МАРГАРЕТ ФУЛЛЕР
Дочь члена Конгресса от штата Массачусетс, Маргарет Фуллер (Sarah Margaret Fuller, 1810—1850) получила домашнее образование, в те годы редкое даже для девушек, принадлежавших к интеллектуальным кругам американского общества. В пятнадцать лет она уже владела четырьмя языками, а круг ее чтения составляли, главным образом, труды выдающихся европейских мыслителей рубежа XVIII-XIX веков. Круг интересов Фуллер определился рано: ее притягивали новейшие философские идеи и еще больше — либеральные общественные веяния, в частности, те, что были связаны с борьбой за равноправие женщин и с зарождавшимся суфражизмом.
Для американской атмосферы времен ее юности такие увлечения были новы и необычны. Фуллер смолоду приобрела известность как незаурядная личность, вызывая, однако, больше пересудов и насмешек, чем понимания и сочувствия. О ее репутации у современников, пожалуй, всего красноречивее говорит тот литературный портрет, который создан Готорном в "Романе о Блайтдейле", где Фуллер изображена под именем Зенобии.
К моменту появления этой книги (1852) жизненный путь Фуллер был окончен, а для самого Готорна остались позади недолговечные радикальные увлечения его ранних лет. Воспоминания о коммуне Брук-Фарм, составившие основной материал романа, окрашивались горечью рассыпавшихся в прах романтических надежд, а фигуры персонажей, за которыми легко узнавались реальные прототипы, приобретали гротескные, чтобы не сказать карикатурные черты. Но в изображении Зенобии не чувствовалось пристрастности. Это был крупный и яркий характер, отмеченный невымышленной сложностью, — натура страстная и безудержная, способная на самоотверженную любовь, но и на беспредельную ненависть, горячо увлекающаяся доктринами, которые почитают новейшим откровением передовой мысли, хотя самой Зенобии предстоит удостовериться, что в действительности эти доктрины мелки и даже ничтожны.
У Готорна Зенобия кончает самоубийством. Любопытно, что в записных книжках того же времени он отзывается о Фуллер непочтительно, называя ее идеи "большим мошенничеством". Но на страницах романа возникает образ, не лишенный оттенка величественности и трагедийности. Не сочувствуя взглядам Фуллер, Готорн понимал, как значительна была ее личность. Этого, как правило, не чувствовали современники, относившиеся к Фуллер кто с любопытством, как к существу в высшей степени эксцентричному, а кто и с откровенной неприязнью.
Известность пришла к ней благодаря активному сотрудничеству в журнале трансценденталистов "Дайел", который Фуллер редактировала с начала 40-х годов XIX в.. В журнал ее привлек Эмерсон. Она была хорошо знакома с ним еще в пору юности и нередко полемизировала с его воззрениями, находя их недостаточно последовательными и радикальными. Эмерсон следил за ее первыми шагами в литературе, которую, впрочем, Фуллер никогда не воспринимала как свое призвание. Дебютировав переводом эккермановских "Разговоров с Гете" (1839), она впоследствии полностью посвятила себя публицистике и критике, а главным своим делом считала пропаганду родственных суфражизму идей в форме устных выступлений и бесед, собиравших в Бостоне полные залы.
Темой этих бесед, проводившихся ею с осени 1839 г. на протяжении пяти лет, неизменно становились права и самосознание женщин. По свидетельствам современников, собранным в биографиях Фуллер1, эти беседы вызывали настороженную реакцию в консервативно настроенных кругах. Хотя они начинались с разбора греческих мифов или с размышлений о роли героических личностей в истории, дискуссия всегда затрагивала проблемы эмансипации, на взгляд староверов, не подлежавшие обсуждению. Сама Фуллер в письме своей единомышленнице С. Рипли, написанном 27 августа 1839 г., незадолго до первой из цикла таких бесед, признавалась, что ее главная цель в том, чтобы слушательницы задумались над "великими вопросами: зачем мы пришли на землю? Как нам осуществить свое назначение? — ведь почти никто не размышляет об этом в лучшие годы нашей жизни"2. -
Первоначально аудитория Фуллер состояла исключительно из женщин, но популярность бесед была столь велика, что со временем на них стали присутствовать и мужчины, вступавшие в дискуссии с председательницей. Отголоски этих дискуссий ясно различимы в статьях, которые Фуллер помещала в журнале "Дайел", а затем в нью-йоркской газете "Трибюн", куда ее пригласил Хорэс Грили, заинтересовавшийся и беседами, и в особенности эссе "Великая тяжба. Мужчина против Женщины, Женщина против Мужчины" ("Дайел", июль 1843). Из этого эссе выросла самая известная книга Фуллер "Женщина в девятнадцатом столетии" {Woman in the Nineteenth Century, 1845).
