Приглашаем посетить сайт

История литературы США. Том 1.
М. М. Коренева. Хью Генри Экенридж

ХЬЮ ГЕНРИ БРЭКЕНРИДЖ

Среди тех, кому принадлежит честь стоять у истоков американского романа, зародившегося в конце XVIII столетия, одним из первых следует назвать Брэкенриджа. И х'отя романное наследие его невелико — одна книга,— именно он заложил основы традиции комического повествования, принесшей столь богатый урожай на ниве американской литературы.

Хью Генри Брэкенридж (Hugh Henry Brackenridge, 1748—1816) родился в Шотландии. Когда мальчику исполнилось 5 лет, его родители-кальвинисты переехали в Америку. Обосновавшись в Пенсильвании, они вели фермерское хозяйство. Юный Брэкенридж проводил больше времени, ходя за плугом, нежели в классе за школьной партой. Трудно было предположить, что в этих условиях возможно знакомство с латынью, греческим и сочинениями античных авторов, составлявшими основу классического образования. Известно, однако, что пятнадцатилетний Брэкенридж обратился за разрешением занять место школьного учителя и директора школы, которые он получил, несмотря на молодость, немало удивив попечительский совет как своей дерзостью, так и своими знаниями. Упорство в достижении поставленной цели стало затем отличительной чертой всей жизнедеятельности Брэкенриджа, сменившего немало профессий. В разные годы он был учителем, проповедником, издателем литературного журнала, войсковым священником, юристом и судьей, явив разнообразием профессий и общественных ролей, которые он исполнял на протяжении своего жизненного пути, прообраз будущего американского писателя, от Германа Мелвилла и Марка Твена до Нормана Мэйлера и Артура Миллера.

В 1768 г. Брэкенридж поступает в Принстон, где немало изумляет своими познаниями и способностями, особенно ораторскими, и живым юмором как преподавателей, так и однокашников, среди которых были Джеймс Мэдисон и Филип Френо. С ними его связала тесная дружба, длившаяся всю жизнь, вера в высокие идеалы демократии, а с Френо еще и общие литературные интересы. В Принстоне, во главе которого стоял Дж. Уизерспун, Брэкенридж впервые приобщился к идеям Просвещения. Сторонник политических теорий вигов и философии здравого смысла, Уизерспун знакомил с ними студентов, внушая им идеи свободы, защита которой, по его мнению, должна составлять главную цель правительства. Из Принстона Брэкенридж вынес высокие идеалы века Разума, служению которым он посвятил всю свою разнообразную деятельность и творчество.

"Паломничество в Мекку отца Бомбо" ("Father Bombo's Pilgrimage to Mecca", 1770, публ.— 1772), возможно, первое прозаическое произведение беллетристического склада, созданн'ое в Америке. Оно представляет собой сатиру, объектом которой являлись современные американские нравы, и свидетельствует о несомненной наблюдательности начинающих авторов, их пристальном внимании к окружающей действительности, что станет отличительной чертой их самостоятельного творчества. Вместе с тем в "Паломничестве" с очевидностью обозначилась склонность обоих к комической стихии, разнообразно проявлявшаяся в последующих сочинениях Френо и Брэкенриджа.

Приключения, выпадающие на долю главного персонажа, представлены в комическом ключе, в духе пикарескного повествования. Удачи непредсказуемо чередуются с несчастьями, выход из которых герою помогают найти смекалка, находчивость, а также его обширные познания. Отправившись в путешествие, Бомбо сначала становится пленником на французском судне, которое в свою очередь вскоре подвергается нападению ирландского пиратского судна. Перед героем встает дилемма, от решения которой зависит его жизнь: уклониться от участия в схватке и быть мгновенно выброшенным за борт или героически сражаться с пиратами, избежав расправы от французов, и попасть в плен уже к пиратам в случае их победы. Он избирает путь золотой середины, изображая боевой пыл, пока противник находится на расстоянии, и укрывшись в трюме во время рукопашной. "Спасенный из французского плена" пиратами, герой завоевывает благорасположение их капитана своими обширными и — надо добавить — сильно преувеличенными познаниями, не подозревая о таящейся для него в таком положении опасности. Матросы, уверенные в безграничных возможностях его учености, в том числе — его способности повелевать стихиями, в то же время подозревают его в сношениях с дьяволом и полагают, что он может своим присутствием накликать беду. Вскоре разыгрывается шторм, угрожающий потопить корабль, и они требуют, чтобы Бомбо немедленно прекратил его, когда же их требование остается неисполненным,— выбрасывают его в море, привязав к тюку с табаком, который в конце концов прибивается к берегу в Северной Ирландии. На этом рассказ обрывается, обещая продолжить повествование описанием ирландских приключений героя.

Не было ли продолжение написано или же затерялось со множеством других бумаг Брэкенриджа, сказать невозможно, как и определить степень участия каждого в исполнении замысла. Сохранившийся фрагмент показывает, что знание и сметливость противопоставлены невежеству и суеверию, хотя далеко не всегда они способны отвратить злоключения судьбы. Следуя просветительскому идеалу, Брэкенридж, однако, не абсолютизирует его, не представляет в виде непреложного закона, неукоснительно проявляющего свою силу независимо от обстоятельств. Главным же "обстоятельством", регламентирующим действие этого закона, выступает сам человек, свойства его природы, не отвечающие просветительскому идеалу личности, избравшей своим водителем разум: непомерное бахвальство Бомбо, желание произвести впечатление, самодовольство, порожденное удачными выдумками,— вот в чем, по мысли автора, корень его несчастий. Любопытно также, что в этом произведении писатель прибегает к широкому использованию просторечья, а также диалекта для характеристики персонажей, что впоследствии нередко встречается в его произведениях. По мнению Дэниэла Мардера, автора биографического исследования, посвященного Брэкенриджу, рассказ "предвосхищает тему всей сатиры этого автора. Бомбо постоянно сталкивается с невежеством и свободой выбора, которые мешают ему; они становятся наиболее заметными чертами Тига О'Ригана в "Современном рыцарстве"1.

