ЛУИЗИАНА. ДЖОРДЖ ВАШИНГТОН КЕЙБЛ
Новый Орлеан принадлежит к числу тех особых топосов на культурной карте США, которые на протяжении своего недолгого существования неизменно становились объектом активного мифологизирования, в том числе и в литературной форме. Город называли "землей мечты" и ''средоточием греха", "королевой Миссисипи" и "южным цветком". Обилие ярких эпитетов не было случайным. За два с половиной века Новый Орлеан пережил взаимодействие и смену нескольких мощных культурных влияний, в том числе, расцвет и упадок уникальной креольской культуры, которая определяла лицо города в течение длительного времени.
Он был основан в 1718 г. французами как важное стратегическое укрепление и назван в честь регента Франции герцога Орлеанского. С первых лет существования и вплоть до второй половины XIX в. в нем доминировала французская культурная струя несмотря на присутствие других влияний, оставлявших неизбежно свой след на развитии причудливой новоорлеанской культуры (прежде всего речь идет о немецком и кейджунском компонентах) Формально французское владычество в Луизиане завершилось впервые в 1762 г., когда секретным указом король Франции Людовик XV передал неприбыльную и удаленную колонию в дар своему испанскому кузену Карлу III. Испанское владычество, оказавшееся недолгим (1763—1801), было поначалу встречено жителями Луизианы с неудовольствием. В 1768 г. лидеры французской оппозиции Нового Орлеана послали петицию Людовику XV с протестом против прихода испанцев и попытались устроить мятеж и изгнать новых хозяев. Американские историки часто называют эти события первой, неудавшейся революцией в Северной Америке. Испанское влияние на культуру Нового Орлеана нельзя назвать глубоким — оно по сути ограничилось внешней сменой власти, хотя в повседневной жизни Нового Орлеана испанские обычаи и элементы материальной культуры привились довольно скоро. Несмотря на приток переселенцев из Испании и ее колоний, иберо-американские колонисты все же ощущали себя меньшинством, пытаясь скорее ассимилироваться в креольской среде, нежели насаждать свои порядки.
К концу XVIII в. сильнее стало ощущаться и американское влияние на культуру Нового Орлеана, что в будущем оказалось фатальным для креолов. Однако, пока креольская культура доминировала, сохранялась и франкоязычная основа местной словесности. Даже первая новоорлеанская газета редактировавшаяся тогдашним испанским губернатором Каронделе и издававшаяся с конца XVIII в., публиковалась на французском. А в открывшемся в 1792 г. первом французском театре парижан братьев Анри представления шли тоже на французском языке.
пребывания колонией Франции была продана Наполеоном США. В очередной раз креолы оказались чужими на собственной земле, а смена власти неизбежно вызвала изменение всех сторон жизни. Внезапно все, что было привычным и давно устоявшимся, стало неподобающим, если не сказать беззаконным. Первые десятилетия после покупки Луизианы джефферсоновским правительством были периодом экономического и культурного расцвета в Новом Орлеане. Однако это отразилось больнее на креольском самолюбии, чем передача их территории Испании всего несколько десятилетий назад. Об этом интересно пишет в своей исторической книге "Новый Орлеан: место и люди" (New Orleans: The Place and the People, 1922) писательница Грейс Кинг, которая несмотря на свое англосаксонское происхождение была ярой защитницей креольской культуры. "Американское правление было тяжелее для креолов, чем испанское. Тысячи схожих черт связывали французский и испанский национальный характер. Общение же с американцами, дикарями, как их называли, таило лишь возможность антагонизма. Жители Луизианы были раздавлены не только тем, что их родная страна продала их, но и тем, что они были куплены американцами, а каждый американец, гулявший по улицам Нового Орлеана, поглядывал на все с видом частного владельца. Этой дерзости креолы вынести не могли и отвечали не меньшей дерзостью, возмущавшей американцев"27.
Уже к 40-м годам XIX в. креольское влияние в экономической, политической, социальной областях заметно сошло на нет, уступив место более приспособленному к изменившимся условиям американскому (англосаксонскому) образу жизни, системе ценностей и деловой активности. Период постепенного угасания, растворения креольской культурной струи затянулся на несколько десятилетий, проходя болезненно и не одновременно в разных областях жизни. В XIX в. история Луизианы была отмечена также резким увеличением числа отличавшихся пестротой состава иммигрантов, изгнанников и беженцев (из Вест-Индии и с островов Карибского моря, а позднее — немцев и ирландцев). В результате население города росло гигантскими темпами — в 1840 г. Новый Орлеан был уже четвертым по величине городом в США. К франко-испанской культуре, обогащенной индейскими и негритянскими влияниями и активно борющейся и взаимодействующей с англосаксонской культурой, добавились теперь и новые элементы, оказывавшие влияние на креольскую культуру.
