Приглашаем посетить сайт

История литературы США. Том 4.
П. В. Балдицын.: Пути развития реализма в США. Часть 5

5

С комической традицией связано и другое важное явление в американской литературе конца XIX в. — интерес к местному колориту. Основные задачи его — описать особенности нравов и речи, характерные для ограниченной местности и определенного времени — по сути во многом не совпадали с реалистическим стремлением изобразить и понять жизнь в развитии. Эстетика местного колорита чаще всего построена на любовании всем необычным и даже исключительным, не типичным, но резко очерченным и ярким, так что она гораздо ближе романтическому восприятию. Понимание мира и человека замкнуто во времени и пространстве. Взгляд американских регионалистов по преимуществу направлен в прошлое, что нередко подчеркнуто характерными названиями: "Олдтаунские старожилы" (1869) Г. Бичер-Стоу, "Старые креольские времена" (1879) Дж. В. Кейбла или "В старой Виргинии" (1887) Т. Н. Пейджа. Время действия рассказов Бичер-Стоу — конец восемнадцатого столетия, большинства новелл Кейбла — первые десятилетия XIX в., его роман "Грандиссимы" (1880) описывает события с сентября 1803 по сентябрь 1804 г. В романе "Мужлан-учитель" (1871) Э. Эгглстона дается картина нравов 40-х годов XIX в. Брет Гарт в своих новеллах воскрешает романтику "золотой лихорадки" пятидесятых годов.

Прошлое в прозе местного колорита 60-80-х годов довлеет себе, оно почти никак не связано с настоящим и не обещает будущего. Забытые нравы и словечки захолустья кажутся осколками, не представляющими основного направления национальной истории. Главный интерес таких произведений — запечатлеть "уходящую натуру": сюжеты и характеры ново-английской старины или живописные нравы креолов, исчезающие типы и речь "мужланов" Индианы или Теннесси, легенды южной усадьбы или старательского поселка калифорнийской Сьерры — все, "унесенное ветром" больших перемен, окрашенное ностальгической памятью. Поэтому в них нередко использованы формы легенды и местного предания, жанры остановленного времени — идиллия и пастораль, вечные или тривиальные сюжеты, такие, например, как история о любви детей враждующих семейств. Локализация парадоксально уживается с представлениями о неизменности человеческой натуры. Характеры героев, вроде обаятельного лодыря Саймона из "Олдтаунских старожилов" Бичер-Стоу, могут быть резко очерченными и типичными, однако совершенно статичными; неизменно и окружение: создается представление, что в любой общине есть скупец, трудяга и лентяй, вечно существуют бедняки и богачи, как вечно их противостояние. Намеченные конфликты не реализуются в действии.

Местный колорит тяготеет к крайностям: то статика очерка, то страсти мелодрамы. Эстетика романтизированной легенды господствует в прозе Кейбла, исполненной восхищения живописными обычаями, сильными страстями и цельными героями Нового Орлеана былых времен; почти каждый рассказ содержит в себе тайну, самоотверженный подвиг или роковую любовь, способную преодолеть расовые преграды, а пирата сделать законопослушным гражданином. Даже в более поздних произведениях областнической литературы, в "Стране островерхих елей" (1896) С. О. Джуитт или рассказах М. Уилкинс-Фримен, явно тяготеющих к реализму, присутствует желание изображать не столько меняющееся, сколько неизменное и постоянное.

Проблема разграничения реализма и регионализма вовсе не столь проста и однозначна. В "Колумбийской литературной истории США" (1988) она заострена в духе модного пересмотра канонов: "... экономическая или политическая власть может явно сказываться в определении реалистической эстетики: те, кто находится у власти (скажем, белые горожане-мужчины), гораздо чаще называются "реалистами", в то время, как далекие от власти (скажем, выходцы со Среднего и Дальнего Запада, черные, иммигранты или женщины), характеризуются как регионалисты"32.

произведений Хоуэллса, — тоже ведь своего рода область национального опыта, достаточно специфическая и ограниченная. Трилогия Твена о Миссисипи привязана к прошлому и к определенной местности, однако мир в ней показан в становлении, в процессе исторических перемен, хотя и совершенно иначе, чем это делали европейские мастера, такие, как Стендаль или Бальзак.

