Приглашаем посетить сайт

История литературы США. Том 4.
П. В. Балдицын: Марк Твен. Часть 2

2

Марк Твен на самом деле — это не просто псевдоним, а шутовская маска, в которой присутствуют многие черты внешности и характера, привычки и убеждения его создателя Сэмюэля Клеменса, особенности его биографии. Однако это не только комический автопортрет, но также иронический образ среднего американца, разделяющего верования, идеалы и предрассудки своего народа и своего времени. Смех над собой становится действенным способом постижения национального характера и общественных проблем страны. Главный конфликт твеновскои юмористики разворачивается между героем, приверженным ценностям свободы и равенства американской демократии, и ее отрицательными проявлениями.

Шутом рисовали Марка Твена на афишах его лекций, шутом с горечью называл себя он сам, вынужденный читать эти лекции ради денег, но в своем творчестве он, как правило, выступал именно шутом, то весельчаком, то обличителем, то мудрецом, то профаном, как это делали Аристофан и Лукиан, средневековые дураки и современные клоуны.

Литературные предшественники смехового образа Марка Твена многочисленны: дурак народной сказки, который оказывается умнее и удачливее всех, просветительский простак, отвергающий с позиций здравого смысла порядки и предрассудки сословного общества, и, конечно же, традиционные персонажи популярной комической словесности американского Запада и Юго-Запада, такие, как "наивный дурень" или "вдохновенный идиот", "хвастун" или "доморощенный философ".

Главного героя твеновскои юмористики критики и литературоведы нередко называют простаком, считая его положительным героем, олицетворением человека из народа. Марк Твен видел в народе величайшую силу истории, считал себя выходцем из народа и гордился тем, что всегда писал для народа, но при этом вовсе не склонен был идеализировать характер и точку зрения народа. Убежденный демократ и сторонник свободы, он прекрасно понимал, что простаки из народа зачастую весьма невежественны и ограниченны, они порой против своей воли участвуют в преследовании инакомыслящих и становятся толпой "моральных трусов", которых так легко дурачат вожди и наставники всякого рода — политики или священники. Твеновские простаки бывают непроходимо тупы и доверчивы, агрессивны, жестоки, нетерпимы к людям другого цвета кожи, языка или вероисповедания. Главный недостаток простака в том, что он ограничен рамками собственного опыта и потому слишком внушаем, хваленый здравый смысл нередко подводит его, лишая понимания сложности и многообразия мира.

"Марк Твен" - конечно же, не простак, а шут, который лишь разыгрывает из себя простака и доводит его свойства до абсурда Этот образ неоднозначен, многослоен и несводим к одному-единственному типу; в нем перемешаны признаки самых разных персонажей, порой прямо противоположных и взаимоисключающих-простака и мудреца, деревенщины и джентльмена. Честный человек прикидывается недалеким секретарем сенатора или притворно восхваляет мошенников, умный человек надевает личину невежественного журналиста, совестливый — разыгрывает трагикомедию бесстыдства.

Противоречивы и отношения главного героя-маски, "Марка Твена", с окружающим миром, и сам он кричаще противоречив. Краткий опыт службы Клеменса у сенатора от штата Невада в Вашингтоне отразился в рассказе "Когда я служил секретарем" (1868), где Марк Твен разыгрывает "безнадежного идиота", буквально исполняющего поручения своего патрона, как это сделали бы немецкий фольклорный герой Ойленшпигель или "бравый солдат" Швейк Гашека. В грубоватом духе Твен попросту "отшивает" просителей, как того хотел его хозяин, забывая подсластить отказ вежливой ложью. Под стать "слишком исполнительному" секретарю сенатора и скромный новичок, не привыкший к бесцеремонному и оскорбительному слогу "Журналистики в Теннесси" (1870), или честный и наивный соискатель должности губернатора Нью-Йорка, облитый с головы до ног грязью клеветы в ходе предвыборной кампании ("Как меня выбирали в губернаторы", 1870). Есть и другие маски: ярый защитник мальчика, бросающего камни в китайцев ("Возмутительное преследование мальчика", 1870), или уклоняющийся от налогов простофиля, который сначала выболтал истинные цифры своих доходов налоговому инспектору, а потом был вынужден учиться у более опытного мошенника скрывать их ("Загадочный визит", 1870).

Однако у всех этих персонажей одно имя — Марк Твен. В "Загадочном визите" даже упомянута профессия писателя и названа его книга. А при отсутствии прямых указаний юмореска обычно заканчивается подписью, которая в данном случае становится неотъемлемой частью текста. Таким образом достигается достоверность и создается образ конкретного человека с его жизненным опытом и мировоззрением. Не менее важно, что маску, как правило, автор сбрасывает, открывая истинные устои и ценности общества. Герой, вынужденный жульничать и лгать в налоговой конторе, приходит к выводу: "Ведь тысячи самых богатых, самых гордых и почитаемых граждан Америки каждый год проделывают то же самое" (8; X, с. 199).

