3
Большую роль в формировании общественного мнения в период Гражданской войны сыграла и публицистика. На Севере, естественно, преобладали антирабовладельческие издания, среди которых можно выделить журналы "Либерейтор", "Индепендент", нью-йорские газеты "Трибюн" и "Ивнинг пост" (издатель У. К. Брайант). Но многие издания занимали умеренные позиции, как, например, редактируемый Дж. Р. Лоуэллом "Атлантик мансли", а значительное число газет и журналов откровенно симпатизировало Югу. В конце концов периодику "медянок" (сторонников Юга) запретили распространять по почте, а их редакции стали подвергаться преследованиям и разгромам со стороны возмущенных толп патриотов-северян.
Однако не вся публицистика военных лет служила выражению тех или иных пристрастий и эмоций. Многие литераторы стремились трезво оценить положение, разобраться в глубинной сути разыгравшейся национальной драмы. Одной из таких попыток проанализировать экономическую и политическую ситуацию в стране была книга известного архитектора Фредерика Лоу Олмс-теда (Frederick Law Olmsted, 1822—1903) "Хлопковое королевство" {The Cotton Kingdom, 1861), получившая высокую оценку у многих видных писателей и повлиявшая на представление северян о Юге. Эта книга была создана на основе трех томов очерков, написанных для "Нью-Йорк тайме" в 50-е годы в результате длительной поездки автора в южные рабовладельческие штаты.
Олмстед дает объективную, основанную на экономическом анализе картину предвоенного Юга, не становясь на сторону ни аболиционистов, ни сепаратистов. Он осуждает институт рабовладения прежде всего в силу его экономической неэффективности и дурного влияния на общественные нравы. Определяя рабство как источник хозяйственной отсталости и низкой культуры региона, автор в то же время предупреждает о необходимости осторожно подходить к освобождению негров. Полемизируя с идеологией "плантаторской традиции", Олмстед лишает Юг флера романтизма, уничижительно отзываясь о нравах высшего класса, лишенного духовных интересов, не стремящегося к образованию, склонного к грубым развлечениям и деморализованного постоянным страхом перед негритянскими бунтами. Но Олмстеда интересует состояние не только элиты, но и широких слоев населения, поэтому он подробно описывает будничную жизнь, рисуя реальную картину южного быта.
Достаточно реалистическое описание уже послевоенного Юга дал Джон Т. Траубридж (John T. Trowbridge, 1827—1916). В его книге "Юг: путешествие по полям сражений и разрушенным городам" (The South: A Tour of Its Battlefields and Ruined Cities, 1866) не замалчиваются те несчастья, которые принесли на Юг северные войска, и объективно оценивается плачевное состояние разоренного края. Как и Олмстед, Траубридж опирается на живые конкретные наблюдения и достоверные свидетельства, но его сочинение отличается некоторой дидактичностью и морализаторством. Он считает, что Юг был наказан Богом за грех рабовладения, но уверен, что божьей же волей произойдет возрождение региона, где воцарятся добро и свобода.
О гораздо более земных способах достижения справедливости идет речь в дневнике Шарлотты Л. Фортен (The Journal of Charlotte L. Forten, написан в 1854—1864 годах, опубликован в 1953 г.), негритянской девушки из зажиточной филадельфийской семьи, внучки известного аболициониста. С большой искренностью и сочувствием к бывшим рабам она описывает свою деятельность на одном из островов в Южной Каролине, куда были переселены освобожденные негры. Работая учительницей, Фортен откровенно говорила о трудностях психологической адаптации людей к новым условиям существования. Ей как образованному человеку передовых взглядов и в то же время представительнице угнетенной расы удалось сочетать трезвое, объективное отношение к эмансипации рабов с личным, глубоко интимным пониманием и переживанием расовой проблемы. К тому же Фортен проявляла деятельный интерес к культуре своего народа, записывая негритянские песни и обычаи.
Интересны независимой точкой зрения автора "Личные воспоминания виргинца о войне" {Personal Recollections of the War by a Virginian) Д. Х. Строзера (D. H. Strother, 1816—1888), напечатанные в "Харперс мэгезин" в 1866—1868 годах. Южанин, воевавший на стороне Севера, скептически относился к обеим сторонам. Юг представлялся ему увязшим в прошлом, отсталым регионом, Север — более передовым и цивилизованным, но пораженным политической коррупцией, негры — испорченными рабством и неприспособленными к самостоятельной жизни, Линкольн — недостойным доверия. Такой взгляд, возможно, лишил записки патриотического пафоса, но зато позволил автору увидеть неприглядные стороны политики, отнестись ко всему происходящему с изрядной долей юмора.
Сразу после войны и в последующие годы появилось много воспоминаний самих участников сражений. Среди них мемуары знаменитых генералов — Улисса С. Гранта и У. Т. Шермана, а также рядовых военных, например, полковника О. ДжДуганна, написавшего в 1865 г. документальную повесть о "военных лагерях и тюрьмах", или Томаса Уэнтворта Хиггинсона (Thomas Wentworth Higginson, 1823—1911), автора "Военных будней в черном полку" {Army Life in a Black Regiment, 1870). Хиггинсон, до войны сочинявший романы и антирабовладельческие трактаты, был назначен в 1862 г. командующим первым добровольческим полком, сформированным из 800 бывших рабов и размещенным в Южной Каролине. Это мероприятие имело не столько практическое военное значение, сколько являлось своеобразным экспериментом, проверкой способности негров к обучению и их готовности к сознательной дисциплине. Поэтому главным объектом наблюдения Хиггинсона были его подопечные, к которым он относился с большой благожелательностью и изрядной долей патернализма, в чем-то перенося на них романтические представления о естественном человеке. Для него это "вечные дети", "они просты, послушны и любящи до абсурда"19, незлобивы, не мстительны, не уступают белым в храбрости и патриотизме и имеют развитое чувство чести. Развеивая расовые предрассудки и опровергая устоявшееся мнение о несообразительности, трусости и лени чернокожих, Хиггинсон не отрицает, что они плохо поддаются военной муштре и дисциплине, но это представляется ему естественным для "детей природы", склонных к беззаботному наслаждению радостями бытия. Он подчеркивает их артистизм, способность испытывать чувства счастья и веселья, их искреннюю религиозность.
Хиггинсон пытается освоить негритянскую культуру, записывает спиричуэле, распеваемые у костра по вечерам, и ощущает себя при этом вторым Вальтером Скоттом, который так же записывал шотландские баллады. Примером для собирателя фольклора служили и "Записки Биглоу" Дж. Р. Лоуэлла, хотя он старался избежать, по его мнению, "единственной ошибки" своего предшественника, касающейся воспроизведения диалекта, — "чрезмерного использования орфографических ошибок, что лишь смущает глаз, не приближая нас к особенностям звука"20
Записки Хиггинсона расшатывали предрассудки, существовавшие в общественном мнении и на Севере, и на Юге по отношению к черным, пробуждали интерес к негритянской устной традиции и самобытной негритянской культуре. Заслуга Хиггинсона, литератора и военного командира, состоит и в том, что он относился к неграм как к равноправным людям и пытался защищать их человеческое достоинство. Он неоднократно обращался к начальству с просьбой не ограничивать деятельность полка лишь добыванием еды и топлива, а разрешить ему участвовать в серьезных военных кампаниях. В 1865 г., после многократных обращений к правительству, Хиггинсон добился, чтобы чернокожим платили полноценное солдатское жалование. Все это описано в книге, представляющей собой, как и другие публицистические сочинения военных лет, ценность исторического документа.
