ПОЭЗИЯ РЕВОЛЮЦИИ.
ЗАРОЖДЕНИЕ АМЕРИКАНСКОЙ ФОЛЬКЛОРНОЙ ТРАДИЦИИ
На всей поэзии, вызванной к жизни революционной эпохой, лежит яркий отпечаток времени, отличающий ее от развития поэзии в предшествующий период. И, несмотря на это, поэзия Американской революции продолжает некоторые ранее сложившиеся поэтические традиции Нового Света.
Говоря об эпохе революции, обычно выделяют двадцатилетие с 1763 до 1783 г., а иногда и больше, если отсчитывать время с 1760 г.— от вступления на престол Георга III и последовавшего изменения политического курса. Правильнее хронологически расширить сферу действия поэзии той эпохи: с одной стороны, баллады колониального периода получили новую жизнь в годы революции; с другой — средства поэтического арсенала 1763— 1783 годов продолжали "военные действия" и в период войны с Англией 1812 года.
Значение феномена поэзии, возникшей в революционную эпоху, состоит в том, что, во-первых, в ходе общественных потрясений она стала продуктом творчества и выражением чаяний широких масс; во-вторых, совершился поворот от духовной поэзии к светской. "Впечатление такое,— указывает критик,— словно трактаты и сюжеты религиозных споров, составившие основу литературной деятельности XVII — начала XVIII веков,... пережили трансформацию светскости, в результате которой поиск духовного спасения преобразовался в стремление к достижению политической свободы"1. Поэтические формы и жанры этого времени тем и интересны, что в противостоянии позиций начинает формироваться демократический, народный по своему духу голос единой нации; точка зрения, выражающая волю всех колоний. Немаловажно и то, что поэзия тех лет откликается на философские и политические страсти, осуществляя это в общедоступных, внятных большинству формах и в эмоциональном порыве такой силы, словно перед нами проповедь отцов-пилигримоь, обращающих паству видением духовной свободы.
Поэзия эпохи Американской революции и — добавим — войны с Англией 1812 г. отмечена тесной связью и взаимопереходностью двух составляющих: собственно фольклорной и авторской, письменной поэзии. Реально эта связь осуществлялась через газеты и журналы, но поддерживалась и посредством устной традиции, так же как и при помощи промежуточных форм — различные "листки" (broadsides), "памфлеты" и прокламации предназначались для публичного прочтения или хорового исполнения. Таким образом, нарождающаяся литература и журналистика как бы взяли на себя роль, обычно осуществляемую фольклором, обратившись к самым массовым и живым, подвижным и близким по духу народным формам. Подобная связь впервые стала возможной и вследствие масштабности охвативших страну событий, и в силу необходимости оценить весь опыт жизнестрое-ния, как он сложился еще в колониальный период.
Практически вся литература революционной поры — говоря словами Пейна, "времени, когда души людей подвергаются испытанию"2,— сильно политизирована и накалена идейно. Это литература двух лагерей: сторонников демократии и обретения колониями независимости, и лоялистов; существовала и поэзия чисто миротворческой и даже эпикурейской направленности — правда, в крайне немногочисленных образцах. Баллады, песни, памфлеты на злобу дня появлялись по обе стороны океана, военные столкновения имели прямое продолжение в соперничестве баллад и сатирических куплетов, в которых не просто осмеивался противник, но формулировалось единство позиций, воспитывалась гражданственность, звучал призыв дать отпор угнетению. Лоя-листская поэзия сохранилась в меньшей степени. Причин тому, скорее всего, несколько: приверженцы короны развернули свою агитацию позднее патриотов колоний; позиция их имела больше оборонительный, нежели наступательный характер и, что всего важнее, не способна была вызвать массового отклика в колониях, поскольку защищала ценности отжившего порядка3.
Характеризуя поэзию эпохи революции, ее признанный историк Мозес Койт Тайлер отмечал, что "большая часть ее, к счастью, анонимна",— имея в виду невысокое художественное качество. Однако тут же был вынужден заявить нечто иное: "Это стихи, которые, подобно диким цветам, словно бы выросли на той же почве, где только что пронеслись разгневанные толпы; они словно все еще дышат тем, что наполняло сердца людей этой страны, жестоко разобщенных своей эпохой"4. Другими словами, важную черту поэзии революционных лет составляет ее ярко выраженная эмоциональность, страстность и общенациональный пафос.