Вполне нагляден этот важный прием в знаменитой юмореске Твена "Как я редактировал сельскохозяйственную газету" ("How I Edited an Agricultural Paper Once", 1870). Невежество журналистов в тогдашней Америке высмеивалось часто, благо предмет был под рукой. Но здесь герой-рассказчик лишь притворяется совершеннейшим невеждой, который считает, что брюква растет на деревьях, а гусаки мечут икру. При появлении постоянного редактора он разражается целой тирадой, которая явно метит не только в журналистов: "Кто пишет театральные рецензии в захудалых газетках? Бывшие сапожники и недоучившиеся аптекари, которые смыслят в актерской игре ровно столько же, сколько я в сельском хозяйстве. Кто пишет отзывы о книгах? Люди, которые сами не написали ни одной книги. Кто стряпает тяжеловесные передовицы по финансовым вопросам? Люди, у которых никогда не было гроша в кармане. <...> Кто пишет проникновенные воззвания насчет трезвости и громче всех вопиет о вреде пьянства? Люди, которые протрезвятся только в гробу. <...> Вы мне что-то толкуете о газетном деле? Мне оно известно от Альфы до Омахи, и я вам говорю, что чем меньше человек знает, тем больше он шумит и тем больше требует жалованья" (8; X, с. 148—149).

Главной чертой твеновской маски и орудием его сатиры становится едкая ирония, ею пронизаны восхваления полиции и совет миллионеру Вандербильту совершить хотя бы один благородный поступок. Острие полемики обычно направлено не столько против конкретного лица или явления, сколько против того, что их порождает: достается от автора и воскресным школам, и добропорядочному обществу — всему миру лицемерия, ханжества и наживы. Движение мысли Твена весьма динамично, его отличают мгновенные переходы от одной смысловой плоскости к другой, от смеха — к серьезности, от иронии — к прямому обличению. Часто писатель сталкивает преувеличения и литоты, переводит понятия из духовной в материальную сферу, обыгрывает и выворачивает наизнанку банальные идеи и речевые штампы. Самые едкие из своих ранних памфлетов Твен создал в период обличительной кампании против одного из заправил Демократической партии Уильяма Туида, в низвержении которого отличился крупнейший американский карикатурист Томас Нэст. Статьи Твена и рисунки Нэста сходны не только злободневностью и общей мишенью сатиры, но и чертами художественного языка, при всем различии двух форм искусства - слова и рисунка. Их объединяет сочетание гротескных преувеличений и достоверных фактов, резкое противопоставление отрицательных и положительных героев, использование стереотипных образов, жанров, эмблем. Так, в "Исправленном катехизисе" ("The Revised Catechism", 1871), сталкивая религиозную и житейскую лексику и логику, Твен срывает покровы лицемерия с идеологии наживы: "Какова главная цель человеческой жизни? — Ответ: стать богатым. Каким путем? — Ответ: Нечестным, если удастся; честным, если нельзя иначе. Кто есть бог, истинный и единый? — Ответ: Деньги — вот бог. Золото, банкноты, акции — бог отец, бог сын, бог дух святой, един в трех лицах; господь истинный, единый, всевышний и всемогущий, а Уильям Туид — пророк его" (8; X, с. 648).

выглядит нелепо и вместе с тем правдиво. Недаром Бернард Шоу как-то заметил по поводу Твена: "Ему приходится выражаться так, что люди, которые хотели бы его повесить, делают вид, что он шутит"13. Рыцарь правды, моралист и социальный критик, Твен выступает в маске шута, и это помогает разоблачать окружающих. Они ведь тоже притворяются, как сенатор или сборщик налогов. Лицемерие и обман царят в этом мире: жулики стараются выглядеть порядочными людьми, глупцы тщатся выставить себя мудрецами, мошенники проповедуют честность... Зло и добро будто поменялись местами, но вооруженный смехом писатель-шут открывает истину, срывает маски и расставляет всех по своим местам.

Литературные взгляды Марка Твена сложились уже в начале его творческого пути. В своем "Отчете женской академии в Буффало" (1870) он сформулировал идеи, которые будут изложены в статьях 90-х годов. По его мнению, лучшая из новелл — "наименее искусственная, наименее вымученная, наиболее ясная и четко выполненная, удачно скомпонованная... и наименее претенциозная". Твен ценит "свежесть предмета, изящество и блеск исполнения", "весьма редкое умение вовремя закончить рассказ" и "выбрать верное слово", а также "чутье на естественность — достойнейшую и превосходнейшую черту творчества"; он утверждает необходимость "писать просто — не витиевато" (11; pp. 4-5). Под этими словами подписались бы и Хоуэллс, и Чехов, и даже Джеймс.