Слово "креолы" трактовалось в XIX в., как и теперь, противоречиво. Так, для многих северян, открывших для себя Новый Орлеан лишь после Гражданской войны, это были французы с примесью негритянской крови, для креолов-аристократов термин сужался до "белых" потомков французских и испанских поселенцев Нового Орлеана и Дельты Миссисипи. Порой оба понятия смешивались, и тогда наличие примеси негритянской крови переставало играть решающую роль. По существу креольская культура представляла собой своеобразный результат гибридизации, поскольку создавалась потомками французских и, в меньшей мере, испанских поселенцев, то есть представителей романских культур, успевших усвоить за несколько десятилетий и чужие, неевропейские этно-культурные особенности, с которыми они столкнулись в Новом Свете. Необходимо различать белую, аристократическую креольскую культуру и "цветную", созданную мулатами, квартеронами и окторонами. Ей в XIX в. неизменно отказывали в праве именоваться креольской, но объективно, по многим показателям, она таковой была28. В частности, это проявлялось в прочной связи с французским культурным наследием, всегда отличавшей не только белых креолов, но и свободных цветных (gens de couleur libres) Последних в процентном отношении в Луизиане было всегда больше, нежели негров-рабов.
Находясь с самого начала в неблагоприятных условиях (малочисленность, изоляция, обилие более приспособленных к данным условиям культур аборигенов-индейцев, а позднее — негров-рабов), креолы старались сохранить собственную этно-культупную и культурно-религиозную целостность. В частности, это касалось вопросов чистоты крови. Между тем в большинстве своем их притязания на аристократизм были необоснованными — поначалу большая часть женского населения Луизианы, от которой во многом и пошли креольские "благородные" семьи, была завезена в Америку из французских исправительных домов, и лишь позднее появились так называемые "девушки с ларцами"29"бедных, но порядочных барышень", вверенных по приезде заботам монахинь-урсулинок с тем, чтобы как можно скорее выйти замуж за достойных молодых людей. Кроме того, тесные контакты с индейцами на заре существования Луизианы также вызывали сомнения относительно чистоты крови креольских аристократов. Их и без того агрессивное отношение к любым посягательствам на свой замкнутый образ жизни и систему ценностей усугубилось после того, как Луизиана стала в 1812 г. восемнадцатым штатом США. Это усилило соперничество между аристократами-креолами и американцами, начавшими селиться в Луизиане уже в XVIII в. и воспринимавшими Новый Орлеан в какой-то мере так же, как фронтир, как место неограниченных возможностей обогащения, опасностей и экзотики. Если в случае с индейской, негритянской или островной культурой креолам не составляло труда одержать победу, поскольку они были доминирующей и более модернизированной культурной силой, то с приходом американцев картина изменилась. Начался долгий, трудный процесс притирания двух культур, сложного вхождения американцев во враждебно настроенную креольскую среду, а позднее — стирания культурных особенностей края, почти полного растворения креолов в общеамериканском англосаксонском субстрате. "Креольское отношение к работе и деланию денег не соответствовало американскому представлению, что "богаче" значит лучше, "больше" тоже значит лучше и что местное чувство истории и культуры является лишь досадным препятствием на пути прогресса — так, как он понимался большинством американцев"30. Грейс Кинг в книге "Креольские семьи Нового Орлеана" (1921) предлагает оригинальное определение креола от противного: "Не любить хорошую еду и выпивку, игру в карты и красивых женщин, не относиться с болезненной чувствительностью к вопросам чести и не быть смелым до безумия... значит не быть креолом"31.
Культурный феномен Нового Орлеана, именуемый некоторыми исследователями новоорлеанским плавильным котлом, своим основным ингредиентом имел французскую культуру во всех ее проявлениях и французский язык в разных вариантах (30; р. 145). Акадский (кейджунский) был привезен переселенцами и беженцами из канадской провинции Новая Шотландия (поначалу она носила имя "Акадия"), бежавшими от британского владычества в южную Луизиану, и почти не менялся с XVII в. Существовало также множество креольских наречий и диалектов, в большей или меньшей мере ассимилировавших лингвистические особенности окружавших их разноликих культур, например, антильско-креольский диалект. И, наконец, сохранялся в более или менее чистом виде колониальный французский, тоже весьма отличный от того языка, на котором говорили в Париже. Луизиана, сменившая за недолгий срок множество государственных флагов, была крайне неоднородна, существовали резкие различия между близкой по культуре скорее к "глубокому Югу" северной Луизианой, южной Луизианой, местом, где жили бывшие акадцы, "кейджуны", и Городом, как гордо величали Новый Орлеан. Город в культурном отношении безусловно стоял ближе к южной Луизиане, но в более яркой форме воплощал невообразимое смешение, в котором креольская доминирующая струя взаимодействовала с многообразием иных культур. Даже архитектура Нового Орлеана была совершенно уникальным явлением, представляя собой причудливое сочетание франко-испанской архитектуры и элементов, усвоенных из опыта индейских и африканских строителей. В результате возникло "экологическое" равновесие, позволявшее жителям Нового Орлеана жить в мире и гармонии с окружающей капризной природной средой. Тот же сплав противоречивых, имевших разное происхождение элементов отличал креольскую и кеиджунскую музыку и славящуюся на весь мир креольскую кухню.
