Приглашаем посетить сайт

История литературы США. Том 1.
А. М. Зверев. Филип Френо

ФИЛИП ФРЕНО

Судьба литературного наследия Филипа Френо (Philip Freneau, 1752—1832) сложилась по-своему драматично. При жизни он издал пять поэтических сборников (последний в 1815 г.), однако уже в 20-е годы XIX в. все его попытки опубликовать итоговую книгу стихов оказались тщетными. На долгое время имя Френо выпало из обихода, и даже в подготовленной Э. Дайкинком антологии "Стихотворения, касающиеся Американской революции" (1865) он, когда-то пользовавшийся славой первого поэта революции, был представлен скудно, чтобы не сказать — формально: выбор был случайным, а тексты неисправными. Лишь к 1902 г., стараниями Ф. Л. Патти, считавшего Френо истинным основоположником национальной поэзии США, было подготовлено трехтомное издание его наследия, вышедшее пять лет спустя1. Оно тоже получилось отнюдь не полным и уязвимым в текстологическом отношении, хотя по сей день служит основой всех переизданий наследия Френо.

Отдельные пробелы были восполнены в издании "Последних стихотворений Филипа Френо", подготовленном его биографом Л. Лири в 1945 г. 2 и учитываемом новейшими публикаторами. Ни одно из существующих изданий, однако, не может быть признано дефинитивным, поскольку по сей день остаются многие неясности в библиографии Френо-поэта.

Что касается Френо-публициста, неясностей еще больше. Активный сотрудник и редактор многих периодических изданий своего времени, Френо часто печатался под псевдонимами или анонимно, создавая немалые трудности для будущих исследователей. Самым представительным изданием его публицистики ("Проза Филипа Френо"), опубликованным в 1955 г. под редакцией Ф. М. Марша3, внесен неоценимый вклад в установление канонического текста, но вряд ли эта задача будет когда-нибудь окончательно решена. Далеко не все памфлеты и статьи, включенные в издание Ф. М. Марша, можно считать безусловно принадлежащими перу Френо, однако, даже допуская, что выбор составителя строго доказан, эта книга, разумеется, вобрала в себя публицистику поэта отнюдь не исчерпывающе. Скорее всего ряд текстов следует считать безнадежно утраченными.

История литературы США. Том 1. А. М. Зверев. Филип Френо

Филип Френо

То же самое приходится сказать и о некоторых поэтических произведениях Френо. Дело в том, что они, как правило, первоначально публиковались отдельными листами, подвергаясь существенной переработке в тех случаях, когда Френо включал их в последующие сборники. Это относится и к некоторым наиболее известным стихотворениям Френо. Так, "Восходящая слава Америки" (The Rising Glory of America), написанная совместно с Х. Брэкенр'иджем и впервые опубликованная листами в Филадельфии в 1772 г., очень существенно отличается от "Восходящей славы Америки", какой ее прочли в авторской книге Френо 1786 г., имевшей наибольший успех из всех его прижизненных сборников: не только изъяты строфы, принадлежащие Брэксн-риджу, но и в текст самого Френо внесены важные изменения (упоминания о Вашингтоне, отзывы об английской политике, намного более резкие, чем в первоначальном варианте, программная для поэта мысль об Америке как новом Иерусалиме).

Очевидно, что действительно полное издание Френо могло бы быть осуществлено лишь при условии идентификации всех версий текста, претерпевшего столь серьезную правку. Но целый ряд листов, являющихся первыми изданиями стихотворений Френо, не разыскан по сей день, а некоторые, возможно, не учтены даже наиболее подробными библиографическими описаниями. Известно, например, что сатирическая баллада "Призыв сэра Гарри", в которой Френо обличает американских тори, первоначально называлась "Сэр Генри Клинтон обращается к беженцам" и была выпущена отдельным изданием в 1779 г., но сохранился только текст, под новым заглавием опубликованный в сборнике 1786 г. Можно лишь гадать о том, насколько обеднены наши знания о Френо ввиду таких обстоятельств, тем более что архив поэта, если он имелся, после его смерти бесследно исчез.

Естественно, что и в биографии Френо, несмотря на усилия исследователей, остаются лакуны и неясные места. Самая ранняя из посвященных ему биографических работ принадлежит Эверту и Джорджу Дайкинкам; это раздел в их известной двухтомной "Энциклопедии американской литературы", появившейся в 1855 г. Вступительная статья Ф. Л. Патти к его изданию наследия Френо и почти одновременно вышедшая книга Мэри Остин "Филип Френо. Поэт революции"4 заложили фундамент последующих разысканий, увенчанных монографией Л. Лири, и поныне остающейся наиболее подробным изложением биографических сведений о Френо5. Публикации послевоенного периода почти ничего не добавили к этому своду документов.

В нем, однако, содержатся пробелы, которые едва ли будут восполнены. Почти ничего не известно о генеалогии Френо. Правда, удалось установить, что его отец, державший в Нью-Йорке собственный торговый дом, был американцем в первом поколении: деду поэта, убежденному гугеноту, пришлось эмигрировать из Франции, а за океаном он породнился браком с шотландскими переселенцами из состоятельного клана. Филипа, росшего на ферме в Нью-Джерси, предназначали к духовной стезе, отправив в пресвитерианскую семинарию, а затем в Принстон; с детства он знал древние языки и, видимо, испытывал серьезный интерес к английской поэзии — об этом свидетельствуют обильные следы чтения Мильтона, Поупа и Грея, обнаруженные уже в самых ранних его стихах, писавшихся на студенческой скамье.

Однокашниками Френо в Пристоне были Брэкенридж и будущий президент США Дж. Мэдисон — факт, существенный для понимания политической ориентации поэта: яростная полемика с федералистами, ставшая в публицистике Френо 90-х годов центральным узлом, быть может, явилась закономерным развитием идей, впитанных еще в университетские годы. Тем временем умер отец Френо, оставивший одни долги, и начинающему поэту — его эпические и сатирические произведения уже публиковались — пришлось стать преподавателем сначала в обычной школе на Лонг-Айленде, затем в мэрилендской Сомерсет-экэдеми, куда его пригласил обосновавшийся там Брэкенридж. Эти годы остаются в жизнеописаниях Френо белым пятном. По скупым свидетельствам в немногих сохранившихся документах личного характера можно предположить, что Френо предпринял попытку стать профессиональным теологом, но быстро остыл к богословию и в итоге избрал для себя деизм — компромиссное миросозерцание людей века Разума.

Первый пик политической активности Френо приходится на 1775 г., прямо предшествовавший революции. Оказавшись в Ныа-Йорке, он опубликовал с десяток памфлетов, все более нетерпимых по отношению к англичанам, а в особенности — к американским сторонникам короны. Эти произведения, собственно, и создали Френо в дальнейшем репутацию "поэта революции", хотя его непосредственное участие в Войне на независимость было более чем скромным. Во всяком случае, уже зимой 1776 г. он отплыл из неспокойных колоний в Вест-Индию, к острову Санта-Крус, где находилась сахарная плантация крупного рабовладельца Джона Хэнсона, и в течение двух лет оставался у него на службе, командуя вооруженными судами, которые доставляли на материк продукцию из хэнсонских поместий. К этому периоду относится несколько элегических стихотворений Френо, более всего иного обеспечивающих ему законное место в истории англоязычной поэзии. Они не имеют и отдаленного касательства к тогдашней злобе дня.

Остается невыясненным, что побудило. Френо вернуться летом 1778 г. в Нью-Джерси, где он записался в отряд милиции, не выказывавший, впрочем, особой боевой активности. Вест-Индия продолжала его приманивать как земной рай, и в мае 1780 г. он вновь отправился туда на бриге "Аврора", захваченном англичанами неподалеку от Филадельфии. Невзирая на то, что Френо был простым пассажиром, его вместе с командой препроводили в Нью-Йорк, поместив на корабль, служивший местом заточения. Арест длился не так уж долго, однако оставил у Френо самые тягостные воспоминания, излившиеся в знаменитой сатире "Британская плавучая тюрьма" ("The British Prison Ship"), а потом еще годы питавшие вызывающе антианглийскую патетику его стихотворений на политические темы.

Дружба с Брэкенриджем, с 1779 г. издававшим "Юнайтед Стейтс мэгезин", облегчила Френо путь в литературу: его имя постепенно делалось все более известным читателям и этого, и других журналов. Он становится соредактором филадельфийского "Фрименз джорнэл", фактически целиком заполняя его страницы собственными стихами и эссе. Формальный издатель этого либерального ежемесячника Ф. Бейли подыскивает ему должность почтового клерка, а в 1786 г. выпускает "Стихотворения" Френо, за которыми два года спустя последовали "Различные сочинения", включавшие наряду с поэзией лучшие образцы публицистики.

С материальной стороны жизнь Френо оставалась неустроенной и после этих литературных успехов. Пока выходили первые книги, он продолжал плавать, лишь ненадолго появляясь в Нью-Йорке. Это имело самые благотворные последствия для поэзии Френо, где навеянные морем образы и метафоры занимают очень большое место. На долгий срок он простился с морской службой в 1789 г.

