1
Пятого июня 1900 г. в санатории немецкого курорта Баденвайлер на двадцать девятом году жизни от туберкулеза скончался Стивен Крейн (Stephen Crane, 1871—1900). Четыре года спустя в том же городе и от того же недуга умер Антон Чехов — он прожил на полтора десятилетия больше своего американского собрата. Может быть, этих лет Крейну и не хватило, чтобы стать классиком мировой литературы.
Преждевременная смерть талантливого художника обычно порождает сожаления и вопросы. Что создал бы Кристофер Марло, если бы не был убит в кабацкой драке? Каким поэтом стал бы Чаттертон, останься он жить? Гете однажды, рассуждая о природе гения, высказал такую мысль: "Всякий незаурядный человек выполняет известную миссию, ему назначенную. Когда же он ее выполнил, то в этом обличье на земле ему уже делать нечего... Моцарт умер на тридцать шестом году. Почти в том же возрасте скончался Рафаэль. Байрон был чуть постарше. Все они в совершенстве выполнили свою миссию, а значит им пришла пора уйти, дабы в этом мире <...> осталось бы что-нибудь и на долю других людей"1. На семьдесят девятом году жизни говорить такое, наверное, легко. А выполнил ли свою миссию Стивен Крейн? Фрэнк Норрис? Или Эдгар По? Трудно судить о несбывшемся. То, чего не сделал По, осталось на долю Бирса и Крейна, то, чего не успели они, пришлось совершать Фицджеральду и Хемингуэю... Во всяком случае смерть Крейна стала огромной потерей для американской литературы — таково обшее мнение критиков и исследователей.
За девять лет творческой работы он успел написать пять повестей и романов, более сотни рассказов, два сборника стихов и вдобавок изрядное количество газетных очерков и корреспонденции; при жизни он опубликовал двенадцать книг, да еще три вышли посмертно, в разной степени завершенные его соавторами. Конечно, не все, созданное Крейном, равноценно — он много писал ради денег, однако "Алый знак доблести", "Мэгги", "Шлюпка" и еще несколько рассказов, а также стихи позволили ему войти в историю американской и англоязычной литературы самобытным художником, провозвестником новейшей прозы XX в.
Оценка творческого вклада Крейна испытала серьезные колебания за сто лет. При жизни он пользовался громкой, хотя и скандальной известностью модного репортера и представителя богемы; одни превозносили, другие высмеивали Крейна. Его дарование восхищало многих писателей его современников: Г. Джеймса и Ф. Норриса, Дж. Конрада и Г. Уэллса, Х. Гарленда и Г. Фредерика... У. Д. Хоуэллс после известия о его смерти заявил: "Думаю, что Америка не порождала более характерного и полного жизни дарования"2. Гарленд находил в его творчестве "силу и гениальность, невиданные со времен Эдгара По" (2; р. 3). В начале XX в. о нем будто забыли, да и впоследствии его произведения издавались нечасто, за исключением "Алого знака доблести", интерес к которому регулярно оживлялся войнами этого бурного столетия. Крейна обязательно упоминали серьезные историки литературы, однако читателями он был почти забыт и приобрел репутацию "писателя для писателей", которую утвердило дорогое и малотиражное собрание его сочинений в издательстве Нопфа в 1925-1927 годах, где каждый том открывался предисловием одного из корифеев американской словесности: Ш. Андерсона, У. Кэзер, Э. Лоуэлл, К. Ван Дорена, Г. Л. Менкена и других.
Прозаики "потерянного поколения" видели в нем одного из своих учителей. И все же к середине XX в. он воспринимался как писатель полузабытый и недооцененный — таков был исходный тезис целой серии работ о нем в 50—60-е годы, когда Крейн по сути был открыт заново. Начал это возрождение известный американский поэт Дж. Берримен своей книгой 1950 г., вслед за ней вышли солидные исследования Д. Хофмана, Э. Х. Кейди, Р. В. Столлмена и других ученых, подготовивших также издания всех его произведений, вплоть до полного собрания сочинений, увидевшего свет в издательстве Виргинского университета в 1969-1976 годах.