ХОМЕР УИНСЛОУ. ПЛЕННЫЕ С ФРОНТА. 1866.
Небеллетристическая проза в своих различных формах, выходя за рамки чисто литературного феномена, была частью, и порой весьма активной, общественной и политической жизни. Общественный резонанс получили не только статьи и книги, но и письма, публичные речи, выступления в судах, проповеди. Художественная литература отошла в тень. Многие крупные прозаики, питая отвращение ко всякому насилию, предпочли не писать о войне и старались соблюдать нейтралитет, многие были в конце своего творческого пути, многие отсутствовали в стране. Генри Адаме был направлен в Лондон в составе миссии, добивавшейся неучастия Англии на стороне Конфедерации (и еще не приступил к писательской деятельности), У. Д. Хоуэллс находился в Венеции, Н. Готорн, не доживший до конца войны, написал в эти годы лишь книгу об Англии "Наш старый дом" (Our Old Home, 1863), отказываясь даже словом принимать какое-либо участие в политических коллизиях. Он сетовал на то, что война, этот ураган, сносящий всех в "преддверие ада" и грозящий превратить страну в "осколки разбитой мечты", лишает его не только его "скудного дара", но и самого желания сочинительства21. В 1862 г. Готорн опубликовал в "Атлантик мансли" статью, подписанную псевдонимом "Миролюбивый человек", где высмеивал недальновидных политиков, размышлял о противоречивости человеческой природы и выражал сомнения в том, что свобода принесет чернокожим блага. Избегал писать о войне и Марк Твен, который в начале записался в южную армию, но затем дезертировал и уехал с братом в Неваду. Впоследствии он вспоминал о хаосе, царившем в лагере южан, об отсутствии опыта и дисциплины и о романтических иллюзиях восторженных юношей, начитавшихся рыцарских романов.
Джеймса не как историческое и политическое событие, а как злая сила, разрушившая нормальную человеческую жизнь. В рассказе "История одного года" ("The Story of a Year", 1865) автор намеренно не описывает военных действий, в которых принимает участие его герой, и отсылает читателя, интересующегося историческими подробностями, к журналам. "Я всегда имел вкус к ненаписанной истории и сейчас я занят обратной стороной картины", — говорит писатель22. "Обратная сторона картины" — это судьбы обычных людей, втянутых в водоворот истории. Сюжет рассказа построен на любовной коллизии — герой, Джон Форд, уходит на войну, оставляя с матерью свою невесту Элизабет. Вернувшись после тяжелого ранения, он узнает, что Элизабет ему изменила, и умирает от ран.
Война, герои и окружающий их мир предстают в начале повествования в романтическом контексте. Форд полон патриотизма и готовности к подвигу, для соседей он, еще не нюхавший пороху, уже герой. Освещенные багровым закатом тучи, пролетающие над прощающимися влюбленными, напоминают битву эскадронов, разметанных ураганом на юг и на север. Аллегория ночной тьмы (скорби по погибшим) и грядущего рассвета (возрождения жизни) находит свою реализацию в сюжете рассказа. Форд просит Элизабет в случае его гибели "не носить труп в мешке" и выйти замуж за другого. В конце рассказа, потеряв волю и интерес к жизни, он умирает, оставляя возлюбленную жить. Любовь и жизнь оказываются выше и дороже патриотизма и военных доблестей. Автор, пишущий от первого лица и как бы со стороны наблюдающий за героями, переводит повествование из мира романтических иллюзий в мир реальных человеческих взаимоотношений.
В рассказе "Бедный Ричард" ("Poor Richard", 1867) внимание Джеймса также обращено к обычной человеческой жизни, а не к военным перипетиям. Героиня, влюбленная в офицера, говорит, что война нужна лишь профессионалам, а не тем, кто остается дома и переживает за ушедших на фронт близких. Война убивает не только физически, она озлобляет людей, калечит их души. Герой рассказа "Самый невероятный случай" ("A Most Extraordinary Case", 1868), вернувшийся с войны раненый офицер, испытывает не столько телесные, сколько душевные страдания. Любовь лишь на короткое время возрождает его, он продолжает мучиться сознанием своей ненужности, потерей смысла и цели жизни, перестает сопротивляться болезни и погибает.
Фактически уже в середине XIX в. в творчестве Джеймса начала звучать тема искалеченного войной, психологически надломленного "потерянного поколения", неспособного вернуться к нормальному мирному существованию. Здесь она еще связана с элементами романтической поэтики, с обязательной любовной драмой, однако одиночество героя, его отчуждение от общества уже теряют "байроническую" окраску и приобретают вполне реалистическую трактовку.
"Маргарет Хаут" (1862) Р. Г. Дэвиса, "Пещера Куджо" (1863) Дж. Т. Траубриджа, "Жизнь и приключения рядового Майлза О'Рейли" (1864) Ч. Г. Халпайна, "Тобайас Уилсон" (1865) Дж. Клеменса, "В самом центре: хроника отделения" (1866) У. М. Бейкера, а также книги Теодора Уинтропа, офицера, погибшего в первый же год войны. Уже после его смерти были опубликованы "Сесил Дрим" (1861), "Джон Брент" (1861), "Эдвин Бразертофт" (1862), "Каноэ и седло" (1862) и "Жизнь на открытом воздухе" (1862). Хотя упомянутые произведения разнообразны по жанрам — среди них есть и исторические хроники, и юмористические повествования, и военные записки, и книги путешествий, и романтические и бытописательные романы; хотя в некоторых из них затрагивались актуальные темы — рабства, раскола страны, Гражданской войны, фронтира, в целом они не обогатили национальную словесность и не стали событием литературной жизни.
Наиболее значительным и популярным романом периода Гражданской войны можно считать роман Джона Дефореста (John De Forest, 1826—1906) "Miss Ravenel's Conversion from Secession to Loyalty", в русском переводе — "Мисс Равенел уходит к северянам" (см. главу "Дж. Дефорест" в IV т. наст. изд.). Дефорест был одним из тех немногих литераторов, которые восприняли войну как решающее событие в жизни нации и приняли в ней активное участие и пером, и оружием. Три года прослужив пехотным капитаном в действующей армии, Дефорест отразил свой военный опыт не только в романе, но й в стихах, красочно изображающих сражения, и в посланиях жене, написанных в форме дневника и впоследствии опубликованных под заглавием "Приключения волонтера. Записки капитана северной армии о Гражданской войне" {A Vblunteer's Adventures. A Union Captain's Record of the Civil War, изданы в 1946 г.).
В романе "Мисс Равенел уходит к северянам" речь идет о реальных исторических событиях, свидетелем которых стал автор.
незнании Юга или в "северном" национализме. Кроме того, как представитель своего региона, он имел моральное право на его критику и мог судить о нем изнутри, подмечая и хорошее, и дурное.