К этому времени противоречия между федералистами и республиканцами уже были накалены, и Джефферсон искал человека, который мог бы возглавить издание, противостоящее гамиль-тоновской "Юнайтед Стейтс газетт". Ему указали на искушенного в журнальных перепалках Френо. Так явилась на свет "Нэшнел газетт", сразу же занявшая воинственно антигамильтоновские позиции. Френо не обинуясь клеймил с ее страниц политику укрепления земельных собственников, разработанную Гамильтоном систему налогового обложения и тактику привлечения иностранного капитала путем продажи акций Национального банка. В своих суждениях он бывал крайне резок, далеко переступая за рамки умеренности, отличавшей его покровителя, и не стесняясь, к примеру, обрушить молнии на голову самого Вашингтона, когда в 1793 г. был принят акт о нейтралитете США в войне между Францией и Англией. Джефферсон писал, что "эта газета спасла нашу республику, стремительно скатывавшуюся назад к монархии"6,— комплимент, вероятно, слишком щедрый, однако хотя бы отчасти заслуженный издателем.

"этот мерзавец Френо" — еще не худшее, что о нем говорилось). "Нэшнел газетт" в 1793 г. закрыли из-за нехватки средств, и войну с федералистами пришлось продолжать, используя другие издания. Победа Джефферсона на президентских выборах в немалой степени была подготовлена этими изданиями — "Тайм пис", "Аврора" и др.,— где перо Френо оставалось самым боевым и искусным.

От литературы в эти годы он почти отошел, довольствуясь большей частью переизданием старых стихотворений, составивших основной корпус сборника 1795 г. Одним из немногих серьезных начинаний Френо на ниве словесности оказались "Письма Роберта Слендера", составившие книгу, изданную в 1799 г. Персонаж по имени Слендер фигурировал еще в нескольких памфлетах, включенных в "Различные сочинения"; это был рассудительный ткач, любитель потолковать на темы политики и морали,— от его имени Френо излагал собственные взгляды. Потом он надолго исчез, а когда вновь появился на страницах "Авроры", его представили читателям как сапожных дел мастера, который ведет долгие беседы с другом-"латинистом", понося администрацию президента Адамса и выражая безусловное сочувствие революционной Франции.

Среди "Писем Роберта Слендера", включенных в книгу, был и "Совет сочинителям". Типичная в просветительской сатире маска простака, к которой прибег Фрсно, не обманет современного читателя, распознающего за стилизованным косноязычием повествователя мысли, давно выношенные автором и многое говорящие о его литературном опыте. Это очень горькие мысли. Америка, утверждает не чуждый искусствам ткач, вовсе не нуждается в художниках: "Чинить старые паруса или изготавливать дамские подвязки — дело более прибыльное, нежели сочинение эпической поэмы, способной довести ее автора лишь до полного оскудения"7. Дух торгашества всевластен, достоинство литератора — вещь эфемерная, ибо кому же не известно, что только тот, кто дошел до крайней нужды, станет зарабатывать свой хлеб пером, избрав самое малопочтенное и неприбыльное ремесло. Нельзя сказать, что американцы уж совсем не интересуются изящной словесностью, однако все они непоколебимо убеждены, что истинные ее цветы произрастают лишь по ту сторону океана, а в Америке растут одни сорняки.

"Политическая и литературная независимость Америки — весьма различные вещи. Для завоевания первой американцам потребовалось с&мь лет, литературного же совершеннолетия им, может статься, придется ждать семь столетий" (7; с. 26). И далее: "Мы часто слышим со всех сторон, что не богатством измеряется истинная ценность человека, однако на деле мало кто доверяет и следует этому правилу" (7; с. 28). Разумеется, не литератору — существу бесправному и обездоленному — дано изменить такие порядки.

Но подчиняться им безропотно он все равно не должен. Нет оправдания тем, кто роняет высокое звание писателя. У художника особая миссия, и ей одной он обязан служить, пусть даже обитая на жалком чердаке, нищенствуя и докучая немногим друзьям просьбами об участии. Бедность постыдна, но еще постыднее раболепство.

Сочинитель, позабывший о чувстве гордости, ничтожен. Еще ничтожнее сочинитель, страшащийся творческой самостоятельности и прилежно воспроизводящий чужие образы, заемные мысли. Британское засилье в литературе опасно не только тем, что удушает первые ростки американского гения, лишающегося необходимой материальной поддержки. Есть и другая опасность — как бы американский поэт не удовольствовался всего лишь копированием чужеземных образцов. Придет ли время действительно американской литературы?

До Френо никто не задавался подобными вопросами.

Впрочем, они и для него еще не стали такими неотступными, как впоследствии для романтиков. Горестные размышления Роберта Слендера лишь обобщили собственный опыт Френо, и речь шла не столько об обретении национальной самобытности в литературе, сколько о том, чтобы просто добиться для нес элементарных гражданских прав. Френо не понаслышке знал, какой изнурительной борьбы это потребует.

Возможно, поэтому он и прервал свою литературную деятельность снова; в 1803 г. мы застаем его капитаном торговой шхуны, словно бы слава блестящего журналиста не стоила ровным счетом ничего. Он плавал четыре года и покинул капитанский мостик лишь после того, как администрация Джефферсона ввела эмбарго на торговлю с Европой, не желая вмешиваться в политические раздоры на старом континенте.

Дальше след Френо начинает теряться и становится неразличимее год от года. Он выпустил книгу стихов в 1809 г., еще одну — шесть лет спустя и, по всей очевидности, все это время сотрудничал в "Авроре",— статьи за подписью "Старый солдат", регулярно появлявшиеся в этом журнале вплоть до 1821 г., содержат слишком знакомые обороты речи и бьют по тем же мишеням, которые Френо облюбовал еще в пору своей молодости. Потом его эссе время от времени появлялись в "Тру америкен" — провинциальном журнальчике, выходившем в Трентоне; там же в номере от 30 июня 1827 г. напечатано его последнее известное исследователям стихотворение. Сгорел дом со всеми его бумагами, включая рукописи и письма; надвигалась нищая старость.

После долгих хлопот о пенсии поэту удалось ее получить в августе 1832 г., но не дано было насладиться своим запоздавшим торжеством в войне с бюрократией. Четыре месяца спустя Френо, возвращаясь к себе на ферму под Фрихолдом в Нью-Джерси, вьюжным декабрьским вечером сбился с пути, и его окоченевшее тело с трудом отыскали среди сугробов сутки спустя.

***

Первые произведения Френо почти не выказывали примет особой поэтической одаренности автора. В сборнике 1786 г. автор поставил даты под большинством включенных стихотворений.

с большим основанием считать их действительно образцами творчества Френо начального периода — вплоть до публикации "Восходящей славы Америки" в первом варианте, созданном при участии Брэкенриджа.

Хронологически самым ранним из этих произведений являются "Поэтическая история пророка Ионы" (датирована 1768 г.), а также помещенные в сборнике следом за нею "Пирамиды Египта" (1770) — довольно объемистая поэма, которая написана белым стихом. В хрестоматийном издании Г. Х. Кларка8 оба эти текста открывают второй раздел, озаглавленный "Стихи о романтической фантазии"; заглавие принадлежит Кларку, хотя стихотворения расположены в том же порядке, как в книге 1809 г., которая явилась наиболее полным прижизненным изданием (в сборнике 1815 г. представлены, главным образом, стихи, написанные уже после возвращения автора из своего последнего плавания). Первый раздел издания Кларка назван "Стихи о свободе" и открывается "Восходящей славой Америки".

Подобное построение имеет свою логику. Мотив свободы, под которой подразумевалось прежде всего завоевание политической независимости и утверждение демократии, а также тема, обозначенная заглавием лучшего из ранних стихотворений Френо "Власть фантазии" ("The Power of Fancy", датировано 1770), действительно, составляют два доминирующих начала этого поэтического мира. Причем они разграничены в творчестве Френо достаточно последовательно — даже как бы с намерением избежать прямых перекличек друг с другом.

Впоследствии это обстоятельство способствовало устойчивости тех воззрений на Френо, которые наиболее прямо были сформулированы В. Л. Паррингтоном: "Если бы он оставался в стороне от бурных событий... и совершенствовал свое поэтическое мастерство, он, все всякого сомнения, стал бы основоположником американской поэзии"9 более, полагая истинным его художественным обретением лишь поэзию, проникнутую характерными настроениями предромантизма. Пристрастность такой точки зрения очевидна, однако определенные основания для нее дал сам Френо.

Его с равным основанием можно назвать как прирожденным публицистом, так и художником, в каких-то отношениях обогнавшим свое время, однако совмещение поэта и журналиста никогда не было в нем органичным. Видимо, сам это сознавая, он резко изменял не только тональность, но всю поэтическую композицию, переходя от стихов на злобу дня к лирике медитативного характера, которой, безусловно, придавал значение эстетическое, тогда как политическая лирика, в его глазах, была лишь акцией в "войне памфлетов", кипевшей на протяжении всей его эпохи. С первых же стихотворений Френо ясно прослеживается подобного рода двойственное понимание творческой задачи.

Почти все эти стихотворения носят нескрываемо книжный характер, указывая на источники, откуда позаимствованы образы и поэтические сюжеты. Главным среди таких источников первоначально были Поуп и Грей. В наследии Поупа начинающий поэт черпал прежде всего уроки гражданственности, и не случайно патриотическая лирика юного Френо пронизана отголосками "Виндзорского леса", обычно представляя собою щедро уснащенный мифологическими реминисценциями трактат на темы текущей политики (в "Восходящей славе Америки" он дается в виде диалога трех вполне условных собеседников). Вслед Поупу Френо создает пастораль, которая на поверку оказывается формой изложения и аргументации идей, впрямую подсказанных актуальными событиями общественной жизни.