Одним из примечательных моментов этого периода в жизни Брэкенриджа стало его публичное выступление в Принстоне в 1771 г. на церемонии в честь начала учебного года, на которой он продекламировал поэму "Восходящая слава Америки", написанную Френо незадолго перед тем при его непосредственном участии2. Поэма, зачином которой является открытие Америки Колумбом, строится как предсказание ее грядущей судьбы, величие которой, по убеждению авторов, проистекает из движения мировой цивилизации на Запад, в Новый Свет. Освободившись от английской тирании — стоит напомнить, что поэма написана за несколько лет до начала Американской революции и Декларации независимости,— страна, благодаря расцвету науки, коммерции и сельского хозяйства станет воплощенным царствием божиим на земле, "новым Иерусалимом". Возникший здесь "другой Ханаан" даже превзойдет оставленный в Старом Свете. Согласно предсказаниям, этот новый рай не будет утрачен "вторым Адамом", который сохранит "природную невинность" души.

История литературы США. Том 1. М. М. Коренева. Хью Генри Экенридж

Очевидно, что в "Восходящей славе Америки", отражающей не только патриотические настроения, но и просветительские убеждения авторов, нет места комической стихии. Ее тональность определяется торжественной приподнятостью, хотя и не лишенной столь ценимой просветителями простоты как знака естественности. Созданию этого эффекта немало способствуют библейские аллюзии, придающие вселенский размах происходящему и опирающиеся на укорененное в сознании значительной части жителей колоний "типологическое" чтение истории, свойственное пуританскому мышлению.

Эта сторона литературного дарования Брэкенриджа проявилась и в его драматических сочинениях3, написанных для исполнения учащимися академии в Сомерсете (Мэриленд), директором которой он стал по окончании Принстона. В первом из них, "Сражении при Банкер-Хилле" (1776), автор отзывался на событие, положившее начало Американской революции. Практически лишенное действия и характеров, оно едва ли может быть названо драмой в полном смысле слова. Скорее это написанное в стихотворной форме произведение ораторского искусства, близкое по тональности к поэме "Восходящая слава Америки". Исполненные патриотизма речи американцев, призванные воспламенять сердца соотечественников на борьбу с угнетателями, напоминают им о "благородных предках", бросивших вызов бурям и штормам седого океана, чтобы найти укрытие от тирании. От восхищения героизмом американцев не могут удержаться и англичане, в лице генерала Гейджа свидетельствующие, что даже объединенными силами всего мира не удастся подавить "гордый гнев этих АМЕРИКАНЦЕВ". Характерно, что Брэкенридж употребляет это совершенно новое тогда слово, обозначая новый уровень осознания национальной самоидентификации. Последовавшая в 1777 г. "Смерть генерала Монтгомери" по своей форме была прямым продолжением "Сражения при Банкер-Хилле". Развивая патриотическую тему, Брэкенридж подчеркивает справедливость борьбы колонистов, на стороне которых выступает само Провидение.

Но в это бурное время одного словесного участия в революции было для деятельной натуры Брэкенриджа мало. Движимый гражданским долгом, он в 1777 г. вступает капелланом в армию Вашингтона, где произносит страстные проповеди перед солдатами. В его представлении, капеллан должен соединять в себе барда, способного воспеть героические деяния, и агитатора, вдохновляющего воинов на борьбу. Намеренно прибегая к анахронизму, Брэкенридж называет друидов капелланами древних германцев, предков нынешних британцев и следовательно американцев. "Есть два способа,— говорил он, обращаясь к солдатам после битвы под Принстоном,— какими человек может содействовать защите родины — произнося речи или же действуя рукой. <...> У меня — дар речи, и это единственно моя сфера"4. "Газетные публикации" и тем самым сохранил для будущих читателей. Обращаясь к войскам в Морристауне, он напоминал им о бостонской трагедии: "Пусть же улицы, залитые кровью и не принимавшие ее, потоком стекающую по камням, пусть улицы, залитые и истекающие кровью, возопят об этом и взывают к небу о дне отмщения. Пусть город Бостон будет свидетелем их жестокости. Город Бостон (оглашаемый — М. К.) криками младенцев и стонами удрученных матерей, разлученных с родственниками и мужьями. <...> ... будет свидетелем тирании и в то же время частью наказания Британии, ибо герои увидели свое отмщение и не заснули смертным сном, покуда полторы тысячи поверженных врагов не полегло в землю" (1; р. 30). Брэкенридж демонстрирует в этой проповеди незаурядное ораторское мастерство, добиваясь воздействия на слушателей не только благодаря искусному владению ораторскими приемами (параллелизм речевых конструкций и фигур, обрывы и подхваты фраз, повышающие эмоциональный накал, единство стиля, выдержанного в духе высокой риторики и вместе с тем отмеченного простотой и естественностью, и т. д.), но и прежде всего благодаря созданию пластического образа — выразительной картины страданий мирных жителей города, подвергнутого англичанами жестокому уничтожению.