В результате этих усилий устоялась определенная оценка писателя. Во-первых, Стивен Крейн был безусловно причислен к национальной классике, пусть и не самого первого ряда. Во всяком случае, теперь ни один список главных создателей американской литературы не обходится без его имени. Два примера, почти наугад. К. Брукс и Р. П. Уоррен во введении к своей весьма популярной в университетах США хрестоматии "Американская литература. Творцы и творения" (1974), предложив канон из девяти великих американских романов, включили в него "Алый знак доблести"3. А. Кейзин в своей книге Американская панорама" (1984), посвященной самому плодотворному веку в истории национальной литературы -с 1830 г. по 30-е годы XX в., ввел Крейна в череду шестнадцати великих американских писателей - от Эмерсона и По до Хемингуэя и Фолкнера. Надо сказать, что из его современников там присутствуют только М. Твен, Г. Джеймс и Г. Адамс, среди них не нашлось места ни для У-Д. Хоуэллса, ни для Ф. Норриса4.
Во-вторых, в нем увидели "родоначальника новой эпохи" и "первооткрывателя современного американского письма"5, его сравнивали при этом с такими европейскими мастерами, как Г. Флобер, Э. Золя и Л. Толстой. Вот типичное выражение такой точки зрения, вынесенное на обложку полного собрания его рассказов и очерков: "Он помог убить сентиментальность в американской литературе и дал искусству прозы в нашей стране новую силу и достоинство"6. И, наконец, Крейна нередко считают первым американским натуралистом. Это мнение возникло буквально с первых откликов на его повесть "Мэгги. Девушка с улицы" (1893), утвердилось благодаря авторитету В. Л. Паррингтона, а позднее было подкреплено работами Л. Анебринка, Р. Пайзера и других, хотя они отмечали и не вполне обычные для натуралиста черты — отсутствие интереса к биологическому началу в человеке и теме наследственности, неприязнь к обстоятельным описаниям, сухость, иронию и лаконизм крейновского стиля. Правда, определения его творческой манеры никогда не были однозначными. К какому только течению в искусстве его ни причисляли, хотя он сам называл себя реалистом. Дж. Конрад видел в его прозе импрессионизм; многие, особенно те, кто писал о стихах, считали его декадентом, экспрессионистом или символистом, а повести, написанные для заработка, откровенно использовали форму романтического романа. Удачно сказал о нем В. В. Брукс. "Доискаться, в чем правда такой жизни", - вот чего, по его мнению, хотел Крейн. "Никакой художник не был так последователен в стремлении передать то, что видит, — пишет Брукс, и только это, — доверяясь исключительно зрению, и пусть читатель сам выводит заключения и следствия"7.
* * *
Будущий писатель появился на свет 1 ноября 1871 г. в Ньюарке, что совсем рядом с Нью-Йорком, и был он самым младшим, четырнадцатым ребенком в семье методистского священника. Фамилия Крейнов в штате Нью-Джерси известная, из первых поселенцев. В 1895 г. была издана генеалогия этого семейства, а в феврале следующего года уже получивший известность создатель "Алого знака доблести" сообщал в редакцию одного журнала о своих предках: "Первый Стивен Крейн прибыл в Новый Свет в Массачусетс из Англии в 1635 г., его сын с тем же именем перебрался в Коннектикут, а третий Стивен Крейн переехал в Нью-Джерси, где был избран председателем двух колониальных ассамблей и делегатом Континентального конгресса. Старший сын этого Крейна командовал пехотным полком и стал генерал-майором, второй — имел чин коммодора на флоте, когда адмиралов еще не было, а третий — геройски погиб во время революционной войны, не выдав врагам-гессенцам дорогу"8 Пека (1797-1876), где наряду с "Правилом веры" (1855) и "Ранним методизмом" (1860) были, к примеру, и такие вещи, как "Вайоминг, его история и романтика " (1856) или "Наша страна, ее испытания и триумфы" (1865). Его двоюродный дед, епископ Джесс Трусделл Пек (1811-1883) написал книгу "Основная идея христианства" (1857), в которой нашел корни бунтарского мировоззрения Крейна один из главных исследователей его поэзии Д. Хофман. Несколько брошюр духовного содержания, прежде всего направленных против азартных игр, алкоголя, табака и "вредных" забав, вроде театра, бейсбола, романов и танцев, вышло из-под пера отца писателя, да и мать печатала в газетах статьи о вере и пользе трезвости и воздержания.