Первые несколько десятилетий XIX в. были временем культурного расцвета. В этот период в городе насчитывается несколько театров, в том числе и оперных. Среди них самые известные — театр братьев Анри, театр на улице Сен-Филип, помпезный Театр д'Орлеан и другие, где представления шли на французском языке, но уже в 1839 г. был и немецкий театр, а еще в 1820 г. англичанин Джеймс Колдуэлл открыл в Новом Орлеане первый английский театр — Сент-Чарльз Тиэтр. В то же время развивались и пограничные эстетические явления, в которых смешивались негритянская фольклорная традиция и театральные формы, близкие и понятные белой культуре (например, "Минстрел дансинг", первый диксиленд, выступавший в театре "Верайетиз"), знаменитые новоорлеанские балы, напоминавшие скорее аукцион, карнавалы, казино, петушиные бои, контрабандисты — все это разнородное и порой сомнительное великолепие и составляло славу Нового Орлеана. Что касается печатного слова и образования, то большинство газет и журналов печаталось на французском языке, причем зачастую это были издания-однодневки, хотя уже в 1804 г. начинает выходить и первая новоорлеанская газета на английском языке "Луизиана газетт".
В Новом Орлеане существовало несколько частных французских школ, а в 1811 г. стараниями губернатора Клеборна был открыт Коллеж д'Орлеан, но наиболее состоятельные луизианцы по-прежнему посылали своих детей учиться во Францию В первой четверти XIX в. одной из основных задач образования в новоорлеанских школах было преодоление языковых барьеров. И хотя американцы и креолы ходили в разные школы, изучение по крайней мере двух языков и для тех, и для других было обязательным
— сильнее выявились многолетние процессы, исподволь менявшие вкусы, интересы, ориентации новоорлеанского общества, в котором креолы теперь под натиском экономических и политических обстоятельств представляли собой скорее арьергард, нежели основную силу32. Война резко оборвала процветание Нового Орлеана. Как и зимой 1814—1815 годов, когда город находился в блокаде во время осады английскими войсками, в годы Гражданской войны Новый Орлеан был взят северянами и оккупирован вплоть до 1877 г. Гражданская война и особенно Реконструкция символически обозначили переход креольской культуры из "настоящего" в "прошлое".
После войны общенациональный интерес к удаленным, ранее не известным областям Америки вызвал и всплеск внимания к креольской культуре. Оно неизбежно в той или иной мере было окрашено ностальгическими тонами, если речь шла об авторах, сожалевших о невозвратных временах славного креольского прошлого (это качество было характерно для креолов всегда), о Традиции с большой буквы, или сознанием поражения, упадка, угасания, бренности и тщеты сопровождавших уход креольской культуры, который стал темой многих писателей последней трети XIX в. Круг вопросов, к которым они обращались, был невелик и традиционен. Чувство места, семья, теплые дружеские отношения, благородство, саморазрушительная креольская гордость чистотой крови и значит — расовая проблематика. К середине XIX в. французский язык и влияние французской культуры заметно ослабли. В частности, литература все больше стала создаваться на английском языке, несмотря на недовольство креолов, запечатленное в брюзжании героя романа Кейбла "Грандиссимы" (1880) Агриколы Фюсилье: "Английский язык — это не язык, это жаргон! ... Я знаю людей в этом городе, которые скорее съедят собаку, чем заговорят по-английски! Я сам говорю по-английски, но я говорю и на чокту"33. Период Реконструкции, затянувшийся для Луизианы на много лет (последние федеральные войска были выведены отсюда лишь весной 1877 г. в результате знаменитого "компромисса" республиканцев и демократов на президентских выборах 1876 г.), сопровождавшийся военными действиями в течение всего 1873 г. и мятежом "Белой лиги"34 1874 г., был для нее тяжелым временем. Двенадцать послевоенных лет, в течение которых Новый Орлеан находился во власти северян, Дж. В. Кейбл назвал устрашающим карнавалом политического распутства. Гримасы Реконструкции были особенно болезненны в противоречивом, полиэтническом культурном пространстве Нового Орлеана. Ярче всего это проявилось в новом избирательном праве, по которому лишь половина белого населения Луизианы имела право голосовать на выборах, хотя таким правом были наделены все взрослые мужчины-негры. Экономический упадок еще недавно процветавшей Луизианы (в 1874 г. она была банкротом с долгом в 53 млн. долларов) сопровождался и культурным упадком — пять великолепных новоорлеанских театров давно закрылись, зато к 1880 г. в городе насчитывалось 83 казино. В середине 80-х годов XIX в. предприимчивые и нечистые на руку северяне начали знаменитую аферу "Луизианской лотереи". Этот постыдный момент истории города использовал позднее Кейбл в рассказе "Сьер Джордж".