В "Восходящей славе Америки" патетическими и помпезными стихами выражена уверенность, что близок час освобождения людского рода, который пробьет на американских берегах Атлантики. Подобно другим стихотворениям начинающего Френо, поэма представляет собой пример страстной риторики, требующей постоянных отсылок к героическим примерам из античности и прямых уподоблений явлений современности тем образцам добродетели или низости, которые почерпнуты, главным образом, из Геродота и признаны вековечными. Нормативная стилистика подавляет живое лирическое чувство, хотя не приходится сомневаться в том, что возвышенные гимны грядущей революции, которые слагал молодой Френо, питались настроениями, уже получившими очень широкое распространение в заокеанских колониях.

смысла. Основное положение шотландской философии, гласившее, что человек от природы наделен разумностью и нравственными началами, позволяющими распознавать добро и зло, а также свойственный ей культ эмпирического опыта, равно как почитание "общего чувства", заложенного в людях Богом, чтобы сделать для них самоочевидными истины, касающиеся блага, гуманности, прогресса,— все это составляло фундамент убеждений Френо, законченно просветительских по своему преобладающему пафосу. Они, собственно, не претерпели больших изменений с годами, и в 90-е годы, излагая свое миропонимание в стихотворении "Религия природы", Френо повторяет те же мысли, которыми он воодушевлялся еще студентом:


Природа обещать готова
Всем людям радости, когда
Они одной достигнут веры
И утвердятся навсегда

(перев. Э. Шустера)

Последующий деизм естественно вырос на почве такого духовного воспитания, а в поэзии, тем более в эссеистике Френо оно дало себя почувствовать непоколебимой верой в торжество разума и добра, как бы ему ни препятствовали те или иные общественные обстоятельства вкупе с людскими пороками и заблуждениями ума и сердца. Патриотическое сознание, крепнувшее в преддверии революции, побуждало Френо с высоким оптимизмом смотреть на уготованное Америке будущее, диктуя ему строки, пропитанные пламенными ожиданиями:

Гомер и Мильтон, чувствую, грядут
В величии волшебного стиха...

Взлетит воспеть родимые просторы...
Все оживет и, магии полно,
Все станет гимном.

(перев. В. Топорова)

искусства в Америке, и потребностям литературы, стремившейся выразить подъем национального сознания в канун революции. В большинстве стихотворений Френо, относящихся к периоду Войны за независимость, этот канон выдержан неукоснительно — вплоть до приверженности гак называемому "героическому стиху", который в англоязычной поэзии был доведен до совершенства Поупом (ближайшим его русским аналогом является стиховая система Тредиаковского).

Патетика и сатира составляют в этих стихах Френо нерасторжимое единство, а действительность выступает в резко контрастном освещении: верность поэта делу восставших колоний безоговорочна, его ненависть к английской монархии столь же последовательно непримирима. Публицистический стиль, вообще преобладающий в литературе эпохи революции, органично передается стихотворениям Френо, начиная еще с написанных в студенческие годы, и сам факт, что многие из них публиковались в качестве прокламаций, чрезвычайно существен для понимания художественной сущности этой поэзии.

Много лет спустя, откликаясь на появление "Колумбиады" (в первом варианте озаглавленной "Видение Колумба", 1787) Джоэла Барлоу, Френо сформулирует свое понимание высших задач поэзии, которому по мере сил старался следовать в собственном творчестве времен революции. "Вероятно, во всей истории человеческой нет явления, более достойного стать предметом эпического искусства и потребовать приложений гения, нежели история освобожденного западного мира (т. е. Америки — А. З.). Поэзия эпическая... посвятила себя темам довольно узким. Похищение Елены, возвращение Одиссея на Итаку... расцвет незначительной колонии... вот что становилось вдохновеньем для создавших величайшую поэзию, увенчанную именами Гомера и Вергилия, непревзойденных мастеров, каких знает поэзия... Однако насколько более справедливо, чтобы силы гения пробудила бы Американская революция, это величайшее из событий нашей эпохи, которое сделалось символом славы нетленной и знамением истинного преобразования, коего последствия скажутся не менее, как на самом статусе человека, ныне свободного от рабства, тирании, гнета и учредившего разумное правление, достойное состояния, обретенного в революции" (6; р. 122).

Собственно, и поэзия самого Френо предреволюционных, а особенно революционных лет складывалась в такого рода эпос, подчиненный классическому представлению о предмете и эстетике эпического искусства. Эпос остался во фрагментах, которые Френо никогда и не помышлял объединить рамкой единого произведения, однако это не меняет художественного качества его стихотворений, обращенных к актуальным событиям. Дело не просто в постоянных уподоблениях американской хроники периода Войны за независимость знаменитым эпизодам античной истории, не в одном лишь обилии риторических приемов, реминисценций из мифологии и греческих поэтов, даже не в таких формальных приемах, как широкое использование поэтизмов или грамматические нарушения, продиктованные заботой о версифи-кационной точности, — достоянием классицизма поэзию Френо 70—80-х годов делают не только собственно стилевые особенности, но прежде всего сам пафос.

Это поэзия героического и безусловно прекрасного идеала, которым признано освобождение колоний от английского владычества, и менее всего — поэзия индивидуального переживания, поскольку оно мыслится только в соотнесенности со служением или противодействием такому идеалу. И утверждающее, и обличительное начала в ней осознанно надличностны; драматическая композиция — диалог, полемика, беседа и т. п.,— к которой нередко прибегает Френо, лишь с особой наглядностью выявляла безжизненность изображенных фигур, являвшихся не более чем воплощением того или иного тезиса и совокупно раскрывавших все грани его содержания.

"Восходящей славе Америки" тезис, обосновываемый Френо, сводится к тому, что метрополия утратила свою былую славу, которая законно принадлежит отныне заокеанским территориям, созревшим для самостоятельного государственного существования; собеседники — Акасто, Эугенио и Леандр — доказывают эту мысль на целом ряде примеров, подтверждающих заданную авторскую идею. Год спустя Френо пишет "Американскую деревню", представляющую собой острую полемику с "Покинутой деревней" (1770) Голдсмита, прямо упомянутого в этой поэме. Монологизм формы, выбранной для этого произведения, не скрывает его, по сути, диалогической установки, поскольку поэма построена как спор с английским писателем, вводимым в повествование почти незавуалированными цитатами. Цитирование потребовалось для усиления контраста: если английская деревня, изображенная Голдсмитом, являет зрелище упадка, потрясающее для чувствительной души, то американские поселения, как описывает их Френо, настраивают с оптимизмом взирать на настоящее, а тем более на будущее. Формирующаяся юная нация не ведает тревоги за свою судьбу, и это, в глазах Френо, залог ее морального здоровья, обещающего грандиозные свершения на историческом пути.

поэма Френо "Современное состояние дел в Северной Америке" (1775). Она представляет собой краткий обзор истории ново-английских территорий, имеющий целью доказать неотвратимость революции, которая откроет перед Америкой перспективы, каких еще не знало человечество. Поэт бичует противников свободы, и прежде всего американских тори, попутно задевая короля Георга III и рабски ему повинующуюся Канаду. В "Американской независимости" (1778), еще одной поэме эпического характера, выпады против монархии и ее сторонников за океаном становятся предельно резкими, а славословия нарождающейся свободе звучат торжественным гимном со всей неизбежной риторичностью этого жанра.

В патриотической поэзии Френо периода революции большое место занимают такие жанры, как памфлет и сатирический монолог, отдаленно предвещающий знаменитые монологи-саморазоблачения, мастером которых был Марк Твен. Активно печатаясь с 1779 г. в редактируемом Брэкенриджем "Юнайтед Стейтс мэгезин", одном из самых радикальных изданий того времени, Френо поместил на его страницах целую серию таких монологов; наибольшую известность среди них приобрел "Монолог короля Георга III", в котором монарх, одолев искус казуистических оправданий своей колониальной политики, под конец выражает открытое сожаление, что им развязана война против своих бывших подданных, потому что их порыв к свободе неодолим. Сходные мысли высказываются и в "Диалоге между его британским величеством и мистером Фоксом" (Фокс был лидером оппозиции вигов). Собеседник требует от венценосца покаяния за причиненное бывшим колониям зло, укоряя его как близорукого политика. В сборнике 1786 г. этим "Диалогом" заканчивался раздел политических стихотворений.

Самой большой популярностью из них при жизни Френо пользовалась "Британская плавучая тюрьма". Это большая поэма в трех песнях, написанная "героическим стихом" и основывающаяся на непосредственно пережитом Френо. Первая ее часть, "Пленение", где рассказано о захвате брига "Аврора", поразила тогдашних читателей достоверностью описаний, почти лишенных условности и сугубо книжных тропов. Море является одним из наиболее сложных образов, созданных в медитативной и пейзажной лирике Френо, где контраст этой неукротимой стихии и устойчивости, олицетворяемой землей, противопоставление плавания и прозябания составляют один из доминирующих мотивов. Соединяясь в "Британской плавучей тюрьме" с пафосом гражданственной лиры Френо, его богатая оттенками поэтическая мари-нистика создала эффект по-своему уникальный, предопределив громкий резонанс поэмы. В двух следующих ее песнях возобладали, однако, риторичность и книжность, побуждавшие изображать тюремщиков ходульными злодеями из мелодрамы и уподоблять муки, перенесенные героем в заточении, библейским страстям. Тем не менее поэма остается одним из ярких памятников литературы Американской революции.