В свое время Алексис де Токвиль высказал довольно спорную мысль: "Демократия не только заставляет каждого человека забывать своих предков, но отгоняет мысли о потомках и отгораживает его от современников; она постоянно принуждает его думать лишь о самом себе, угрожая в конечном счете заточить его в уединенную пустоту собственного сердца"9 Конечно, ее легко опровергнуть, сославшись хотя бы на Уолта Уитмена или Марка Твена, не говоря уже о Генри Адамсе. Все они помнили о своих предках, думали о потомках и обращались к современникам. И Стивен Крейн гордился своим славным родом и всегда обостренно сознавал себя сыном и внуком священников, однако, читая его сочинения и письма, нередко ощущаешь в них уединенную пустоту собственного сердца10, стремление к отчуждению и самососредоточенности.
Жизнь рано приучила его к горю и утратам: в восемь лет он остался без отца, четырьмя годами позже умерла его любимая сестра которая поощряла его интерес к литературе, а когда Стивену не исполнилось и двадцати, ушла из жизни и мать. Наследственный туберкулез определял его отношение к жизни и смерти Стивен Крейн предчувствовал и не раз предсказывал свою раннюю смерть и оттого торопился - жил и творил, будто сжигая себя. Может быть этим и объясняется потрясающий лаконизм его прозы и поэзии Как метко заметил один из ранних его критиков Т. У. Хиггинсон: "Крейн способен сгущать целую страницу до одной фразы, а целую фразу до одного слова. Он схватывает мысль столь же обнаженно и просто как Эмили Дикинсон" (2; р. 68).
— например, Твена или Хоуэллса. С четырнадцати до шестнадцати лет посещал Пеннингтонскую семинарию, где тремя десятилетиями раньше директором был его отец. Родные вспоминали, что Стивен в детстве признавал только военные игры, любил оружие, а к религии никакой склонности не испытывал. Это и побудило мать отдать его в январе 1888 г. в полувоенный Клаверакский колледж, где он вскоре стал командиром учебной роты и адъютантом командира полка. Его однокашник Харви Уикем вспоминал: "Стивен любил военные игры, строй и муштру и, как наседка, заботился о рядовых своей роты" (8; р. 29). После училища он мечтал поступить в Вест-Пойнт, но помешало слабое здоровье; вдобавок идти в армию отсоветовал его брат Уильям, который утверждал, что при их жизни войн уже не будет. Пророком он оказался неважным — не прошло и семи лет, как разразилась испано-американская война.
Стивен Крейн считал два с половиной года, проведенных в Клавераке, самым счастливым временем в своей жизни: там он получил признание сверстников и в первый раз влюбился, там он, как никогда потом, много читал — и классику, и современную литературу. Там же в школьном журнале в феврале 1890 г. появилась и первая его публикация — очерк, героем которого был Генри М. Стэнли, журналист и путешественник, возглавивший экспедицию в глубь Африки на поиски известного путешественника и первопроходца Дэвида Ливингстона. Человек авантюрного склада, храбрый и верный долгу, к тому же литератор — вот кто стал образцом для подражания в глазах восемнадцатилетнего автора. Летние каникулы он проводил в Эсбери-Парке, курортном городке в двадцати милях к югу от Нью-Йорка, куда мать с детьми перебралась еще в 1883 г. Его брат Таунли организовал там летнее информационное бюро нью-йоркской газеты "Трибюн", и члены семьи поставляли ему новости и заметки.
