Глава 1.
ИСТОРИЧЕСКИЕ СУДЬБЫ «АМЕРИКАНСКОЕ МЕЧТЫ»
«Американская мечта» имеет глубокие корни в американской истории, в истории американской демократии. Она была органично связана с освободительными традициями американской и французских революций, она возникла из недр революционной войны за независимость. На исторической почве XVIII столетия — краткого подъема буржуазного общества — обретало свою моральную силу и величие то явление, которое именуется сегодня «американской мечтой».
Американская революция и связанная с ней идеология носили антифеодальный и антиколониальный характер. В противоположность полуфеодальной и феодальной Европе Америка считалась для всего окружающего мира символом свободы и демократии. Именно это привлекало сюда первых поселенцев.
Зачем тянулись люди в Америку? Одни бежали от рабских условий труда, другие спасались от преследования церкви, третьи бежали от сословного и национального неравенства. Мечты и надежды людей, которые приезжали в Америку, были самыми разнообразными. Но их социальное содержание было довольно однородным, оно носило ярко выраженный антифеодальный характер и по природе своей определялось идеалами буржуазной демократии. Это были в основном мелкобуржуазные мечты и идеалы, поскольку их носителями были крестьяне и мелкие собственники, бежавшие от рабских форм труда в полуфеодальной Европе.
«Соединенные Штаты,— писал Ф. Энгельс,— современны, буржуазны уже с самого их зарождения... Они были основаны мелкими буржуа и крестьянами, бежавшими от европейского феодализма с целью учредить чисто буржуазное общество» 1.
История колонизации Америки, история Американской революции и Гражданской войны, так же как и современная американская история,— отражение двух противоборствующих тенденций: той, что выражала коренные интересы народа страны, и той, что выполняла охранительные функции, защищая интересы господствующего класса страны. Таким образом, по существу, в истории Америки существовало две мечты.
Историческое возникновение и развитие «американской мечты» парадоксально. Парадокс этот заключается в том, что «американская мечта» возникла не в Америке, а в Европе, откуда она была перевезена иммигрантами в Новый Свет. «Как состояние ума и как мечта,— пишет Джилберт Чайнард,— Америка существовала задолго до того, как ее открыли. С самых ранних дней западной цивилизации люди мечтали о потерянном рае, о Золотом веке... С первыми сведениями о Новом Свете возникло ощущение, что эти мечты и стремления становятся фактом, географической реальностью, открывающей неограниченные возможности... Американская мечта стала культурной традицией Европы» 2.
Эта культурная традиция стала и частью американской культуры. Естественно, что она была переосмыслена и применена к условиям американской действительности, но в основе все-таки лежали идеи и идеалы, носившие европейское происхождение.
В Америку из Старого Света были экспортированы главным образом два типа представлений. Во-первых, европейская христианская мифология с ее эсхатологической мечтой о наступлении тысячелетнего царства на земле. Эта традиция связывала мечту о будущем не с каким-либо местом в пространстве, а со временем. Во-вторых, это были и утопические представления об открытии городов или государств, на долгое время исчезнувших в результате каких-либо катастроф. Эта традиция, идущая еще от «Атлантиды» Платона, была жива в сознании первых иммигрантов. Она связывала представления о будущем не столько со временем, сколько с пространством, с определенным географическим местом — Америкой.
Правда, мечта иммигрантов, которая вела их в Америку, далеко не всегда была связана с утопией. Утопия предполагала знание европейской литературной традиции, мечта же была у каждого. Гораздо чаще она была связана с библейскими идеями, с представлением об Америке как о божественной стране, которая должна спасти погрязший в грехе Старый Свет.
«Присущий «отцам-пилигримам» религиозный оптимизм, их претензии на особую роль Америки в духовной судьбе человечества и даже так называемый «комплекс превосходства американцев», короче — весь синдром мессианских идей в колониальный период вытекал тогда из специфически американской трактовки Священного писания и служил той идейной основой, на которой формировалось духовное лицо американской нации» 3.
Первые поселенцы, прибывшие в Новый Свет и основавшие здесь колонию «Новая Англия», были пуритане. Пуритане стремились приспособить теологию к повседневной жизни, и прежде всего к решению общественных проблем. Для пуритан, уверенных, что они осуществляют божественное предначертание, основывая «дом бога на земле», были характерны утопические представления. Как отмечает Д. Бурстин в первом томе своей книги «Американцы», «если когда-либо и существовал народ, чей индивидуальный багаж был специально приспособлен для путешествия в Утопию, то это были пуритане из Новой Англии. В своей Библии они находили программу построения Хорошего общества, и само их путешествие в Америку породило законную веру в возможность построить его на этой земле»4.
Одной из наиболее значительных утопий, основанных на пуританской идеологии, была «Христианская республика» Джона Элиота, написанная в 1659 году. В ней, развивая теократические взгляды на государство, Элиот нарисовал такое будущее общество, в котором вся светская и государственная власть подчинена слову божьему. В своей книге «Основные течения американской мысли» Верной Луис Паррингтон так характеризует сочинение Элиота: «Это была тоненькая книжечка, однако на двадцати одной странице текста этот мечтатель, грезивший о новом Израиле, сумел изложить свой план создания идеальной христианской республики... Джон Элиот счел своим долгом выслать английским пуританам в качестве практического руководства план христианской Утопии, составленный по образцу государства Моисеева. Нигде идеалы теократии не были выражены с такой предельной откровенностью и непреклонной прямотой, как на страницах книги «Христианская республика» 5.
Джон Элиот утверждал в своей утопии: «Не подлежит сомнению, что в Священном писании дана нам форма государственного правления, установленная самим богом. Любой народ может воспользоваться всеми благами и преимуществами самой совершенной формы правления, стоит ему только согласиться использовать ее... Не к поискам выдуманных государственных установлений и планов правления, создаваемых человеческим разумом, призывает ныне господь англичан. Всевышний уже создал все необходимое для людей, так что им следует обратиться к богу и установить, какой государственный строй завещан и предписан нам в Писании» 6
Исходя из того, что закон раз и навсегда провозглашен божественным установлением, Джон Элиот приходил в своей утопии к выводу о ненужности светской власти, а также и светского главы государства. Вместо этого он выдвигал идею магистратов, которые должны выполнять не законодательную, а исполнительную функцию: рассматривать судебные дела, разбирать тяжбы. Естественно, этот вывод оказывался в противоречии с интересами королевской власти, и не случайно, что книга Элиота стала предметом судебного разбирательства. На сессии генерального суда 22 мая 1661 года в Бостоне было вынесено следующее решение:
«Настоящий суд, рассмотрев дело о книге, озаглавленной «Христианская республика», написанной г-ном Джоном Элиотом из Роксбери в Новой Англии, нашел, что названная книга является дерзостным оскорблением по отношению к королевскому правительству Англии, что полностью и добровольно признал на суде н сам вышеупомянутый Элиот. Посему суд властью, ему данной, постановил вышеозначенную книгу полностью изъять... а лицам, имеющим экземпляры книги, предписывается в двухнедельный срок либо уничтожить, либо стереть, либо сдать их в магистрат...» 7.