Южане, по мнению Равенела, — "опившиеся головорезы, убийцы, мучители негров; плетка в одной руке, бутылка рома — в другой; пистолет в правом кармане и охотничий нож — в левом; алкоголики, шулера, изуверы и сквернословы с наложницами-негритянками и целым выводком незаконных детей"23"дикари, дикари же упрямы и безрассудны. Они будут держаться, как флоридские семинолы. Будут героическими ослами. На это их хватит. Они прославят выносливость человека и опозорят его рассудок. В их борьбе будет оттенок величия, но больше — отчаянной глупости" (23; с. 27). Дело Юга Равенел считает обреченным, так как этот регион свернул с магистральной дороги истории. "Никто не спасет теперь этот рабовладельческий Содом; им не сыскать пяти праведников, им не сыскать ни одной справедливой идеи. Их сотрут в порошок, как и всякого, кто осмелится стать на пути прогресса. А взамен им придут другие, кто окажется более к месту в век печатных машин, железных дорог, телеграфа, индуктивной логики и практического христианства" (23; с. 63). Равенел благодарит Бога за то, что никогда не имел рабов, учился на Севере и видел в Европе, как живут свободные люди. Он целиком разделяет просветительскую убежденность в поступательном движении истории, верит в прогресс и в тесную зависимость личного блага от общественного. "Человечество шествует, моя дорогая, — говорит он дочери, — от варварства к цивилизации и притом неустанно меняется. А что полезно роду людскому, полезно и индивидууму" (23; с. 74).
В то же время Равенел не был чужд и чисто южных предрассудков, полагая, например, что офицером может быть только представитель высших классов. "Он не понял еще до конца, что война ведется народом против поднявшей мятеж олигархии и что в народе зреет решимость не только драться в этой войне, но и отдавать команды. И ему не верилось, что рабочему-северянину под силу одержать верх над джентльменом-южанином, не заручившись советом людей с университетским дипломом" (23; с. 87). Здесь автор, придерживающийся демократических взглядов, корректирует героя, который как южанин не может быть целиком свободен от влияния своей среды.
Принадлежность Равенела к Югу позволяет ему довольно объективно критиковать Север, замечая там то, что не всегда видно ослепленным патриотизмом северянам. На них он возлагает значительную долю вины и за сохранение рабства, и за Гражданскую войну. "В какой-то мере, конечно, все мы повинны. Север хочет богатеть, используя рабство на Юге, и притом оставаться чистым. Хотел таскать руками южан каштаны из адского пламени. Задумал надуть Вельзевула, действуя скрытно, через своего компаньона-плантатора. Но Вельзевул — искушенный делец, его не обманешь. Он потребует платы по векселю либо возьмет фунт мяса. Никому из нас не дозволено будет уйти безнаказанным, и никто не уйдет" (23, с. 121).
Таким образом, Дефорест, безоговорочно принимая сторону Севера, пытается трезво оценить оба враждующих лагеря. Эта трезвость в оценке ситуации сказалась и на обрисовке характера его героя, в отношении к которому нередко чувствуется авторская ирония. Равенел наделен чертами идеалиста, "вынашивающего тайные замыслы, как помочь человечеству" (23; с. 207), несколько наивно преданного идеалам прогресса, свободы, истины и справедливости, которые заменили ему стремление к личному успеху и обогащению. Вернувшись во время войны из Новой Англии в Новый Орлеан, он закрепляет за собой брошенную хозяевами плантацию с тем, чтобы устроить там образцовое хозяйство, основанное на труде свободных негров. Ему представляется, что за плату бывшие рабы станут так усердно трудиться, что им удастся собрать невиданный урожай пшеницы и маиса. Не отдавая себе отчета в двусмысленности ситуации и собственных намерений, он пытается не только обучать, но и воспитывать негров, отлынивающих от работы, и грозит в качестве наказания отправить их на фронт, чиня над ними, фактически, то же насилие, против которого так яростно боролся.
Автор во многом разделяет скептическое отношение своего героя к черным, но их недостатки он объясняет и оправдывает историческими и социальными причинами. Негры, пребывая в рабстве, не могли ничего знать о справедливости, чести и милосердии, "и потому они стали лжецами, ворами и лицемерами" (23, с. 209). "Дядя Том — плод чистейшей фантазии. Такого негра-раба не было и не будет. Человек не может родиться и вырасти в рабстве и остаться совсем не затронутым зверством, грубостью и унижением неволи" (23; с. 223). Пример негра, испорченного аморальностью белых и копирующего их нравы, — майор Скотт, ханжа и развратник, персонаж наполовину комический, наполовину трагический.
варварских грабежах и погромах плантаторских усадеб, он верит во внутреннюю восприимчивость негров к добру. "И хотя вековое рабство и дикость — неплодородная почва для добродетели, они сохранили в душе чистоту и способность любить и радоваться" (23; с. 220). Самоотверженный труд и стремление к знаниям благодарных негров описаны Дефорестом с изрядной долей идеализации и сентиментальности. "Прилежание этих невежественных людей, их веселость, усердие, благодарные слезы были поистине трогательны" (23; с. 221). На примере просветившихся и перевоспитавшихся негров Равенела писатель показывает возможность приобщения чернокожих к белой цивилизации, хотя понимает, что для этого потребуется много усилий и времени.
Несмотря на то, что Дефорест относится к своему герою с явной иронией, его убежденность в великой миссии Севера и Америки в целом очевидна. "Мы сыграли пятое действие в этой великой драме борьбы людей за свободу. Первым действием было христианство. Вторым — Реформация. Третьим — Война за независимость США. Четвертым — Французская революция. И пятым — борьба за свободу для каждого человека вне зависимости от расы и цвета кожи, демократическая борьба за уравнение народной массы с привилегированным меньшинством. Мы преподали урок человечеству, который сами не в силах еще осознать. Снова напомнили миру о демократии, о тщете олигархии, о беззаконности цезаризма". С таким же пафосом отзывается Равенел о Линкольне, сравнивая его с Сократом, и генералах-северянах, которые "позволяют нам снова поверить, что человек рожден от высших существ" (23; с. 325). В романе появляются типичные для северян идеи божественной санкционированности их борьбы с Югом — небесная рать дает бой сатане. Но наряду с этим Дефорест предлагает и социально-экономические объяснения причин и целей войны, близкие к социалистическим идеям. Равенел утверждает: "По сути, победа Севера — это победа работающих, живущих своими трудами, над теми, кто празден и кто непременно желает жить за счет чужого труда". "Рабовладельцы хотели создать в нашей стране праздную аристократию. Разбив их, мы учредили трудящуюся демократию" (23; с. 399).
Правота Севера доказывается также эволюцией главной героини романа, Лили Равенел, которая постепенно меняет свое отношение к происходящим событиям. В начале она безоговорочно предана Югу и его обитателям. "Они отлично воспитаны, — утверждает она, — гостеприимны, щедры, и это я называю цивилизацией". Жители Нового Бостона представляются ей грубыми и скучными, лишенными непосредственных эмоций и не умеющими радоваться жизни. Их дома — "продуманные, расчлененные, геометрически выверенные сооружения", где мебель "расставлена в определенных геометрических соотношениях", сами пуритане — какие-то "прямоугольные", а их дамы — бледные и угловатые — "пример того, как уродует ново-английский климат божественный облик женщины" (23; с. 33—38). Автор вынужден дать собственный комментарий к рассуждениям Лили, с которыми он согласен лишь с существенными оговорками: "Пусть новобосто-нец не улыбнется вам вовремя и упустит момент сказать приятное слово, пусть он лишен юмора, угловат и в манерах своих, и в суждениях, но зато отличает ясно добро ото зла и может вспыхнуть огнем, стоит только воззвать к его совести. Эти люди не научились любить красоту, зато умеют почитать справедливость и исти-ну" (23; с. 37).