северян — "саквояжников", как их окрестили южане, наводнивших южные штаты. На гребне волны интереса к региональным и этно-культурным особенностям, в Новом Орлеане появилось множество журналистов, писателей, публицистов, художников, создававших произведения-однодневки, часто проникнутые примирительным пафосом и ищущие дешевой сенсации. На этом фоне собственная художественная продукция Нового Орлеана, как прежняя, так и новая, часто бледнела, хотя она-то и была подлинным выражением креольских культуры, языка, характера. Э. Л. Тинкер в своем труде "Книги на французском языке, написанные в Луизиане в XIX в." перечисляет множество местных креольских писателей, в большинстве своем дилетантов. По прошествии времени выяснилось, что лишь несколько имен заслуживает упоминания. Среди них — братья Рукетт, писавшие романтические произведения. Один из них, Адриен Рукетт, был чрезвычайно популярным писателем, и даже сегодня многие жители Нового Орлеана считают его более талантливым и справедливым в отношении креолов автором, нежели Кейбл. Адриен Рукетт был и лидером в травле Кейбла, начавшейся сразу же после публикации романа "Грандиссимы", выразив в резкой форме ярость и горечь жителей Нового Орлеана, не простивших Кейблу "предательства". Другой видный новоорлеанский автор, Чарльз (Шарль) Гере (Charles Gayarre, 1805-1895), внук первого мэра Нового Орлеана, более известен как историк и политический деятель, ставший в 1835 г. сенатором США. Гере писал и исторические романы - "Школа политики" (1854), Фернандо де Лемос: правда и вымысел" (1872), "Обер Дюбеие (1882). Определенной известностью пользовались и братья Дессом: Жорж Дессом написал в подражание Э. Золя натуралистический роман "Тетка Сидетт", использовав принтом историю помешательства собственного брата.
"свободных цветных", чье положение в новоорлеанском обществе было двусмысленным Они обладали большими правами, нежели рабы, но одновременно, несмотря на культуру, богатство, часто европейское образование и ориентацию на европейскую, в особенности французскую классическую литературу, оставались гражданами второго сорта. Еще до Гражданской войны они начали создавать свои салоны, клубы общества, издавать газеты и журналы на французском языке В 1843 г. вышел "Литературный альбом", журнал поэзии, прозы, публицистики, в котором, в частности, увидели свет произведения Виктора Сежура, драматурга, чьи пьесы шли на парижских сценах. В 1845 г. появилась первая антология поэзии новоорлеанских цветных поэтов на французском языке "Терновник", в которой были опубликованы стихи таких талантливых авторов, как Мишель Сен-Пьер, Пьер Далькур, Тьерри, Арман Лану. В большинстве своем это были подражания Ламартину, Гюго, Беранже, посвященные прекрасным, как ангелы, креольским дамам, весьма далекие от горькой действительности. После войны некоторые из поэтов, печатавшихся в "Терновнике", продолжают публиковаться в газетах "Юньон" и "Трибюн де ла Нувель Орлеан", причем социальная, расовая проблематика все более свободно входит в их творчество. Влияние цветных поэтов-креолов, писавших по-французски и ощущавших себя не неграми, а французами, было ограниченно, а к 70-м годам XIX в. и вовсе сошло на нет. К этому времени давний конфликт креольской и англосаксонской культур почти завершился победой американцев. Даже аристократическая креольская каста давно пережила свой зенит, теперь доживая дни в живописном, но обветшавшем Французском квартале, да на многочисленных полуразорившихся и полуразрушенных плантациях. В это время собственно креольской литературы на французском языке практически уже не существует, на ее место приходит литература о креолах.
Сменив французские издания, появляются газеты нового типа; одной из самых известных стала "Дейли пикаюн", связанная с именем новоорлеанской поэтессы, писательницы, редактора, а с 1876 г. — издательницы Перл Риверс, которая ставила своей целью сделать Новый Орлеан "зимней столицей искусств и изящной словесности". В ее газете публиковались многие новоорлеанские авторы, например, Кейбл, а также фигуры национального масштаба — Твен, Дж. Ч. Харрис, Брет Гарт.
Впрочем, французская струя в креольской культуре не исчезла сразу и навсегда, хотя, безусловно, поставить на одну ступень новоорлеанские произведения на французском языке и несколько более поздние книги, написанные уже по-английски различными новоорлеанскими авторами — не только Дж. В. Кейблом, но и К. Шопен, Г. Кинг, Э. Д. Нельсон, — неправомерно. Слишком вторичны и подражательны, зависимы от вчерашнего дня французской словесности были эти романы и стихи. Однако встречались и исключения, например, творчество добившегося известности во второй половине XIX в. луизианского романиста, писавшего по-французски, Альфреда Мерсье. После Гражданской войны Мерсье активно занимался пропагандой французского языка и культуры в Новом Орлеане, пытаясь возродить их былое влияние, в частности, основал Луизианское общество, издававшее журнал "Конт рандю" ("Итоги"), единственное дожившее до наших дней новоорлеанское издание на французском языке, редактором которого Мерсье был в течение 20 лет.