В числе явных недостатков поэзии той поры обычно называют грубость стиля, злободневность, поспешность, отсутствие глубокого художественного драматизма. Претензии такого рода во многом справедливы, но объяснять естественное присутствие этих качеств помогает контекст эпохи, ее уникальный характер. Обстоятельства взывали к незамедлительному действию — в том числе и поэта, и недостаток художественности возмещался функциональностью, агитационной направленностью. Кроме того, немаловажно, что значительная часть поэзии революции создана непрофессионалами, которых взяться за перо побуждал патриотический дух. Словом, поэзия революции решала в большей степени исторические, нежели художественные, задачи. И все же ее интонации и образы не канули в лету, найдя продолжение в последующем движении литературы.
Художественный облик поэзии Американской революции определился тем, что песни и баллады, возникавшие в двадцатилетие' 70—80-х годов XVIII в., опирались на вековые англоязычные фольклорные традиции, обогащая их опытом колониальной эпохи. Влияние поэтической образности и "сопредельных" форм предыдущей поры (таких, как духовная традиция пуританства) накладывает видимую печать на творчество безымянных и известных поэтов. Проповедь, гимн, молитва обретали светскую социальную функцию и в новой ипостаси сообщали поэзии боевой полемический задор, освящали борьбу за правоту общего дела, придавали возвышенность тона и нравственную бескомпромиссность. Приоритет в развитии этих тенденций принадлежал Новой Англии: на ее территории располагались враждующие лагеря, велись военные действия; ее роль определялась также образованностью и культурным уровнем населения и известным религиозно-конфессиональным единством, позволявшим скорее осознать политическое единство колоний.
Авторская поэзия эпохи революции сильно сближается с народной; это проявляется и в жанровой гамме: эпико-повествова-тельная (прежде всего баллада, хотя встречались и оды); драматическая (широко распространились стихотворные драмы, диспуты, диалоги) и, конечно, различные виды лирики, проявившиеся больше всего в разнообразии песенных жанров.
— Томас Пейн, Джон Дикинсон, Фрэнсис Хопкинсон, Дэвид Хамфрис, Филип Френо и Джоэл Барлоу. Характерно впрочем, что многие поэты в ту пору сознательно стремились придать собственным стихам черты народности, публиковались анонимно, обращались к художественным приемам и средствам фольклора. "Одна добрая песня стоит дюжины петиций и прокламаций",— писал Джоэл Барлоу, осмысляя для себя необходимость обратиться к этой поэтической форме (3; р. 995).
Поэзия революционной поры не вьщвинула крупных талантов, что не означает, однако, отсутствия отдельных поэтических удач, обусловленных атмосферой переломной эпохи. Среди поэтов-современников, творивших на стороне патриотов — Натаниэль Найлз, Дж. Ледд, Анна Сьюард, Сэмюэль Лоу, Перси Отис, которые знакомы потомкам в основном лишь по имени. С лоялистской стороны им противостояли Джонатан Оделл и Джозеф Стэнсбери. Удачи в сфере художественности связаны именно с выражением настроений масс. Собственно, наибольший успех поэта Фрэнсиса Хопкинсона (Francis Hopkinson, 1737—1781), писавшего в духе классицизма, связан с обращением к форме сатирической баллады, в результате чего появилась "Битва бочек" ("Battle of the Kegs", 1778). Баллада высмеивала панику, охватившую британские круги Филадельфии при виде бочонков, начиненных порохом, которые колонисты будто бы спустили вниз по реке, намереваясь взорвать английский флот. "Битва бочек" принесла Хопкинсону признание и со стороны противника: именно отмечая успех этой баллады, англичане сожгли дом в Борденстауне, где жил поэт.
Новой тенденцией стала неотделимость стихов от мелоса, композиторского сочинительства в традициях светской музыки, а также переложение на известный мотив новых песен, созданных в годы революции; это проявилось, в частности, в творчестве того же Хопкинсона, Лайона и других. Революционная эпоха заставила обратиться к нуждам всех сословий даже тех литераторов, кто представлял прежде только книжную традицию — таких, как Брэкенридж или Барлоу.