Дефорест стремится быть объективным по отношению к жителям обоих регионов. Если Лили отталкивают пуританский ригоризм, приверженность доктринам и черствость по отношению к людям, то она так же поражена фанатизмом и бесчувственностью своих соотечественниц, не жалеющих раненых янки и желающих им смерти. Дамы-южанки в разговоре "приковали к столбу зловредного Батлера и сплясали вокруг столба воинственный танец; затем содрали общими силами с гнусного Батлера скальп, изготовили кубок из черепа и освежились горячей кровью врага. Лили припомнила, как раздражали ее патриотические филиппики новобостонских матрон, но ничего даже чуть похожего она там, конечно, не слыхивала" (23; с. 128). "Ожесточенные, злобные, потерявшие всякую женственность, они были настолько чудовищны, что едва ли какой романист смог бы придумать таких, — он мог взять их только из жизни. Казалось, они опьянели от ненависти и потеряли все признаки разумных существ" (23; с. 64).
Хотя книга посвящена войне, это во многом роман нравов, где военные действия остаются "за кадром" и описываются в письмах Колберна к Лили. Причем, описываются без героизации и романтизации, такими, какими их видит непосредственный участник — во всей их кровавости, уродливости, бесчеловечности и повседневных тяготах. Послания Колберна похожи на письма самого Дефореста жене, они полны не только реалистичных деталей, но и трезвых, критических суждений о происходящем. Писатель сознательно отказывается от литературных канонов и, включая в текст реальные факты, не боится шокировать читателя изображением низких, неприглядных сторон жизни, следуя лучшим образцам европейского реализма.
"Приключения волонтера", относящиеся к небеллетристическому жанру, очень информативны и содержат обширный материал о Гражданской войне. В отличие от многих мемуаров, написанных политиками и генералами, записки Дефореста привлекают передачей личных переживаний автора, проникновением в психологию солдат, реалистическим описанием бытовых подробностей и живым юмором. Война предстает у него не столько историческим или политическим и уже тем самым грандиозным и героическим событием, сколько отклонением от нормальной жизни. При этом в ней сохраняются, чаще всего в уродливой, гипертрофированной или искаженной форме, социальные пороки, присущие обществу в целом. Здесь есть привилегированные и непривилегированные армейские части — гарнизонные, живущие в особняках и занимающиеся мародерством, и полевые, ночующие в палатках и испытывающие голод и холод. Здесь распространены пьянство, недисциплинированность, непрофессионализм, трусость и сквернословие. Война, узаконенное право убивать, развращает людей и усиливает дурные наклонности. "Но люди, — пишет автор, — не так хороши, как некогда; они пьют больше, и больше сквернословят, и больше играют в азартные игры"24. Большинство солдат меняется в худшую сторону, огрубевая от страданий, становясь бесчувственными и безразличными.
ВЕТЕРАН ГРАЖДАНСКОЙ ВОИНЫ
Дефорест показывает изменение психологии добровольцев на личном примере. В первом бою он ожидает увидеть у солдат проявления патриотизма и героизма, сам исполнен боевого духа и не допускает мысли о смерти. "Мне казалось совершенно естественным, что другие должны быть убиты, а я должен избежать этого" (24; р. 62). Но романтические иллюзии тут же рассеиваются: бой — это кровавый хаос, солдаты идут на врага не с патриотическими возгласами, а грязно сквернословя, испытывая то, что принято скрывать от других — страх и ярость. Дефорест не хочет следовать тем писателям, которые никогда не слышали свиста пуль, но утверждают, что война восхитительна. Он уверен, что к боям можно привыкнуть, с ними можно примириться, но восхвалять их, будучи честным, нельзя, ибо страх смерти — естественное человеческое чувство, основанное на инстинкте самосохранения. Дефоресту ближе не присущее пуританской ментальности представление о предначертанном свыше исходе борьбы и победе воюющих за правое дело северян, а такая трактовка войны, где огромна роль случая. Картина мира выглядит в книге упорядоченной лишь благодаря корректирующей реальность авторской логике и представлениям о справедливости и соотношении добра и зла. Намечается у Дефореста и то, что летописцы войн следующего века назовут "окопной правдой". Писатель описывает тяжелый армейский быт рядовых офицеров и солдат, множество ранений и смертей, потому что ему важны индивидуальные судьбы. Понятие героизма приобретает у него совершенно особый смысл. "Солдат герой не только в битве; его терпение в условиях испытаний, лишений и болезней столь же героично; иногда я склонен поставить его в один ряд с мучениками" (24; р. 151).
Писатель показывает войну глазами ее непосредственного участника, погруженного в конкретные ситуации и не претендующего на охват всего исторического действа. Как пишет один из исследователей творчества Дефореста, автор, не соотнося отдельные факты с происходящим в целом, хотел показать в своих записках о войне правду, но не истину25 универсальности и обращения к разнообразию бытовых деталей. Выход к иному типу и уровню обобщения был достигнут на более поздних его этапах и в творчестве наиболее талантливых его представителей. Художественная литература времен Гражданской войны не дала значительных образцов реализма, лишь нащупывая адекватные формы отражения американской жизни.
Гораздо более быстрой реакцией на злобу дня отличался фольклор и, как это ни парадоксально, во многом благодаря традиционности мировоззренческой и художественной системы, стабильной и в то же время достаточно внутри себя гибкой. Он оказался готовым дать то, что было необходимо для психологической адаптации человека к бурным событиям истории, для его активных взаимоотношений с реальностью, ее оперативного осмысления и оценки. Получили распространение жанры лаконичные, емкие по форме, легко передающиеся и запоминающиеся, допускающие вариативность, импровизацию, свободные от литературных канонов, — устный рассказ, легенда, анекдот, песня.
Сразу же после войны Фрэнк Мур издал книгу, представляющую собой подборку литературных свидетельств времен Гражданской войны, взятых из различных источников, прежде всего газет26. В XX в. подобную же антологию составил Б. Боткин, собравший истории, рассказывавшиеся в военных лагерях и госпиталях и встречающиеся в корреспонденции27, а братья Хипс опубликовали песни Гражданской войны под названием "Поющие шестидесятые"28. "Боевой гимн республики" ("Battle-Hymn of the Republic") Джулии Уорд Хау (Julia Ward Howe, 1819—1910), публицистки-феминистки, издававшей вместе с мужем в Бостоне антирабовладельческую газету. Эта песня была написана Хау под впечатлением от посещения военного лагеря под Вашингтоном. Противоборство Севера и Юга отображено здесь в привычных и доступных библейских образах. Бог присутствует везде — в вечерней росе, сигнальных огнях, звуке трубы, сердцах солдат. Он шагает во славе там, где прорастают "гроздья гнева", и своей пятой раздавит змея — Конфедерацию и покарает "врагов Израиля". Песня призывает граждан совершить богоугодное деяние и умереть ради освобождения рабов, следуя примеру Христа, принесшего себя в жертву во имя искупления людских грехов.
— "Первый выстрел прозвучал", "Идут, идут, идут"; Дж. Гиббонсу — "Мы идем, отец Авраам"; Г. Уолку — "Поход через Джорджию". Но у большинства песен авторов установить трудно. К ним относится, например, написанная в традиции спиричуэле и положенная на музыку старинного религиозного гимна песня "Тело Джона Брауна", где легендарный герой представлен солдатом армии Бога. Его тело в могиле, но душа марширует и продолжает бороться, а его враг, президент Конфедерации Дэвис, будет повешен на "гнилой яблоне".