"Плантация Сент-Ибар, или Хозяева и рабы в Луизиане" (1881), написанная с использованием антильско-креольского диалекта. Немногочисленные исследователи, которым оказался доступен этот непереведен-ный на английский язык и сегодня практически забытый роман, нередко называют его более точным портретом луизианской действительности, нежели многие произведения известных за пределами штата авторов, имея в виду прежде всего Кейбла. Некоторые темы романа содержат переклички с творчеством Кейбла, в частности, это касается темы страданий детей от смешанных браков, представленной в его повести "Мадам Дельфина", как и в романе Мерсье. Страницы романа, посвященные жизни плантации после Гражданской войны, напоминают рассказы Грейс Кинг и других новоорлеанских авторов послевоенной поры, в чьих произведениях Юг времен Реконструкции выступает в качестве особого микрокосма, где пытаются найти себе место остатки креольских семей. Действие последнего романа Мерсье "Джонель" (1891) происходит в Новом Орлеане, его главный герой — креол итальянского происхождения, художник-безумец. Как и произведения Жоржа Дессома, роман написан под влиянием французского натурализма и прежде всего Э. Золя. Излишне точно и подробно выписанные детали сочетаются в книге с фантастическим и болезненным восприятием действительности, связанным с психической неуравновешенностью главного героя. Таким образом, креольская литература на французском языке последних десятилетий XIX в. пыталась войти в мировой литературный процесс, обнаружить свое знакомство с наиболее свежими эстетическими и философскими концепциями, что в условиях упадка креольской культуры и всегда характерной для нее ориентации на прошлое было очень сложно, если вообще достижимо.
в тайны "креольской души", это сообщало их книгам некоторую отстраненность, объективность, недостижимую, как правило, в творчестве писателей-креолов.
Среди многочисленных журналистов, писателей, публицистов наводнивших Новый Орлеан времен Реконструкции, личность Лафкадио Херна (Patricio Lafcadio Tessima Carlos Hearn 1850-1904) стоит особняком. Этот журналист из Цинциннати приехал сюда в качестве корреспондента газеты в связи с выборами 1876г. и, по его собственным словам, ожидал увидеть мир, описанный Дж. В. Кейблом на страницах входивших тогда в моду креольских рассказов. Очарованный Новым Орлеаном, креолами, кейджунами, квартеронами и всей той культурной многокрасочностью, которой манила Луизиана, Херн, вместо политических статей, отсылал в редакцию аморфные, импрессионистические заметки о жизни креолов-аристократов и кейджунских рыбаков, о неграх и жителях Мартиники, пытаясь и здесь найти что-то из ряда вон выходящее, еще более экзотическое, чем сам этот удивительный разноязыкий город. Херну удалось быстро проникнуться духом этой культуры — здесь ему помогло блестящее знание французского языка, как и то, что его самого отличала странная этно-национальная смесь, сделавшая его мировосприятие созвучным культуре Нового Орлеана. Херн был сыном гречанки и английского военного врача, с примесью цыганской крови, провел не слишком счастливое детство в иезуитских школах в Европе, в 1869 г. и вовсе уехал за океан, где ему тоже предстояло менять различные культурные контексты в поисках денег и неуловимого идеала. Духовное странничество Херна и тяга к экзотике сделали его на несколько лет страстным любителем креольской культуры, бережным собирателем ее реликтов, которые еще можно было найти в Новом Орлеане и на островах. Так, первая книга Херна "Гомбо Зэб" (Gombo Thebes, 1885) была исследованием креольского языка и пословиц. В 1882 г. он написал статью об архитектуре креольских кварталов Нового Орлеана, месте действия рассказов сборника Кейбла "Старые креольские времена".
Отрицательное отношение Херна к Реконструкции было не политическим, а эстетским в своей основе. Новые времена у него ассоциировались с ломкой старого порядка, воспринимаемого в отвлеченном смысле как антитеза "цивилизации". В поисках идеала писатель обращался к постепенно исчезавшим реалиям прежней креольской жизни. Так, понимая, что квартероны — это живой укор двум расам, Херн вместе с тем очень любил ходить на их балы, не в силах устоять перед экзотической красотой женщин, и огорчился, когда они были отменены. Как нельзя более отвечали задаче отражения причудливой креольской культуры стиль и поэтика Херна. На первый план в них выходили символическая деталь, тончайшая смена настроений и эмоций, создание особой поэтической прозы.
"Чита" (Chita: A Memory of the Last-Island, 1889), написанном на основе сюжета, подсказанного Херну Кейблом. Кроме того, Херн использовал собранные им отрывочные сведения очевидиев и немногих участников событий 1856 г. — урагана на острове Ласт- Айленд в Мексиканском заливе, унесшего жизни множества отдыхавших там креольских семей. Фабула романа проста и почти полностью подчинена более важной для писателя задаче — донести до читателя мимолетные, преходящие впечатления от звуков, запахов и особенно цвета и формы, составляющие подлинный предмет романа. Единственным, кто пережил ураган, оказывается маленькая девочка-креолка, дочь новоорлеанского врача, отдыхавшая с матерью на злосчастном острове. Спасенная испанским рыбаком и его женой и названная Читой, она вырастает и встречается с отцом, однако лишь для того, чтобы увидеть его смерть от желтой лихорадки как раз после безмолвных и многозначительных взглядов взаимного узнавания. Фрагментарность, импрессионистичность повествования, намеренно упрощенный сюжет, в котором от героев как бы ничего не зависит — они лишь подчиняются более сильным и часто необъяснимым обстоятельствам, неким высшим силам, туманно ассоциируемым с природой, и не ставятся Херном перед какими либо нравственными дилеммами, — все работает на единый эффект, как и развернутая символика океана, неба, воздуха, оттенков голубого цвета. В подобном эстетическом контексте креольские персонажи предстают закономерным продолжением и развитием того особого природного мира, который они населяют. Глобальный природный символизм и обобщенность произведений Лафкадио Херна безусловно отличали их от большинства написанных в то время книг о креолах, где акцент обычно делался на социальном, нередко политическом и этно-культурном аспектах.