Наконец, лишь в атмосфере сближения письменной и устной поэзии смогли родиться такие национально-американские образы, как Дерево Свободы (название стихотворения Т. Пейна 1775 г.). История его примечательна в интересующем нас контексте формирования общенародных культурных символов. В "Дереве Свободы" поэт отозвался на события, последовавшие за введением налога на чай и получившие название "Бостонского чаепития", когда в Бостоне посреди рыночной площади на раскидистом вязе повесили чучело, изображавшее налогового сборщика. Подобные же деревья тотчас стали появляться в Чарльстоне, Лексингтоне, Роксбери (штат Массачусетс), в Ньюпорте, Провиденсе (штат Род-Айленд) и других местах. Не исключено, что универсальный образ Дерева в соединении с идеалами и символикой справедливости уходит корнями в фольклор колониального периода, но теперь он переосмысливается в духе революции и именно в этом качестве в дальнейшем становится уже международным идейным достоянием. Сам по себе образ Дерева Свободы — идея наднациональная, рожденная в лоне Просветительства; однако плоть она обрела именно в контексте Американской революции. В этом смысле важно отметить, что американский в истоках своих образ позднее подхватил Р. Берне, который адресует одноименное стихотворение уже Французской революции 1789 г.
Американский орел. Ковер. Ок. 1800 г.
мелоса путем соединения англо-ирландских традиций с местным материалом, в котором со временем дает о себе знать негритянский элемент и фрон-тирное начало. В песенной поэзии революции, по отзывам специалистов, в сравнении с аналогичными образцами британского фольклора, живее ощущается сочувствие к несчастьям многих людей и участие к каждой отдельной личности5.
О том, сколь значителен был взлет песенного творчества, легко судить по тематическому разнообразию песен и баллад, дошедших до нас в записях, причем отдельные — в нескольких вариантах. Известны случаи, когда баллады колониальной и революционной поры в устном исполнении дожили до современности — например, тематически далекая, как "Храбрый Вулф" ("Brave Wolfe"), рассказывающая о битве англичан и французов за Квебек в 1759 г.
Ведущим жанром народной поэзии революционной поры являлись песни. В целях классификации вычленить с равной точностью все виды можно лишь отчасти, из-за того, что многие песни переплетаются с иными фольклорными формами (например, с балладой), образуя сплав разных признаков и традиций. Это удобнее делать, исходя из тематики сюжетов, а внутри этого широкого деления — в соответствии с решаемой эстетической задачей. Важнейшими песенными видами в эпоху революции явились патриотические (привязанные, как правило, к определенным событиям), солдатские, застольные здравицы, пародийно-шуточные и сатирические. Естественно, что именно эти виды чаще всего имитировались и в индивидуально-авторской поэзии.
Наиболее заметный пласт представляли песни, посвященные событиям общественной и исторической жизни — таким, как закон о гербовом сборе, заключение союза с Францией, провозглашение независимости и др. Ни одно из этих событий не прошло незамеченным в песенной поэзии; комментируя его, каждая из враждующих сторон стремилась опереться на опыт прошлого, с его традициями и устоями, найти аналоги своим действиям, подкрепив их примерами.
Широкий круг сюжетов породила контроверсия вокруг налога на чай, завершившаяся так называемым "Бостонским чаепитием". Сюда относятся как песни, так и баллады, по тону — от иронического до резко сатирического. В сущности, начиная с 70-х годов XVIII в., возникла целая традиция, посвященная этому "герою". Стихи и песни о чайной распре складывались и в Англии, и в Америке — по поводу того, ввозить или не ввозить британский чай в колонии. Английские газетчики в насмешку назвали ее "бурей в стакане чая", лицемерно удивляясь тому, каким образом самое миротворческое из растений смогло стать символом политических разногласий. На самом деле речь шла, конечно, о социальном и политическом равноправии. Чай описывался в стихах в коммерческом и ценностном выражении — ведь с ним связано повышение налога, так что простое перечисление различных дорогостоящих сортов и их достоинств звучало насмешкой. "Да, мы готовы платить деньги, но как свободные люди",— говорится в одной из песен. Раскрытие этой "чайной" темы рельефно отражает социальное происхождение и политические симпатии их авторов. Поскольку чаепитие считалось аристократическим занятием, оно ассоциировалось преимущественно с английской аристократией; патриотически же настроенные колонистки принялись подальше упрятывать свои чайные запасы, воздерживаясь от употребления чая с того момента, как это стало осуждаться в колониях общественным мнением. Суть этих настроений отразилась в задорной, энергичной и гневной песне "Революционный чай", где есть такие строки:
Слуги чайные пачки сложили у двери дочерней.
И по берегу моря у кромки соленой воды
Растянулись заморского чая ряды.
А девчонкина дерзость и смелость не знают предела,
И душистые пачки со смехом, одну за другой
Отправляет в кипящий прибой, поддевая ногой.