Множество песен, посвященных Линкольну, "старому Эйбу", также было написано в стиле спиричуэле. Именно этот жанр был наиболее близок и доступен широким массам, в особенности афро-американцам, для религиозного сознания которых события войны совершались по воле бога, а Линкольн стал не только легендарной, но и сакрализованной, почти мистической фигурой, наделенной особой святостью.
Интересно, что главная военная песня конфедератов "Дикси" была сочинена за два года до начала войны северянином Д. Эмметтом, организатором первой группы "негров-менестрелей". Эта любовная песенка, прославлявшая в шуточной форме "край хлопка", стала чуть ли не национальным гимном. Известно много случаев, когда южане или северяне либо сочиняли пародии на песни противника, либо заимствовали их мелодии, изменяя тексты. Такая судьба была у песни южан "Мэриленд мой, Мэриленд". Многие песни, имеющие общечеловеческое содержание, рассказывающие о любви, разлуке, смерти, принимались обоими лагерями (например, "Лорена"). Некоторые песни писались в ответ на песни противника. "Когда на поле славы" Дж. Х. Хьюитта — это ответ конфедератов на песню Я. Сойера "Когда эта жестокая война закончится"29. Содержание песен было самым разнообразным, их сочиняли практически по каждому сколько бы то ни было значительному случаю и почти непременно по поводу каждой победы. Это могли быть и торжественные, и религиозные, и шуточные песни.
Его колоритность и образность, тенденция к гиперболизаци и гротеску, его специфический язык, впитавший диалектную и бытовую речь, его низовая стихия и склонность к натуралистичности деталей — черты, столь резко отличающиеся от канонов "изящной словесности" того времени, стимулировали движение литературы в сторону реализма. Элементы этого юмора стали проникать на страницы романов и поэм, но прежде его освоила публицистика. В первой половине XIX в. устные рассказы и анекдоты начали печатать в газетах, после предварительной литературной обработки. Появились любимые герои, переходящие из рассказа в рассказ, символизирующие те или иные стороны национального характера. Героем юмора фронтира стал Дэвид Крокетт — персонаж многочисленных небылиц. Особенно популярен на Юге в середине столетия был созданный Дж. Харрисом Сат Лавингуд — хитрый крестьянин, ненавидящий янки и Линкольна, презирающий мораль и мстящий окружающим за свою приниженность. На Севере Сиба Смит, выступивший под псевдонимом Джека Даунинга, изобразил деревенского парня, оказавшегося по воле судьбы в центре политической жизни и пытающегося оценить ее с позиции здравого смысла.
Авторы "Литературной истории США" считают, что наиболее точной является классификация американского юмора "по основным группам и его типичным представителям, например юмор доморощенного философа из Новой Англии, колониста, заселявшего Запад, жителя Дальнего Юго-Запада и профессионального комика-литератора" (1; с. 273). "Комики-литераторы" перенесли в свои рассказы и лекции (с которыми они разъезжали по Америке) черты фольклорного юмора, наиболее выигрышные как для развлечения публики, так и для политической сатиры. "Литературные приемы своих предшественников они обогатили рядом новшеств и даже сумели прославить их. К числу таких новаций относились невозмутимая серьезность повествователя, причудливость мысли, пародийность, снижение образа, игра слов, безграмотная речь, умело рассчитанный эффект" (1; с. 288).
Среди южан популярен был Чарльз Смит, плантатор, юрист, журналист и военный, писавший под псевдонимом Билл Арп. Он избрал распространенную в то время форму писем, в которых, используя маску неграмотного простака, комментировал и высмеивал политику Линкольна и действия северян. Пользовались успехом и лекции Г. У. Шоу, выступавшего под псевдонимом Джон Биллингс и издавшего в 1865 г. книгу "Джон Биллингс. Афоризмы".
Однако наибольшего расцвета достигла сатира на Севере, где печатались "литературные комедианты" — Артемус Уорд (Artemus Ward), Петролиум Везувиус Нэсби (Petrolium Vesuvius Nasby) и Орфеус Керр (Orpheus Kerr). Артемус Уорд — псевдоним журналиста Чарльза Фаррара Брауна (Charles Farrar Browne, 1834—1867), редактора журнала "Вэнити фэр". Во время Гражданской войны он выступал с публичными лекциями и издал книги "Артемус Уорд: его книга" {Artemus Ward; His Book, 1862) и "Артемус Уорд: его путешествия" {Artemus Ward; His Travels, 1865). Известно, что его опусы любил читать Линкольн. В 1863-1864 годах Уорд совершил путешествие на Запад, где встретился с Марком Твеном и помог начинающему автору опубликовать "Знаменитую скачущую лягушку из Калавераса".
Герой-маска Артемус Уорд, от лица которого ведется рассказ, — невежественный, чванливый и не имеющий представления о морали владелец балагана, обладающий главным качеством фольклорного простолюдина — здравым смыслом, который позволяет ему метко судить об окружающих. Уорд, несомненно, продолжает традиции ново-английского юмора, представляя тип рядового янки — простака, "доморощенного философа", истинного американца, больше всего ценящего практическую смекалку. "Я человек простой, — говорит Артемус, — ничего не знаю о мертвых языках, да и частенько спотыкаюсь на живых. И по всему потому цветистых разговорчиков от меня не ожидайте, то, что я скажу вам, может быть только о деле, безо всяких вывертов. Я не политик, да и во всем остальном у меня привычки тоже здоровые" (30; с. 30). Речь Уорда изобилует комическим искажением слов и путаницей понятий, но при этом она неоднородна и может включать в себя вполне литературные пассажи, поскольку персонаж в определенной мере выполняет и резонерские функции, выражая в прямой или косвенной форме идеи автора. С одной стороны, он безбожно перевирает историю, снижает национальные символы и профанирует мифы, считая, что "Мэйфлауэры перебрались сюда на Пилигриме и привезли с собой Плимут-Рок", и без почтенья отзываясь о первопоселенцах, от чьих манер он "не в восторге", так как они "вешали за колдовство всяких слабоумных старух, прожигали дырки в языках квакеров и по малейшему поводу присуждали своих собратьев к дыбе..." (30; с. 31). С другой стороны, тон Уорда становится серьезным и даже возвышенным, когда речь заходит о жертвах, принесенных ради свободы: "Слишком много доброй крови проливали мы, когда искали и добились руки высочайшей особы, Богини Свободы, чтобы теперь получать от нее развод" (30; с. 31). С большим почтением говорит он и о президенте Вашингтоне как истинном патриоте: Вашингтон, "почитай, был лучшим человеком, которого когда-либо видели глаза человеческие" (30; с. 32). В уста Уорда вкладываются и прямые авторские советы по политическим вопросам, адресованные Линкольну: "Дайте всей стране настоящую, разумную администрацию. Утихомирьте Юг и Север, залейте маслом неспокойные воды. Проводите твердый и справедливый политический курс, и тогда, если какому-нибудь штату вздумается отделяться, пускай попробует!" (30; с. 37).