К этому же времени относится памфлет "Кровавый след тирании" ("The Bloody Vestiges of Tyranny", 1777). Брэкенридж не только патетически описывает жестокое кровопролитие, сделавшееся уделом американцев, но прямо обвиняет английского короля в том, что он решил "... залить континент кровью". Исполненная патетики риторика памфлета изобилует историческими и библейскими аллюзиями, призванными вдохновлять патриотов на борьбу. Так, описывая бостонское побоище 1777 г., Брэкенридж сравнивает взывающие к отмщению залитые кровью улицы города с невинно пролитой кровью Авеля. К описаниям разоренных городов и селений писатель добавляет рассказ о судьбе американцев, изведавших тяготы британского плена. Многие тысячи их погибли, не выдержав страданий; вид чудом уцелевших надрывает сердце: измученные голодом и болезнями, вызванными дурной пищей и холодом, они едва способны передвигаться. "Их ноги распухли, ... животы втянулись под самые ребра, глаза запали, скрывшись в черепе, лицо вытянулось, щеки ввалились, обтянув кости..." Вину за все эти злодеяния Брэкенридж возлагает на короля Англии Георга III, которого он призывает "... поставить в один ряд с Каинами и извергами рода человеческого". Борьба американцев против ненавистного тирана выступает в памфлете как священная война, в которой соединяются "долг, честь, любовь к добродетели"5. Даже и в этих условиях писатель пытается сохранить верность просветительскому идеалу. Проявляя ценимые просветителями взвешенность и стремление к объективности суждений, он не позволяет эмоциям захлестнуть себя, напоминая соотечественникам, что их враги — англичане во главе с королем Георгом III,— с человеческой точки зрения, отнюдь не исключение: в силу низменности человеческой природы все люди, побуждаемые ненавистью, завистью, честолюбием, в какой-то момент идут путем Каина, поднимаясь на своего брата. У англичан этот общий человеческий порок принял чудовищные размеры, так что они ополчились на целый народ. Американцы должны отдать все помыслы борьбе со злом, но, давая врагу физический и нравственный отпор, сопротивляясь "их поведению", разоблачая "низость их преступления", убеждает Брэкенридж, они должны "пощадить их душу", пожелав им "духовного счастья" (5; р. 68), т. е. восстановления душевного здоровья, основанного на добродетели и человеколюбии.

Еще до окончания Войны за независимость Брэкенридж меняет поле деятельности. Вскоре после освобождения Филадельфии, тогдашней столицы восставших колоний, он отправляется туда и приступает к изданию литературного журнала "Юнайтед Стейтс мэгезин", который выходил с января по декабрь 1779 г. Это начинание было несомненно исполнено для него патриотического смысла. Брэкенридж выражает надежду убедить изданием журнала, в том числе и англичан, которые были вынуждены признать, что на стороне "мятежников" были "чертовски хорошие писатели", что "американцы способны развивать литературу, даже и будучи отъединенными от Великобритании, и что свобода — свойство столь благородное и действенное, что даже в горниле войны пробуждает силы человеческого гения на любой стезе литературной славы и совершенства".

Идя в ногу с веком Просвещения, а также безусловно учитывая особый характер читательской аудитории, к которой он обращался, Брэкенридж не случайно называет литературные произведения, которые увидят свет на страницах его журнала, "полезными". Однако его не следует упрекать в утилитаризме. Ведь они, по его словам, "утешение и в то же время украшение человеческой природы. Ибо что есть человек без вкуса и достижений гения? Орангутанг с человеческим обличьем и душой зверя" (5; pp. 71, 70). "Полезность" литературы, как понимает ее Брэкенридж, в том, что она несет душе свет, побеждая зверя, возрождая в ней внутренний человеческий облик.

установление нового порядка, сменившего сметенную революцией иерархию. "Мы считаем,— пишет он,— нашим великим счастьем, что в Соединенных Штатах дорога к должности и высокому положению открыта для каждого. Во власти городского ремесленника или землепашца, обрабатывающего землю на своей ферме на берегу реки, стать в один прекрасный день первым лицом в управлении своего края или занять место в Континентальном конгрессе". Именно реальность достигнутых революцией успехов выдвигает перед людьми совершенно новые задачи: каждый должен приложить "... удвоенные усилия, чтобы стать достойным великого доверия..." На этом этапе в жизни страны все зависит от того, удастся ли посредством просвещения обратить мертвую букву закона в живую реальность бытия. Это определяет исключительную роль литературы и писателя в постреволюционном демократическом обществе. Однако знание из первых рук доступно не каждому и не дается само по себе, для этого, продолжает Брэкенридж, необходима "большая библиотека, которая большинству из нас не по средствам", а также возможность беседовать с "начитанными и опытными людьми", которая также выпадает далеко не всем. Эти потребности может обеспечить "... какое-нибудь издание, которое в самом себе будет содержать целую библиотеку и станет литературной кофейней публичной беседы. "Юнайтед Стейтс мэгезин" — вещь как раз такого рода" (5; pp. 71—72).