Такова была печальная и вместе с тем поучительная история первой американской утопии. Ее судебное разбирательство свидетельствовало о косвенном признании силы утопической мысли, которая угрожала существованию реальных институтов власти.
Религиозная форма социальной мысли была характерна для XVII века, в XVIII столетии она приобретает форму прямых политических проектов и дискуссий. В. Л. Паррингтон пишет по этому поводу: «В Америке, так же как и в Англии, XVII век был saeculum theologicum, a XVIII век — saeculum politicum. Самый прямой и вернейший путь к познанию духа этого времени — это тернистый путь изучения тогдашней богословской и политической полемики. Тот, кто, набравшись решимости, проберется сквозь эти тернии, будет с лихвой вознагражден: перед ним как живые предстанут деятели, в жарких спорах отстаивающие свои планы и проекты Утопии, которую предстояло создать на свободных просторах Америки. Может быть, им и не хватало сноровки в менее существенных искусствах, но как зодчие и строители нового государства они были мастерами своего дела. В ходе страстной полемики они заложили основы грядущей Америки, и неотесанные камни фундаментов были прочно скреплены цементом идеалов» 8.
«Утопический взгляд на Америку,— пишет Л. Болдвин,— начался с кальвинистской веры в то, что они создают Город Бога, и эта идея проходит через всю историю Америки» 9.
С этим были связаны представления об Америке как «райском саде» (Garden of Eden) и о самом американце как «новом Адаме». Эти представления прочно вошли в массовое сознание первых переселенцев, оно встречается в их легендах, преданиях, первых литературных документах.
«мифа об Адаме», пишет: «Нет ничего удивительного в том, что для поколения, выросшего на Библии, героем стал Адам до его грехопадения. Адам был первым человеком, архетипом человечества... Он был абсолютно невинным. Это и был образ американца до Адама» 10.
С образом «нового Адама» связано представление о невинности, естественности американцев, которые, подобно Адаму, не имели прошлого и уповали только на свое будущее. Этот библейско-мифологический вариант «американской мечты» мы встречаем уже у Кревкёра, одного из первых авторов, попытавшихся сформулировать концепцию Америки и американского характера.
Пожалуй, Кревкёр более чем кто-либо другой подтверждает иммигрантские корни «американской мечты». Сам эмигрант из Франции, он поселился сначала в Канаде, а в 1759 году переселился в штат Нью-Йорк. Здесь в 1772 году появились его знаменитые «Письма с американской фермы». Третье письмо представляет собой концепцию американца как «нового человека».
«Что такое американец, этот новый человек? — спрашивает Гектор де Кревкёр.— Он либо европеец, либо произошел от европейца. Здесь такая пестрая смесь кровей, которой не увидишь ни в какой другой стране. Здесь представители всех национальностей расплавляются в одну человеческую нацию... Американцы — это западные пилигримы, которые принесли с собой с Востока большую часть искусств, наук, промышленности; они завершают великий цикл. Американец — это новый человек, который действует согласно новым принципам; поэтому он должен поддерживать новые идеалы, новые формы, новые взгляды. От невольной праздности, рабской зависимости, нищеты и бессмысленного труда он обратился к новым различным средствам, которые обеспечили ему полноценное существование.— Это и есть Американец» 11.
Конечно же, последняя фраза Кревкёра — «Это и есть Американец»,— скорее, риторический прием, который, по сути дела, означает — «таким должен быть американец». Увы, мечте Кревкёра не суждено было сбыться. Не сработал «плавильный котел», поднялся уровень нищеты, обострились национальные и классовые противоречия. Оптимистическая надежда на «равенство возможностей» осталась мечтой.
Мечты и утопии пуритан. Как признает большинство американских историков и социологов, система нравственных ценностей в США коренится в протестантской этике и пуританской морали. Эта этика играла значительную роль на ранних этапах формирования капитализма. Связано это было с тем, что моральные принципы, которые проповедовал протестантизм, такие, как индивидуализм, этика «личного успеха», принципы самоограничения и буржуазного накопительства, вполне соответствовали практике свободного предпринимательства в американском обществе.
Наиболее полно принципы протестантской морали были выражены в сочинениях американского публициста и ученого Бенджамина Франклина. В них получили отражение наиболее характерные принципы, соответствующие духу нарождающегося американского капитализма. В их числе были принципы буржуазного накопительства.
«Наставлении молодому торговцу» Франклин пишет: «Помни, что время — деньги; тот, кто мог бы ежедневно зарабатывать десять шиллингов и тем не менее полдня гуляет или лентяйничает дома, должен, если он расходует на себя всего только шесть пенсов, учесть не только этот расход, но считать, что он истратил, или, вернее, выбросил, сверх того еще шесть пенсов. Помни, что деньги по природе своей плодоносны и способны порождать новые деньги... Кто убивает супоросную свинью, тот уничтожает все ее потомство до тысячного ее колена. Кто изводит одну монету в пять шиллингов, тот убивает все, что она могла произвести,— целые колонны фунтов стерлингов...
Тот, кто бесплодно растрачивает время стоимостью в пять шиллингов, теряет пять шиллингов и мог бы с тем же успехом бросить их в море. Тот, кто потерял пять шиллингов, не только утратил эту сумму, но и всю прибыль, которая могла бы быть получена, если вложить эти деньги в дело,— что к тому времени, когда молодой человек состарится, могло бы обратиться в значительную сумму денег» 12.
Анализируя эти принципы, проповедуемые Франклином, немецкий социолог Макс Вебер пишет о социальной сути этой «философии скупости». «Идеал ее — кредитоспособный добропорядочный человек, долг которого — рассматривать приумножение своего капитала как самоцель. Суть дела заключается в том, что здесь не просто проповедуются правила житейского поведения, а излагается своеобразная «этика», нарушение которой рассматривается не только как глупость, но и как своего рода нарушение долга. Речь идет не только о «практической мудрости» (это было бы не ново), а о выражении некоего этоса...» 13. По словам Вебера, пуританизм был носителем этоса рационального буржуазного предпринимательства и рациональной организации труда.
Этика протестантизма содержала в себе целую систему нравственных ценностей, которые интерпретировались в духе предприимчивости и буржуазного накопительства. В другом своем сочинении, «Альманахе бедного Ричарда», Франклин называет тринадцать «полезных добродетелей», которые соответствуют пуританской морали. Это умеренность, молчаливость, аккуратность, справедливость, трудолюбие, воздержанность, прилежание, спокойствие, целомудрие, смирение, искренность, бережливость, решительность.
«свободного предпринимательства» представление о «человеке, создавшем самого себя», индивидуалистические концепции личного успеха, «равных возможностей» и т. д.