Сегодня нелегко понять, почему такого писателя, как Брет Гарт, считали родоначальником американского реализма, ведь его новеллы и повести рисуют, как правило, исключительные обстоятельства, которые проявляют в характерах его отверженных героев какие-то вечные человеческие качества: силу, сострадание и самопожертвование, верность до гроба в любви и в дружбе, что скорее соответствует принципам романтической эстетики. Однако и сейчас можно ощутить, по крайней мере, в шести-семи лучших его новеллах дыхание подлинной жизни старателей Калифорнии, вынужденных бороться за свое счастье с природной стихией, и представить, насколько свежо воспринимались их необычные герои и поразительные, порою просто немыслимые для прежней американской литературы ситуации: любовный треугольник, который включает молодого учителя и двух его юных учениц ("Млисс", 1860), двоеженец, ставший опекуном младенца, сына единственной в поселке женщины, проститутки ("Счастье Ревущего Стана", 1868), верный друг убийцы и вора ("Компаньон Теннесси", 1869), женщина легкого поведения в роли любящей жены ("Мигглс", 1869) или заботливой матушки, рядом с ней — карточный игрок, отдающий свой выигрыш простаку и жертвующий жизнью ради случайных спутников ("Изгнанники Покер-Флета", 1869), и т. п. В изображении своих героев Брет Гарт явно отталкивается от сюжетных схем религиозной дидактики, например, в парадоксальном сопоставлении плохой и хорошей девочек в новелле "Млисс", в поведении и гибели "изгнанников Покер-Флета". Однако риторические приемы и стилистика этой литературы ощутимы в тексте многих описаний, например, смерти Сэл в самом начале "Счастья Ревущего Стана": "Беспутная, безвозвратно погрязшая в грехах..." и так далее, с характерными оборотами, вроде: "Расплата настигла Сэл, как и нашу праматерь", или "кара за первородный грех"33.

Автор этого рассказа стремится передать всю необычность уклада жизни старательского поселка, где смерть была совершенно обыденным явлением, а рождение ребенка — чем-то неведомым, где на сотню отчаянных мужчин, искателей приключений, приходилась порою всего одна женщина, и та проститутка, где счастье и благосостояние человека зависели не столько от его усилий, терпения и труда, как гласила известная максима Б. Франклина, но в гораздо большей степени от неожиданной удачи. Недаром, даже единственного новорожденного в таком поселке называют не привычным именем из священных книг или семейных воспоминаний, а словом, которое можно счесть паролем этого мира-"Luck" — "Удача", "Счастье". Случайность лежала в основе экономики и составляла самую суть общественных отношений во времена "золотой лихорадки" в Калифорнии; авантюризм и сила духа, потребные в экстремальных обстоятельствах, определяли нравственную и психологическую основу "людей сорок девятого года".

Отсюда эстетика резких контрастов и трагических сюжетов, цельные, простые и загадочные характеры людей, поставленных в условия, когда речь идет о жизни или смерти и требуются все силы человека, чтобы превозмочь природную стихию или неблагоприятные обстоятельства; отсюда особая стилистика, которая предпочитает динамичное повествование и энергичные мазки, лаконизм и недосказанность. В новелле "Счастье Ревущего Стана" есть рассуждение от автора, позволяющее принципиально понять выбор художественных средств для описания человека, столь далеких от привычного реализма Бальзака и тем более Флобера: "Здесь собралось около ста человек. Один или двое из них скрывались от правосудия, некоторые были явными преступниками, и все они были отчаянными людьми. По внешности их нельзя было догадаться ни об их прошлом, ни об их характерах. У самого отъявленного мошенника было рафаэлевское лицо с копной белокурых волос. Игрок Окхэрст меланхолическим видом и отрешенностью от всего земного походил на Гамлета; самый хладнокровный и храбрый из них был не выше пяти футов ростом, говорил тихим голосом и держался скромно и застенчиво. Прозвище "головорезы" (roughs) служило для них скорее отличием, чем определением. Возможно, Ревущий Стан имел недостачу мелких деталей, вроде пальцев на руках и ногах, но эти легкие изъяны не умаляли его совокупной мощи. У самого сильного было только три пальца на правой руке, а самый меткий был одноглазым" (33; р. 3).