Вынужденно отказавшись от военной карьеры, Стивен поступил в колледж Лафайета, но профессия горного инженера его не привлекала, и после первого же семестра он оттуда ушел. Еще один семестр в начале 1891 г. Крейн проучился в Сиракьюзском университете, одним из основателей которого был его двоюродный дед. Занятия он посещал без особой охоты. И хотя по английскому языку и литературе он был одним из лучших, чаще проводил время не в классе, а на бейсбольном поле или в местном полицейском участке, где расспрашивал постовых или задержанных ими бродяг и проституток. Тогда же и начал писать регулярно — статьи и заметки для нью-йоркских газет. Весной и летом 1891 г. там были напечатаны комические рассказы и очерки С. Крейна — вполне стандартное начало для тогдашнего американского писателя. Была среди них забавная побасенка об американском певце, который своим исполнением военного марша настолько восхитил зулусского вождя, что получил в подарок одну из его жен, а вдобавок и предложение вместе воевать против ненавистных англичан, в плену у которых томился вождь. А еще мистификация о нашествии фантастических гигантских жуков на железную дорогу. Неопубликованной осталась юмористическая миниатюра "Верблюд" — анекдот в твеновском духе о путешественнике, который пытается обойти сухой закон в штате Мэн. Этот хитрец наполняет желудок своего верблюда виски, а содовую, лимоны, сахар и гвоздику собирается добывать на месте.
Становление молодого писателя вышло на удивление быстрым, недаром Хоуэллс как-то заметил, что Крейн "появился на свет в полном боевом снаряжении" (2; р. 62), видимо, как Афина из головы Зевса. Вполне уверенной рукой написаны уже "Очерки округа Салливан" ("Sullivan County Sketches", семь из них опубликованы в 1892 г., а еще четыре — посмертно). Сам автор считал, что использовал в них "броскую манеру Киплинга" (8; р. 62), однако скорее в них ощутимо влияние рассказов Эдгара По и фольклорного юмора. Эти незамысловатые байки о похождениях рыбаков и охотников построены по законам анекдота, в каждом есть неожиданный поворот и своя "изюминка" — какая-нибудь ударная фраза или броская деталь, вроде липучки от мух, съеденной негритянскими ребятишками, или медведя, забравшегося в палатку. Их персонажи не имеют имен, а только описательные клички: "малыш", "толстяк", "верзила", "спокойный". Впрочем, рассказы эти далеки от традиционного охотничьего фольклора, построенного на безудержном хвастовстве, — все здесь в рамках достоверности. Их отличает умение точно и кратко описать явления природы и простые действия героев, их мысли и переживания, а еще — замечательный лаконизм и удивительное чувство повествовательного ритма, близкое Р. Киплингу.
Главной темой этих рассказов оказывается характерная для многих новелл По встреча с таинственным и страшным, которое на поверку оказывается у Крейна смешным и обыденным. Атмосфера тайны и ужаса пародийна и задана подбором соответствующих ситуаций и слов: вампир", "призраки", "духи", "затворник в пещере» и т. п. Ключевым становится слово "неизведанное". К героям одного из "Очерков" "подступает неизведанное треском сучьев и шорохом опавших листьев", в другом "голос неизведанного, вопиющий в пустыне, вызывает у них душевную дрожь" (6; pp. 90, 93)
в ночном лесу лишь для того, чтобы тот помог подсчитать выручку за проданный картофель, а черный пес, казавшийся призраком, просто-напросто голоден и затихает, как только ему швырнули миску с супом. Неизведанное обретает вещественный облик: то пещер, манящих в глубь земли, то дороги, ведущей к дальней горе, или же дупла высохшего дерева, где может скрываться клад. И чаще всего облик этот комичен: одному нетрезвому "индивиду" обыкновенная озерная коряга в сумерках представляется "ошминогом", а уже упомянутый "голос неизведанного в пустыне", "в котором звучат и смерть, и страх, и неоплаченные долги" (6; р. 111), оказывается воплями человека, страдающего от желудочных болей после неумело приготовленного пудинга.
"Очерках округа Салливан" Крейн "напоминает Эдгара По чувством туманности, одержимости и гротеска" (5; р. 41), однако у Крейна туман всегда рассеивается и уступает место вещам земным и конкретным, одержимость или гротескность персонажей принимает понятный бытовой смысл и мотивировку. В сущности уже в ранних рассказах Крейн сделал свой реалистический выбор: писать о повседневном.