А затем говорит островной королеве: "О матушка-мать,
Вот ваш чай, он заварен, он крепок, пора вам его принимать.
Но не ждите, мамаша, отныне налогов своих!"
Да, не только прибавки, но даже налогов своих!6
(Перев. М. Сергеева)
Эта метафорическая оппозиция терминов родства составила характерную черту поэзии революционной эпохи. Она имела историко-культурный смысл: ведь равные привилегии были закреплены когда-то за всеми британцами — кого же в обстановке бунта колоний считать британцем в полной мере? Патриархальные, аристократические "родители" не желают предоставить волю своим "детям", представителям третьего сословия,— так надо было понимать смысл подобных противопоставлений. Но и реальные семейные связи, а отнюдь не государственные только, раскалывались эпохой — драма, которую не раз использует в своих романах об Американской революции Фенимор Купер — в "Шпионе", "Лоцмане" и "Лайонеле Линкольне".
к королю доходило до того, что в размен отказывались принимать монету в полпенса с его изображением. Осмеянию и гневному осуждению, разоблачению в глазах общественности подвергались, разумеется, и конкретные лица из английской администрации, военные деятели, предатели американских революционных интересов. Сатирические песни прибегали. к более демократичным поэтическим средствам, низким уровням языка, даже бранным словам, для развенчания "героев".
Естественно, в задачу песен патриотической направленности входило и воплощение положительного идеала, высоких гражданских чувств и примеров для подражания, выражение социальных перспектив. В подобных случаях уже не с пародийной, а вполне серьезной целью пускался в ход арсенал "высокого штиля", гим-новой и псаломной традиции пуританства. Жанр проповеди, таким образом, тоже демократизировался, приобретая черты "народной проповеди". Такими особенностями отличаются, например, анонимные "Молитва американского патриота", "Гимн американского солдата", в форме простой и незамысловатой молитвы выражающие кредо истинного борца за свободу. В их настрое героика сочетается с торжественностью тона, величие — с безыскусственностью. В ряде стихов наблюдается обращение к англиканской "Книге Псалмов" — под таким названием, в виде "листков", публиковал свои стихи и Френо.
Среди наиболее удачных примеров патриотической песни — "Парни-волонтеры" ("Volunteer Boys", 1780), сложенная в честь добровольцев, уходивших в ополчение. Она представляет собой застольную здравицу, где каждый куплет является как бы тостом, провозглашенным в честь какой-либо из профессий, носитель которой пополнит ряды волонтеров, готовых отдать жизнь за дело свободы. "За купца, который станет биться за свой труд"; "за юриста, который покинет кафедру, поспешая туда, куда призовет его честь"; "за солдата, способного позабыть раны многих войн"; "за фермера, который радостно устремится в наступление во имя урожая чести". В совокупности, таким образом, возникает картина всей страны, единодушно поднявшейся на бой, а вместе с тем происходит и чествование провозглашенных ею ценностей (2; р. 81). Сходной структурой обладает и "Алфавит для маленьких мистеров и миссис" ("Alphabet", 1775), баллада, обращенная, конечно же, не только к детям — скорее, к американцам, строящим новое будущее. "А — это американцы, которые не будут рабами; Б — это Бостон, где мужество спасло свободу", и т. д., с завершением-призывом: "Стойко стойте, от А до Зет: вечно клянемся свободными быть" (3; р. 998).
Немало песен посвящено женщинам революционной эпохи. В духе гражданственности выдержаны "Песня в честь женщин-патриоток", "Песня старца", сложенные также в виде застольной, исполняемой от лица старшего современника, старика-колониста, в виде здравицы женщинам, мужественно переносящим тяготы войны. Сочувствие к колонисткам отозвалось и на европейских берегах: известны французские баллады на тот же сюжет. Ряд песен в структуре или историческом пафосе стремится воссоздать картину времени в целом, как, например, известная песня "В дни 76-го".
Джорж Вашингтон и леди Вашингтон. Лубок. Ок. 1775-1800
"Бсргойнианс" — песням, посвященным кампании 1775—1777 годов против английского генерала Джона Бергойна, в основном сатирического содержания (пародии на прокламации, выпущенные Бергойном, описания битвы с ним и др.). Наплыв такого рода песен сгруппирован вокруг 1780 г., наиболее тяжелого для революции, связанного с рядом военных поражений колонистов на Юге и на Севере, с изменой генерала Б. Арнольда (который тут же заслужил гневно-язвительные анонимные стихи, "Предателю Арнольду"). Большой цикл песен посвящен прославлению Джорджа Вашингтона как военачальника; хвалы, расточаемые, порой неумеренно, в его адрес, выдают народное стремление видеть в нем гения свободной земли, тип республиканского государственного деятеля, носителя нравственных идеалов революции. И, что немаловажно, перед нами — перерастание реальной исторической личности в фольклорного героя.