Протестантская этика и пуританская мораль были ведущими нравственными принципами американской этики на протяжении всей истории Америки. Однако со временем изначальные идеи протестантизма претерпели изменения. Как остроумно заметил американский писатель Ван Вик Бруко, «когда вино пуритан перебродило, его аромат превратился в трансцендентализм, а само вино — в коммерсализм». Действительно, отдельные элементы протестантской этики вошли в трансцендентализм Эмерсона, тогда как практическая философия протестантизма перестала быть религией и стала основой буржуазного накопительства, которая провозглашала: «Пусть погибнут наши тела, но мы накопим деньги, чтобы спасти наши души».
Декларация независимости и «стремление к счастью». «История новейшей цивилизованной Америки открывается одной из тех великих, действительно освободительных, действительно революционных войн, которых было так немного среди громадной массы грабительских, вызванных, подобно теперешней империалистической войне, дракой между королями, помещиками, капиталистами из-за дележа захваченных земель или награбленных прибылей» 14. Так характеризовал В. И. Ленин американскую войну за независимость. В ней нашла свое отражение демократическая мечта свободолюбивого народа, мечта, проявления которой будут неоднократно повторяться на протяжении истории страны.
«в ходе этой войны проявились две тенденции — революционно-демократическая и консервативная. Носителями первой были народные массы, главная движущая сила войны за независимость, второй — буржуазия, оставшаяся гегемоном на всем ее протяжении... Эти две тенденции, проявившиеся уже в 1775—1783 годах, отчетливо прослеживаются во всей дальнейшей истории США, борьба между ними не прекращается... Если прогрессивные силы в США обращаются к демократическому наследию войны за независимость в борьбе за коренные интересы американских трудящихся, то это же наследие пытаются использовать в своих интересах идеологи правящего класса» 15.
В Декларации независимости, одном из важнейших документов Американской революции, отразившем дух народной мечты, говорится следующее:
«Мы считаем самоочевидными следующие истины: все люди сотворены равными, и все они одарены своим создателем некоторыми неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежат жизнь, свобода и стремление к счастью».
Как известно, Томас Джефферсон, написавший текст Декларации независимости, существенно изменил формулу Локка о праве человека на «жизнь, свободу и собственность», заменив «собственность» на «стремление к счастью». Эта замена по-разному истолковывается американскими исследователями. Некоторые из них, как, например, В. Л. Паррингтон, настаивает на том, что, произведя эту замену, Джефферсон «революционизировал» английскую политическую концепцию 1617.
«естественных правах человека» носила достаточно революционный характер. Право на «собственность» у него означало не только право на владение имуществом, но и неотчуждаемость принадлежащего индивиду имущества, впрочем, как и его жизни, способностей, стремлений. Таким образом, этот принцип носил прямо антифеодальный характер и он не имел бы такого революционного звучания, если бы Локк заменил право «собственности» на достаточно расплывчатое и неопределенное «стремление к счастью».
Однако в условиях Америки, население которой составляли иммигранты, прибывшие в Новый Свет в поисках «обетованной земли», «рая на земле», принцип «стремления к счастью» более всего соответствовал социальным нуждам и уровню политического сознания американцев. Фактически «стремление к счастью» было одним из первых законодательных и юридических кодификаций «американской мечты», его неопределенность и широта полностью соответствовали широте и неопределенности «американской мечты», которая была скорее национальным мифом, чем точно сформулированным политическим требованием.
«Стремление к счастью» было одним из элементов в триаде основных прав, провозглашенных Джефферсоном: право на жизнь, право на свободу и право на стремление к счастью. Однако если первые два права были формально подкреплены юридическими и законодательными актами, под третье — «право на стремление к счастью» — никакие гарантии нельзя было подвести. Очевидно, что Джефферсои не случайно в своей формулировке использовал слово «стремление», а не «обретение» счастья. Из этого следует, что ни общество, ни государство не могут гарантировать это право, его осуществление целиком зависит от удачливости и инициативы отдельной личности.
Известный американский ученый и педагог Мортимер Адлер, комментируя этот лозунг Декларации независимости, вынужден признать: «В традиционном философском представлении «счастье» неразрывно связывается с достойно прожитой жизнью как таковой, но достижение счастья зависит от наличия у человека известных добродетелей, воспитывать которые в себе способен каждый. И если человек в этом не преуспевает, то винить он может только себя. Никакое общество или учрежденная им власть не может наделить его моральными качествами и сделать из него хорошего, нравственного человека. А следовательно, поскольку обретение счастья зависит от внутренних нравственных качеств человека, ни общество, ни правительство не могут обеспечить ему обретения или достижения счастья».
В этой формулировке наглядно проступает концепция буржуазного индивидуализма: в неудачах отдельной личности виновно не общество, породившее определенные социальные условия, а он сам. Таким образом, общественная система уклоняется от ответственности за судьбу каждого своего члена, а голословное заявление о праве на стремление к счастью повисает в воздухе.
«стремления к счастью» оказался катализатором социальных надежд и утопических мечтаний самых широких слоев американцев. Неопределенность формулы, в которой утверждалось право на «стремление к счастью», вполне соответствовала неопределенному характеру «американской мечты» 18. Эта неопределенность и позволила апологетам так называемого американского образа жизни широко использовать его в качестве своего лозунга.
В эпоху Американской революции «американская мечта» сливалась с социальными мечтаниями и надеждами, привезенными иммигрантами с европейского континента. Новые волны иммигрантов, прибывших из Старого Света, приносили все новые и новые варианты «американской мечты», а главное — потребность в социальных надеждах и ожиданиях.
Декларация независимости была первым документом не только юридических и правовых норм, но и социально-нравственных ценностей и идеалов. Обычно в американской литературе эта система ценностей обозначается как «традиционные американские ценности». «В Декларации независимости, Конституции и других формальных и неформальных документах,— пишет американский социолог Э. Эльберт,— центральными ценностями являются следующие: свобода, справедливость, демократия, понимаемая как суверенность людей, право частной собственности, индивидуальной ответственности, инициатива и предприимчивость, ограниченные лишь общей заботой об общем благе и нежеланием нанести ущерб другим... «Американский характер» понимается как оптимизм, уверенность в будущем, вера в прогресс, высокая оценка успеха, понимаемого как процветание, которое может быть развито индивидуальной инициативой; высокий моральный характер, более или менее связанный с пуританской этикой, а именно с ориентацией на долг, серьезностью, умеренностью, моральностью... религиозной верой... практичностью...» 19.
Этот набор ценностей в другой интерпретации может изменяться, пополняться или сокращаться, но в основе перечисленные качества признаются как «традиционные американские ценности». Отношение к ним является существенным показателем состояния морального климата в Америке.