На страницах журнала Брэкенридж помещал новости, разделяя их по рубрикам (впервые в практике американских изданий отдавая явное предпочтение местным событиям и сократив до минимума сообщения из-за рубежа), официальные документы, статьи политического характера, разного рода советы, начиная с рекомендаций относительно уничтожения амбарных жучков и кончая наставлениями начинающим корреспондентам: "Можно в отдельных случаях поступиться изяществом слога, но тонкость чувства должна во всех случаях соблюдаться неукоснительно" (1; р. 74). Значительное место отводилось литературным публикациям, среди которых выделяются стихотворения Френо "Чары острова Санта-Крус" и "Дом ночи", принадлежащие к числу лучших творений поэта. Подавляющее большинство материалов журнала вышло из-под пера его редактора. Кроме того, Брэкенридж опубликовал серию статей под общим заглавием "Установление Соединенных Штатов", а также рассказ "Пещера Вэнхеста" ("The Cave of Vanhest"), печатавшийся из номера в номер с января по июль 1779 г.

В центре повествования — фигура молодого честолюбивого провинциала, в котором угадываются автобиографические черты: герой пережил войну, был причастен к политике, строит далеко идущие планы на будущее. Сбившись с пути во время путешествия с приятелем по Нью-Джерси, они встречают отшельника, который, удалившись от мира, живет с семьей в пещере в глухом уединенном месте. Беседа с отшельником оказывается в сущности проверкой представлений героя о себе и об обществе, его жизненных принципов, пройденного им пути и его планов, в которых выявляется наивность, неумение постичь суть происходящего. Эта беседа позволила ему понять пустоту, нелепость и ошибки прошлого, в отношении же будущего по-прежнему царит полная неопределенность. Хотя герой много наслышался о "мисс Музах, необыкновенных красавицах", и пытался снискать по очереди благосклонность каждой из них, его усилия оказались бесплодны.

Ни мисс Теология, ни мисс Урания, ни мисс Право не откликнулись на его призывы, поскольку, как он видит теперь, им руководило не искреннее чувство, а корыстные мотивы — жажда славы и богатства.

Такой акцент непосредственно связывает действие рассказа с американской действительностью послереволюционной поры, когда высокие идеалы были, по мнению Брэкенриджа, вытеснены погоней за ложными ценностями, грозившими подорвать устои демократии.

— начавшая формироваться в Америке художественная литература при том наследии, которое она получила, несравненно увереннее чувствует себя на почве иносказания, чем в непосредственном отражении действительнбсти. Понять смысл рассказа помогает противопоставление внешнего мира, откуда пришли приятели, и жилища отшельника, определяющее структуру "Пещеры Вэнхеста". В том мире, из которого "выпадают" друзья, идет война, одинаково губительная для природы и человека: единственный урожай, который она собирает с обезображенных снарядами полей,— это груды тел. Такой поворот художественной мысли Брэкенриджа может показаться несколько неожиданным, если вспомнить его собственное отношение к революции. В действительности никакого разрыва писателя с его идеалами нет — он осуждает жестокость, несправедливость, насилие, которые порождают неизбежность революций, тем самым множа жестокость и насилие. Но и картины мирной жизни отнюдь не исполнены благости. Взор писателя и в ней обнаруживает все ту же жестокость, только она принимает иное обличье. Ее воплощение — безжалостная конкуренция, которая отравляет юные сердца алчностью и жаждой наживы, обрекая их на поиски, итогом которых становится утрата человечности. Последнюю герой встречает только в пещере отшельника.

Ожесточенной борьбе в окружающем мире противостоит в пещере умиротворение и душевный покой. Здесь жизнь направляется не конкуренцией, а гармонией. Единение с природой находит продолжение во взаимоотношениях людей, исполненных гуманности, дружеского участия, взаимной поддержки и душевной красоты, знаком которой предстает красота дочерей отшельника. Их обращение поражает простотой и естественностью, пронизано душевным теплом и добротой. Они приветливо встречают незнакомцев и заботливо ухаживают за старым больным слугой, который из-за своего недуга сделался им "бесполезен". Глядя на них, герой чувствует, что его увлечение "юными леди с горы" — музами — начинает меркнуть перед чарами "юных леди из пещеры".

Речь, как очевидно, идет не о любовном конфликте, а о выборе героем жизненного пути. Отшельник и его прекрасные дочери — фигуры аллегорические, в которых нашли воплощение представления автора об идеальной жизни, единственно достойной человека. Свой идеал Брэкенридж облек в форму пасторали, в известной мере сохранявшей значение для просветителей, в системе взглядов которых жизнь на лоне природы была идеалом. Даже если толковать центральный эпизод — встречу с отшельником и его семьей — лишь как сон, что допускается структурой рассказа, его смысл остается неизменным. В такой интерпретации, однако, все действие рассказа мгновенно переносится в сознание героя. Происходящее в нем становится непосредственным воплощением борений его души, стремящейся к истине, тогда как если воспринимать встречу героя с отшельником не как сон, а как реальность, она является знаком его духовных исканий.

Сон, таким образом, не имеет в художественной системе рассказа характера иллюзорности, призрачности. Разлад героя с миром еще не так глубок, как в литературе романтизма, и для него возможна и трезвая самооценка, и возвращение в реальный мир, хотя автор и оставляет его на распутье. Открыв для себя ошибочность своих прошлых и нынешних жизненных устремлений, он все же останавливается на пороге выбора.

"Пещере Вэнхеста" идеала, хотя и сомневался в возможности его осуществления в городах и других поселениях атлантического побережья, где интересы капитала уже возобладали над идеалами демократии. Прибежищем их является, по мысли писателя, Запад, на который Брэкенридж возлагал большие надежды в деле их защиты и куда он вскоре перебрался и сам.