К числу таких памятников относятся и стансы, которые Френо посвящал памяти героев Войны за независимость,— прежде всего стихотворение "Уто-Спрингз" (1781; в сборнике 1786 г. под заглавием "Памяти храбрых американцев"). Оно было написано после сражения в Южной Каролине, где особой храбростью отличился отряд под командованием генерала Грина. Это образец высокой эмоциональной насыщенности, которая, не разрушая жанровых канонов, установленных эстетикой классицизма, позволяет вместе с тем придать живое звучание достаточно тривиальным поэтизмам, наполнив их актуальным для современника смыслом:


И если долг пред ними свят,
Промолвь, печалью полонен:
Друзья свободы здесь лежат!

Покой вам, родины сыны!

Счастливей вы награждены
И ярким солнцем, и теплом.

(перев. Г. Кружкова)

В большинстве своем патриотические стихи Френо не пережили собственной эпохи. Очень часто они представляют собой, по сути, рифмованное переложение Декларации независимости или торопливый отклик на те или иные события, связанные с войной. Многие из них носят чисто полемический характер, продолжая ту обличительную кампанию против англофилов и тори, которой посвятил главные усилия Френо-публицист. Впоследствии, особенно в годы, отданные "Нэшнел газетт", такого рода прикладное назначение сделалось преобладающим в поэзии Френо, нанося ей ощутимый эстетический урон. Доходившая до неистовства ненависть к английской политике сама по себе не могла создать поэзии, как не могли ее создать и непоколебимо демократические убеждения Френо и горячее сочувствие революционной Франции, исторгавшее восторженные звуки его музы:


Сплотятся все народы
Когда-нибудь!
В российский край холодный,
В песок пустынь бесплодный

Продолжит путь.

(перев. А. Шараповой)

и о позиции самого поэта, не изменившего собственным взглядам и после того, как вызванный революцией подъем патриотизма стал для американского общества фактом прошлого. В эстетическом отношении эти стихи остались наиболее законченным и целостным явлением классицизма в поэзии США, не знаменуя собою, однако, нового художественного качества и даже не содержа его предпосылок. Такие предпосылки ясно наметились в других поэтических произведениях Френо, создававшихся одновременно с его одами, памфлетами и сатирами, однако воплотивших иное художественное содержание и во многом иную эстетику,— в медитативной лирике, объединяемой последующими издателями под заглавием "Стихи о романтической фантазии".

***

Первыми из таких стихотворений, появившихся в печати, были "Чары острова Санта-Крус" и "Дом ночи"; автор поместил их в февральском номере журнала Брэкенриджа за 1779 г. Они созданы Френо во время его двухлетней службы у Хэнсона. Жанр был определен автором как "видение". Можно спорить о том, проявилось ли в этом влияние Грея. Бесспорно другое: сама форма, определяемая словом "видение", принадлежала к числу новаций, введенных предромантизмом.

"Власть фантазии" — своего рода манифест нового направления, непосредственно предвещавшего романтическую эпоху. Вместе с несколькими другими стихами Френо, наиболее полно выявившими меру его поэтического таланта,— "Умирающий вяз", "Стансы при виде деревенской гостиницы, разрушенной бурей", "Дикая жимолость", "Индейское кладбище", "Цикада по прозванью кэти-дид" — "Власть фантазии" и поэмы, напечатанные Брэкенриджем в "Юнайтед Стейтс мэгезин", справедливо рассматривать как лучшие образцы поэзии сентиментализма, которые дала американская литература.

Зарождение, а затем недолгий, но достаточно яркий расцвет сентиментализма на американской почве в канун революции и сразу после нее менее всего являлись исторической случайностью. Разумеется, специфические ритмы художественного развития в Америке не могли создать фундаментальных предпосылок для такого широкого и многогранного эстетического движения, каким стал сентиментализм в европейской культуре конца XVIII в. Там сентиментализм выступал как одно из проявлений просветительской идеологии, предложившей определенного рода философскую систему и свой тип культуры, а в собственно эстетическом аспекте он оказывался знаком кризиса и начавшегося преодоления классицистской художественной системы, обладавшей глубокой укорененностью, не говоря уже о хронологической длительности ее существования. В Америке просветительская идеология к концу XVIII столетия лишь утверждалась в качестве нового и перспективного веяния, так и не став доминирующей, если учитывать необычную прочность пуританской традиции, еще далеко не исчерпавшей себя. Просветительская культура давала здесь лишь свои первые ростки: немыслимо вообразить себе в американских условиях той поры предприятия наподобие парижской "Энциклопедии" или веймарского содружества. Красноречив уже тот факт, что деятельность крупнейших американских просветителей Франклина, Пейна, а отчасти и Джефферсона годами, если не десятилетиями протекала в Европе. Творчество самого Френо периода революции показывает, что формы, утверждавшиеся классицизмом, оставались действенными для того, чтобы воплотить содержание, актуальное в ту эпоху.

Сентиментализм, затронувший, помимо поэзии Френо, лирику Филис Уитли и в какой-то мере — прозу Брокдена Брауна, не говоря о явлениях сравнительно несущественных, рождался не из потребности эстетической новизны, но силой необходимости, которая была скорее сугубо общественной, чем литературной. По-своему он, безусловно, выражал дух революции ничуть не менее последовательно, чем ее боевая публицистика или такие поэмы Френо, как "Британская плавучая тюрьма", но делал это не столь наглядно и открыто. Как и в Европе, сентиментализм в Америке доносил крепнущее новое представление о человеке как личности духовно многообразной, ощущающей неповторимость своего "я", властью фантазии влекомой за грань будничного бытия и способной находить подлинно высокий, поучительный смысл в непримечательных фактах, реалиях, подробностях окружающей жизни. Богатство душевного мира личности было его главной темой, и принципиальной творческой задачей становилось воплощение этой темы, за которой стояла мысль о коренных изменениях действительности в эпоху революций, преобразивших и самосознание обыкновенного человека.

В таком контексте поистине программное значение приобретала апология фантазии, которая раскрепощает духовные силы личности, позволяя ей познать и осуществить себя. Американская реальность и характер мышления людей революционной эпохи исключали возможность интенсивного развития той обличительной тенденции, которая в высшей степени характерна для крупнейших представителей сентиментализма в Европе — Голдсмита, Стерна, Руссо, Гете, Карамзина, по сути дела, открывших для искусства всю проблематику, связанную с социальными несправедливостями и властью сословного предрассудка. Однако, не создав произведений, хотя бы типологически сопоставимых с "Вертером", "Исповедью" или "Бедной Лизой", американские сентименталисты объективно воплотили ту же, что и в этих прославленных памятниках, идею высокого достоинства, неповторимой ценности и духовной уникальности каждого человека. Восславляя фантазию, они восславили способность видеть мир без предубежденности и предустановлений, а тем самым утверждать своювнутреннюю свободу.

Фантазия становилась способом познания высшей истины и о мире, и о самом человеке:


Тайна тайн твоя природа.
Ты — священная заря
Неземного алтаря,
Знак, что человек во многом

(перев. А. Шараповой)

А далее в том же стихотворении "Власть фантазии" содержится мысль, имеющая принципиальное значение для Френо и вообще для сентиментализма: фантазия уподоблена мировому Разуму. Это — ясное указание на просветительский характер, который носит у него сама категория фантазии. Она истолкована как особый дар, помогающий прозреть логику и смысл бытия сквозь хаос и бесцветность будней, но отнюдь не как мистическое откровение, каким станет она для романтического сознания, проводившего четкую грань между понятиями "фантазия" (fancy) и "воображение" (imagination), причем второе понятие обладает для романтиков несопоставимо более всеобъемлющим и глубоким смыслом. Мистическое вообще осталось совершенно чуждым Френо, у которого даже в стихотворениях, согретых самым непосредственным лирическим переживанием — "Индейское кладбище", написанные под старость "Стансы о Южной Каролине",— неизменно проглядывает характер восприятия, вышколенного философией "здравого смысла" и деизма.

Эта пройденная в юности школа предохраняла поэзию Френо и от искусственной чувствительности, от модной меланхоличности, одно время ставшей повальным увлечением американских стихотворцев. Биограф Френо Л. Лири пишет, что, будучи редактором журналов 90-х годов XVIII в., поэт был вынужден заполнять страницы беллетристических разделов разного рода беспомощными поделками в духе "Вертера" и "Песен Оссиана", поскольку не располагал иным материалом. Поэзию заполонили "сентиментальные и приторные подражания английским стихам, в которой щеголи и синие чулки обменивались традиционными комплиментами — вялыми и претенциозными" (5; р. 132). Имена сочинителей этих стихов, избравших для себя звучные псевдонимы американских Менандров и Филений, погребены между переплетами старинных альманахов, но при жизни Френо такие имена пользовались признанием.