Так, в творчестве новоорлеанской писательницы Кейт Шопен (Kate, Chopin урожд. O'Flaherty, 1851-1904), сегодня более всего известной своим романом "Пробуждение" {The Awakening, 1899), есть группа рассказов, посвященных креолам и кейджунам. С их жизнью, языком и культурой Шопен была знакома не понаслышке. Прежде всего речь идет о сборнике "Люди Дельты" (Bayou Folk, 1894), в котором опубликован и самый известный рассказ писательницы "Дитя Дезире", своеобразная трактовка темы расовой вины, предрассудков и драмы детей со смешанной кровью, вынужденных отвечать за грехи белых отцов, представленная сквозь призму сознания героини, подозреваемой жестоким мужем в примеси негритянской крови. Эта тема появится и во втором сборнике рассказов Шопен "Ночь в Акадии" (A Night in Acadie, 1897). Его действие происходит почти исключительно в кейджунской деревушке, где писательница прожила несколько лет. Центральная коллизия рассказа "Атенаиз" касается взаимоотношений молодой героини и ее новоиспеченного мужа, но именно его детские воспоминания, связанные с поимкой отцом беглого раба, как бы привносящие в повествование весь сложный комплекс южной расовой вины, являются поворотным моментом, который изменял перспективу рассказа.
имя почти забытой ныне писательницы Грейс Кинг (Grace Elizabeth King, 1852-1932), дочери ново-орлеанского юриста и владельца плантации, обедневшего в результате Гражданской войны. Литературная карьера Кинг началась на первый взгляд случайно. В 1885 г. редактор "Сенчури" спросил ее с чем связан тот факт, что столь популярный на Севере Кейбл нелюбим в Новом Орлеане. По мнению Кинг, Кейбл неверно изображал жизнь креолов, возможно, чтобы польстить северным читателям. И вскоре ответом на скептические слова: "Почему бы вам самой в таком случае не написать что-нибудь?" — стал рассказ Кинг "Месье Мотт" ("Monsieur Motte", 1886). В ее творчестве атмосфера Нового Орлеана времен Реконструкции доминирует над жизнью героев, пытающихся приспособиться к новым условиям. В большей мере это доступно молодым персонажам, и не случайно Кинг предусмотрительно избегает изображения героев старшего поколения, в том числе и креолов,-чье суровое осуждение и неприятие нового порядка описывал в своем творчестве Кейбл. Главная героиня первого рассказа Кинг — во многом автобиографический персонаж. В основу описанного в рассказе места учебы Мэри Модест положены воспоминания Грейс о днях, проведенных ею в институте Сент-Луиса. Загадочный месье Мотт, оплачивающий содержание девушки в пансионе, оказывается в конце концов не мифическим дядей сироты Мэри, а цветной парикмахершей Марсе-лит, которую когда-то вырастила семья девушки. Этот сюжетный ход стал счастливой находкой Кинг, обеспечившей книге читательский успех. Среди немногих ее удачных произведений выделяется сборник "Рассказы на балконе" (Balcony Stories, 1893). Балкон — очень важный символ новоорлеанской жизни; недаром в креольской архитектуре большое внимание уделялось проектированию просторных, тенистых, обеспечивавших прохладу в знойные дни балконов. Здесь ежевечерне собираются женщины, чтобы рассказать друг другу новости, сплетни, истории, вспомнить о былом. Отсюда также берет начало особый стиль южного сказа, который будет в XX в. развит в произведениях многих авторов.
Среди менее значительных писателей этого периода можно назвать имя Элис Данбар Нельсон (1875-1935), потомка освобожденных рабов, писавшей в 90-х годах XIX в. рассказы из жизни креолов, квартеронов, кейджунов Нового Орлеана и юга Луизианы. Герои сборников «"Фиалки" и другие истории» (1895), «"Доброта Сент-Рока" и другие рассказы» (1899) говорили по-французски или на ломаном английском и были вовлечены в неправдоподобные романтические коллизии; сегодня эти произведения представляют лишь ограниченный интерес для специалистов.