«периодом поисков, нежели находок». Происходило становление американского характера, причем процесс этого становления был отнюдь не однозначным. С одной стороны, налицо были все признаки индивидуалистической морали, восторжествовавшей в этике пуританизма. Она проявлялась по-разному. В «Путеводителе эмигранта по Орегону и Калифорнии» (1845) приводится рассказ Лэнсфорда Гастингса, отправившегося в компании 160 человек из Миссури 16 мая 1842 года на Запад: «Над всем витала гармония чувств, определенная единством цели и общностью интересов. Казалось, все испытания будут преодолены благодаря последовательному порядку и миролюбию. Но не прошло и двух дней пути из родного края, где правили закон и порядок, как «американский характер» проявил себя во всей своей красе. Все стремились руководить, руководимых не было» 20. Так начиналась метаморфоза — превращение пуритан в янки.
Один из наиболее известных юмористов «янкилэнда», как называли шутя Новую Англию, Джош Биллингс, так охарактеризовал этого самого янки: «Настоящие янки имеют характер смешливый и просто кипят от предприимчивости и любопытства. Телосложением они худы, наподобие гончих псов, терпеливы в своей коварной хитрости; всегда настороженны; вывести их из себя трудно; драк они избегают, но в безвыходном положении полны решимости. Язык их смазан вожделением удовольствий, а их елейно-вкрадчивые речи скрывают стремление к наживе... В живом янки нет ни капли смирения; его любовь к изобретательству взращивает любовь к переменам. Он смотрит на мраморную пирамиду, прикидывает ее высоту, подсчитывает, сколько на нее пошло камня, и продает этот величественный памятник в Бостоне с немалой для себя прибылью» 21.
В этой шутливой зарисовке немало правды. Ведь и в самом деле, кто мог подумать, что носители жесткой сектантской морали, прибывшие сюда из Старого Света, уже через поколение проявят чудеса гибкости, всеядности, изобретательности. Что пристальный взор их оторвется от небес, чтобы устремиться вдаль в поисках выгодных рынков, не всегда чистоплотных сделок; ради этого они пойдут на что угодно. Все превращалось в товар, имело смысл лишь то, что приобретало рыночную стоимость. Так наметилась первая дихотомия: на словах они не отказывались от своей верности заветам «отцов-основателей», на деле же они отнюдь не обременяли себя соблюдением жестких канонов пуританской морали.
Все становилось источником богатств, в том числе и само море, связывавшее Старый Свет с Новым. Но и на суше взор устремлялся в самые разные направления. Д. Бурстин говорит, что источниками доходов и разорений были и гранит для строительства и лед для десерта. Но, пожалуй, с первых шагов Америка обратила свое внимание на механизацию труда, на разного рода машины. Первопричиной тому была, конечно же, нехватка рабочих рук. Машинизация в определенном смысле упрощала труд рабочих. Она способствовала также текучести людей. Освоить узкую сферу деятельности, которая требовалась от рабочего, было сравнительно нетрудно — для этого не нужно было особого умения.
содержания образования, сколько перестройки и улучшения школьных помещений. Городская реформа, по сути дела, сводилась к повышению требований к санитарному содержанию улиц, тюремная — к изолированию подростков от взрослых, медицинская — к улучшению содержания душевнобольных. Все эти реформы, которые были скорее филантропическими, нежели социальными, сопровождались бурными кампаниями, а победы объявлялись кардинальными переменами решающего характера. Пройдет 150 лет, и каждая подобная акция будет в Америке называться «революцией». Так появятся новые фильтры для сигарет, и это будет названо «революцией» в табачном деле, равно как и удлинение или укорочение женских юбок также будет названо «революцией». Все это в плане оценок было предопределено еще в начале прошлого века.
Конечно же, это не значит, что даже в ту пору не предпринимались попытки серьезных социальных реформ. Они были связаны с движением против рабства, с борьбой рабочих за право организовывать свои производственные профессиональные союзы и т. д. Борьба эта — длинная история мужества трудящихся и безжалостности хозяев, история, чьи страницы залиты кровью женщин, детей, стариков. И если начало ее уходит в первые два десятилетия XIX века, то конца ей и сегодня еще не видно.
Говоря о наиболее характерной черте американцев тех лет, черте, которая осталась типичной для них и поныне, в первую очередь нужно отметить их легкость на подъем, мобильность. Как говорит Бурстин, в те годы Америка была похожа на большую гостиницу: постоянно кто-то куда-то вселялся, кто-то куда-то ехал, кто-то зачем-то переезжал. Страна казалась невероятно большой. Приехавшие были убеждены, что где-то на ее территории каждого из них ждало его личное, персональное счастье. И американцы носились из конца в конец, пробуя все в своих странствиях, каждый раз с наивной искренностью восклицая: «Вот оно!» Большинство ошибалось и двигалось дальше. Кое-кто уставал и оседал, довольствуясь тем немногим, что сумел обрести. Те единицы, что находили свое призвание или то, что они готовы были назвать своим счастьем, единицы, что нашли свое счастье в Америке, служили своего рода приманкой для тысяч ищущих, для сотен авантюристов, для десятков выпавших из того уклада жизни, который формировался в стране. И они с новой энергией пускались в поиски того самого счастья, которое им обещала Декларация независимости. И были новые разочарования, новые непоправимые потери, хотя были и новые находки.
Из всех мифов, сложившихся в ту пору и дошедших до нас через произведения художественной культуры, наиболее живучим оказался миф об одиночке или толпе одиночек, покоривших континент 22. Этот миф, который столько лет питал мораль американского индивидуализма, оказался несостоятельным. «Нам часто говорят, что дух пионеров — это и есть индивидуализм,— замечает Д. Бурстин.— Это, как утверждают некоторые, и породило американский образ жизни» 23«Секреты групп, передвигавшихся по стране, остались столь же неизвестными, как и многие секреты истории. Сколько было этих случайных попутчиков, собиравшихся в группы, чтобы проехать отрезок пути, а затем распасться!» 24«одинокий волк» превращался в победителя. В истории даже самый великий первооткрыватель был человеком, который собирал вокруг себя людей перед лицом непредвиденных трудностей. Великие географические открытия практически всегда осуществлялись не одиночками, а группами. Легендарный герой Дэниел Бун обрел свою известность за искусство быть предводителем, а не только за подвиги на охоте. В первом путешествии Колумб имел под своим началом три корабля. Во втором — семнадцать. Гений Колумба или Васко да Гамы, Ла Салля или Магеллана как раз и таился в их организаторском таланте. Континент был тоже своего рода океаном. Пересечь его благополучно можно было только в компании. Между Американской революцией и Гражданской войной те, кто прокладывал путь на Запад от сложившихся поселений, вроде отцов-пилигримов, редко передвигались в одиночку.
Впрочем, никто не опровергает возможности того, что одиночками могли быть охотники, гиды, землемеры или даже священники. Но, как правило, ранние поселенцы по причинам безопасности двигались группами. Итак, даже по мнению американских исследователей, в основе завоевания страны лежал принцип коммунитаризма 25. Практицизм требовал коммунитарности, существования временных союзов, союзов по случайным признакам (соседи, члены клуба любителей песни, соученики). Но с первых своих шагов эта коммунитарность сталкивалась с этикой индивидуализма. Столкновение двух таких противоположных систем ценностей в конечном счете стало причиной психической раздвоенности нации и индивидуумов.