исследователь Эмори Эллиотт, "хотя тема "Пещеры Вэнхеста" сугубо личная, эффективная техника повествования и драматическая ирония преобразуют личный опыт в метафору внутреннего кризиса личности, который переживали многие из поколения Брэкенриджа". По мнению исследователя, "эта история предлагает портрет молодого американского литератора в период становления"6. В принципе подобная интерпретация вполне согласуется с содержанием рассказа, хотя и представляется в свете вышеизложенного более частным моментом.

— не только в глубоком провинциализме Филадельфии, но прежде всего в безразличии многих "к делу Америки". К их числу он относит в первую очередь тех, кто был уязвлен радикализмом журнала, закрытие которого дает Брэкенриджу возможность вновь поиздеваться над невежеством. Есть, добавляет он "еще один разряд людей, которые почувствуют себя счастливыми", когда прекратится его издание. Это люди, "которые населяют страну глупости и которые не терпят, чтобы покой их спячки нарушался злодейственными словесами журнала. Для них чтение — наихудшая из пыток, и я хорошо помню, как в начале этой работы они вещали: " Ты пришел мучить нас заранее?" Теперь мы скажем им: "Спите дальше; и пребудьте в покое" (6; р. 180). Брэкенридж воспринял необходимость расстаться с журналом как тяжелую неудачу, однако ныне можно посмотреть на эту страницу его жизни с другой стороны. То, что в стране, где литература, как таковая, едва только зарождалась, журнал Брэкенриджа просуществовал около года, можно считать, напротив, его немалым достижением в качестве редактора и издателя.

Но неуемная натура Брэкенриджа требует новых возможностей для приложения сил, и он снова меняет профессию. Изучив на этот раз право, он в 1781 г. отправляется на Запад. Обосновавшись в Питтсбурге, тогда крошечном поселении на фронтире, Брэкенридж вскоре становится здесь видной политической и общественной фигурой. Он начинает издавать местную газету, первую на Западе; избирается в 1786 г. в члены Ассамблеи штата; добивается выделения средств на создание в Питтсбурге академии (впоследствии Питтсбургского университета). Его общественный вес и влияние были настолько велики, что он был избран членом Верховного суда Пенсильвании (1799—1814). Занимая этот пост, Брэкенридж, помимо исполнения своих прямых обязанностей, произвел пересмотр свода английского законодательства знаменитого английского юриста Блэкстоуна, которое в то время применялось в Соединенных Штатах, приведя его в соответствие с американскими условиями. Высокий авторитет позволил ему успешно справиться с ролью посредника во время волнений в Пенсильвании в 1794 г., вызванных введением нового акцизного налога на виски, хотя самому Брэкенриджу это едва не стоило жизни: на него как защитника мятежников была объявлена облава, солдаты палили из ружей по кустам, где, по их предположению, укрылся преступник, а сам он тем временем ожидал в своем доме расправы, укрепляя дух чтением "Жизнеописаний" Плутарха.

Именно участие Брэкенриджа в переговорах между повстанцами и правительственными войсками помогло избежать неминуемого, судя по всему, кровопролития. Мирное урегулирование конфликта делает честь не только его дипломатическим способностям, но и литературному таланту: остроумие, с каким Брэкенридж высказывал свои соображения обеим сторонам, действовало лучше других аргументов, хотя ситуация, казалось бы, вовсе не располагала к юмору. Так, в ночь накануне надвигавшегося столкновения между гарнизоном и повстанцами, Брэкенридж приложил немало стараний, чтобы предотвратить его. Но действовал он не прямыми увещеваниями, которые лишь разжигали бы воинственный пыл, возбудив к тому же недовольство и недоверие к нему мятежников. Обходя их лагерь, Брэкенридж не перечил их желанию схватиться с солдатами, а на настойчивые вопросы о том, велики ли будут потери, с невозмутимым видом отвечал, что невелики — "не больше тысячи убитых, да пять сотен смертельно раненых" (1; р. 113). Слово Брэкенриджа — а это было, несомненно, слово, организованное по за'конам литературы,— одержало блистательную победу: кровавого побоища удалось избежать. Правда, по окончании переговоров ему пришлось подкрепить свои доводы четырьмя бочками виски, но, как признавался впоследствии писатель, он "скорее истратил бы это, нежели единую кварту крови" (6, р. 176).

"События мятежа в западной Пенсильвании в 1794 г." (1795). Д. Мардер считает, что описанный в нем конфликт "представлен в художественном ключе" и "показан через характеры в действии". Это мнение не лишено оснований. Существенную роль в развитии сюжета играет параллелизм действия: нарастание социального конфликта между властями и мятежниками соотнесено с внутренней драмой повествователя, разрывающегося между необходимостью соблюдения закона и требованиями гражданского долга': и в то же время пониманием безысходности положения жителей фронтира, толкнувшей их к мятежу, и сочувствием к их страданиям. К особым достоинствам очерка исследователь относит реалистичность описаний, отмеченных чувственной осязаемостью. В результате складывается "скорее картина, чем объяснение или оправдание... Это история конфликта между раздираемым на части народом и человеком, который пытается ликвидировать этот разрыв..." В конечном счете повествование вырастает в историю "идеалистически настроенного, но честолюбивого человека — человека, втянутого в сложности и опасности социального бунта, который позволил ему увидеть свое истинное "я" под покровом идеалов и честолюбивых мечтаний..." (1; pp. 108, 109, 108, 112). Однако исследователи, как правило, проходят мимо этого очерка, либо зачисляя его в разряд исторических документов, либо сводя все к вопросу о личной вине Брэкенриджа, который был подвергнут аресту как лидер бунтовщиков.

