усвоил от отца, и уже в парижские годы Эрнест оставлял после себя кипы бумаг, если ему приходилось переезжать, имея едва ли смутные планы относительно последующего возвращения. Позднее, когда Марта наводила порядок в «Финке», она обнаружила среди стопки бумаг десять или двадцать лотерейных билетов, которые они с Эрнестом обналичили за 60 долларов. Другой очевидец позже рассказывал, что на Кубе Эрнест «хранил все печатные материалы».
В письмах к друзьям Марта называла Эрнеста «свиньей», хотя поначалу имела в виду нежное прозвище. Сама она была очень брезглива и много времени уделяла здоровью и уходу за собой – над чем Эрнест только издевался. Эрнест нередко показывался на люди в неопрятном виде, даже за пределами «Финки» он часто появлялся в тапочках или обуви со стоптанными пятками и неряшливых шортах, подвязанных веревкой. После того, как они подружились с Гэри Купером, Марта постоянно сравнивала внешность Эрнеста и актера и призывала Эрнеста одеваться так же аккуратно, как Купер, и больше уделять внимания внешнему виду. Эрнест редко принимал ванну, вместо этого обтирая тело губкой, смоченной в спиртном; кроме того, он говорил, что на Кубе все время был в воде, и в бассейне, и на «Пилар» . Впрочем, в глазах публики Эрнест и Марта оставались стильной, даже гламурной парой.
«Паппи» Арнольду для ряда фотографий, на которых мы видим усатого, сурового, полноватого Эрнеста и Марту, стройную и загорелую блондинку, уверенно держащую ружье. На школьных каникулах к ним приехали Грегори и Патрик, и самым незабываемым событием для сыновей Эрнеста стала охота на зайцев: вчетвером они убили почти четыреста зайцев, причем вклад мальчиков составлял примерно по восемьдесят зайцев на каждого. Правила, которым учил Эрнеста Эд Хемингуэй, что ты должен съесть все, что убил, кажется, давно отошли на второй план.
После свадьбы Эрнест и Марта решили провести медовый месяц в Нью-Йорке. Они сняли номер в гостинице «Барклай» и пробыли там около двух недель. Приезжал Джек из школы «Сторм кинг» на два уик-энда, и Эрнест преподал ему несколько уроков по боксу в тренажерном зале Джорджа Брауна, вспоминая, как когда-то мальчик обучался корриде. В одну из встреч по поводу детей в предыдущем месяце Эрнест повидался с Хэдли и ее мужем Полом Морером, которые пришли к тропе возле ранчо «Л-Бар-Т». Хэдли, Пол и Джек прогуливались пешком, когда Джек отошел в сторону; вернувшись на тропу, он «обрадовался», увидев «папу, Пола и мать», которые сидели у тропы и разговаривали. Джек, который, как и многие дети разведенных родителей, мечтал о том, как мама и папа снова вместе, был очень растроган: «Замечательно было видеть, что моя мать, отец и Пол сидели все вместе и разговаривали вот так». Но вероятно, что этот день запомнился Джеку и потому, что случилось тогда. Было 1 сентября. Когда Эрнест ждал в машине на том месте, где должен был встретиться с Морерами и Джеком, он включил радио и услышал новости. Германия вторглась в Польшу, а Великобритания и Франция объявили войну Германии. Мир охватывала война, и все, что произошло дальше, навсегда останется в памяти и Джека, и «Папы».
стал плести параноидальные фантазии о членах комитета и их тактике. «Кое-кто из них и вправду жуткий», – рассказывал он своему сыну Грегори и заметил, что во всем этом участвует самозванец, прибывший на Кубу, который сам себя называл Гасом Пфайффером. Сегодняшняя цена рукописи запредельно высока.
«Папа даже не надел пару лыжных ботинок в Айдахо».