Бальзак охотно приводил те мелкие детали поведения, которые выдавали бы его героя-преступника Вотрена, скрывался ли он под личиной состоятельного рантье или испанского аббата. Брета Гарта скорее привлекают несоответствия внешнего и внутреннего облика персонажей, внутренняя свобода, неопределенность и в то же время цельность характеров. И мир его совершенно иной. Это не мир большого города и многослойного общества с его писаными законами и неписаными традициями, а грубый и неустойчивый мир приискового поселка, где законы и мораль весьма шатки, верх и низ, бедность и богатство изменчивы и неопределенны, где общественные институты в зачаточном состоянии и очень многое зависит от самих людей. И это вполне реальный мир, сколь бы необычно он ни выглядел с точки зрения европейца или обитателя обжитых поселений американского Востока. В нем гораздо большую роль играют стихийные силы природы, к которой человек еще не успел приспособиться, а наводнения и снежные бури — неотъемлемая часть среды, определяющая судьбу героев так же фатально, как это делают социальное неравенство или отсутствие денег во французском и английском романе XIX в. Поведение человека в этом мире гораздо более стихийно — и в хорошем, и в дурном. Здесь могут повесить конокрада и вора и собрать последние деньги на воспитание сироты, эти люди способны ограбить ближнего и, умирая, отдать ему последнюю пайку хлеба. Жить в этом мире — суровое испытание, недаром даже религиозный гимн старатели Гарта поют не с благочестием и верой, а с вызовом и протестом.

Сьерры была необычна и требовала особой поэтики. Брет Гарт рисует простые и цельные характеры, как правило статичные, но исполненные внутренней силы и тайны. Их суть заключается в сопротивлении окружающей среде: непокорная Млисс или верный компаньон Теннесси, живущая с невенчанным мужем Мигглс или умирающий ради чужого ребенка Кентукки... Писателя привлекают наивные и духовно неразвитые, даже примитивные персонажи. Два главных героя самого знаменитого рассказа Брета Гарта "Счастье Ревущего стана" — еще не умеющий говорить младенец и не способный словами выразить свои сильные чувства взрослый старатель. Как дети, ведут себя многие герои произведений Гарта: компаньон Теннесси или человек из Солано, Дик Буллен из Симеон-Бара, многочисленные китайцы и индейцы. Как правило, в его новеллах персонажи показаны в решающие моменты своей судьбы, когда испытанию подвергаются их жизненные устои, что сообщает им трагический оттенок. Автор обычно не вдается в подробности и не анализирует побудительные мотивы своих персонажей, как не задает вопроса, например, почему безымянный компаньон Теннесси остается верен своему напарнику даже перед лицом преступления и смерти. Ясно, что роман об этих героях ему не написать, ибо он не сможет показать путь их становления, как не способен он и раскрыть их душевный мир. А ведь большинство старателей, героев Брета Гарта, приехало на Запад взрослыми, оставив где-то родные места и семьи, но в его новеллах этот прежний опыт только vпомянут и не представляется существенным. И в этом проявилась не только ограниченность писательского подхода, но и серьезная особенность самой американской жизни — ее разорванность, отсутствие преемственной связи различных этапов формирования личности. Там, на Западе, каждый переселенец как бы отрекался от себя и начинал жизнь заново, отказываясь от прежнего имени воспитания и духовного багажа. Многие бежали от неудач и неустроенности, а порой и от преследований закона. Человек остро ощущал собственную неопределенность и одновременно свои огромные возможности. Это и обусловило поэтику неясности и моральной двусмысленности, на которой построена проза Брета Гарта.

Все это способствовало преимущественному развитию новеллы с ее пристрастием к необычным событиям и динамичным сюжетам, к резко очерченным и неразвитым характерам, с ее предрешенным и вместе с тем неожиданным, а нередко и трагическим финалом. Брет Гарт был вполне профессиональным писателем, прекрасно знакомым с опытом европейской прозы, о чем свидетельствует его первая книга "Романы в сокращенном изложении" (Condensed Novels, 1867), сборник пародий на произведения Диккенса и Дюма, Бальзака и Бульвера-Литтона, Гюго и Купера. И он, видимо, почувствовал, что его западный опыт не укладывается в форму реалистического романа. Это доказывает роман "Гэбриэль Конрой" (Gabriel Conroy, 1876), где романтическое начало явно доминирует над реалистическими элементами. Нарочитый сюжет с его хитросплетениями двух любовных историй, не обусловленные средой ходульные и однолинейные персонажи, которые претерпевают невероятные перипетии и необъяснимые метаморфозы, меняя имена, цвет лица, занятия и пристрастия, необъяснимые поступки и поразительные совпадения, переодевания и узнавания, неубедительная счастливая развязка — вся эта избитая мишура традиционного романа в "Гэбриэле Конрое" погребла под собой историческую действительность и замечательные пейзажи Калифорнии, вполне реальные темы и конфликты ее освоения: столкновение человека с природой и борьбу собственников за богатства ее недр.