"Лето на озерах" {Summer on the Lakes, 1844), где отразились впечатления от продолжавшейся несколько месяцев поездки Фуллер по Среднему Западу — главным образом, с целью посещения резерваций индейцев и знакомства с реликтами их культуры. Рано определившийся интерес Фуллер к явлениям, считавшимся в ее эпоху маргинальными (к их числу относилось и движение за равноправие женщин, делавшее лишь первые шаги), побудил ее проделать сотни миль по берегам великих озер, чтобы затем, описывая верования и бытовые установления коренных американцев, развить свою излюбленную мысль, сводившуюся к тому, что настоящим духовным значением и важностью для будущего обладает лишь все нетиповое, отклоняющееся от норм, принятых большинством, и поэтому не ценимое, не замечаемое обществом.
Индейцы, в ее глазах, сохранили способность "жить так, чтобы не вступать в противоречие с природой, которой мы принадлежим". Они осознают себя "законными владетелями красоты, не подлежащей, в их глазах, никакой деформации". В этом смысле они подобны римлянам, тогда как белые пришельцы сродни готам, разрушившим вечный город: "Ход цивилизации таков, что через двадцать, а возможно, даже через десять лет навсегда исчезнет все то, что составляло истинный облик нашей страны". Поэтому лишь невежеством или предвзятостью можно объяснить разговоры о брутальности быта индейцев и об их чуже-родности культуре. Напротив, именно они оказываются естественными сородичами греков, наделенными таким же органичным чувством прекрасного3.»
К большому сожалению для Фуллер, она, сталкиваясь с индейцами, раз за разом удостоверялась, что они быстро перенимают пагубные привычки белых. Это особенно неприятно ее поразило при встречах с представительницами юного поколения, которые всеми силами стремились избавиться от бремени традиций и обычаев племени. Поездка только укрепила убеждение Фуллер в том, что современная цивилизация оказывает растлевающее нравственное воздействие или, во всяком случае, парализует стремление человека к духовному росту.
Уверяя публику, что во время путешествия она не вела дневника, так что ее книга доносит лишь сохраненное памятью, в которой преимущественно отложились "поэтические впечатления", Фуллер, несомненно, отдавала дань принятым условным формулам. В действительности книга, хотя в ней есть стихотворные фрагменты, представляет собой скорее не "поэзию", а трактат, где картины природы и зарисовки быта американских аборигенов подчинены обоснованию тезисов, у тогдашнего образованного читателя вызывавших прямые ассоциации с философией природы Эмерсона. Как все писатели-трансценденталисты, Фуллер тяготела к эссеистике, публицистике, критике, почти не обращаясь к собственно художественным жанрам. Литература была для нее формой аргументации идей, способом просвещения и воспитания. Сознание собственной миссии глашатая доктрин, которые будут способствовать реальному совершенствованию человека и отношений в обществе, всегда определяло характер литературной деятельности Фуллер. Газетная статья, касающаяся животрепещущей темы и уснащенная пассажами высокой риторики, призванными придать особую весомость мыслям, защищаемым автором, явилась для нее самой органичной формой.
"Трибюн", Фуллер быстро завоевала репутацию первого журналистского пера Америки. За полтора с небольшим года активного сотрудничества в этой газете она напечатала двести пятьдесят материалов, главным образом на злободневные общественные темы, хотя в ведении Фуллер находилась и литературная критика. Для книги "Женщина в девятнадцатом столетии" были отобраны и переработаны эссе, которым Фуллер придавала особенно большое значение. После выхода книги ее имя узнали и люди, далекие от культурных кругов Бостона и Нью-Йорка.