— человеческие слабости и пороки, в равной мере присущие всем представителям рода человеческого. Поэтому объектом его критики служат и южане, и северяне. Не случайна профессия героя, для которого жизнь — балаган, где всем принадлежат комические роли. Религиозные сектанты, политики, студенты, фермеры, феминистки — все это восковые куклы, которыми можно манипулировать, поскольку они зависят т своих страстей и имеют слабо развитое самосознание. Уорд глубоко уважает Линкольна, но окружающие его политиканы — толпа коррумпированных и беспринципных чиновников, рвущихся к пирогу власти. Эти "псевдопатриоты, которых нынче, как собак нерезаных", осаждают Линкольна просьбами, проникая к нему в кабинет даже через дымоход. Рассказчик здесь берет на себя роль защитника президента и пытается навести порядок, разгоняя просителей и требуя, чтобы они честно зарабатывали свой хлеб.
АВРААМ ЛИНКОЛЬН. 1860.
Неизвестный мастер.
С юмором повествует Уорд о том, как он набирает полк в своей родной деревне и становится его командиром. Однако солдаты-односельчане решили принять участие в войне вовсе не из-за любви к Союзу или сочувствия к неграм-рабам, а потому, что все они поголовно мечтают носить эполеты, отчего полк будет состоять из одних "бригадных генералов". Впрочем, пародируя преувеличения патриотической риторики, Уорд заверяет, что они не ударят лицом в грязь: "Будем сражаться пока от нас ничего не останется, кроме мизинцев на ногах, да и те все еще будут храбро шевелиться" (30; с. 37).
К комическому преувеличению прибегает Уорд и описывая свои злоключения во время путешествия на Юг к "отделенцам-отщепенцам", которые громят его балаган и выпускают на волю диких зверей, а самого балаганщика избивают, арестовывают и пытаются повесить. Но свалившиеся несчастья только усиливают патриотические чувства героя и вызывают у него желание отстоять честь Америки и ее флага. "... Нам вовсе не по душе будет выпороть нашкодивший Юг, но нам придется это сделать, если вы немедленно не одумаетесь" (30; с. 135), — заявляет Уорд, принимая распространенную тогда на Севере высокомерную позу по отношению к Югу, как к заслуживающему наказания незрелому подростку, слишком далеко зашедшему в своих шалостях.
верхушки. Соответственно, при его создании использовались как чисто литературные приемы, так и элементы фольклорной поэтики.
Тот же спектр художественных средств применялся и Дэвидом Россом Локком (David Ross Locke, 1833—1888), печатавшим свои сатирические письма в редактируемых им газетах и выпустившим в 1864 г. книгу "Письма Нэсби" (The Nasby Papers). Как и Артемус Уорд, Петролиум Везувиус Нэсби далек от морального совершенства и воплощает в себе не самые лучшие человеческие качества: эгоизм, беспринципность, грубость, подлость и склонность к пьянству. Это — "медянка", северянин, принявший сторону Юга. Защита рабовладения имеет в его случае вполне конкретные "причины": некогда он попался на воровстве в пивной со своим сообщником-негритенком, который на него донес и в результате получил меньший срок заключения в тюрьме. Это так возмутило Нэсби, что он дал клятву поставить всех африканцев на "приличествующее им место". Его ненависть к неграм типична для представителя "белой швали", боящейся, что черные, которых "слишком много", отберут у нее работу. Таким образом, в комической фигуре героя Локк язвительно высмеивает не только недостатки "частного" лица, но и расовые предрассудки южан, разделявшиеся многими жителями Севера, и в целом расистскую идеологию и порочный уклад Юга, разоблачая в то же время и такие пороки, как приспособленчество, меркантилизм, беспринципность.
Нэсби устраивается пастором первой "Демократической церкви", основной постулат которой — "негры не люди", и проповедует на Севере, прославляя рабство и идею раскола. На собрании белых граждан он требует принять резолюцию о выселении всех чернокожих с конфискацией имущества и о принудительной женитьбе всех аболиционистов на цветных. Он призывает объединиться под лозунгом "Америка для белых!" против черных детей, вдов, поваров, привратников и прочих "врагов нации". Нэсби читает проповедь о богоугодности рабства, так как, по его мнению, справедливо, если слабый принадлежит сильному, и предпринимает попытку ввести рабство на Севере. Он составляет свой катехизис, где грехом считается "вычеркивать имена кандидатов из списка на выборах", и предлагает прихожанам новый псалом, "Повесим Эйба Линкольна на гнилой яблоне", перекроенный из песни "Тело Джона Брауна".
Действия Нэсби, возомнившего себя "интеллектуальным гигантом" и "Величайшим Умом Столетия", — это пародия на государственную деятельность. Автор издевается над политическими нравами, партийной борьбой и выборами в Конгресс. По наущению Нэсби, примеру отделившейся от Союза Южной Каролины решил последовать городок Вингертс-Корнерс, восставший против "тирании" правителей, ибо "они ни разу не назначили ни одного нашего гражданина на должность, позволяющую воровать, тем самым злонамеренно препятствуя накоплению наших капиталов" (30; с. 50). Демократическую партию Нэсби называет "братией-демократией" и стремится получить в ней высокую должность, ссылаясь на свои исключительные заслуги — на выборах он не только голосовал за эту партию, но избивал ее противников и приводил к урнам больных избирателей. В обращении к солдатам он восклицает: "Неужели какая-то любовь к родине может помешать вам помочь своей партии, когда она в опасности?" (30; с. 81). Сам Нэсби организует новые проюжные политические общества и издает газету "Борец и жертва", все статьи в которой пишет сам. Его цель — борьба против "всего того, что власти делали, делают или будут делать впредь" (30; с. 87).
В письмах Нэсби все построено на несовпадении слов и поступков, намерений и результатов, видимости и сути. Герой — мошенник, который появляется измазанным сажей, чтобы внушить обывателям впечатление о нашествии чернокожих. Он бежит в Канаду, спасаясь от мобилизации на Севере и выдавая себя за инвалида, не понадеявшегося на "объективность врачей", которые могут не счесть серьезными его "болезни" — лысину, плохие зубы и мозоли на ногах. Пост он понимает как время беспробудного пьянства и обжорства. Но ложь и лицемерие характерны не только для аморального героя, но и для всего общества. Нэсби постоянно попадает в абсурдные ситуации. Когда его захватывает "дезертир-полиция", он бежит в Луизиану к южанам, но его надежды на спокойную жизнь среди "своих" не оправдываются. Солдаты-конфедераты настолько обнищали, что снимают с него одежду и взамен дают ему старье, а украденную Нэсби индюшку отбирает якобы борющийся с мародерством полковник. Нэсби приходится дезертировать и из этой армии, когда из всего имущества у него остаются лишь башмак и одеяло. Не сбылись надежды героя и относительно его женитьбы на богатой вдове, которая оказывается на одну восьмую черной и, стало быть, бесправной рабыней.
"богопротивна и преследует единственную цель, а именно освободить негра и поработить белого" (30; с. 88), то после поражения южан при Виксберге он выступает за "решительное ведение войны". А в 1863 г. Нэсби принимает решение радикально изменить направление своей партии, ибо "южной братии" "крышка" и стало выгодно покровительствовать неграм. Теперь победа Конфедерации, установление аристократического правления, изгнание негров и превращение белых бедняков в крепостных, а аболиционистов — в слуг, видятся ему только во сне.
Письма Нэсби настолько оперативно и точно откликались на политические события военного времени, что стали как бы их юмористической летописью. Их читала не только простая публика, но и политики, многие из которых были героями сатирических опусов Д. Р. Локка. В газетах периода войны писалось, что как-то сам Линкольн сказал: "Я собираюсь написать Петролеуму, чтобы он приехал сюда. Я собираюсь сказать ему, что если он передаст мне свой талант, я поменяюсь с ним местами" (30; с. 9).