"Суд над Мамачтагой" ("The Trial of Mamachtaga", 1785, публ.— 1808). В нем рассказывается история индейца, который был привлечен к суду, а затем казнен за убийство белого человека. По общему убеждению, которого Брэкенридж не оспаривает, Мамачтага был крайне неприятным и недостойным человеком, от которого отказалось даже его племя. К этому надо добавить, что Брэкенридж вырос на фронтире и его детство было окрашено ужасом, вызванным индейскими набегами,— с тех пор он откровенно ненавидел индейцев. В отличие от многих американских просветителей, он оправдывал захват белыми индейских земель. Этой теме он посвятил ряд статей в своем журнале "Юнайтед Стейтс мэгезин", обосновав свой подход ссылками на Библию, согласно которой земля принадлежит тому, кто ее возделывает, а индейские племена за немногим исключением не занимались земледелием. Тем не менее Брэкенридж взялся защищать Мамачтагу.

Очерк вырос из его наблюдений и содержит в себе картину нравов американского общества и портреты двух главных участников событий: Мамачтаги и непредсказуемого в поступках "законника" Брэкенриджа. Писатель как будто не задается никакой высокой целью, ограничиваясь описаниями подробностей одного конкретного дела. Однако из них складывается картина исполненного трагизма столкновения двух цивилизаций, в котором именно претендующая на "цивилизованность" сторона оказывается воплощением бесчеловечности, рождающейся из своекорыстия, предвзятости, бесчестности, узости мышления, неспособности и нежелания понять, на чем строится столь непохожий на их собственный мир соседей-индейцев, в который белые насильственно вторглись и теперь стремятся перекроить на свой лад. Это, видимо, и было главной причиной, побудившей Брэкенриджа, вопреки собственным склонностям и интересам, выступить на процессе в качестве адвоката. Начинает он во всяком случае с того, что на собственные средства добывает для несчастного, с которым обращаются, как с диким зверем, одеяла и сносную пищу.

Постепенно в этом антипатичном человеке "объективно" прорисовываются совершенно иные черты: глубинная честность (он не может заявить, что он не виновен, потому что белые напоили его и он не помнит ничего, что происходило дальше), чуткость и отзывчивость (во время заключения Мамачтага собирает — один, без присмотра — целебные травы для заболевшей дочери тюремщика, не воспользовавшись этой возможностью, чтобы убежать от заведомо предвзятого правосудия), верность традициям своей культуры (его единственная просьба — о том, чтобы его не вешали, это запрещает обычай племени), душевная стойкость (даже сорвавшись с петли, повешенный повторно, Мамачтага умирает с улыбкой на устах). Хотя, в противовес просветительскому канону, Брэкенридж не принимал идеализации индейца, в современном прочтении прощальная улыбка Мамачтаги символизирует "честность, которая возможна лишь в существе, абсолютно невинном, не приобщившемся к нравам белого человека" (1; р. 104),— пишет Мардер, который фактически ввел этот очерк, как и "События мятежа", в современную науку. Оба эти произведения, по мнению исследователя, "... отличает объективность наблюдений, касающихся места, характера и действия,... Это правдивые сообщения, напоминающие прозу конца девятнадцатого столетия, которую называют реализмом" (1; р. 99). К этому следует добавить, что в жанровом отношении эти очерки находятся на стыке журналистики и художественного повествования, обозначив становление принципиально новых качеств юной американской прозы.

Кипучую деятельность Брэкенриджа на общественном и политическом поприще так же, как и его ранние сочинения, можно считать своего рода прологом и подготовкой к созданию романа "Современное рыцарство" {Modern Chivalry). К работе над романом, ставшим главным делом его жизни, писатель приступил в начале 90-х годов XVIII в. Свой труд он продолжал на протяжении четверти века, до самых последних дней. Итогом явилась книга, которую многие современные исследователи, не колеблясь, относят к числу шедевров. Романом "Современное рыцарство" Брэкенридж и вошел в историю американской литературы.

"Гудибраса" С. Батлера, "Современный рыцарь", но вскоре отказался от этого замысла, решив воплотить его в прозе. Напоминанием об этом служит одноименная поэма, включенная в одну из книг "Современного рыцарства". Роман печатался выпусками. Первый появился в 1792 г. и вместе с выпусками 1793, 1794 и 1797 годов составил первый том. В 1804 и 1805 годах увидели свет части второго тома. Брэкенридж на этом не остановился и в 1815 г. выпустил переработанное издание своего единственного романа, который посмертно, в 1819 г., был вновь переиздан с дополнительными поправками. -