На рубеже XVIII—XIX веков сентиментализм, таким образом, приобретает в США довольно широкое распространение, хотя чаще всего он предстает не более чем данью европейской моде. Ситуация, в общем и целом типичная для той эпохи,— ее можно, например, наблюдать и в русской литературе, где рядом с Карамзиным работает большая группа поэтов-карамзинистов, воспринявших только самый верхний слой сентименталистской проблематики и поэтики, а также творцы чувствительных романов, наподобие Эмина. Активность бесчисленных подражателей "Новой Элоизе" в итоге скомпрометировала сентиментализм для следующего поколения литераторов, существенно осложнив противоборство "новаторов" и "архаистов", происходившее в поэзии пред-пушкинской эпохи.

медитативной лирики Френо, отчасти предвосхитившей отдельные мотивы романтиков. Если в своих патриотических стихотворениях Френо оставался классицистом, прошедшим выучку у Поупа, то "Власть фантазии" и "Дом ночи" свидетельствовали об иных чертах его творческой индивидуальности, принадлежавших предромантической эстетике. Эти произведения, если искать им аналоги в европейской поэзии, напомнят прежде всего о Грее и Голдсмите.

Полемизируя с автором "Покинутой деревни" как представитель новой нации, верящей в собственное блестящее будущее, Френо тем не менее многое и перенимал у английского поэта, с которым его связывала родственность творческих устремлений. Уже и в самом классицизме Френо подчас, как в "Британской плавучей тюрьме", давало себя почувствовать вызревающее новое качество, обозначалось новое поэтическое содержание, создаваемое присутствием лирического героя не как абстракции, а как личности, чей облик распознаваем через все риторические образы и чисто литературные ассоциации. Свойственная Голдсмиту субъективная окрашенность восприятия и переживания — по тому времени почти уникальная для англоязычной лирики,— разумеется, не могла не оказаться созвучной устремлениям самого Френо. Ему были близки и отличавшие лирику английских сентименталистов (помимо Голдсмита и Грея, следует назвать также Юнга с его "Ночными мыслями", несомненно, известными Френо) созерцательность, сдержанная тональность, богатый живописный колорит, трепетное отношение к неброскому сельскому пейзажу и та жажда прикоснуться к "призрачному бытию", которая вызвала в поэзии сентиментализма такое обилие и разнообразие мотивов, сопряженных со смертью, вечным покоем, последним земным пристанищем и т. п.

Иронически окрещенная недоброжелателями "кладбищенской", эта лирика на самом деле представляла собой попытку философского осмысления краткости, мимолетности физического существования и опыт размышлений над его духовными итогами — чаще всего, таких, которые уже не укладывались в рамки просветительской идеологии. Отсюда протягивались прямые нити к романтизму. Френо, умерший в забвении, остался для романтиков ничего не говорящим именем, однако объективно как раз его творчество прежде всего могло служить соединительным звеном между американским романтизмом и художественной культурой XVIII в. Очень характерно в этом смысле одно из самых известных стихотворений Френо, "Индейское кладбище" ("The Indian Burial Ground"), где легко распознаваемы переклички с излюбленными образами Голдсмита и Юнга, но вместе с тем тема бренности человеческого удела приобретает подчеркнуто американский оттенок, поскольку впрямую соотносится с мотивом исчезновения целого пласта культуры, созданного коренными обитателями Америки:

Здесь на скале гранитной твердой
Они в причудливой резьбе

Рассказывают о себе.

Здесь пастухам на удивленье
Еще растет столетний вяз
И под раскидистою тенью

Сюда, с дарами поклониться,
Виденьем по лесам бродя,
Спешит, как Савская царица,
Жена индейского вождя.

Само обращение Френо к индейскому прошлому, пусть и выразившееся в стилизованных формах, предвосхищало одну из доминирующих тем американских романтиков. Не менее существенными в свете последующего художественного опыта оказалась предложенные Френо композиционные решения: сопоставительный образный ряд, созданный понятиями "они" и "мы", смелые этнографические подробности (оленина, положенная в могилу индейца, раскрашенное лицо мертвеца, которого погребают в позе сидящего: "Они здесь не лежат — сидят!"), поэтика легенды, корректируемой точностью и выразительностью конкретных деталей. Все это в дальнейшем найдет свои продолжения и у Купера, и у Мелвилла, и у По.

Разумеется, это будет уже иной уровень творческого мышления, далеко отошедшего от сентиментализма, который характеризует медитативные стихотворения Френо. Однако преемственность несомненна, хотя о прямом воздействии Френо на поколение романтиков говорить не приходится. Происходил естественный процесс развития художественных идей; Френо обозначил в этом процессе важную веху.

Для истории американской поэзии его произведения, принадлежащие сентиментализму, имели особую важность еще и как первая заметная попытка передать своеобразный облик, скромное обаяние родных ландшафтов, выразив то чувство человеческой сопричастности природе, которое станет органичным уже в романтической лирике. У Френо это чувство не подавляют и те слишком узнаваемые тропы, которые канонизировала эстетика сентиментализма с ее постоянными ламентациями по поводу быстротечности жизни, уподобляемой нежному цветку, и беззащитности перед жестокостями судьбы. Присутствуя в стихах Френо, подобные метафоры все же не становились у него только орнаментальными, поскольку за ними стояло и нечто глубоко специфичное — реальный пейзаж Пенсильвании, реальная природа, которая в сущности была здесь как бы впервые открыта для американской поэзии. Такого рода сращение стилистических условностей и живых, одухотворенных непосредственным чувством картин свойственно едва ли не всем пейзажным стихам Френо, включая и самое известное из них — "Дикая жимолость" ("The Wild Honey Suckle"), где кусты лесной жимолости описаны слишком безыскусно, чтобы не ощутить литературности чисто сенти-менталистских сентенций, придающих этой грациозной зарисовке значение символа бренного и непрочного бытия:

Уже в твоем очарованье

Приметы злого увяданья
И с жизнью ясною разлад.
Когда мороз придет победно,
Исчезнешь ты с земли бесследно.

Хотя Френо и взывал к божественной фантазии: "Облети же мир со мной, тайны чудные открой!", — подлинно чудесные тайны он постиг, бродя по окрестностям Филадельфии и всматриваясь в открывающиеся картины. Под пером Френо эти картины овеяны грустью, подчас идилличны и всегда обладают эмблематическим значением: жизнь природы становится аналогией человеческого существования. Прозрачность таких аналогий подчеркнута всем характером лирического сюжета. Простейшие явления природы, самые непримечательные пейзажи — все у Френо говорит о том, что радость преходяща, а исчезновение из жизни неотвратимо, однако интересны не эти обязательные сентимента-листские мотивы, а как раз сама пейзажная живопись. Как бы ни стремился Френо подчинить ее мыслям, сделавшимся общими местами сентименталистской литературы, она тем не менее сохраняет элемент самоценности, гораздо более важный для последующего движения американской лирики. . Описывая развалины деревенской гостиницы, Френо не преминет помянуть и нежных нимф, и Хлою, которая уже не дремлет на мшистом лесном ложе, но стихотворение при всем том таит в себе подлинность изображения, не связанного стилистическими канонами:


Срывали крыши вы с домов,
Из петель двери вырывали,

Так, наконец, смирите ярость,
Пусть заново отстроят храм,
Чтобы в стенах его под старость
Испить хмельную чашу нам.

И в арабеске, обращенном к цикаде, тоже найдется повод посетовать, что цветенье кратковременно, тогда как зимний мрак долог, но намного выразительнее окажутся словно мимоходом затрагиваемые обыденные обстоятельства бытия, которые входят в стихотворение Френо, корректируемые неизбежными условностями сентименталистского художественного канона:

Ты поешь, но погляди,
Сколько бедствий впереди:
Близко осени прохлада,

Там зима — и зелень сада
Не порадует уж взгляда...

(перев. Э. Шустера)

Собранные в издании 1795 г., все эти стихотворения с достаточной полнотой обозначили эстетическое качество, еще отсутствовавшее в стихах периода революции. Своеобразие сентиментализма Френо состояло в том, что ему мало свойственны элегические тона. Это тоже черта, привнесенная в его сентименталист-скую лирику той атмосферой, в которой происходило становление Френо. Чувствительность, понимаемая как способ постижения личности в подлинной многогранности ее душевных влечений и переживаний, остается определяющей особенностью лирического повествования Френо, как и каждого поэта-сентименталиста. Но она выражается не столько в воспевании "благой природы", дарующей успокоение сердцу, истерзанному мирской суетой, сколько в попытках передать очарование американской земли, сохранив в неприкосновенности то светлое чувство, которое она пробуждает.

"Жалкие руины", "сон небытия" и прочие знакомые метафоры поэтов "сердечного воображения" то и дело мелькают у Френо, точно так же, как в политических и сатирических его стихах пестрят изношенные образы классицистского "высокого" стиля. Но доминирующее настроение резко отличает Френо и от "Покинутой деревни" Голдсмита, и от кладбищенских элегий Грея, и от пейзажей Каупера, непременно пробуждающих в читателе меланхолию.