Очень популярен был также Орфеус С. Керр (по созвучию — "office seeker" — "соискатель должности", продажный политик), псевдоним Роберта Генри Ньюэлла (Robert Henry Newell, 1836— 1901), журналиста, военного корреспондента нью-йоркской "Трибюн". "Письма Орфеуса С. Керра" {The Orpheus C. Kerr Papers) были изданы в 1862—1871 гг. в 5 томах. Этим письмам присуще высмеивание всех и вся, независимо от принадлежности к тому или- иному лагерю, а также комическая политизация всех сторон жизни. В посланиях, обращенных отцом-наставником к сыну, Керр излагает свою биографию, даже о детских впечатлениях повествуя языком газетной передовицы. "Немного севернее реки Коннектикут, там, где миловидная деревушка-консерватор посредничает между двумя оппозиционными холмами, ты узришь тот самый ландшафт, на котором мои младенческие ново-английские очи впервые проследили трассы железных дорог грядущего" (30; с. 129).
Карьера героя-маски Керра — путь бездарного литератора и политика, ловко маневрирующего в гуще исторических событий. В юности он решил посвятить себя писательскому делу, для чего отрастил волосы, пристрастился к спиртному и стал неряшливо одеваться, дабы походить на истинного представителя богемы. Но его литературное творчество ограничивалось сочинением галантерейной рекламы, отец выгнал его из дому, и Керр с десятью долларами в кармане попал в Нью-Йорк, где устроился референтом к одному политическому деятелю, "беспринципному, а посему, восходящему" (30, с. 138).
Линкольном, изображаются им в одинаково сатирическом свете. Патриотический пафос и возвышенный стиль служат для него лишь объектом пародии, уничтожающей героическое представление о войне. "Вот эти руки, некогда мирно открывавшие устриц и беспечно извлекавшие упомянутых головоногих из их убежищ, — нынче эти руки обагрены кровавым сиропом войны (каков образ, а?) и в ужасающем упоении касаются такого мрачного предмета, как горлышко квартовой бутыли" (30; с. 147). Священное для солдат понятие "Присяга" у Керра превращается в название виски и используется во множестве каламбуров типа — офицер "три раза подряд принял Присягу, с добавлением пол-ложки сахару" (30; с. 144). Сама война — это не битвы, не борьба за свободу, а тяжкий быт, мародерство, нелепые акции политиков. Образ войны снижается благодаря обыгрыванию военной терминологии в описаниях неприглядных бытовых происшествий. Кража солдатами кур изображается как военная кампания, разработанная на военном совете: "Крупное соединение кур окопалось на усадьбе Ферфакс под командованием одного сепаратиста" (30; с. 147). Солдаты пьянствуют и мародерствуют, а в бою заботятся только о своей шкуре, о чем в письмах есть масса историй, написанных в духе фольклорных анекдотов и небылиц.
"Почти все население Северной Каролины в душе стойкие федералисты и с удовольствием сплотились бы вокруг старого флага, если бы не тот факт, — замечает автор, — что почти все остальное население штата — сепаратисты, и этого не допустят" (30; с. 172). И далее: "В глубинных районах Северной Каролины поднимаются негры (по правде говоря, они там поднимаются каждое утро и притом очень рано). На этом основании газета "Трибюн" опубликовала сообщение о негритянском восстании" (30; с. 173). Во время войны в Вашингтоне такое скопление войск, что автору приходится жить на верхушке ограды, страдая от жары, спать на носовом платке, а питаться водой и сухарями.
Много в письмах насмешек и над "духоподъемными повествованиями", публикуемыми в "еженедельных оплотах Свободы", а также над патетической патриотической поэзией. В тексте множество пародийных стихов:
Высоко в небо, наш орел, взлетай!
И десять тысяч битв, коль сможешь, разжигай!
В заморских норах смертный страх буди!
Славь хаос, смерть, победу и грабеж,
Пока вселенную всю в лапы не сгребешь! (30; с. 185).
(перев. Д. И. Ротенберг)
Истинными мотивами войны Керр считал не благородную борьбу за свободу, а хищничество и стремление к экспансии. Предприимчивость северян вовсе не является для него залогом дальнейшего процветания Америки и прогресса всего человечества. Он с иронией перечисляет примеры бережливости янки, которые из мха делают ветчину, из выброшенных кофейников и старых обручей — часы, а во время войны 1812 г. с Англией мололи муку из кладбищенских надгробий и продавали ее англичанам. "И может ли такой народ, — восклицает автор, — быть побежден ордой безбожных мятежников? Никогда! Я повторяю — никогда! Если бы даже отребье Джефа Дэвиса когда-нибудь овладело Вашингтоном, то янки бы соорудили стену вокруг города и приглашали народ приходить и любоваться столь чудесно образовавшимся зверинцем за входную плату в два шиллинга с каждого" (30; с. 202).
"Освободители" посылают негров "наслаждаться благами свободы за рытьем окопов" (30; с. 195), оказываясь не намного лучше южных джентльменов, избивающих рабов и продающих членов одной семьи разным хозяевам.
Достается от Керра и современной литературе. Объектом его издевательств становится конкурс на лучший национальный гимн. Автор пародирует стихи Лонгфелло, Эверетта, Уиттьера, Холмса, Брайанта, Эмерсона и приводит причины, почему сочиненные гимны были отвергнуты компетентной комиссией. Они тяжелы по стилю, трудны для переложения на музыку и, кроме того, вторичны. Гимн Лонгфелло был забракован как плагиат древней скандинавской походной песни, а гимн Эмерсона не приняли "в виду его простоты, граничащей с инфантильностью", (30; с. 153). Следовавшие далее стихи явно представляли собой сатиру на трансценденталистскую философию:
Исток нематерьяльного матерьяльного Ничто,
Светоч всего, что естеством сотворено,
Чья доля крохотная — человек бездарный!
И опрокинь на звезды флага нашего
Прозрачный луч, нейтрализуя смерть.
И одари бессмертьем тряпку крашеную! (30; с. 152).
(перев. Д. И. Ротенберг)
"комедианты", Керр сочетает политическую сатиру с юмористической стихией, которая часто становится самодовлеющей. Шутки, анекдоты, каламбуры, гиперболы черпаются из самых разных источников и традиций — литературной европейской или устной отечественной. Многие бытовые остроты кажутся списанными прямо из Диккенса, в них слышится голос знаменитого Сэма Уэллера: "Не суди по внешности, мой мальчик, ибо внешность весьма обманчива, как заметила одна старая дама, когда некая девица, коей в действительности было лет под сорок, застенчиво сообщила, что ей только исполнилось 25" (30; с. 129). В традиции устного рассказа написаны многочисленные похождения солдата Коротышки, а некоторые истории являются цитатами самых банальных, кочующих со страницы на страницу анекдотов, как, например, рассказ о человеке, которого не смогла убить молния, поскольку он служил проводником на железной дороге.