Вместе с тем, обе армии, конечно, дефилировали под старые солдатские песни, где перевес был на стороне английских традиций. Британцы могли с успехом использовать еще арсенал колониальных солдатских песен, столь полных бодрости и энергии, как, например, "Британские гренадеры". То же относится и к морским песням, которые (в особенности так называемые "шанти" — протяжные трудовые песни) из британской фольклорной практики по наследству переходили к колонистам. Многие из них в период XVII—XIX веков пережили обновление в обстановке борьбы за независимость.
Ближе к концу войны из обоих лагерей стали раздаваться анонимные призывы к миру, что нашло отражение в так называемых "благодарственных гимнах" (thanksgiving), использовавших по-новому традиции духовной поэзии и проповеди. Теперь эти песни пользуются вполне традиционными фольклорными формулами: зачином ("Come all ye...", "Come unto me, ye heroes"), далее следует сам сюжет, излагаемый в строфах, иногда с рефреном, посредством приема "повтора с приращением" или без него. Некоторые программные строки, несущие идею песни — а часто и идею эпохи,— повторяются от песни к песне.
Особо активная жизнь выпала в эпоху революции на долю балладного жанра. Здесь наглядно проявился принцип вливания "нового вина в старые мехи", так же как и обретение новых мелодий, тем и образов, рожденных властью нетрадиционных обстоятельств. Во всяком случае, бурная эпоха, богатая событиями, располагала к эпичности, чем и способствовала взлету балладного творчества, а так как обе стороны были англоязычными, "столкновение баллад" и общий импульс к развитию жанра были неминуемы. Новые баллады часто исполнялись на старый, всем знакомый мотив и нередко писались или сочинялись на те же сюжеты, что и песни. Наследие предреволюционных лет и прежде всего — событий франко-индейских войн проявилось в балладах "Храбрый Вулф", "В добрые старые времена колоний", "Американские войны"; только в эпоху революции старые военные сюжеты получили новое осмысление — армейский порыв стимулировался уже чувствами патриотизма, а не фатальной необходимости, выражавшей горечь заокеанской солдатчины, как было прежде.
Целый ряд баллад соперничает с песнями в освещении перипетий военных кампаний — например, "Злой рок генерала Бергойна". Баллады вообще тяготеют, как жанр, к рассказу о конкретных событиях, поэтому в них рельефнее выделяется круг героев. Так, широкое отражение в балладах получил эпизод поимки в 1780 г. английского шпиона майора Андре, благодаря чему был раскрыт факт измены Арнольда делу революции и республики. Об этом повествует баллада "Храбрый Полдинг и шпион", наиболее известный из сюжетоь, посвященных этому событию. Аналогичный эпизод с перехватом и казнью на месте американского разведчика, капитана Натаниэля Хейла, 22 сентября 1776 г., также подвергся глубокой драматизации в балладах. Наиболее известна из них баллада "Натан Хейл" ("Nathan Hale"), которая выделяется высокой художественностью, завораживающей экспрессией ритмического строя, оставаясь чрезвычайно простой по форме.
A-saying "Oh! Hu-ush!" a-saying "Oh! hu-ush!"
As stilly stole by a bold legion of horse,
For Hale in the bush, for Hale in the bush.
"Keep still!" said the thrush as she nestled her young,
"For the tyrants are near, and with them appear
What bodes us no good, what bodes us no good".*
Песенное влияние сказалось на этой балладе очень сильно — как и литературное. В качестве фольклорного героя Хейл представлял собой очень подходящую фигуру; легенда приписывает ему ряд глубоко патриотичных "заветов", высказанных перед гибелью. В балладе дается своя версия этого завещания:
Thou pale king of terrors, thou life's gloomy foe,
Tell tyrants, to you, their allegiance they owe;
No fears for the brave, no fears for the brave".**
Последняя фраза нередко повторяется с некоторыми вариациями, в различных балладах: она выражает нравственное кредо колонистов перед лицом грозящего угнетения.