Френо ее избегал — и оттого, что она успела сделаться пустым штампом, и оттого, что подобные интонации не соответствовали его поэтическому мировосприятию. Дело объяснялось, конечно, не одними лишь свойствами личности Френо, а главным образом эпохой, на которую приходится его недолгий творческий расцвет. Революция только что свершилась, республика была совсем юной и внушала пылкие надежды, еще не развеянные и теми многочисленными свидетельствами коррупции и бесчестности, которые так возмущали Френо. Господствующее умонастроение оставалось оптимистическим. Френо передал его не только своими патриотическими стихами, но и стихотворениями на первый взгляд камерными, проникнутыми чувствительностью, но доносящими то ощущение высвободившейся духовной энергии человека, которое главенствует в его поэзии.

Сентименталисты всесторонне обосновали право поэта на лирический субъективизм, которое категорически отрицалось клас-сицистской эстетикой. Фантазия, позволяющая поэту, охваченному меланхолическим раздумьем, изображать своего лирического героя существующим как бы вне всяких связей с окружающей "низкой" действительностью, провозглашалась сентименталистами непременным условием истинной поэзии. "Все, все на земле только тень, все по ту сторону жизни — реальность!" — этот программный принцип "Ночных мыслей" Юнга, завершенных еще в 1745 г., становится одной из идейных опор сентиментализма.

Подобное мироощущение самым непосредственным образом откликнется тридцать лет спустя в поэме Френо "Дом ночи" ("The House of Night"), однако поэма не была подражанием, свидетельствующим об ученической зависимости. Фантазия в понимании английских сентименталистов являлась своего рода противоядием от просветительского избыточного рационализма и оптимизма, она стимулировала элегические размышления о всевластии смерти, уравнивающей всех на свете. В "Доме ночи" тоже превалируют настроения, прекрасно знакомые читателям Юнга. Торжество Смерти над Жизнью, составляющее исходную и конечную мысль поэмы, органично отвечает именно сентимента-листским установкам10.

"видение", вовсе не обязывающее к конкретности деталей, фоном происходящего выбраны берега залива Чезапик, и сделано это не случайно: присутствие морской стихии требовалось Френо, чтобы ввести тот контраст океана и суши, который потом лейтмотивом пройдет еще через несколько важнейших стихотворений11— придать значение символа образам земли и моря. В заключительных строфах обоснованы права творца, доверяющего фантазии, укрупнять изображаемые явления, наделив их трансцендентным смыслом, поскольку он и есть высшее устремление искусства "фантазии", тогда как искусство, опирающееся только на "разумное", довольствуется плоскостным изображением мира.

В "Чарах острова Санта-Крус" ("The Beauties of Santa Cruz") этот важный для Френо тезис приобрел еще более последовательное художественное воплощение. Поэма привлекла современников красочностью описаний тропической природы, обилием ярких тонов, ослепляющих своей новизной, однако не эта живопись была главной целью Френо. Образы моря и суши, создающие контрапункт этого произведения, носили для Френо в известном смысле философский характер, выражая своеобразную концепцию бытия, понимаемого как бесконечное противоборство непокорных разуму сил природы и рациональных устремлений человека, которому, однако, не дано справиться с хаосом и дикой волей, составляющими истинные начала мироздания.

Поэму, как и группу примыкающих к ней стихотворений ("Ураган", "Гаттерас", "Непотопляемый" и др.— все они написаны вскоре после возвращения Френо из плавания у берегов Санта-Крус), ряд исследователей рассматривает как осознанную полемику с учением Локка, хотя прямых указаний на это названные произведения не содержат. Вероятно, справедливее видеть в них амальгаму настроений, которые отличали литературу предро-мантизма и засвидетельствовали начинающееся разочарование в рационалистических доктринах, а также в эстетике, подчинявшейся им. В этом отношении у Френо есть нечто общее с Блейком, как ни очевидно различие творческих масштабов. Френо не удалось создать тех космогонических метафор-обобщений, которыми скреплены блейковские "Пророческие книги", да едва ли это было целью американского поэта. Но в самой его интерпретации образов моря и суши уже чувствуется предвестье романтической поэтики, которую создаст поколение, начинавшее еще при жизни Френо.

***

Хотя сборники 1786 и особенно 1795 г. имели значительный по тому времени читательский успех, их автор пользовался у современников гораздо большей известностью как публицист и редактор, тогда как поэзия Френо все же оставалась достоянием немногих любителей изящной словесности. Видимо, Френо и сам считал свое сотрудничество в периодике основным делом жизни. Во всяком случае, ему было отдано больше всего сил.

Объем публицистического наследия Френо можно определить лишь приблизительно. Исследованиями Л. Лири и Ф. Марша установлено около 300 его псевдонимов; принадлежность других эссе и памфлетов перу Френо доказана стилистическим анализом. Тем не менее остаются неясности относительно авторства ряда материалов, предположительно приписываемых Френо, как сохраняются и лакуны в библиографии этого одного из самых плодовитых газетчиков своего времени.

не возникает. Тесно привязанная к политической жизни эпохи, эта публицистика органично эволюционировала вместе с временем: менялся круг тем, характер преобладающих жанров, тональность, стилистика — и все это соответствовало менявшейся жизни, переменчивой злобе дня. Поэтому несложно выделить в публицистике Френо три основных этапа развития: произведения предреволюционного периода и времени революции — примерно до 1786 г., когда Френо вновь на долгое время предпочел ремеслу литератора профессию мореплавателя (статьи в "Юнайтед Стейтс мэгезин", деятельность во "Фрименз джорнэл" и др.); произведения 1790—1797 годов (сотрудничество в "Дэйли эдвертайзер", "Нэшнел газетт", "Тайм пис"); произведения 1799—1825 годов вплоть до последней статьи, относительно которой авторство Френо не вызывает сомнений (она опубликована в трентонском "Тру америкен").

Как эссеист Френо формировался на традициях Аддисона и Стиля, долгие годы стараясь следовать этому творческому образцу. Известно, что комплект "Зрителя" находился в принстонской библиотеке, а в личном книжном собрании Френо были посмертно изданные сочинения Аддисона, проштудированные, по всей очевидности, столь же внимательно, как в свое время их штудировал Франклин. Непосредственно от "Болтуна" и "Зрителя" идут не только некоторые стилистические пристрастия Френо (в частности, построение ряда эссе в форме беседы издателя и читателя), но прежде всего тяготение к приему литературной маски, когда авторские мысли излагаются не впрямую, а при посредничестве условного героя, чья функция состоит в том, чтобы простодушно недоумевать, сталкиваясь с общепринятым и незамечаемым, или комментировать события текущей хроники с лукавой неискушенностью, показывая их истинную подоплеку. Присутствие такого героя приводило к тому, что эссе становится смешением юмора, точного наблюдения и назидания — в полном соответствии с эстетикой просветителей.

Первым из персонажей-масок, созданных Френо, был паломник, как две капли воды похожий на знаменитого Роджера де Ка-верли, чудаковатого старого баронета из серии эссе, публиковавшихся в "Зрителе" в 1711 — 1712 годах. Сэр Роджер, человек ушедшей эпохи, многого "не понимает" в действительности новой, буржуазной Англии, он привык к иным порядкам и не столь двусмысленным нравам, его поражает, до чего люди стали практичны, тщеславны и мелки; комичные ситуации, вызываемые несоответствием его понятий воцарившемуся стилю жизни, таят в себе под пером Аддисона обличающий пафос12. У Френо в серии эссе, написанных от имени Паломника (девятнадцать из них опубликованы с ноября 1781 по август 1782 г. во "Фрименз джорнэл") та же критика сомнительных благ цивилизации ведется устами некоего холостяка-отшельника, любителя природы, время от времени наезжающего из своей лесной хижины в Филадельфию, где его, немало постранствовавшего по свету, все же слишком многое смущает — например, интриги из-за выборов, беззастенчивость стряпчих, умеющих в два счета доказать недоказуемое, лицемерная добродетель, прикрывающая развратные наклонности, но более всего — монархические взгляды местных тори, тогда как совершенно очевидно, что лишь республика способна положить конец тирании, высвободив лучшие человеческие качества и возможности. Паломник, побывавший в столь экзотических краях, как Триполи и Бразилия, всюду убеждался, что имперское правление — это всегда синоним деспотизма. Ему "от рождения свойственна страстная приверженность республиканскому духу".

О том же идет речь и в многочисленных письмах от друзей и корреспондентов Паломника, обильно им цитируемых,— прием, также позаимствованный у Аддисона. Все эти мимолетно являющиеся персонажи, как и главный герой, привержены сельскому уединению, созерцательности, покою, и для них непостижимо, каким образом люди могут посвящать себя борьбе за власть или предаваться светской суете. Свои истины они постигли наблюдением и размышлением, не доверяя формальному образованию, которое лишь препятствует обретению прочных нравственных оснований. Им кажется варварским такой, например, обычай, как дуэли; они мечтают о том времени, когда станут невозможными войны; их возмущает политиканство, а еще более — твердокаменная верность обветшалым принципам — она и неразумна, и не в ладу с моралью.