для остальной Америки. Его творчество, однако, нельзя свести лишь к креольской тематике. Оно сыграло важную роль в становлении южной региональной литературы, в формировании ее эстетического кода, предваряя в этом смысле искания таких писателей-южан следующих поколений, как Эллен Глазгоу и в особенности Уильям Фолкнер. Кейбл остро ощущал свое бытие на стыке двух очень разных эпох, не принадлежа всецело ни одной. Его положение в американской литературе того времени соотносимо скорее не с авторами-минималистами, о которых шла по преимуществу речь, а с такими фигурами, как Марк Твен, У. Д. Хоуэллс и Генри Джеймс. Однако трагическая и неоднозначная — в силу разных обстоятельств — творческая судьба Кейбла, ярче всего проявившаяся на примере романа "Грандиссимы", слишком преждевременное открытие им определенных тем, образов и характеров, неблагоприятно сказавшееся на его писательской репутации, непонимание до конца им самим тех проблем, которых интуитивно касалось его перо, — все это лишило Кейбла возможности занять место рядом с американскими писателями первой величины.
Не вполне южное и уж никак не креольское происхождение Кейбла (хотя семья его отца и была из Виргинии, сам он жил в Пенсильвании, Индиане и лишь потом переехал в Новый Орлеан, а мать была родом из Индианы и могла гордиться ново-английскими предками), вероятно, наложило отпечаток на его творческое видение, сообщив ему определенную объективность и отстраненность в восприятии Нового Орлеана. Позднее именно этим фактом объяснят возмущенные креолы иронию Кейбла по отношению к ним, пронизывающую многие страницы романа "Грандиссимы". Но отношение Кейбла к Югу было сложным. С одной стороны, его всегда отличало неприятие рабовладельческого и кастового наследия южной культуры, в критике которых он шел гораздо дальше своих современников. Это часто сообщало его произведениям возможность новой перспективы и глубины постижения материала. С другой стороны, во время Гражданской войны он воевал на стороне Конфедерации и в конце жизни, навсегда уехав с Юга и поселившись в Новой Англии, где вроде бы чувствовал себя как дома, не мог оставить Юг. Теперь он обращается к публицистике, выступает с памфлетами, все более и более удручающими с эстетической точки зрения. Можно сказать, что Кейбла, как и его лучших героев, отличало то отношение к Югу, которое через несколько десятилетий Фолкнер определит как "любовь/ненависть".
Уже в конце 60-х - начале 70-х годов Кейбл в свободное от бухгалтерской работы время прогуливается по Французскому кварталу, собирая материал для будущих очерков из жизни Нового Орлеана — странные случаи, семейные предания, креольские легенды и песни, знатоком и любителем которых он вскоре становится. Молодой писатель завязывает знакомство с Грейс Кинг, позднее с Лафкадио Херном, некоторое время пользуется покровительством Ч. Гере, автора знаменитой в свое время и неоднократно переиздававшейся книги "История Луизианы", из которой Кейбл почерпнет множество сведений для своего исторического романа "Грандиссимы" и даже выведет самого консерватора Гере на его страницах в образе креольского аристократа Агриколы Фюсилье Позднее Гере презрительно назовет "эпилептическими припадками" возмущенные выступления Кейбла по поводу положения угнетенных негров35 "Креолы истории и креолы романтических романов" (1885), в которой выскажет общую обиду креолов на "необъективную" позицию Кейбла. Первые очерки Кейбла под псевдонимом "Дроп-Шот" ("Не промах") печатались в новоорлеанских газетах и журналах. В последней статье, написанной им для знаменитого "Пикаюна", он сформулировал свою творческую задачу, утверждая, что история Луизианы — богатейшее месторождение, ожидавшее внимательного и чуткого автора. Таким, по словам Кейбла, был Ч. Гере, но и ему удалось раскрыть богатство уникального материала лишь наполовину. Честолюбивый молодой Кейбл намеревался выполнить то, чего не сумел совершить Гере.
"местному колориту", к особенностям музыкальной, чарующей креольской речи, к их невзрачным, "как птичьи гнезда" (33; р. 92), снаружи и богато обставленным, уютным домам с просторными галереями и остроконечными крышами оказывается как нельзя более кстати в этот период всеобщего увлечения региональной и национальной культурной спецификой. В начале 70-х годов "Скрибнерс мансли" посылает на Юг Эдварда Кинга, который, наряду с подготовкой публицистической книги о Новом Юге времен Реконструкции, занимается и поиском новых южных литературных дарований. Главной находкой Кинга становится Кейбл. Однако ни Кинг, ни редакторы "Скрибнерс" и "Атлантика", с которыми вскоре столкнулся Кейбл, не разглядели в его первых непритязательных креольских очерках всей глубины поднятых проблем, составлявших суть его творчества. Они нередко предлагали автору просто избавиться от нежелательных, хотя и нечастых у Кейбла описаний темных сторон действительности, от "неотпускающего прошлого", говоря его собственными словами. Для читателей-северян все это было лишь досадным дополнением к традиционным романтическим сюжетам и экзотике Нового Орлеана. Так произошло с первым, отвергнутым несколькими издателями рассказом Кейбла "Биби", позднее вошедшим органично в его роман "Грандиссимы" в форме истории Бра Купэ.