Англия, переживавшая на рубеже XVIII—XIX веков зенит славы как морская владычица, естественным образом передала своим колониям богатый опыт флотоводчества и кораблестроения, морского дела в целом. Вместе с ним была воспринята и богатая традиция морских баллад, среди которых известно немало шедевров. Многие из них на американском "варварском берегу" ("Варварский берег" — название старинной пиратской баллады) обрели свое второе рождение. И больше того: пройдя "колониальную , американскую редакцию, они приняли вид, в котором сохранились, в основе своей, и доныне.
На балладном творчестве Американской революции лежит ясная печать ирландской традиции — особенно на балладах солдатских. Ирландцы в массовом количестве рекрутировались или шли наемниками в английские войска еще в пору франко-индейских войн, привнося с собой на местную почву старинные мелодии и сюжеты. В эпоху революции именно они, насильственно лишенные отечества или выбравшие солдатчину из-за нужды, по разорению, оказались в рядах наиболее активных антилоялистов. Ирландцем был известный флотоводец США Джон Поль Джонс, о котором сохранилось несколько баллад; в списках личного состава мас-сачусетских полков одних О'Брайенов, по свидетельству фольклориста Алана Ломакса, насчитывалось 75, а всего по армии — 236 человек. "Ирландские рекруты,— пишет он,— маршем прошли сквозь дым боев, познав тяготы войны и усовершенствовав балладу"7.
Шедевром солдатской баллады ирландского происхождения явилась "Джонни ушел в солдаты" ("Johnny is Gone for a Soldier"). Мелодия и слова ее восходят к далеким временам метрополии, но баллада очень подошла сюжетом к американской ситуации и именно в американском варианте обрела невиданную популярность. В ней усилился драматический элемент, связанный с общим вкладом ирландцев в историю — а затем и в литературу США — и соединивший в своем настрое трогательный лиризм, идеалы верности и гражданского долга. Подобные баллады и песни немало способствовали становлению фольклорного образа ирландца — уже американского происхождения — стойкого бойца и бесстрашного первопроходца, которому нечего терять, а вместе с ним — и его верной возлюбленной.
I'll sell my clock, I'll sell my reel,
I'll sell my flax and spinning wheel,
Johnny has gone for a soldier.
Shoo lie, shoo lie, shoo lie roo,
Sholie shoo lie, sacka babba coo,
When I return to the sally babba coo,
В процессе многократного варьирования и адаптации смысл первоначального припева нередко утрачивался. Мотив и общая идея, напротив, оставались неизменными и охотно использовались исполнителями для самых разных песен: морских "шанти", сентиментальных фронтирных и других.
Нечеткость грани между песнями и балладами говорит об их тесном историческом содружестве, что сказалось на круге наиболее известных сюжетов, рожденных революционной эпохой. Поэзии революции американская культура обязана возникновением героя, исполненного глубоко национального духа, ставшего отражением национального характера и демократизма, а также американского юмора. Речь идет о Янки Дудле. Появление этого персонажа на литературной арене, прежде всего, свидетельствовало о начале самоосмысления себя молодой нацией в фольклорных образах.
Происхождение обеих частей термина теряется в истории. Две версии связаны с возникновением понятия "янки". Согласно одной, в колониальный период этим наименованием индейцы-алгонкины называли белых пришельцев: "йенгиз" (как полагают, искаженное "инглиш", часто присутствует в старых описаниях континента, вложенное в уста индейских вождей) распространилось затем на всех англоязычных колонистов. Второе истолкование относят уже к середине XVIII в., когда англичане адресовали это прозвище вместе с добавлением "дудль" (doodle — болван, простофиля) всем колонистам.
Портрет Поля Ривира. Джон Синглтон Копли. 1768-1770. Масло
удалось потеснить только Дяде Сэму. В поэзии обоих лагерей вокруг этого образа разгорелась своеобразная война. В проанглийских, "монархических" балладах и сатирах, Янки Дудль и впрямь предстает неотесанным простофилей. Однако неотесан он по той причине, что происходит из низов "третьего сословия", являясь подлинно демократичным выразителем его идей. Поэтому в колониальных песнях, имевших характер частушек (именно в них отразился сильнее всего этот образ), перед нами — неунывающий, энергичный, ловкий парень, что-то вроде удалого Иванушки-дурачка. Здесь "Дудль" уже обретает иной смысловой оттенок: тот, кто оставляет в дураках других — пока что без всякого критического наполнения.