будь то Бальзак или Стендаль. В Америке возникало нечто своеобразное и необычное, причудливая смесь романтизма и реализма, скорее напоминающая Диккенса, ибо характеры обитателей старательских поселков Дикого Запада или медвежьих уголков Индианы или Арканзаса своим чудачеством, доходящим до гротеска, не уступали созданиям диккенсовской фантазии.

Какими же путями формировался реализм в рамках местного колорита? Прежде всего — это поворот в изображении от прошлого к современности, а наряду с этим — последовательная де-локализация, то есть переход от ограниченной местной точки зрения к общенациональным и общечеловеческим проблемам, при том, однако, что прослеживается связь конкретного и общего. Все это влечет за собой изменение тональности: прелесть живой жизни и критика ее убожества теснят романтическую героику, экзотику и приподнятый стиль. Существенные шаги в этом направлении делает Марк Твен в своей трилогии о Миссисипи. Опубликованные в 1875 г. в журнале "Атлантик мансли" очерки воспоминаний "Старые времена на Миссисипи" представляли собой типичный образец литературы местного колорита, где предмет изображения — лоцманское дело в довоенные годы — замкнут и местом, и временем. Их можно было бы отнести даже к жанру физиологического очерка, если бы не принадлежность к прошлому. Вид из лоцманской рубки довольно узок, реальная жизнь на берегу остается за рамками повествования. На первый план в "Старых временах" выходит мотив бегства от скуки американского захолустья; лейтмотивом повествования, окрашенного юмором, становится романтика вождения судов по великой реке, которая вольно меняет свое русло, героика борьбы со стихией. По сути эта книга — гимн профессии. Ее сюжетом становится освоение уникального ремесла, и это привносит в повествование динамику, однако характерная для реализма тема становления человека, намеченная здесь, отступает под напором очеркового материала: истории пароходных гонок или лоцманской ассоциации.

"Жизнь на Миссисипи", где тон задают специально написанные вступительные главы; они изменяют ее временной и пространственный масштаб — освоение бассейна великой реки дается на фоне мировой истории. Повествование переходит от прошлого к современности, что влечет за собой последовательное разрушение героики и романтики. Во второй части книги развернута полемика с иллюзиями американского Юга, так же, как и с идеализацией Средневековья, в которой автор винит Вальтера Скотта. Твен сталкивает напыщенные лозунги защитников южного уклада жизни с фактами, взятыми из газет, из книг английских путешественников и личного опыта, так что путевые заметки порою превращаются в памфлет. Вернувшись в родные места, Твен покидает рубку корабля и обращает внимание на жизнь обитателей прибрежных городков, показывает их духовное убожество и никчемность. Юг выглядит неприглядно: тупоумные правители, никуда не годные пожарные и полиция, бессмысленный, жестокий и грубый обычай дуэлей. Героика пионеров и лоцманов осталась в прошлом, на их место приходят "деловитые люди с энергичными манерами и быстрой речью; доллар был их богом, искусство добывать его — религией" (24; т. 4, с. 490). Осознание исторических перемен, как и новый масштаб зрения, повлекли за собой переоценку ценностей и горькое разочарование. Мишенью твеновской критики становится не только "южный миф", но и общеамериканское представление о Соединенных Штатах как о стране свободы, равенства и неограниченных возможностей, путь которой будто бы в корне отличен от Старого Света и является примером для прочих наций: "Если верить словам этих наших горластых предков, наша страна была единственной свободной страной из всех стран, над которыми когда-либо восходило солнце, наша цивилизация — самая высокая из цивилизаций" (24; т. 4, с. 502).


33 Harte F. B. Writings. N. Y., 1899, v. 1, pp. 1-2.