Ключ к жанровому своеобразию твеновской новеллистики — это бурлескное смешение разнородных тем и форм. Противоречащие друг другу жанровые компоненты сплетены воедино, представлены в необычных, порою гротескных сочетаниях, единственных в своем роде. Марк Твен очень остро схватывал специфику разных форм высказывания — устных и письменных, газетных и литературных, служебных и бытовых. Более половины его рассказов содержат в своем названии жанровые определения: у него есть "информация" и "ответ", "обращение" и "реплика", "слово", "жалобы" и "наставления", "лекция" и "урок", "молитва" и "сон", а также "письма" и "переписка", "отчеты", "документы" и "заметки", "неофициальная история" и "памятная записка", "интервью" и "беседа", "бурлескная" и просто "биография", "дневники" и "фрагменты" из них... Не обойдены вниманием и чисто литературные жанры: "романтическая повесть" и "средневековый роман", "рассказы о привидениях", "детективы", "быль", "басни", "притчи", "легенды" и просто "рассказы".

Твеновский юмор немыслим без пародии и травестии. Он пародирует любовные и сентиментальные романы, арабские и европейские сказки, романтические легенды и средневековые предания, трагедии У. Шекспира и произведения О. Гольдсмита, стихи С. Т. Кольриджа и Г. У. Лонгфелло, образы индейцев Ф. Купера и дикарей Г. Мелвилла, новеллы ужасов Э. По и рассказы о привидениях У. Г. Симмса, прославляющие житейскую мудрость афоризмы Б. Франклина и слащавые хрестоматийные истории из жизни Дж. Вашингтона, популярные оперы и романы В. Гюго, назидательно-религиозные книжонки Э. Фелпс и пропагандирующие трезвость брошюрки Т. Артура, полные банальностей "наставления" Х. Элджера и входившие в моду жанры детектива и научной фантастики. Вместе с тем пародия выполняла не только разрушительную, но и созидательную функцию: высмеивание отживших форм и стереотипов мышления прокладывало путь к более точному и глубокому отражению жизни.

или альманахом. Нарушая пусть зыбкую, но ощутимую границу между литературой и журналистикой, большинство рассказов раннего Твена привязано к конкретному факту и моменту, порой даже к сенсационному курьезу. Спиритизм и сиамские близнецы, итоги очередных выборов и дебаты конгрессменов о тарифах, политические скандалы и нашумевшие книги, обострение антикитайских настроений в Калифорнии или выход в свет полного издания "Автобиографии" Франклина, цирковые представления Ф. Барнума или повышение цен на картины французского художника Ж. -Ф. Милле, распространение телефона и велосипеда — эти и другие, ныне забытые события находят отклик как в газетных статьях, так и в новеллах раннего Твена. Казалось бы, все здесь "свалено в кучу", однако это принципиальная позиция — в твеновской юмористике отсутствует разграничение высокого и низкого, важного и преходящего, поэзии и быта, факта и вымысла, в ней отражается многообразие и многоголосие самой жизни.

твеновской сатиры конца 60-х — начала 70-х годов — беззастенчивость богачей и расизм обывателей злоупотребления политиков и невежество газетчиков, бюрократия и взяточничество. В таких вещах, как "Открытое письмо коммодору Вандербильту" (1869), "Возмутительное преследование мальчика" (1870), "Друг Гольдсмита снова на чужбине" (1870), "Исправленный катехизис" (1871), складывается полемическое искусство Твена и жанровая форма памфлета. Границы между литературой и публицистикой в его творчестве вполне проницаемы. Пародийные "Рассказ о дурном мальчике" (1865) или "Рассказы о великодушных поступках" (1878) заканчиваются острыми политическими выпадами, а "Друг Гольдсмита на чужбине" воспринимается одновременно и как новелла, и как памфлет.

Марк Твен высоко ценил книгу О. Гольдсмита "Гражданин мира" (1760-1762) и взял оттуда на вооружение слова "китайского философа": "... для того, чтобы представить жизнь в смешном виде, достаточно только назвать вещи своими именами"14— приемы, которые Твен охотно применяет и в журналистике, и в литературе. Целая группа его коротких произведений конца 60-х годов имеет в названии слова: "Факты относительно..." ("Facts Concerning..."). Реальная жизнь Америки того времени достоверно отражается в художественном мире твеновского юмора, однако почти всегда с примесью гротескной фантазии и шутовской иронии. Быт и нравы, бизнес и политика, отношения классов, рас и народностей изображены со множеством точных деталей, хотя, конечно, есть области, совершенно не тронутые писателем, запретные в США и для журналистики, и для тогдашней литературы, например, сексуальные отношения людей. Произведения на эту тему приходилось печатать закрытым тиражом и анонимно, скрывая авторство, как это было с рассказом "1601 год", о котором речь пойдет ниже.

Примечания.

14 Голдсмит О. Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке. М., 1974, с. 296.