Помимо Уорда, Нэсби и Керра, во времена Гражданской войны с лекциями выступало несколько десятков юмористов, но большинство из них было впоследствии забыто, так как юмор у них стал самоцелью и затрагивал лишь поверхность жизни. "Порою источником юмора могут служить причудливые обороты речи или смешные ошибки в правописании, как это было у Биллингса, Уорда, Нэсби, у "Демобилизованного волонтера", но мода проходит, и слава вместе с ней", — писал Марк Твен. "Юморист, — утверждал он, — не должен становиться учителем жизни. Но если он хочет чтобы его произведение жило вечно, он должен учить и проповедовать"31"литературных комедиантов" в излишней дидактичности. Он отдавал должное остроумию Уорда и Нэсби, но, с его точки зрения, эти персонажи-маски уступали Хоси Биглоу Дж. Р. Лоуэлла, поскольку в них много авторского морализаторства, тогда как Биглоу выражал подлинное народное сознание и чувства32-
Американский критик У. Блэр, сравнивая Артемуса Уорда с героями юго-западного фольклорного юмора, писал, что Уорд — интеллектуализированный простак, которому свойствен не столько практический ум, сколько склонность к "интеллектуальному абсурду". Ему важнее не дать меткую оценку окружающему, а создать комическую ситуацию внутри самой речи, найти смешное в каждом звуке, слове и фразе. "Для новой школы типично также помещение в одно или два предложения того, что ранее требовало двух или более абзацев. Иными словами, юмор данной группы — это, скорее, юмор фразеологии, чем характера" (32; р. 120).
Несмотря на отмеченные критиками недостатки, юмористы не только сыграли свою немаловажную роль в культурной жизни страны и сумели воздействовать на умонастроение нации, но и в значительной степени повлияли на становление американского реализма, в том числе на творчество его родоначальника Марка Твена. Возможно, они злоупотребляли словесным трюкачеством, увлекались неправильной речью, не всегда отличались тонким эстетическим вкусом, но им удалось одними из первых ввести в обиход литературы живую разговорную речь и фольклорную стихию, а вместе с ними — народное, демократическое видение мира. "В основе своей фольклорным, — пишет А. М. Зверев, — было само выразившееся у них представление о мире, еще далеко не устоявшемся, богатом самыми разнородными возможностями и неожиданностями, не признающем налаженных норм жизни, просторном для смекалистых искателей удачи, туго переплетающем реальность с фантастикой". Но жанр политической публицистики вносил свои коррективы, требуя особого содержания и стиля, соединения метафоричности, гиперболизации, гротеска, бурлеска и фарса с фактографичностью и злободневностью, вследствие чего происходил постоянный "синтез изобразительности, типичной для фольклорной юморески, и сатирической авторской установки"33
СРАЖЕНИЕ ВРЕМЕН ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
Неизвестный художник.
В этой эволюции именно публицистическим жанрам, опирающимся на исторические факты, досталась самая активная роль, тогда как художественная проза переживала "болезни роста" переходного периода, а поэзия в целом оставалась в рамках романтического метода.
Романтизм так долго сохранял свои позиции в американской литературе потому, что почва для него оставалась благодатной. На Юге идея исключительности южной цивилизации как наследницы европейской истории и культуры и носительницы аристократического духа не только не исчезла, но, напротив, усилилась. Идеализация плантаторского быта после разгрома и поражения питалась ностальгией по утраченному прошлому и неприятием уродливых черт периода Реконструкции. Причем ускорение процессов капитализации Америки после Гражданской войны, сопровождавшихся ростом меркантилизма, вызвало интерес к литературе, романтизирующей патриархальный уклад и культурную утонченность, даже на Севере. "Пристальный анализ этого парадоксального феномена, — пишет американский исследователь Г. Н. Смит, — обнаруживает последний вклад довоенной южной традиции в историю американской литературы и духовной жизни. Ибо удовольствие, получаемое читателями всех слоев общества в 70-е и 80-е годы от рассказов об утраченном на Юге золотом веке, свидетельствует о несомненной реакции на уродливую юность Большого бизнеса. Плантаторская тема воплощала в себе то милосердие и социальную гармонию, на которые не могло претендовать урбанистическое промышленное общество. Хотя этот аспект потонул в сентиментальном мареве плантаторской прозы, отошедший в небытие феодальный Старый Юг был единственным, кто бросил серьезный вызов торжеству финансовой и промышленной олигархии в американском обществе" (1; с. 145). Вместе с тем, открывшиеся после войны возможности оживили среди северян веру в прогресс, в особый путь их страны как оплота свободы и примера для всего мира. Можно утверждать, что для американского сознания, как на Юге, так и на Севере, при всем его прагматизме, вообще был присущ романтизированный взгляд на действительность.
"южное" и "северное" мышление как историческое (познание настоящего через интерпретацию прошлого) и типологическое (представление о людях как о воплощении тех или иных христианских принципов и перевод феноменов реальности в символы идей)34. Юг тяготел к элитарности и вместе с тем к общинности, традиционному этическому кодексу; Север опирался на демократию, всеобщее равенство и общечеловеческую мораль. Как пишет К. Майслингер, Юг интересовался "социальным", а Север — "нравственным" поведением человека (3; р. 180). Но в любом случае личность рассматривалась как участница истории, как элемент социума, что было усилено военной ситуацией.
Война же обострила внимание к политическим проблемам, показала реальную, прозаическую подоплеку происходящего, обнажила неприглядные стороны бытия и человеческой природы. Новые реалии, новый опыт требовали нового подхода, нарушения устоявшихся художественных норм, накладывавших вето на изображение жестокости, грязи и насилия. Оказался упрощенным и "черно-белый" взгляд на мир, делящий людей на "своих" и "чужих". Объективная историческая истина заключалась в том, что, как во всех гражданских войнах, рассекающих нацию "по живому", враждующие стороны не только противостояли, но и дополняли друг друга. Для правдивого отражения ситуации нужно было более гибкое и глубокое отношение к действительности, учитывающее ее противоречивость, умеющее оперировать несколькими точками зрения. Рамки романтизма стали тесными для меняющегося исторического и социального сознания, но американским реализм был еще в пеленках. Поэтому для литературы Гражданской войны во многом оказалось справедливым утверждение Уитмена, что "настоящая война никогда не попадет в книги" (12; р. VII). Но о бесповоротной смене вех в этот период говорить можно: американская литература вышла на новый виток развития, соответствующий новому этапу национального самосознания.
ПРИМЕЧАНИЯ
19 Higginson Th. W. Army Life in a Black Regiment. Boston, 1962, p. 10.
21 Aaron D. The Unwritten War. American Writers and the Civil War. N. Y., 1973, p. 44.
22 James H The Complete Tales. L., 1962, v. 1, p. 62.
23 Дефорест Дж. Мисс Равенел уходит к северянам. М., 1972, с. 62. Далее все цитаты приводятся по данному изданию.
24 Deforest, John W. A Volunteer's Adventures. A Union Captain's Record of the Civil War. New Haven, 1946, p. 80.
26 Moore F. The Civil War in Song and Story. 1860-1865. N. Y., 1889.
27 Botkin B. A. A Civil War Treasury of Tales, Legends, and Folklore. N. Y., 1960.
28 Heaps W. A., Heaps P. W. The Singing Sixties. Oklahoma, 1960.
29 См.: Emurian E. K. Stories of Civil War. Songs. Natick, Mass., 1960, p. 92.
31 Марк Твен. Собрание сочинений. М., 1961, т. 12, с. 302.
32 См.: Blair W. Native American Humor (1700-1900). N. Y., 1937, p. 115.
33 Зверев A. M. О специфике смехового искусства Марка Твена. // Марк Твен и его роль в развитии американской реалистической литературы. М., 1987, с. 138, 139.
34 Holman C. H. The Immoderate Past. The Southern Writer and History. The Univ. of Georgia Press, Athens, 1977.