Время и обстоятельства возникновения песен о Янки Дудле, вероятно, останутся неизвестными; по одной из версий, слова песни написаны Эдвардом Барнсом в 1775 г. на мотив старой английской песни. Однако есть немало сведений о том, что куплеты о Янки Дудле в среде английских поселенцев вошли в обиход еще раньше; благодаря задорности тона, они быстро стали обрастать вариациями. В эпоху революции сюжеты о Янки Дудле пользовались чрезвычайной популярностью. Одни были по духу явно лоялистскими — и тогда герой представал в резко негативном виде, как в "Экспедиции Янки Дудля на Род-Айленд",— но характерно, что перед нами не баллада, а авторское стихотворение, написанное уже "в подражание" (7; р. 34). Напротив, неунывающим "стреляным воробьем" предстает этот герой в патриотической частушке, посвященной суровой зимовке армии Вашингтона на Вэлли-Фордж в 1775—1776 годах:
Янки Дудль был в аду,
Говорит: "Прохлада!"
Кто бывал на Вэлли-Фордж,
8
Но важно, что содержание многих песен о Янки Дудле могло по-своему пониматься представителями разных враждующих лагерей. Так, известная песня "Янки идет из военного лагеря" (иногда просто "Yankee Doodle", 1775), исполняемая от лица юного паренька, с наивным ужасом взирающего на воинственный вид армии Вашингтона, могла, в зависимости от конкретной интерпретации, звучать и как лоялистская пародия, и как патриотическая песня, в особенности ее припев:
Yankee Doodle, keep it up,
Yankee Doodle, dandy,
Mind the music and the step,
И хотя внешне перед нами — точка зрения британского подростка, насмешка над республиканской армией здесь, в сущности, мнимая. В ней звучит скорее изумление перед размахом и мощью революционного движения, перерастающее вскоре в чувство страха.
Парад победы. Лубок. Акварель, тушь. Ок. 1790-1800 гг.
Подросток наблюдает солдат, которых множество, словно изюма в пудинге ; видит пушку, которая палит на всю нацию"; барабан, "сзывающий народ, бегущий отовсюду"; наконец, самого Вашингтона, которому посвящены целых три куплета. Предпоследний куплет подводит итог картине дива дивного, рождающегося в колониях на глазах юного британца:
I see another snarl of men
So tarnal long, so tarnal deep,
They 'tended they should hold me.*****
Последнее наблюдение вызывает у подростка панический ужас — комично сниженный,— который обращает его в бегство, побуждая искать укрытия в комнате матери, чей образ может прочитываться и метафорически: речь идет о метрополии. Сам по себе складывается образ исторического поражения, "погребения" любых врагов — поборников неправого дела. Могилы роют для тех, кто пытается остановить путь свободы — это выражено в балладе недвусмысленно. И судьба всех лоялистов в будущем одна — бегство на родину, в Англию.
Под куплеты подобного рода, согласно бытующей легенде, складывали оружие английские войска генерала Бергойна. На мотив "Дудля" пелось множество стихов и баллад, в том числе и "Битва бочек" Хопкинсона. В образе Янки Дудля с его приключениями уже отразился дух и особенности национально-американского юмора, с его размахом, органичным демократизмом, энергией и историческим оптимизмом.
баллада "Янки Дудль Денди, О!", возникшая позднее, в период войны с Англией 1812 г. Она посвящена морской победе республиканского фрегата "Конституция" над английским, "Воительницей", и сложена на основе старинной баллады — застольной песни "Каплю бренди, О!". Янки Дудль предстает здесь преисполненным силы и достоинства, он скорее высокий символ республиканизма, нежели его дитя.
***
Наследие поэзии Американской революции, таким образом, достаточно многогранно. Она дала социально богатую панораму своей эпохи, способствовала действенному утверждению духа и идеалов демократии, послужила распространению просветительской идеологии. Она создала сильную патриотическую традицию, провозгласив независимость на уровне национальном и, что особенно важно, выразив ее идеи в народных образах. Художественный облик этой поэзии, пусть не всегда высокий, отличался целеустремленностью, цельностью и чувством единой судьбы, обретаемой в борьбе. Все эти чувства и идеи нашли прямое выражение в поэзии революции как завоевание, обретенное американцами при защите своей независимости.
Если рассматривать наследие поэзии революции в историко-литературном протяжении, следует отметить, что она нашла непосредственное продолжение в песнях и балладах войны с Англией 1812 года: здесь действовал уже накопленный потенциал тем, сюжетов и героев. На этой волне смогло подняться и новое поколение поэтов, в частности, Фрэнсис Скотт Кей с его "Звездно-полосатым флагом".