Книга доступно излагала моральную доктрину Эмерсона, однако ее главный интерес заключался в том, что принцип "доверия к себе" провозглашался актуальным для женщин даже больше, чем для мужчин. Этическая концепция лидера трансцендентализма находила прямые практические приложения.
К моменту появления статей, из которых сложилась книга Фуллер, "женский вопрос" объективно приобрел достаточную остроту и в США, хотя почти никогда не становился предметом серьезного обсуждения. Сама Фуллер объясняет, отчего это произошло: даже наиболее просвещенные и либерально настроенные американцы были поглощены прежде всего борьбой за ликвидацию рабства, а права женщин не считались наболевшей общественной проблемой. На ее взгляд, однако, лицемерием было отделять одну сферу от другой, тем более что положение женщин часто оказывалось не завиднее участи невольников. Во всяком случае, законы практически лишали женщин возможностей свободного и всестороннего развития личности, а значит, делали их по существу бесправными, тем более когда дело касалось образования, выбора профессии или общественной деятельности.
Предвидя возражения, Фуллер уже во вступительной заметке сочла необходимым уточнить, что для нее освобождение женщин есть только органичная часть программы реформ, имеющих целью изменить ситуацию человека в обществе, предоставив ему необходимые условия для полноценного самоосуществления. "Мое высшее упование, — писала она, — состоит в том..., чтобы жизнь стала истинно свободной и для дочерей, и для сыновей нашей эпохи"4. Фуллер не считала важными "специфически мужское, равно как специфически женское начало". Тема, вынесенная в заглавие, у нее приобрела отчетливое социальное звучание: "женский вопрос" реален только по причине повсеместно проявляющейся дискриминации женщин.
культурной жизни. Для Фуллер это было несомненным — и нетерпимым — ущемлением прав и свобод, которыми каждый человек, согласно этике трансцендентализма, наделен от природы.
Обычный композиционный прием, которым Фуллер пользуется в своем цикле статей, — введение анонимного оппонента ("раздраженный читатель" и т. п.). Выражая преобладающую точку зрения, он провоцирует то негодующие, то язвительные комментарии Фуллер. Статья превращается в обмен полемическими репликами, а под конец читателю предстоит убедиться в несостоятельности принятых воззрений. "Раздраженный читатель" не в состоянии понять тех, кто уже создал угрозу целостности американского государственного союза, а теперь посягает на прочность домашнего очага, предлагая его хранительнице оторваться от колыбели, чтобы посетить избирательный участок. Фуллер адресует своему противнику убийственный вопрос: отчего хранительница должна испрашивать у представителя сильного пола позволение исполнить свой гражданский долг? Оппонент убежден, что его жене "не подобает вещать перед публикой", но ему нечем парировать возражение, что об этом пока нет возможности судить ввиду недоступности кафедры. Почтенный муж прожил жизнь с убеждением, что он глава дома, Но разве из этого явствует, что он и "глава своей жены"?
Воображаемые полемические выпады, на которые следует обезоруживающий ответ, помогали Фуллер доходчиво и убедительно выразить свою главную мысль: женщины и в девятнадцатом столетии не приобщились к благодеяниям прогресса, они лишь теоретически осведомлены о дарах цивилизации. В обществе все так же, как было у примитивных народов или при блестящем дворе Людовика XIV, доминирует взгляд на женщину как на существо, от природы предназначенное выполнять строго определенные функции, оставаясь рабыней мужчины. Необходимо от робких попыток устранения самых кричащих несправедливостей переходить к радикальному изменению принципов, на которых строятся отношения между полами. "Определите, в чем заключается истинное назначение женщины, создайте законы, которые внушили бы ей уверенность в своих правах, укрепив и сознание своих обязанностей, принимаемых без принудительности, — тогда порядки в семье и все остальное будет несложно привести в согласие с этими установлениями" (4; р. 32).
"воплощение человеческой природы, интеллекта, духовности" и предоставят возможности нестесненного развития этих начал, о чем пока не приходится всерьез говорить. Через полтора века после выхода в свет книги Фуллер было предпринято немало попыток представить "Женщину в девятнадцатом столетии" ранним манифестом феминизма, однако эти статьи не ставят своей целью обосновать идею особой психологической и душевной настроенности, создающей конфликтные ситуации в отношениях между полами. Наоборот, Фуллер повсюду говорит о женщине как о воплощении "человеческой природы": она должна обрести равные права с мужчиной именно по той причине, что обладает таким же, как и он, духовным потенциалом, наделена теми же социальными запросами.