с природой, расцвет экономики, построенной на свободном труде землепашцев, могущество государства, уподобляемого Миссисипи, "в сравнении с которой Нил есть просто ручеек, а Дунай кажется сточной канавой". Когда Френо писал во "Фрименз джорнэл" от собственного лица, такого рода прорицания слетали с его пера поминутно, сопровождаясь все более жестокими нападками на англичан, которых автор даже отказывался признать законными предками американцев. Ненавистник войны с легким сердцем славил подвиги солдат Вашингтона и взывал к бдительности соотечественников, не в меру доверчивых перед лицом известного британского коварства. Он требовал строить новые военные корабли, уподоблял англичан кровавым ордам варваров, клеймил уклоняющихся от службы в войсках колоний — словом, был последовательным пропагандистом, в каких нуждается каждая воюющая армия.

Противоречия между эссе, написанными Паломником, и теми, которые печатались за подписями "Республиканец", "Орест", "Гермес", бросаются в глаза, однако они не были антагонистичными. Просто сказывалось расхождение между Френо как мыслителем, впитавшим в себя просветительские идеалы, и Френо-жур-налистом, поставившим свое дарование на службу сиюминутным национальным задачам. Эти задачи заставляли его раз за разом действовать вопреки прекрасным, но отвлеченным принципам.

Гораздо серьезнее те противоречия, которые обнаружились у Френо, когда он оказался во главе "Нэшнел газетт". Первый ее номер вышел в октябре 1791 г.; до этого почти год Френо публиковался в "Эдвертайзере", поместив там около 70 материалов. Среди них выделяется "Описание Нью-Йорка через сто пятьдесят лет". Френо все так же во власти самых оптимистических ожиданий: Нью-Йорк станет столицей мира, его гавани заполнятся могучими судами со всего света, Бродвей протянется на две с половиной мили и будет застроен высокими домами, спланированными лучшими зодчими грядущей эпохи. Подобные построения Френо не стали помехой для язвительной сатиры, когда дело касалось современных ему нью-йоркских дел. Борьба партий в Конгрессе, рабское копирование европейских обычаев и мод, спесь богатых южных плантаторов, аферы спекулянтов, нелепости быта — самые разнообразные темы привлекали внимание Френо, получая у него освещение чаще всего комическое и даже фарсовое.

В "Эдвертайзере" появился, хотя ненадолго, еще один персонаж-маска — Опей Мико, "индейский вождь из Малого Талласси, недавно посетивший сей град". Подобно Роберту Слендеру, промелькнувшему в нескольких эссе из книги 1788 г., этот персонаж под другим именем еще вернется в публицистику Френо — в 90-е годы будет создан один из лучших эссеистических циклов, где он играет главную роль. Пока же намечен лишь контур этого сюжета: вождь, познакомившись с диковинными для него нью-йоркскими нравами, безоговорочно отдает предпочтение устоям своего племени.

Предположительно перу Френо принадлежат две статьи в "Эдвертайзере", подписанные "Брут" и представляющие собой выступление в полемике, вызванной "Правами человека" Пейна. Статьи направлены против Дж. К. Адамса, подвергшего уничижительной критике и книгу, и ее автора. "Брут" целиком на стороне Пейна. Для него непостижимо, каким образом "монархия может считаться единственно законной формой правления". Лишь республика гарантирует неотъемлемые права человека, и поэтому ей одной принадлежит будущее: "Видя торжество Свободы в Новом Свете, видя, как ее знамя реет над одной из могущественнейших держав Старого континента, не должно ли удостовериться, что всемирная революция начнется со дня на день?"

"Эдвертайзера", выраженные в них мысли поэт разделял полностью. Цикл стихотворений, посвященных Французской революции ("На Четырнадцатое июля", "Успехи французских армий в Италии" и др.), проникнут теми же самыми настроениями. Все эти стихи печатались уже в "Нэшнел газетт", где почти еженедельно Френо помещал и статьи, славящие демократию, равенство, Конвент, земельные реформы и подавление дворянства. Он одним из немногих за пределами Франции оправдывал казнь Людовика XVI, утверждая, что "нужно говорить исключительно об участи одного человека", который "оказался предателем нации". Он опубликовал серию памфлетов, резко обличающих английскую политику по отношению к революционной Франции, а также тех британских деятелей, которые особенно усердствовали в разжигании антиякобинской кампании. Дошло до открытого конфликта Френо с президентом Джоном Адамсом, в 1797 г. заявившим, что Америка не должна поддерживать французский "слишком неумеренный и несвоевременный порыв к свободе". Френо комментировал: "Вот абсурдное пристрастие к словесам, которые так обычны в британском Парламенте".

Памфлет в эти годы становится основным публицистическим жанром Френо. Формы его памфлетов разнообразны: иногда это "монолог", разоблачающий того, кто его произносит, иногда — "свод правил", демонстрирующих, как сказано в заглавии одной из антибританских сатир Френо, "каким образом можно превратить великую империю в мелочное государство", иногда — инвектива, пропитанная ораторским пафосом. Последняя разновидность преобладает в тех случаях, когда мишенью Френо оказывались федералисты. Дискредитация Гамильтона и его сторонников составляла основную задачу "Нэшнел газетт", и Френо с нарастающим сарказмом писал о том, что республику норовят превратить в монархию, насаждая принцип наследования власти, вводя несправедливое налогообложение и заигрывая с деспотическими режимами Европы. Подавляющее большинство таких материалов создавалось в полемике с газетой федералистов "Юнайтед Стейтс" и ныне представляет интерес только для историков политической жизни США конца XVIII в.

Однако некоторые из памфлетов Френо обладали бесспорной ценностью и помимо тогдашних политических споров. Не говоря уж о публицистике, затрагивающей французские дела, это несколько статей Френо, где речь идет о судьбах индейцев ("Об индейской войне", октябрь 1792 г., где доказывается, что "не следует ничего. ожидать от мирных договоров, которые вытребовали силой", и др.). В марте 1793 г. Френо опубликовал в своей газете трактат о театре. Поводом послужили сообщения о строительстве театральных зданий в Чарльстоне (Северная Каролина) и в Бостоне; это означало "отказ от стародавнего запретительного установления". Однако Френо больше интересовал не театр как зрелище, а театр как средство духовного воспитания. Он настаивает на запрете "большого числа современных пьес, которые не согласуются с понятиями о добродетельной простоте, скромности поведения и любви к свободе, основывающейся на равенстве". По мнению Френо, "коль скоро нас будут развлекать представлениями, где с театральной помпезностью изобразят несдержанный нрав королей, капризы королев, распутство принцев, любовные интриги принцесс, подлость царедворцев и склоки их приспешников, ... лучше нам обойтись без подобных зрелищ. Не столь уж много полезного может сказать нам театр; исключение составляют только спектакли, которые содержат в себе толкование моральных и общественных обязанностей, а также тем или иным способом помогают совершенствованию души, не допуская, чтобы чрезмерность фантазии отклоняла от сей цели" (6; pp. 162—163). Строго классицистская программа, излагаемая в этом эссе, соответствовала тогдашним убеждениям Френо: события во Франции внушали его музе гражданственный пафос, и сентименталистские увлечения временно отошли на второй план. Существеннее, впрочем, что Френо едва ли не первым в Америке попытался сформулировать понимание долга и эстетики театра.

Сочувствия эти его мысли не вызвали. Как и почти все прочие выступления Френо в "Нэшнел газетт", его статья о театре была продиктована верованиями страстного демократа, уже казавшегося не в меру ригористичным и жестким. Джефферсон, являвшийся идейным вдохновителем издания, постепенно остывал к собственной затее, и Френо пришлось убедиться, что его призвали в газету вовсе не для того, чтобы защищать чистоту идеалов 1776 года, а главным образом с целью обеспечить торжество вигов над федералистами в политической игре, которая становилась все более запутанной. Общественные отношения, нравы, понятия, устремления, возобладавшие в американском обществе, все дальше отступали от духа революционной эпохи, которому Френо хранил стойкую верность; обнаруживалось все более глубокое расхождение между принципами, записанными в Конституции, и повседневной жизнью. Оставаясь личностью, сформированной Американской революцией, Френо год от года острее чувствовал, как утрачивается ее духовное наследие и слабеет собственная его органичная причастность современной жизни. На место причастности приходил разлад.

Об этом свидетельствуют два цикла эссе с персонажами-масками, созданные Френо под самый конец столетия: "Томо Чики, индеец из племени крик, в Филадельфии" (1795) и "Письма Роберта Слендера" (1799—1801). Томо Чики, как сообщалось в первом эссе, прибыл, сопровождаемый несколькими скво, в Филадельфию для заключения мирного договора, и вел нечто вроде дневника, заполняемого наблюдениями "над характером обитателей города и обычаями его политической жизни". Эти записки обнаружил после отъезда Томо фермер, у которого он останавливался; Френо лишь выполнил роль "издателя".

повествователя — меланхоличного человека, которому прогулка по полям и трубка, выкуренная у собственноручно сложенного костра, куда милее всех городских развлечений,— и одновременно намечался речевой портрет "переводчика". Главенствующим мотивом цикла стала мысль о "печальных переменах, кои претерпела земля моих предков". Теперь ее населяют "люди злобные, низкие, преисполненные гордыни и суетности", ненавистники "того, что именуют они нецивилизованной жизнью", "рабы мелочной заботы, снедающей их от рожденья до конца дней". Они утратили столь необходимое человеку чувство единства с природой, позволяющее самое смерть воспринять как естественное завершение одного цикла бытия и переход в другой; оттого страх перед смертью становится их главным побуждением, вызывая низкую жажду как можно более вкусить от ничтожных благ земного существования. Им не в радость труд, который воспринимают лишь как источник обогащения; они "нищие на роскошном пиршестве Природы". Со временем эту выродившуюся людскую породу неизбежно "сменит существо более совершенное, более благородное, более согласующееся с великим разумом того, кто есть покровитель Вселенной".