Это было далеко не единственное противоречие, разрывавшее духовную жизнь нации изнутри. Американская действительность XIX века все чаще сталкивалась с мечтой «отцов-основателей», и далеко не всегда одерживала верх мечта. Примером тому могла бы служить трагическая история американских мормонов.
века. Подобно ранним пуританам, мормоны следовали за своим жестко авторитарным руководством. Это были люди удивительной энергии, трудолюбия и смелости. Их замкнутость, полигамный образ жизни, равно как и дружелюбное отношение к индейцам, вызывали повсеместные к ним недоверие и гонения на них. Немало было пролито крови мормонов в стране, возвестившей о своей приверженности свободе вероисповедания. Гонимые отовсюду, мормоны делали несколько попыток осесть. Их лишали права голосовать, они были вынуждены организовывать боевые отряды самозащиты. В тюрьме был убит их руководитель Смит. Новый руководитель вывел группу в штат Юта, который колонизовали более пяти тысяч мормонов. Президент Бьюкенен в 1858 году, невзирая на обращения руководителей мормонов за помощью к федеральным властям на основании Декларации независимости, отдал приказ об использовании против них регулярных частей. Восстание мормонов было потоплено в крови. Лишь в 1896 году, после ряда принципиальных уступок, мормонов перестали преследовать. Их мечте об отдельном штате не было суждено сбыться. Но даже то, что им удалось сделать в Юте, остается памятником удивительному трудолюбию первых переселенцев.
Все сегодня знают о золотой горячке, охватившей Америку в конце века. Но первой горячкой, как утверждает Бурстин, была все же «земельная». С той разницей, что за золотом стремились в определенные места, а земельная горячка была повсеместной.
Американский скваттеризм 26 был связан с первопоселенчеством. Все меры по занятию земель требовали легализации, моральной и физической защиты от тех, кто посягал на землю, имущество и собственность поселенцев. Отсутствие этих институтов на Западе приводило к все той же разновидности коммунитаризма, связанной в данном случае с защитой собственности, вначале от шайки бандитов, а потом и от организованного террора банков, компаний, фирм, нанимавших профессиональных убийц, для того чтобы завладеть участком, на котором были найдены полезные ископаемые, или участками, рядом с которыми будет проходить железная дорога.
Э. Тоффлер в своей книге «Шок от будущего», написанной в 60-х годах XX столетия, сетует по поводу того, что американцы, сорвавшись с места, не просто бросают родные пределы, а порывают с духовными традициями, покидают могилы родных, которые нередко были захоронены тут же под вязами. Но это отнюдь не было особенностью американской действительности второй половины XX века. То же было и в период движения на Запад. Люди не просто покидали могилы родных, хороня их на казавшихся бесконечными дорогах к другому океану, они даже не ставили знаков захоронения, а могилы закладывали камнями и заравнивали дерном, чтобы их нельзя было заметить. Все оставалось позади, не только могилы, но даже и имущество, ибо, чтобы быть мобильным, нельзя было ехать со всем своим скарбом. Люди двигались навстречу совершенно новому образу жизни. Жизнь, начатая сначала по приезде в Америку, начиналась еще раз сначала. Даже семьи — оплот протестантизма — разрушались. Брать в дорогу женщин и детей было опасно. Все было трансформировано, облегчено, все приспособлено для дороги: религия, мораль, этика, облик людей, манера одеваться. Все было подчинено одному — добраться «туда» первым. Где будет это «туда», мало кто знал. Цель была конкретна и вместе с тем иллюзорна. Единственной реальностью была дорога. Она останется ею и тогда, когда нация освоит свою территорию, и по-прежнему будет частью ее расплывчатой мечты и нереализованных надежд.
— в города. Следом шли банки, коммерсанты, лавочники, салуны и, конечно же, служители закона. Им противопоставляла себя защитница «интересов народа», его глас — маленькая газета маленького города, которую позднее ностальгически будут называть последним исчезающим оплотом демократических надежд доброй старой Америки. Эта надежда падет, не выдержав конкуренции с пресс-индустрией — выразительницей интересов супермонополий, денежных магнатов, политиканов и околополитических воротил. Но еще тогда, когда она только пришла в поселок, ставший городишком, она уже была заражена тем самым духом, который позволял уживаться на ее страницах принципам великой Американской революции и торгашеской крикливости. Газета объединяла мир грамотных, призывала к филантропии богатых, к терпимости бедных. Газеты враждовали. Они объединяли разъединяя. А следом за ними шли школы, колледжи, университеты. Америка приближалась к своему «позолоченному веку».
Но прежде чем это случилось, Америке предстояло выдержать серьезное испытание па демократическую зрелость. Этим испытанием была Гражданская война между индустриальным Севером и рабовладельческим Югом. Ома должна была на деле подтвердить готовность демократической части страны с оружием в руках отстоять завещание «отцов-основателей» о том, что «все люди сотворены равными».
Последствия Гражданской войны трудно переоценить. Как писал К. Маркс в своем обращении к Национальному рабочему союзу США в 1869 году, «Гражданская война имела положительный результат — освобождение рабов и тот моральный импульс, который был этим дан вашему собственному классовому движению» 27. Эта война, начавшаяся в апреле 1865 года, унесла жизнь 618 тысяч американцев. Она должна была принести свободу угнетенным черным американцам. Но жизнь показала, что нельзя даже условно освободить одну часть населения, покуда другая остается в кабале.
Как писал видный американский историк Уильям Фостер, судьба негров «тесно связана во многих отношениях с судьбой всех белых американцев, имеющих основание быть недовольными своим положением. Эту истину следует рассматривать как закон социального развития в Соединенных Штатах» 28.
Социальные мечты и социальные утопии. Важный вклад в формирование «американской мечты» внесли трансценденталисты — литературно-философский кружок, возглавляемый Р. -У. Эмерсоном. Для трансценденталистов была характерна оптимистическая вера в будущее Америки — вера, органично связанная с критикой капиталистического общества. Обличая американскую цивилизацию, погрязшую в стяжательстве и погоне за наживой, они проповедовали уход к природе, возврат к простым и естественным отношениям.
Трансценденталисты сыграли большую роль в развитии радикальных и социально-критических движений в Америке. Выступая против общественных отношений, основанных на эксплуатации человека человеком, они утверждали, что в основе общественных отношений должно быть признание равенства всех людей. Путь к общественному прогрессу, к истинной демократии лежит через самоусовершенствование человека, через развитие в каждой отдельной личности врожденного чувства справедливости.