Меж тем мужчины находятся во власти предрассудка, повелевающего считать, что женщина "создана для них", и в силу этого они не в состоянии воспринять требования равенства как веление времени. Если что-то и делается для того, чтобы жизнь женщины не замыкалась домашним кругом, то это происходит исключительно в силу добрых личных побуждений. Однако настоящий перелом наступит не ранее того момента, когда "человечество созреет до признания правовой и личностной свободы женщин таким же естественным законом, каким эта свобода признана в отношении мужчин" (4; р. 38). Речь должна идти не об уступка*, не о филантропии, а о правах, обоснованных самою природой вещей, которой резко не соответствуют бытующие законы и взгляды, — характерный для трансцендентализма ход мысли, обнаруживающей переклички с трактатами Торо даже в большей степени, чем с философскими построениями Эмерсона.
звучание доктринам, перестающим восприниматься как отвлеченные теории. Для Фуллер органичное развитие личности невозможно в условиях, когда считается неизбежным, т. е. приемлемым злом рост проституции ("нам говорят, что десять тысяч падших женщин в каждом городе это нормальное положение дела"), когда целые области интеллектуальной деятельности, например, естественные науки, молчаливо признаны находящимися за пределами женской компетенции, когда в реальной жизни женщина и в самом деле "принадлежит мужчине", хотя должна была бы "составлять с ним органическое целое". Образы Минервы и Аполлона, появляющиеся у Фуллер, призваны засвидетельствовать, что у древних женщина наделялась свойствами мудрости, ныне считающейся привилегией мужчин, тогда как мужчин признавали способными олицетворять красоту, что теперь трактуется как сугубо женское качество. Такого рода противопоставления, на взгляд Фуллер, безосновательны: жидкость способна отвердевать, тогда как твердая субстанция может обращаться в текучую, и точно так же, если говорить об особенностях душевного устройства, "типично женское" способно предстать "характерно мужским".
Фуллер не оспаривает самого факта, что женщины в большей степени, чем мужчины, наделены интуитивным даром и поэтому от них скорее можно ожидать тонкой духовной восприимчивости. Но, по ее представлениям, эта диспропорция является только следствием ложных принципов, на которых строится общество, где для мужчин предусмотрены функции, требующие навыков практицизма, нередко подавляющих иные устремления и потребности души. Целостная личность будущего освободится от подобной ущербности. Может быть, прообразом такой личности следовало бы признать дочь Карла Линнея, утверждавшую, что она собственными глазами видела душу цветка, которая огненным облачком парила над красной лилией. Пусть это была лишь оптическая иллюзия, но для Фуллер обладает особой важностью сам приведенный ею "духовный факт", тем более что речь идет о дочери выдающегося естествоиспытателя, которая и сама являлась превосходным ботаником. Вот доказательство, что нет серьезных причин противопоставлять интеллектуальное и духовное, мужское и женское, постигаемое рациональными усилиями и явленное как откровение души. В сознании человека будущего эти начала предстанут как органичное единство. И тогда "женский вопрос" окажется исчерпанным: мужчина и женщина станут естественно воспринимать себя в качестве "служителей одной веры".
Но чтобы осуществился этот идеал, необходимо коренным образом изменить отношение к женщине, типичное для нынешнего общества, преобразовать институт брака и семьи, высвободить интеллектуальные и духовные силы "второго пола". Женщина должна и сама научиться воспринимать себя по-новому: как человека, способного в любой сфере действовать самостоятельно, избавившись от чувства зависимости и несвободы.
Для Фуллер высказанные в ее книге мысли не остались только теорией. Основанная на богатых наблюдениях, сделанных, в частности, во время многочисленных посещений женских тюрем, а также приютов для иммигрантов и домов призрения, книга выразила твердое убеждение ее автора в необходимости, помимо социальных реформ, изменить самосознание женщин, которые должны были стать творцами собственной судьбы. Сама Фуллер могла бы послужить им вдохновляющим примером.