При создании своей книги Брэкенридж несомненно опирался на великое наследие английского романа XVIII в. Следуя традициям Свифта, Дефо, Смоллета, Фильдинга, писатель строит свое произведение как сатирический роман-путешествие. Вместе с тем его главные персонажи — капитан Фарраго и его слуга Тиг О'Риган — написаны явно по аналогии со знаменитой парой Дон Кихот — Санчо Панса. Аналогия, однако, срабатывает лишь в качестве приема, ограничивая сходство с шедевром Сервантеса общим принципом сюжетостроения. В содержании же романа — отборе материала и его интерпретации — Брэкенридж проявил достаточную самостоятельность и оригинальность. Отказавшись от подражания, американский автор избрал путь, трудности которого усугублялись неразвитостью американской литературной традиции, в утверждении которой "Современное рыцарство" при всех своих несовершенствах (условность персонажей, лишенных психологической глубины, отсутствие крепкой спаянности действия, изменения идейной направленности романа в ходе повествования и т. д.) сыграло заметную роль. Во многом эти недостатки, как и просчеты автора проистекают из достоинств романа, явившегося первым опытом в таком роде на американской почве. Книга Брэкенриджа привлекает прежде всего попыткой нарисовать широкую, чуть ли не всеохватную, панораму американской жизни первых послереволюционных лет. Но'автора увлекали отнюдь не чисто живописные задачи. Масштабность замысла проистекает из того, что в центр "Современного рыцарства" писатель выносит проблему американской демократии. Своеобразие предложенного в романе художественного решения определяется тем, что автор предлагает не славословие в честь демократии, а развертывает ее всестороннюю и очень острую критику — позиция, явно не совпадающая с читательскими ожиданиями. Демократия становится главным объектом сатиры, которая включает едва ли не всю палитру комических средств.

Буквально с первых строк Брэкенридж отдает повествование во власть комической стихии, что явилось одной из самых блестящих его находок. Остроумно отводя в предисловии к роману нападки будущих критиков, писатель, выступая здесь прямым предшественником Марка Твена, объявляет, что единственной его целью при написании книги было дать образец прекрасного слога, содержание же романа — сущая бессмыслица, не заслуживающая внимания серьезной критики. На самом деле его в первую очередь увлекала, конечно, задача представить на суд широкого читателя пороки современного американского общества, поправшего просветительские идеалы, которым остался верен он сам. С этих высот Брэкенридж дает оценку явлениям действительности, которые он сопоставляет с нормами просветительской этики и требованиями просветительской социальной доктрины. Идеалы века Разума становятся, таким образом, основой для фундаментальной критики американского общества, которую писатель развертывает в "Современном рыцарстве". Именно эту сторону дарования Брэкенриджа Эмори Эллиотт рассматривает как определяющую черту его творчества. "Хью Генри Брэкенридж был блестящим писателем,— пишет Эллиотт,— с острым социальным восприятием. В то время, когда другие ученые мужи пребывали в замешательстве, он с поразительной ясностью постиг свою страну: он видел, что изменившиеся после революции социальные условия и новое смешение привычек, наследственного достояния и языков создало питательную почву для скупавших земли стяжателей и невежественных и потворствующих злоупотреблениям политиканов. <...> Подобно другим писателям и интеллектуалам, он был удручен условиями, в которых литература и искусство находились в небрежении, но он обладал гением, позволившим ему увидеть, что самым подходящим и самым действенным ответом был смех" (6; pp. 176—177).

Смех Брэкенриджа имеет множество оттенков, от язвительной насмешки и мрачного издевательства до игривой шутки и шумного бурлеска. Вместе с тем он не исключает и серьезности, смолкая при соприкосновении с подлинным человеческим страданием. Таков, к примеру, эпизод в публичном доме, куда капитан Фарраго является в поисках исчезнувшего слуги. Здесь он встречает девушку, которую обманом толкнули на путь порока. Видя ее терзания, капитан обещает вытащить ее со дна, но, придя на следующий день, получает ответ, что она покончила с собой. Правда, подобные эпизоды не часто встречаются на страницах романа, но по закону контраста они тем более концентрируют на себе внимание, выступая в роли эмоциональной доминанты.

чертами просветителя-философа, Брэкенридж отнюдь не представляет его воплощением всех мыслимых просветительских добродетелей. Капитан Фарраго, просвещенный землевладелец, в прошлом участник революции, и в самом деле высоко чтит знание, в котором он видит инструмент социального регулирования и основу "правильного" общественного устройства. Он не прочь поделиться с каждым своими соображениями по поводу увиденного, сопровождая описываемые в романе события пространными комментариями. Писателю хотелось видеть в роли Фарраго в структуре повествования аналогию с хором в греческой трагедии, но его герой — типичный резонер, фигура в изобилии представленная в литературе века Разума. В качестве комментатора Фарраго становится посредником между происшествиями, включенными в ткань повествования, и читателем, которого как бы приглашают смотреть на них глазами персонажа, не просто вынесенного, но вознесенного над остальными.

Нигде это не проявляется нагляднее, чем во взаимоотношениях Фарраго с его слугой, Тигом. Это грубый, неотесанный, невежественный парень, поступивший на службу к капитану за кусок хлеба и кров над головой, потому что он вообще ничего не умеет, однако достаточно смекалистый, полный жизненных сил и несмотря ни на что весьма чуткий к переменам в окружающем мире. Само имя "Тиг О'Риган" было в то время нарицательным именем бедного ирландского иммигранта, которое Брэкенридж уже раньше использовал для одного из своих второстепенных персонажей в каком-то произведении.

В "Современном рыцарстве" образ Тига не менее значим, чем образ капитана. Именно в Тиге писатель сконцентрировал те пробудившиеся в широких слоях силы и жажду перемен, которые породила революция. Без чьей-либо посторонней подсказки уловив новые веяния в обществе, он всяческими способами стремится улучшить свое положение, занять какой-нибудь государственный пост и получать солидное жалование. 'То, что по большей части его претензии на должность чиновника администрации или выборные должности, в стремлении к которым его укрепляет поддержка невежественной толпы, лишены всяких оснований, служит в романе едва ли не главным источником комизма.