В речи «Молодой Американец» Эмерсон развивает мысль о демократическом будущем Америки, о создании общества, которое будет не противостоять Природе, а соответствовать величию и богатству американских ландшафтов. «Свобода нашей страны, ее молодость не могут не внушать нам предчувствия, что в Америке законы и общественные институты в какой-то мере будут соответствовать величию Природы. Когда люди управляют территорией между двумя океанами, между снегами и тропиками, какой-то отголосок отличающей Природу уравновешенности должен передаваться их законам. Разноязыкая толпа берет с бою корабли, отплывающие из всех уголков мира к великим вратам Северной Америки — Бостону, Нью-Йорку, Новому Орлеану, а достигнув места назначения, устремляется в прерию и в горы, незамедлительно обогащая своими собственными идеями общественное мнение, внося свой пай в общую сокровищницу, прибавляя свой голос к голосу всех других, и законы нашей страны не могут не быть более свободными, более всеобщими, чем где бы то ни было еще. Америке, видимо, не -составляет труда воодушевиться духом широкой гуманности; юная годами, свободная, здоровая, полная сил, эта страна тружеников, демократов, людей, стремящихся к благу, одушевленных верой святых, должна представлять все человечество. Это страна Будущего... страна, где все только начинается, где проекты, планы, надежды непрерывно сменяют друг друга» 29.
принцип «гражданского неповиновения», содержащий требования ограничения власти государства. «Я всецело согласен с утверждением,— писал Торо,— «лучшее правительство то, которое правит как можно меньше» — и хотел бы, чтобы оно осуществлялось как можно быстрее и систематически. Осуществленное, оно сводится в конце концов — и за это я тоже стою — к девизу: «Лучшее правительство то, которое не правит вовсе»30.
Торо выступил против рабовладения, он написал специальную статью «Рабство в Массачусетсе». Ему принадлежит также философско-утопическая повесть «Уолден, или Жизнь в лесу». «Уолден» — это не обычная утопия. В ней не описывается вымышленное будущее, как это обычно делается в утопических романах. Утопией эту повесть делает то, что в ней описывается модель жизни, абсолютно противостоящая и противопоставленная капиталистической действительности в Америке.
Кроме того, «Уолден» — это не только литературное произведение, плод художественной фантазии писателя. За этим произведением стоит личность писателя, его личный эксперимент, который он провел для того, чтобы проверить свои собственные социальные идеи. В 1845 году Торо поселился в одинокой хижине на берегу Уолденского озера и жил здесь два года, в течение которых он и написал свое сочинение. В свет эта работа появилась в 1854 году.
«Уолден» — это прежде всего антикапиталистическая утопия. Ее социальный пафос состоит в обличении капитализма — капиталистического города, торговли, буржуазно-бюрократического общества. Торо резко выступает против капиталистической эксплуатации, против общества, в котором «роскошь одного класса уравновешивается нищетой другого» 31. Он утверждает, что буржуазный прогресс достигнут ценой человеческих жертв, все блага современной цивилизации оплачены кровью тех, кто является жертвами эксплуатации. В этом смысле Торо рассуждает о железных дорогах, опоясавших территорию страны: «Думали ли вы когда-нибудь о том, что за шпалы уложены на железнодорожных путях? Каждая шпала — это человек, ирландец или янки. Рельсы проложили по людским телам, засыпали их песком и пустили по ним вагоны. Шпалы лежат смирно, очень смирно» 32.
что человек может добывать средства к существованию тремя способами: он может подвергаться эксплуатации, может эксплуатировать своих ближних, и, наконец, он может жить третьим способом, сводя свои потребности к минимуму. Торо пропагандирует третий путь. Разделяя идеалы трансценденталистов, философии Ж. -Ж. Руссо, Торо был противником рабства, мечтал о свободе всех людей. Его утопия не была утопией бегства. Хотя Торо и не проповедовал активное вмешательство в ход жизни, его собственный эксперимент свидетельствовал о том, что он не был поклонником созерцательного и романтического утопизма.
«Уолден,— пишет В. -Л. Паррингтон,— это своего рода руководство по организации жизни, автор которого стремится опровергнуть Адама Смита и доказать, что повседневный круг ее представляет собой нечто более одухотворенное, чем поклонение неизменному евангелию доходов и расходов 33. По словам зтого автора, Торо — одно из величайших имен в американской литературе.
Утопия Торо не получила широкого признания при жизни автора, ее оптимизм, вера в потенции человека и природы получили признание значительно позже. Как бы предвидя это, Торо писал в финале своей книги: «Я не утверждаю, что Джон или Джонатан поймут все это; завтрашний день не таков, чтобы он пришел сам по себе, просто с течением времени. Свет, слепящий нас, представляется нам тьмой. Восходит лишь та заря, к которой пробудились мы сами. Настоящий день еще впереди. Наше солнце — это утренняя звезда» 34.
Социальный критицизм Торо и трансценденталистов был связан с утопизмом, который в принципе характерен для всякой романтической критики капитализма. Трансценденталисты отразили в своих работах те стороны «американской мечты», которые связаны с верой в безграничные возможности американской природы и естественного, не испорченного цивилизацией человека как основы и фундамента американской демократии.
«американской мечте» в ее демократическом варианте была связана с утопическим социализмом. Первая фаза развития социалистического утопизма в Америке относится к 30—50-м годам XIX века. В это время идеи утопического социализма проникают за океан и служат основой для осуществления различных социальных экспериментов. Для европейских мыслителей XIX века Америка представлялась наиболее благоприятной почвой для осуществления тех социальных надежд, которые оказались неосуществимыми в Европе. Именно с этим связано развитие фурьеристского движения, которое получило наибольший размах в 40-х годах.
В это время в штате Массачусетс возникают три социально-утопические общины, построенные по образцу фаланстера Фурье,— Брук-Фарм, Фрутленд и Хопдейл. Руководителем самой крупной из них — Брук-Фарм — был Джордж Рипли, среди ее членов были Н. Готорн, М. Фуллер, Э. Чаннинг и другие. Члены Брук-Фарм пытались воплотить в жизнь принципы социалистической утопии Фурье. Однако социалистические коммуны оказались недолговечными, экономические трудности, идейные противоречия привели их к быстрому распаду.
Однако, хотя попытки реализовать на практике идеи утопического социализма оказались неудачными, сами идеи утопического социализма не исчезли. Новый этап развития этих идей относится к последним десятилетиям XIX века и связан с именем выдающегося американского утопического социалиста Эдварда Беллами.
В своей социалистической утопии «Оглядываясь назад» (1888) Беллами описывает будущее Америки через сто лет. Герой его романа Джулиан Вест просыпается в 2000 году и застает общественное устройство, основанное на социалистических идеалах: труд становится всеобщей обязанностью, существует «промышленная армия», в обществе господствует солидарность и братство людей. Государство берет на себя воспитание граждан, обеспечивает процветание экономики и комфорт в частной жизни.