Усадьба Джоржа Вашингтона «Маунт Верной». Неизвестный художник. Ок. 1800 г.
В известной мере — благодаря политическому сближению, а затем союзу между революционными колониями и Францией — можно говорить об определенном влиянии, оказанном поэзией Американской революции на вольнолюбивую гражданскую поэзию Франции предреволюционных лет.
"сиюминутной" направленности, эта поэзия в основном осталась достоянием своей эпохи, с точки зрения чисто художественной. Фенимор Купер, обращаясь к наследию революции в романах "Шпион" и "Лайонел Линкольн", предпочитал цитировать Шекспира, лишь однажды поставив эпиграфом строки из "Битвы бочек". Однако основное значение поэзии эпохи революции состоит в ином.
Если прежде, в колониальный период, многочисленные жанровые формы несли в себе региональный смысл и существовали обособленно, тогда как литература и фольклор еще не слились в единстве общенационального дела, то теперь такой творческий союз состоялся, и результаты его не замедлили сказаться. В недрах поэзии революции, где чисто авторское начало ближайшим образом отразило народный идеал, произошло рождение национальных символов и образов, в числе которых — Лига Наций и Дерево Свободы, звездно-полосатый флаг и Янки Дудль. Впервые можно стало говорить о начале возникновения собственно американского фольклора.
Блеск юмора и опыт развития балладно-песенного творчества были подхвачены последующим развитием фольклору и литературы. Англо-ирландская доминанта, "ново-английская линия" революционной поэзии, ее вольнолюбивая направленность — все это получило продолжение в эпической поэзии романтизма — в частности, Уиттьера и Лонгфелло. "Скачка Поля Ривира" была бы немыслима без патриотического настроя, запечатленного в поэзии революционных лет, без ее ритмической энергии. Развитие самого жанра баллады у этих поэтов, так же, как в творчестве Джеймса Рассела Лоуэлла, О. Уэнделла Холмса, а позднее, в XX в., Стивена Винсента Бене и некоторых других, протекало не без воздействия народной поэзии революционной поры, которое эстетически и географически было для них живым наследием.
До некоторой степени можно говорить о влиянии, хотя и опосредованном, поэзии революции на стихи автора "Листьев травы", особенно цикла "Барабанный бой", как и вообще, на поэзию, связанную с защитой демократии,— аболиционистскую, на поэзию Гражданской войны, вызывавшей в умах и более сложное соотнесение с наследием Американской революции.
ПРИМЕЧАНИЯ
"О, ти-ише!", повторяя "О, ти-ише!" // Так же тихо прокрался храбрый конный отряд, // За Хейлом в кустах, за Хейлом в кустах.
"Притаитесь!" — велел птенцам своим дрозд // В гнезде у дороги, в гнезде у дороги: // "Близко тираны и с ними идет. // что не предвещает нам добра, не предвещает нам добра".)
**("Бледный царь ужасов, угрюмый враг жизни, // Ступай пугать рабов, ступай пугать рабов;// Скажи тиранам, что тебе они обязаны верностью подданных; // Храбрецы же не ведают страха, храбрецы же не ведают страха".)
* ** (Продам часы, продам катушку. // Продам свой лен и прялку; // Чтоб купить любимому стальной меч, // Джонни пошел в солдаты.
Следующий затем припев состоит из ритмически и звуково организованных слов, не имеющих смысла, и не поддается переводу.)
***** Я вижу еще одну группу людей, // Говорят мне,— Могилы копаем. // Такие чертовски длинные, такие чертовски глубокие, // И вид у них такой, будто они мне как раз по мерке.)
1 Philbrick, Thomas. The American Revolution as'a Literary Event. Columbia Literary History of the United States. N. Y., 1988, p. 139.
2 Moore F. Songs and Ballads of the American Revolution. N. Y., 1956, p. 62.
3 The Heath Anthology of American Literature. Gen ed. Paul Lauter. Lexington, Mass., 1990, v. I, p. 995.
— 1783. N. Y., 1957, v. I, p. 26.
5 The New American Songster. Tradition of Ballads and Songs of North America* Сотр., ed. by Charles W. Darling. London, 1985, p. 155.
6 "Голоса Америки". Из народного творчества США. М., 1976, с. 104— 105.
7 Lomax A. Folk Songs of North America. N. Y., 1960, p. 33.
8 Цит. по: Николюкин А. Н. Становление американской национальной поэзии в эпоху Войны за независимость. В кн.: Проблемы истории литературы США. М., 1964, с. 5—72.