Вскоре после публикации "Женщины в девятнадцатом столетии" она как иностранный корреспондент "Трибюн" уехала в Европу, где сблизилась с теми, чьи имена были символом радикальных реформаторских устремлений. Она тесно общалась с Жорж Санд и Мицкевичем, а особенно большую роль в ее судьбе сыграло знакомство с Джузеппе Мадзини, одним из лидеров итальянского освободительного движения. С этим движением оказалась связана вся ее последующая жизнь.
"Трибюн" она требовала немедленного выступления Америки на стороне повстанцев, патетично обличала французскую интервенцию против Римской республики, а во время осады вечного города организовала военный госпиталь для его защитников, полностью посвятив себя заботам о раненых. Встреча с юным патриотом Джованни Оссоли (он был одиннадцатью годами младше ее) стала главным событием жизни Фуллер. Вынужденные бежать с годовалым сыном после падения Рима в июле 1849 г., супруги Оссоли обосновалиь во Флоренции неподалеку от четы Браунингов, избегавшей общения с ними: нескрываемая беззаконная связь, которая предшествовала венчанию, шокировала даже этих приверженцев свободного романтического чувства, в свое время на себе испытавших власть публичного лицемерия.
Остракизм, которому ее подвергло флорентийское общество, был не последней причиной, побудившей Фуллер задуматься о возвращении на родину. В июне 1850 г. корабль, следовавший в Нью-Йорк, неподалеку от пункта назначения попал в шторм и затонул. Пять дней шли поиски, но на берег выбросило только тело маленького Анджело. Через два года после гибели Фуллер стараниями ее друзей-трансценденталистов вышли два тома мемуаров и статей о ней, подготовленные при ближайшем участии Эмерсона, У. Г. Чаннинга и Дж. Ф. Кларка.
В наследии Фуллер особое место принадлежит критическим эссе и статьям, представляющим собой отклики на литературные новинки. Свои эстетичекие верования и понимание функций критики она изложила еще в 1840 г. в "Небольшом эссе о критиках", к которому много раз возвращалась и впоследствии, уточняя отдельные положения, но оставаясь верной основным мыслям, высказанным в этой статье.
Наиболее важным из этих тезисов стало утверждение, что критика не может оставаться "субъективной", т. е. произвольной, выражающей только пристрастия и фобии пишущего. Эстетические идеи По, по всей видимости, остались Фуллер неизвестными, но в понимании критики между ними немало общего. Фуллер тоже видела в критике своего рода научную дисциплину, в которой существуют обязательные законы: пренебреже'ние ими лишает смысла сам акт интерпретации литературного произведения. Эссеистика, использующая литературу лишь с целью извлечь из нее дополнительные аргументы в поддержку "сиюминутных идеалов", представлялась ей профанацией призвания истинной критики. Подобные комментарии "характеризуют комментатора, но и только".
Намного значительнее выступления "толкователей", иначе говоря, литераторов с философскими склонностями, старающихся раскрыть "содержание" произведения посредством проникновения в его мир. "Толкователи" приближаются к идеалу настоящего критика, каким он виделся Фуллер, однако им чаще всего недостает способности и желания судить труд художника по его внутренним органическим законам. Меж тем без этого навыка критика перестает быть самою собой.
постигать "аналогии, заключенные во вселенной..., ее абсолютные, вековечные принципы". От критика она ожидала таких же дарований: читая произведение, он призван уловить в нем высшие закономерности, которым подчинен универсум. Эстетическое оказывалось у нее, как у Эмерсона, подчинено метафизическому, — особенность, резко отделяющая взгляды Фуллер от представлений об искусстве и о критике, сформулированных По.
Позиция Фуллер обладала своими преимуществами: она означала признание критики видом литературы, по своему значению сопоставимым с поэзией. Полное равенство между критиком и поэтом, на ее взгляд, исключается, однако критика — важное, а часто и необходимое дополнение к художественному творчеству.
Суммируя свои размышления, Фуллер заявила, что "критик должен быть не только поэтом, не только философом и наблюдателем, но фигурой, в которой соединяются все эти виды деятельности" (3; pp. 1586-1590).