Один из авторитетных исследователей утверждал, что свое литературное кредо Крейн целиком почерпнул из одного источника — из романа Р. Киплинга "Свет погас" (1891)11, с чем вряд ли можно согласиться. Однако ему явно по душе пришелся главный герой романа Дик Хелдар, художник и военный корреспондент, индивидуалист и бродяга, которому "воля давала силы превозмочь одиночество"12. Близкими ему оказались и многие убеждения автобиографического персонажа Киплинга: его стоическое отношение к миру, его стремление сочетать правдивость в искусстве с экзотикой и экстремальными проявлениями жизни во время войны. И еще одно — представление об истоках творчества, как о чем-то независимом от воли самого художника.
«Севастопольские рассказы", и великий русский писатель надолго становится его кумиром. Наверное, прежде всего от Толстого, а не от Хоуэллса Крейн воспринял главный принцип своей эстетики: «Я решил, что чем ближе подбирается писатель к жизни, тем большим художником он становится, и почти все мои прозаические вещи устремлены к тому, что называется оболганным и испорченным словом реализм. Толстой - вот писатель, которым я восхищаюсь больше всех» (май 1896 г. - 8; р. 231). Однако вполне в духе собственной склонности к лаконизму Крейн не принимал эпического размаха Толстого, высказавшись, например, о романе "Война и мир так: Он тянется и тянется, как Техас". Впрочем, подобным образом он относился и к романам Т. Гарди или Твена (2; р. 566).
В августе 1891 г. девятнадцатилетний репортер написал отчет о лекции Х. Гарленда, посвященной творчеству Хоуэллса. Отчет этот поразил Гарленда краткостью и точностью в передаче мыслей. В нем были четко выделены основные идеи реализма и прежде всего требование, "чтобы писатель был верен себе и описывал вещи, как он их видит" (2; р. 38).
Весной 1894 г. Крейн писал: "... я отверг ловкую манеру Киплинга в литературе. <...> Так что я совершенно самостоятельно выработал собственную маленькую веру в искусстве. <...> Позднее я открыл, что моя вера совпадает с той, что исповедуют Хоуэллс и Гарленд. На этом пути я вступил в прекрасную войну между теми, кто утверждает, что искусство замещает природу и мы достигаем наибольшего успеха, максимально приближаясь к природе и истине, и теми, кто утверждает... — ну, я не знаю, что они там говорят, но только они держат Гарленда и меня подальше от толстых журналов" (8; р. 63). "Мое высшее желание писать правдиво и откровенно, чтобы всякий... мог прочесть и понять" (февраль 1895 г. — 8; р. 99). По этим высказываниям видно, что Крейн был не силен в теории. В отличие от своих друзей, которых он выбрал себе в наставники, Крейн не писал критических статей и рецензий, высказывался о литературе только в письмах, как личных, так и предназначенных для печати.
Круг его чтения был не очень широк и довольно типичен для своего времени, во всяком случае, он уступал не только таким "университетским умам", как Лонгфелло или Генри Адаме, но и Твену и Хоуэллсу. Крейн читал романы Фильдинга и Скотта, Бальзака и Достоевского, новеллы Мопассана, ранние вещи Брета Гарта или Марка Твена. Первый биограф Крейна Т. Бир утверждал, что он, "как мальчишка, любил ритмическую прозу По"13, маленький томик По в кармане поношенного пиджака Крейна заметила и У. Кэзер, встретившая его в Небраске14"Случай на мосту через Совиный ручей" он считал образцом совершенства, а также Хоуэллс и Генри Джеймс. К романам Золя он относился без особенного восторга, а вот имени Флобера не упоминает нигде, хотя сравнение с ним сразу же приходит на ум, когда читаешь прозу Крейна. Прежде всего, он без сомнения подписался бы под знаменитым символом веры французского писателя, что выше окружающей пошлости он ставит "ироническое восприятие жизни и пластическое претворение ее в искусстве"15. В своем использовании художественной детали он куда ближе Флоберу, чем Золя, с которым обычно связывали его творчество. Да и построение "Мэгги" обнаруживает больше сходства с "Госпожой Бовари", чем с "Западней" или "Нана".