Однако сатирически высмеивая нелепость притязаний Тига, Брэкенридж не менее язвителен и по отношению к Фарраго. Капитан стремится удержать Тига прежде всего потому, что потеря слуги причинила бы ему немалые, хотя и временные неудобства. Более того, обосновывая свою позицию невежеством Тига, Фарраго отнюдь не стремится рассеять его, приобщив Тига к знаниям, разъясняя ему сложные вопросы общественного бытия. Сделав широкий жест, капитан приглашает к Тигу учителя танцев, объявляя через несколько уроков, что его образование закончено. В основном же он действует страхом и обманом, во многих случаях заведомо излишними, как, например, в эпизоде, описывающем попытку Тига уйти в актеры, тем более, что его первые шаги на подмостках оказались, по-видимому, весьма успешными. Аналогичная история повторяется, когда Тига приглашают стать "индейцем", чтобы участвовать в подписании договора с правительством от имени некоего индейского племени. "Просвещенный" капитан вновь не разъясняет слуге преступность подобного рода занятий, а лишь запугивает его, нагромождая нелепицы, лишая Тига тем самым возможности составить элементарное представление о реальном смысле афер, в которые он так легко оказывается втянут именно по неведению. В подобных ситуациях разительно проявляется откровенный эгоизм самого Фарраго, пытающегося воспрепятствовать социальному пробуждению масс и остановить любой ценой вал всколыхнувшихся в низах надежд.

изменения в позиции капитана не происходит. Он готов патерналистски покровительствовать слуге, но не может признать в нем равного и тем более дать ему ключ к самосовершенствованию. Таким образом, знание, образование, которые Фарраго превозносит, подобно истинным просветителям, становятся в его руках той уздой, которой он намерен сдерживать социальное движение низов.

Стремясь к максимально широкому охвату действительности, Брэкенридж прибегает к форме романа-путешествия, позволявшей без особого труда включать в канву повествования различные сферы жизни, в которых она неизменно открывается с неприглядной стороны. Переезжая из города в город, герои романа становятся свидетелями продажности судей, всяческих злоупотреблений и явных несовершенств системы, представляющей возможности для бесчестных махинаций, подлогов и обмана правительства и индейских племен дельцами, использующими договоры с индейцами для личного обогащения; тяжб проповедников из-за приходов и торжества невежества, когда воспитание юношества в почтенных университетах и посты академиков в Философском обществе предоставляются лицам, не владеющим начатками грамоты, и т. д. Особой горечью пронизаны страницы, посвященные выборам, превратившимся, как Брэкенридж знал по собственному опыту, из гаранта демократии как средства волеизъявления народа в послушное орудие в руках демагогов, безнравственно играющих на чувствах толпы.

прочных связей между ними. Структура романа отличается рыхлостью, переходящей даже в аморфность, ткань повествования как бы расползается в разные стороны, увлекая за собой не получивший жесткого стержня сюжет. Связь между эпизодами крайне слаба. Прежде всего они представляют интерес для автора в силу возможности сопроводить описание рассуждениями, выделяемыми в отдельные главы. Брэкенридж, видимо, доверяет не столько убедительности художественных образов, сколько прямому наставлению, хотя не верно видеть в персонажах, прежде всего капитане Фарраго, рупоры идей автора. Где с большей, где с меньшей определенностью писатель выдерживает дистанцию между фигурой повествователя и героем.

Кроме того, в романе, который писался четверть века, Брэкенриджу, как уже говорилось, не удалось выдержать единство идейной направленности. Да это едва ли было и практически возможно. Хотя он оставался верен идеалам Просвещения, подходы Брэкенриджа к конкретным явлениям, фактам, событиям, личностям и их оценка с годами значительно менялись, явственно обнаруживая расхождение с его прежними взглядами и суждениями. В результате, сторонник джефферсоновской демократии, он то выступал с позиций крайнего радикализма, например, открыто приветствуя Французскую революцию, чем мгновенно заслужил прозвище якобинца, или ратовал за немедленное освобождение рабов, то оказывался в лагере непримиримых противников Джефферсона. Роман отражал штормы и ураганы, сотрясавшие душу автора и свидетельствовавшие о глубине его разочарования в действительности. Согласно М. Т. Гилмору, одному из авторов "Кембриджской истории американской литературы", эта рыхлость формы приобретает в конце концов художественную функцию. "Современное рыцарство",— замечает исследователь,— в самой крайности отчаянного желания явить укор настоящему, копирует безумную логику, сосредоточенность на себе и своеволие современного нрава, который оно осуждает"7.

"Современное рыцарство" занимает промежуточное положение между романом и эссе, позиции которого в американской литературе того времени были необычайно сильны, хотя в структуре романа по мере его продвижения роль художественного элемента, к сожалению, не возрастает. Опыт Брэкенриджа не прошел для американской литературы бесследно. Его сатирическая линия получила в ней яркое развитие, найдя, в частности, продолжение в американской юмористике и, что особенно важно, в творчестве Марка Твена.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Marder, Daniel. Hugh Henry Brackenridge. N. Y., Twayne Publishers, 1967, pp. 82-83.

"Филип Френо" настоящего тома.

"Первые драматургические произведения".

4 Цит. по: Brackenridge, Hugh Henry. Modern Chivalry. New Haven, Conn., College and Univ. Press, v. 1, p. 9.

6 Elliott, Emory. Revolutionary Writers. Literature and Authority in the New Republic, 1725—1780. New York, Oxford, Oxford Univ. Press, 1986, p. 181.

Press, 1994, v. 1, p. 638.

М. М. Коренева