На практике подобный синтез оставался невозможным. Понимая это, Фуллер ставила перед журнальной и газетной критикой скромные задачи: ей хотелось, чтобы рецензенты больше заботились о "просеивании", а не о "клеймении" прочитанных ими книг и чтобы исчезли непререкаемые по тону суждения, основывающиеся только на вере в собственную безусловную правоту. Твердость позиции, согласно Фуллер, — не препятствие для того, чтобы по справедливости оценить аргументы критиков, совершенно иначе воспринимающих то же произведение. Фуллер призывала к терпимости и серьезному интеллектуальному диспуту, подавая пример собственными статьями, всегда корректными по интонации.
Ее представлениям о тогдашней американской литературе, однако, недоставало широты. Работа в газете означала необходимость писать "на случай", игнорируя серьезные литературные факты и посвящая пространные материалы однодневкам, в силу той или иной причины вызвавшим повышенное внимание публики. Даже сборник критических эссе, изданный Фуллер перед самым отъездом в Европу, несет на себе следы непродуманного отбора: в него вошли статьи, посвященные малозначительным произведениям, тогда как действительно крупные события в литературе часто оставались вне поля зрения Фуллер.
"Трибюн". Для сборника критических статей они были переработаны и дополнены, составив пространную работу под обязывающим заглавием "Американская литература. Ее состояние в настоящее время и перспективы на будущее".
Констатируя небеспочвенность сомнений в том, что уже существует самостоятельная американская литература, Фуллер в то же время выразила непоколебимое убеждение в том, что собственный "гений должен подняться и проявить себя в этом полушарии", ибо невозможно воссоздать действительность Нового Света и его уже пространную историю, пользуясь для этого эстетическим языком, позаимствованным у английских авторов. Мысль, объединявшую в те годы самых разных писателей-соотечественников Фуллер, она передала поэтично и с пафосом, говоря о гении "широком и полноводном, как наши реки, цветущем, буйном и страстном, как наши необъятные прерии, уходящем корнями в почву, крепкую, как скалы, на которые высадились отцы-пуритане". Но, в отличие от Мелвилла, пять лет спустя напечатавшего статью о Готорне, где та же исходная посылка подкреплялась указаниями на реальные особенности американского чувства мира, которое находит для себя выход в художественных текстах, отмеченных неоспоримой самобытностью, Фуллер ограничилась только декларативными заявлениями относительно неизбежности нового слова, выражающего американский духовный опыт.
Это новое слово прозвучит, согласно Фуллер, не раньше, чем страна "обретет нравственное и духовное достоинство", причем "в степени достаточной для того, чтобы ценить свободу нравственную и духовную не менее высоко, чем свободу политическую". Самостоятельная американская литература станет реальностью лишь после того, как в сознании американцев приоритет будет отдан не материальным заботам, но "высоким сферам человеческого существования", а значит, "родятся национальные идеи", отсутствие которых пагубно сказывается на всей умственной жизни молодой республики. Несомненно, что эти идеи потребуют, "чтобы их облекли в бесчисленные новые, не похожие ни на какие другие формы"5.
Все это рассуждение очень показательно для Фуллер, у которой во главе угла неизменно находятся философские и моральные категории, а литература рассматривается как средство их обоснования или как сфера практических приложений умозрительных доктрин. Заявленный в ее программном эссе о критике принцип уважения к внутренним законам литературы в большой мере остался только декларацией. В этом смысле Фуллер, наверное, — самый прилежный и последовательный ученик Эмерсона, как бы она его ни смущала своей радикальной ориентацией, когда дело касалось политики или социальных реформ. Но, как и Торо, она сумела доказать, что философия и этика трансцендентализма отнюдь не являются абстрактными выкладками, порождением кабинетного ума. Вся деятельность Фуллер, да и сама ее жизнь продемонстрировали, что идеи, о которых спорили в кругу трансцен-денталистов, способны стать программой конкретных практических действий и их нравственным обоснованием, — обстоятельство, более всего остального определившее значительность фигуры Фуллер для истории американской литературы и общественной мысли.
ПРИМЕЧАНИЯ
3 Цит. по: The Heath Anthology of American Literature. Lexington, Toronto, 1990, v. 1, pp. 1591, 1595.
4 M. Fuller. Woman in the Nineteenth Century. N. Y., 1993, p. 3.
5 Эстетика американского романтизма. М., Искусство, 1977, с. 330.