Литература для Крейна - "огромная работа" Талант свой он склонен был преуменьшать, а собственный успех объяснял сочета нием воображения с великим рвением и сосредоточенностью Ключевыми понятиями для него были искренность и честность "Единственное, что глубоко радует меня в моей литературной жизни" краткой и бесславной, — писал он в январе 1896 г. после успеха его романа о войне и выхода в свет первой книги стихов, —. это факт что люди, смыслящие в этом деле, верят в мою искренность" И далее: "... я иду вперед, так как понимаю, что всякий человек рождается на свет со своей парой глаз, и он совершенно не отвечает за качество личной честности. Держаться как можно ближе к собственной честности — вот моя высшая цель. В честном высказывании есть свой возвышенный эгоизм. И все же я не говорю, что честен. Я всего лишь говорю, что приближаюсь к этому, насколько позволяет мой слабый душевный механизм. Для меня это — единственная стоящая цель в жизни. Конечно, человек терпит поражения на этом пути, но и в поражении кое-что есть" (8; pp. 195—196). Это высказывание так охотно цитируют, может быть, не только потому, что в нем звучит собственный голос Крейна, но и провозвестие новой литературной эпохи, поколения Хемингуэя и Фолкнера.
Вполне понятен для реалистической манеры еще один важный постулат Крейна: «Проповедь губительна для художественной литературы. Я пытаюсь дать читателям кусок жизни, а если там есть какой-то моральный урок, то я на то не указываю. Я предоставляю читателю самому извлечь его. Как сказал Эмерсон: "Может быть, в рассказе и сокрыта извечная логика, но ее необходимо тщательно избегать"» (май 1896 г., 8; pp. 230-231). Показательно, что молодой писатель, уже зачисленный критиками в разряд натуралистов, дает вольную цитату из эмерсоновского "Интеллекта", а не ссылается на Золя, хотя его знаменитый "кусок жизни" в те годы уже успел стать штампом.
И, наконец, еще один важный пункт его убеждений, заставляющий вспомнить не только Толстого, но и Достоевского. Крейн считал искусство порождением страданий и печали. Не раз в письмах он называл свой самый известный роман "усилием, рожденным болью, даже отчаянием", доказывая, "что произведение литературы от этого только становится лучше. Печально, но искусство, должно быть, — дитя печали. Во всяком случае так мне кажется - И, развивая свою мысль, он утверждал: "Есть прекрасные писатели, у них хороший доход, они живут в довольстве и комфорте> но если °ы условия их жизни стали суровее, я верю, их творчество только оы выиграло" (8; pp. 232, 231).
* При повторных отсылках к цитируемому изданию указание на номер страницы и соответствующего тома дается в тексте в скобках вслед за цитатой.
1 Эккерман И. П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни. Ереван, 1988, с. 556.
2 Stephen Crane. The Critical Heritage. Ed. by R. M. Weatherford. Lnd. and Boston, 1973, p. 60.
3 American Literature The Makers and the Making. Book A. Ed. by C. Brooks, R. W. Lewis, R. P. Warren. N. Y., 1974, p. 9.
5 Berryman J. Stephen Crane. Cleveland and N. Y., 1950, p. 52.
6 Crane, Stephen. The Complete Short Stories and Sketches of... Garden City, N. Y., 1963, cover.
7 Брукс В. В. Писатель и американская жизнь. М., 1971, т. 2, с. 51.
8 Crane, Stephen. The Correspondence of... In 2 vols. Ed. by S. Wertheim and P. Sorrentino. N. Y., 1988, v. 1, p. 166.
10 Цит. по: Cady E. H. Stephen Crane. N. Y., 1962, p. 35.
12 Киплинг Р. Свет погас, Минск, 1987, с. 23.
13 Цит. по: Introduction // Crane, Stephen. The Complete Short Srories and Sketches of..., p. 21.
— The Library, Pittsburgh, June 23, 1900) // Stephen Crane. A Collection of Critical Essays. Ed. by M. Bassan. Englewood Cliffs, N. J., 1967, pp. 12-17.
15 Флобер Г. Собр. соч. в 6-ти тт. М., 1956, т. 5, с. 16