Роман Беллами имел огромную популярность, он вызвал оживленную полемику как в среде сторонников Беллами, так и в среде его противников. В конце 80-х — начале 90-х годов в США появились десятки утопических романов, в которых дискутировалось будущее Америки. Некоторые из них, в частности романы С. Стоуна, У. Хоуэлса, С. Шиндлера, развивали идеи Беллами, другие были направлены против того образа будущего, который был нарисован писателем-утопистом. Влияние идей Беллами вышло за пределы собственно литературы. В 90-х годах возникло даже политическое движение, партия национализаторов, которая стремилась на практике реализовать проекты «человеческого братства» Беллами.
«Социалистическая традиция в литературе США», отмечая огромную популярность утопии Беллами как в США, так и в других странах, пишет: «В самих Соединенных Штатах роман не утратил своей притягательности и в XX веке; по свидетельству Филиппа Фонера, историка-марксиста, при всех своих недостатках он «долгое время был для многих американцев первым учебником социализма» 35.
Несмотря на присущие ему противоречия, роман Беллами показал, что традиции утопического социализма в Америке были не только связаны с европейским социализмом, но и имели основу в самой американской действительности. В Америке не было недостатка в утопической литературе. В истории американской литературы существовали и религиозные, и технократические, и сатирические, и либерально-буржуазные утопии 36.
В этом разнообразии социально-утопических идей, характерных для XIX века в Америке, утопия Беллами занимает, несомненно, самое высокое место, представляя вариант социально-утопического прочтения «американской мечты».
Рост популярности идей утопического социализма был верным признаком несогласия демократической Америки с общественным укладом страны. Вместе с тем он своеобразно отражал состояние борьбы вокруг наследия революционной демократии, свидетельствуя о все усиливающихся противоречиях между наследием Американской революции и общественно-политической действительностью.
Гипотеза фронтира. Попыткой пересмотра демократического и революционного наследия американской истории явилась гипотеза фронтира, получившая распространение в буржуазной историографии в конце XIX — начале XX века.
«Значение фронтира в американской истории» 37. В этом очерке Тернер указал на роль Запада в становлении национального характера американцев, в развитии их мышления, традиций, демократии. Тернер не был первым, кто писал о роли Запада для американцев, об этом и до него много писали и дискутировали. Значение концепции Тернера заключалось в том, как он истолковывал эту роль.
В отличие от тех историков, которые видели главный движущий момент американской истории в борьбе антирабовладельческого Севера и рабовладельческого Юга, Тернер выдвинул предположение, что главное в становлении Америки заключалось в движении на Запад, в освоении новых, свободных земель. В этом движении на Запад американцы, по мнению Тернера, были вынуждены отказаться от наследия европейских социальных традиций и создавать совершенно новые социальные формы общежития. «Фронтир свободен от влияния европейских идей. Человек западного мира поворачивается спиной к Атлантическому океану и с неумолимой энергией и самоотдачей начинает строить новое общество, свободное от древних форм».
Архетипом американца для Тернера был пионер, который жил на фронтире, то есть на границе цивилизации и дикости. Освоение Запада создавало новую, предприимчивую личность, которая, будучи представителем цивилизации, была способна сражаться и покорять. Именно эта жизнь на границе цивилизации и дикости делала американцев американцами. «Фронтир,— пишет Тернер,— это линия быстрой и эффективной американизации. Борьба с дикостью учила колонистов. Она снимала их с поезда и сажала в каноэ. Она срывала с них одежду цивилизации, давала им мокасины и охотничью рубашку. Она бросала их в хижину чироков или ирокезов... Мало-помалу они покоряли дикость, но то новое, что появлялось, не было старой Европой. То новое, что здесь возникло, были американцы».
Индивидуализм, свободное предпринимательство пионеров, заселяющих свободные земли, создали, по мнению Тернера, основы американской демократии. Для него фронтир был расцветом демократии, который революционизировал все американское общество. Бедняки и эмигранты, населяющие города востока, приходили на свободные земли и превращались в независимых, свободных владельцев. Это, по мнению Тернера, и создало фундамент американской демократии. В адресе, посланном университету Вашингтона в 1914 году, Тернер писал: «Американская демократия родилась не из мечты теоретиков; она не была привезена на «Сьюзен констант» в Вирджинию или на «Мейфлауэре» в Плимут. Полная силы и энергии, она вышла из американского леса и обретала новую силу каждый раз, когда касалась новых границ. Не Конституция, а свободные земли и изобилие природных ресурсов создали демократический тип общества в Америке на много веков вперед» 38.
и в сфере политического сознания, в особенности в американском либерализме 39. К идее фронтира обращался Рузвельт в своих выступлениях; администрация Кеннеди, рекламируя свою политическую программу, выдвинула лозунг завоевания «новых рубежей».
Работы Тернера широко обсуждались в первые десятилетия XX века. В результате возникла огромная историческая литература вокруг проблемы, фронтира. Появилась также и масса романов, посвященных освоению Запада. Образ пионера стал излюбленной темой американской живописи, литературы, а в последующем — кинематографии. Все это создавало сложный, синкретический миф о Западе как ключевом моменте американской истории, вбиравшем в себя исторические легенды, мечты первопоселенцев о «земле обетованной», воспоминания о демократическом прошлом Америки.
Вместе с тем было очевидно, что гипотеза фронтира Тернера содержала попытку националистической трактовки «американской мечты». Прежде считалось, что «американская мечта» имеет европейское происхождение, что она была завезена в Новый Свет иммигрантами, приехавшими в Америку, для того чтобы строить лучшее будущее. Тернер, по сути дела, предложил другое объяснение возникновения американского мифа. По мнению Тернера, «американская мечта» родилась на фронтире, она вышла из «американского леса».
Концепция Тернера по своему реальному содержанию была отказом от демократических традиций американской истории. Считая, что главным мотивом американской истории было движение на Запад, Тернер отрицал революционную роль войны Севера и Юга. Он идеализировал аграрную, сельскохозяйственную Америку, теоретически обосновывал политику экспансии. Не случайно его идеи были подхвачены политиками Т. Рузвельтом, В. Вильсоном, историками Генри и Бруксом Адамсами, которые применили гипотезу фронтира к американской внешней политике. К тому же Тернер допустил и ряд фактических неточностей. Как показали исследования историков, многие демократические учреждения были основаны в XVIII веке не на Западе, а на Востоке, тогда как Тернер исходил из противопоставления демократического Запада и антидемократического Востока. Представление о Западе как «свободных землях» тоже неверно, так как западные территории были заселены индейскими племенами, которые были коренными американцами. Сегодня совершенно ненаучным оказывается и представление о фронтире как точке соприкосновения «дикости» и «цивилизации». Не случайно индейцы говорят: «Не существовало дикости, пока не пришли белые».
«Фронтир и коренные американцы», например, указывая на несоответствия гипотезы Тернера реальным фактам истории, говорит, что идея фронтира была главным образом стимулом для воображения. «Хотя мы открываем все увеличивающиеся трудности в определении социальной и экономической роли фронтира в американской истории, нет никакого сомнения в огромной роли Запада и индейцев для американского воображения» 40.