американских аборигенов с представителями белых цивилизаций — тема, постоянно привлекавшая внимание Френо. Осмыслялась она по-разному в зависимости от исторических обстоятельств; противоречия Френо дали о себе знать и здесь.

В 90-е годы он со всей определенностью выступал против грабительских войн и унизительных для индейцев мирных соглашений, а в цикле о Томо Чики отдал щедрую дань традиционному для просветителей противопоставлению естественной жизни "дикаря" выморочному существованию носителей "культуры". Однако совершенно иные ноты зазвучали в публицистике Френо периода англо-американской войны 1812—1815 годов. Ф. Марш связывает эту перемену с влиянием Брэкенриджа, который, живя в Питтсбурге, стоявшем тогда почти на фронтире, часто соприкасался с индейцами и смотрел на них без иллюзий (6; р. 87). Однако скорее Френо оказался жертвой собственного неумеренного патриотизма. Англичане, стремясь воспользоваться растущим недовольством индейских племен колонизаторской политикой американского союза, искали в их среде своих сторонников. Зная об этих фактах, Френо объявил предателями всех коренных жителей Америки, оправдывая осуществлявшиеся против них карательные акции, захват их земель, жестокое подавление непокорных племен на западе страны и т. д. Серия эссе на эти темы, печатавшаяся в 1812 г. в "Авроре", с очевидностью обнаружила глубокие изъяны в системе взглядов Френо и ограниченность самой его демократической позиции, пока она оставалась столь тесно соотнесенной с государственными интересами Америки.

Престиж Френо спасает тот факт, что эта серия в целом все-таки не выражала существа его мировоззренческой и политической ориентации, в большей мере являясь данью моменту. Френо умел с должной критичностью воспринимать ход дел в молодой республике, выказывая бескомпромиссность, когда открывались несовершенства и пороки ее общественной жизни. Характерны в этом смысле "Письма Роберта Слендера". Они писались уже после того, как было прекращено издание "Нэшнел газетт",— это событие побудило Френо без прежних иллюзий взглянуть на собственную роль в политической игре, усилив саркастические интонации его комментариев к ней.

Он по-прежнему страстно поддерживал Французскую революцию, как бы не замечая ее перерождений, со страниц новой своей газеты "Тайм пис" все так же непримиримо обличал британцев и Дж. К. Адамса как их главную идейную опору в Америке. Сходными побуждениями была вызвана его достаточно острая полемика с Н. Уэбстером, обвиненным в приверженности тирании лишь по той причине, что прославленный лексикограф протестовал против разрушения древнеегипетских памятников солдатами Наполеона. С 1798 г. Френо вновь обосновался в Филадельфии, наладив издание "Авроры", где и увидели свет первые двадцать четыре эссе из слендеровского цикла, выпущенные затем отдельной книгой (1799).

герой, Френо трактовал европейские события, отдавая все свои симпатии французам, и доказывал, что только Джефферсон является истинным демократом, способным — в случае его избрания на президентских выборах — сохранить и преумножить достояние Американской революции. При кажущейся простоватости Слендер в изображении Френо выступал как своего рода воплощение века Разума со всеми его глубоко укоренившимися понятиями и предвзятостями: это законченный деист, ревнитель Просвещения, поборник равенства, презирающий любые монархические установления и ненавидящий аристократию, которая и в Америке пытается посредством федералистов насаждать отжившие сословные принципы.

Последнее добавление к письмам Слендера Френо напечатал через несколько дней после победы Джефферсона на выборах 1801 г.; эти строки дышат торжеством — истина восторжествовала. Однако значение цикла определялось не этими ликованиями, не тем, какую роль он сыграл в предвыборной борьбе, а богатством наблюдений над реальной жизнью Америки рубежа XVIII— XIX веков. Взгляд Слендера остается сатирическим взглядом, даже если повествователь прилагает все усилия, чтобы восславить дело, которое почитается им как правое. Сам механизм соперничества враждующих партий, коррупция, становящаяся повседневным фактом, самодовольство денежной элиты, которая превратила в пустой звук идеал демократии, лицемерие церкви, оправдывающей любые жестокости, чинимые над язычниками,— Слендер замечает все это непритупившимся зрением "простака", и в итоге его письма чаще всего становятся обличительными документами. Эстетически они примечательны не только мастерством владения приемами, распространенными в просветительской эссеистике с ее тяготением к стилизации и речевой маске, но и тем, что многие письма содержат в себе ясно различимые элементы новеллы или драматургического скетча, а не просто очерка нравов. Френо и как прозаик намечал для американской литературы новые пути.

***

Последнее тридцатилетие жизни оказалось для Френо тягостным, а в творческом отношении не слишком богатым. Лишившись поддержки Джефферсона, а затем и Мэдисона, поглощенных собственной политической деятельностью, уже не требовавшей услуг опытного и даровитого журналиста, Френо был вынужден еще раз вспомнить свою морскую профессию; он плавал с 1803 по 1807 г., пока не ввели закон об эмбарго. Его литературные заслуги успели за это время забыть, и сборник 1809 г. в коммерческом смысле оказался неудачей, как и книга, изданная еще шесть лет спустя. Филадельфийская "Аврора" не могла соперничать с нью-йоркскими изданиями. Аудитория, читавшая эссе и памфлеты, чаще всего подписанные "Старый солдат", была малочисленной. Пожар 1818 г., когда дотла сгорел дом Френо (сам он уцелел лишь потому, что в тот момент находился в церкви), нанес непоправимый удар по скромному житейскому благополучию его семьи.

В годы англо-американской войны Френо последний раз ощутил прилив творческой энергии, издав серию яростно антибританских памфлетов и стихотворений, которые тональностью, как и стилистикой, напоминают "Восходящую славу Америки". Очевидная тенденциозность этих сочинений не позволяла им стать вровень с лучшим из написанного Френо, сколь бы неподдельным ни был воодушевлявший его пафос. Война естественно сопрягалась в его восприятии с памятью о 1776 годе, и образы героев той, революционной поры начинают доминировать в поздней поэзии Френо, уже явно архаичной по своему художественному языку.

Есть что-то глубоко личное, выстраданное поэтом в сетованиях на безразличие нового поколения к героическому прошлому собственной страны, в поэтических некрологах Пейну и другим ветеранам революции, в торжественной оде "Могила патриотов" и в "Марше волонтеров", написанном в подражание Бернсу и ставшем солдатской песней. Эти стихотворения составили особый раздел книги 1815 г. Френо и в дальнейшем возвращался к теме Американской революции, время от времени публикуя в "Авроре" и в "Тру америкен" пространные поэмы, почти неизменно писавшиеся "героическим стихом" и изобилующие мифологическими аллюзиями. Последнее из напечатанных им стихотворений — "Строки о битве при Монмуте" — вновь возвращает к великим страницам американской истории.

публики, старомодным; рецензии, появившиеся в печати, когда он издал свою последнюю книгу, ясно указывали, что Френо принадлежит прошлому, хотя критики старались проявить снисхождение к стареющему поэту, не отрицая его заслуг.

Лишь изредка перо Френо касалось таких предметов, как жестокости испанцев во Флориде или несправедливость судьбы, сулившей великому Наполеону окончить свои дни на Св. Елене. Собрав лучшие свои эссе и стихи последнего периода творчества, добавив к ним несколько мемуарных очерков об Американской революции, Френо под конец жизни предпринял несколько попыток выпустить их книгой, но подписчиков на это издание не набралось. Хлопоты о пенсии заполнили его последние годы.

Творчество Френо было характерно переходным явлением, занимая промежуточное положение между классицизмом и романтизмом. Френо завершил в американской литературе XVIII век и стоит у колыбели XIX столетия. Принадлежа в общем и целом своей эпохе, его поэзия и эссеистика отчасти обгоняют ее не только характером проблематики, но прежде всего особенностями эстетического мышления. Из этого источника объективно берут начало некоторые тенденции, которым предстояло широко развиться в американской романтической культуре.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 The Poems of Philip Freneau; vols. 1—3. Ed. by F. L. Pattee. Princeton, 1902-1907.

3 The Prose of Philip Freneau. Ed. by Ph. M. Marsh. Metuchen, N. J., 1955.

4 Austin M. S. Philip Freneau. The Poet of the Revolution. N. Y., 1901.

5 Leary, L. That Rascal Freneau. New Brunswick, 1945.

6 Marsh Ph. M. The Works of Philip Freneau. Metuchen, N. J., 1968, p. 17.

8 Poems of Freneau. Ed. by H. H. Clark. N. Y., 1929.

9 Паррингтон В. Л. Основные течения американской мысли. М., 1962, т. 1, с. 450.

11 Наиболее подробно символика моря и земли у Френо рассмотрена в кн. Vitzhum R. C. Land and Sea: The Lyric Poetry of Philip Freneau. Minneapolis, 1978.

"Аддисон и Стиль" в "Истории английской литературы", т. 1, вып. 2, М., 1945.

А. М. Зверев