Ковелти справедливо указывает на то, что не существует какого-то единого образа Запада в американском воображении, а существует по меньшей мере четыре образа фронтира: 1) фронтир как представление о пионерах, заселяющих Запад; 2) как мечта о новом обществе; 3) как бегство от цивилизации и стремление к слиянию с природой; 4) как мечта о богатствах, скрывающихся в западных землях. «Каждый из этих образов зависит от различных типов восприятия, надежд и ценностей, так что они, собственно говоря, отражают четыре конфликтные цели, которые отличаются одна от другой. Но как сложная коллективная ценность культура не развивается в понятиях абстрактной логики» 41.
Пересмотр концепции фронтира привел к появлению новых концепций относительно имиджа Америки и американского характера. К числу их принадлежит, например, концепция Дж. Пирсона, который выдвинул в качестве главного фактора формирования американского характера фактор «трех М» — миграции, мобильности, движения (migration, mobility, movement). Пирсон не отрицал значения фронтира для формирования американского характера, но считал, что это только часть того процесса, который связан с общими для американского общества тенденциями к миграции, мобильности и движению. Эти процессы Пирсон обнаруживает и в экономике, и в демографической политике, и в нравственности американцев. Именно эти процессы, а не борьба за демократические идеалы или война против рабовладения сформировали, по мнению Пирсона, американский характер. Эта концепция, как и многие другие теории буржуазных историков, по сути дела, выхолащивает демократическое наследие американской истории.
Таким образом, мы видим, что в американской историографии вокруг вопроса об исторических корнях и судьбах «американской мечты» происходит острая борьба. Буржуазные исследователи пытаются игнорировать демократические истоки этой мечты, растворить их в религиозно-мистических, националистических или экспансионистских концепциях. Таковы концепции «нового Адама», «явного предначертания», гипотеза фронтира, которые до сих пор имеют широкое хождение в буржуазной историографии. Этим концепциям противостоят марксистские исследования американской истории, которые выявляют демократическое содержание и роль завоеваний Американской революции и их связь с передовыми демократическими идеалами.
Примечания.
2. Цит. по кн.: Литературная история США, т. 1. М., 1977, с. 268.
3. США: Политическая мысль и история. М., 1976, с. 57—58. О роли пуританизма в становлении американской политической идеологии см.: Perry R. В. Puritanism and Democracy. N. Y., 1944; Scheider. The Puritan Mind. Ann Arbor, 1958; Ziff L. Puritanism in America. A New Culture in a New World. N. Y., 1973; Гаджиев К. С. Современная американская неоконсервативная историография и некоторые проблемы пуританизма.— «Вестн. МГУ. История», 1973, № 3.
4. Boorstin D. The Americans. The Colonial Experience. N. Y., 1968, p. 29.
5. Паррингтон B. Л. Основные течения американской мысли. М., 1962,т. 1. с. 130—131.
7. Паррингтон В. Л. Основные течения американской мысли, т. 1, с. 132.
8. Там же, с. 37.
9. Baldwin L. The Meaning of America. The Univ. of Pittsburgh, 1955, p. 128.
10. Lewis R. W. В. The American Adam. The Univ. of Chicago Press, p. 5.
— In: The Character of Americans. Ed. by M. McGriffer, 1970, p. 43.
12. Цит. по кн.: Weber M. Die protestantische Ethik. München und Hamburg, 1965, Bd 1, S. 40—42.
14. Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, с. 48.
15. США: политическая мысль и история. М, 1976, с. 5.
«Самюэл Адамс и другие последователи Локка,— пишет В. Л. Паррингтон,— удовлетворялись классическими перечислениями прав на жизнь, свободу и собственность, однако в руках Джефферсона английская концепция приобрела более революционное звучание. Замена «собственности» «стремлением к счастью» свидетельствует об окончательном разрыве с учением вигов, завещанным Локком английской буржуазии, и о появлении более широкой социальной концепции. Именно эта замена и внесла в Декларацию те идеалы, которые сделали ее неувядающе жизненной и человечной. Формулировки Декларации означали нечто большее, чем политический жест, рассчитанный на поддержку народа» (Паррингтон В. Л. Основные течения американской мысли, т. 1, с. 423).
17. In: Robbins С The Pursuit of Happiness.—In: American Continuing Revolution. Washington, D. C, 1975, pp. 119—139.
18. «Право на стремление к счастью, провозглашенное Декларацией, выражает революционный, программный и в определенной мере мировоззренческий смысл этого документа, игнорируемый буржуазными исследователями... Для Американской революции, в свете духовной предыстории страны, огромное значение имело утверждение посюстороннего, земного благоденствия людей» (Каримский А. М. Революция 1776 года и становление американской философии. М., 1976).
19. Albert E. М. Conflict and Change in American Values.—In: The Character of Americans, p. 199.
20. Boorstin D. The Americans. The National Experience. N. Y., 1965, p. 81.
22. Этот традиционный взгляд на американскую историю выражают, например, Г. Барнс и Н. Руэди в книге «Американский образ жизни»: «Демократия расширялась, оптимизм и идеализм расцветали. Каждый пионер мог заново строить свое будущее. Американская мечта — надежда на универсальную свободу и благополучие— приобретала популярность» (Barness Н., Ruedi N. The American Way of Life. N. Y., 1945, p. 138).
23. Boorstin D. The Americans. The National Experience, p. 51.
24. Ibid., p. 52.
25. Коммунитаризм, коммунитарность (от англ. слова «community») — общественная система или организация, основанная на небольших и недолговременных кооперативных сообществах.
«squatter») — незаконный захват государственных земель.
27. Маркс К, Энгельс Ф. Соч., т. 16, с. 372.
28. Фостер У. Негритянский народ в истории Америки. М., 1955, с. 722.
29. Цит. по кн.: Эстетика американского романтизма. М., 1977, с. 286.
30. Там же, с. 335.
—25.
32 Там же, с. 61.
33. Паррингтон В. Л. Основные течения американской мысли, т. 2, с. 465.
34. Торо Г. Уолден.., с. 210.
37. Фронтир (буквально — «граница») представление о постоянно расширяющихся границах продвижения переселенцев на Запад, место, находящееся на рубеже между «дикостью» и цивилизацией. Мы полагаем, что русский перевод этого термина как «граница» или «рубеж» не является адекватным, и поэтому оставляем широко вошедший в международную лексику термин «фронтир».
38. Цит. по кн.: The West and American Ideal. N. Y., 1931, p. 293.
39. См.: Валюженич А. В. Американский либерализм. М., 1976; Hartz L. The Liberal Tradition in America. N. Y., 1935; Robertson J. The Meaning of Liberalism. Port Washington, 1971.
40. Cawelti J. The Frontier and Native American.—In: America as Art. Washington, 1976, p. 137.