Однако на этот раз молодой Кейбл подчинился требованиям литературной моды и в следующие несколько лет написал серию рассказов, составивших его сборник "Старые креольские времена" (Old Creole Days, 1879). В целом они отвечали вкусам "северного" читателя, представлениям Севера о Юге, о Новом Орлеане и креолах, хотя особенности быта, культурной среды, природы, климата, этнографии этого уголка Луизианы Кейблу удавалось передать виртуозно, пусть даже не всегда соответственно реальному положению вещей. Ему приходилось как бы балансировать на грани между аутентичной южной позицией, взглядом "изнутри" и северной перспективой, необходимой для успешной публикации его произведений в ведущих журналах того времени, что в итоге и сделало его аутсайдером в обоих лагерях. И по сей день критики нередко повторяют, вслед за креолами-современниками писателя, что Кейбл был необъективен и что креольские персонажи, за немногими исключениями, обрисованы автором с излишней строгостью пуританина-морализатора. Думается, это не совсем так. Ведь, возможно, сам того не желая, Кейбл представил креольскую культуру весьма привлекательной, красочной и завораживающей, хотя и страдающей многими пороками.
Как и роман "Грандиссимы", "Старые креольские времена" можно назвать исторической книгой, поскольку в них повествуется о 20-30-х годах XIX в., воссоздается романтическое прошлое. Для этого Кейбл изучает архивы, старые газеты, встречается со множеством людей, как позднее, работая над книгой "Бонавантюр" (Bonaventure: A Prose Pastoral of Acadian Louisiana, 1888), посвященной кейджунам, добросовестно исследует их фольклор, обычаи и быт. Однако писатель постоянно соотносит в рассказах недавнее прошлое и настоящее, создавая особый ракурс видения.
Так, рассказ "Сьер Джордж" открывается описанием четырехэтажного дома в самом сердце "старого" Нового Орлеана — когда-то он находился в модном и престижном окружении, но к 70-м годам XIX в. превратился в полузаброшенное пристанище разношерстных неудачников, по большей части креолов среднего класса, перебивающихся мелким бизнесом на задворках современной жизни. В других рассказах сборника («Плантация "Бель Демуазель"», "Жан-а-Поклен") Кейбл мастерски воссоздает атмосферу и быт яркой, экзотичной Луизианы, часто обращается к диалекту, видоизменяя английский язык на французский лад, а изображая креолов, тонко воссоздает обычаи и нравы этих людей. На страницах его рассказов возникает Французский квартал, каким он был за 50 лет до Кейбла и каким стал в его время, почти тропическая дельта Миссисипи с болотами и поймами, меж которыми затерялись плантации, река Атшафалайя с чащей леса вокруг, где, может быть, прячется беглый раб, гроза местных детишек и охотников. Уже в ранних рассказах Кейбла проявилось важное качество, отличающее его от многих других новоорлеанских авторов. Он старался глубоко проникнуть в жизнь своих героев, понять скрытые импульсы и причины их поведения, ощутить и донести до читателя их неразрывную связь с вещным и природным миром, из которого они выросли. Поэтому у Кейбла практически нет ходульных персонажей, искусственно введенных в утомительные описания быта и природы. Сюжет и внутреннее развитие в его произведениях всегда несут важный и неоднозначный нравственный и духовный смысл, не сводимый к стандартному набору литературных клише, а символическая деталь почти всегда ненавязчива, неаллегорична, связана с намеком, с подтекстом.
"Скрибнерс" был опубликован роман Кейбла "Грандиссимы" (The Grandissimes, отдельной книгой вышел в 1880 г.), вершина его творчества, превзойти которую он так и не смог ни в одном из последующих произведений. Именно в этом романе Кейблу удалось рассмотреть со всех сторон проблемы креольской культуры и характера в их историческом развитии, соотнеся эту проблематику с детальной картиной новоорлеанской жизни и общества первых лет XIX в. Сюжет романа складывается из нескольких фабульных линий, держа читателя в напряжении, причем достигается это разными средствами для разных читателей. С одной стороны, в "Грандиссимах" присутствует традиционная романтическая любовная интрига со счастливым соединением влюбленных, представителей двух издревле враждующих креольских родов — Грандиссимов и Де Грапьенов — Оноре Грандиссима и Авроры Нанкану. Именно эта линия и является сегодня самой устаревшей частью повествования, но, естественно, в свое время воспринималась с восторгом. С другой стороны, в этом на первый взгляд историческом романе присутствуют политические, социальные, расовые проблемы, животрепещущие и для американского общества конца XIX в. и, как показало время, благополучно дожившие до середины двадцатого столетия.
Не случайна поэтому и судьба самого романа, в трактовке которого критики долгое время старательно замалчивали именно расовую проблематику — вплоть до того времени, когда, наконец, расистская доктрина "равных, но разделенных прав", принятая в 1896 г. и разом перечеркнувшая все то, за что выступал в романе Кейбл, была постепенно заменена на формальное юридическое равноправие, без сегрегации, тем самым реабилитировав в какой-то мере и роман Кейбла. Сам писатель неоднократно подчеркивал, что "Грандиссимы" были реакцией на то, что происходило в современном ему Новом Орлеане, в той же мере, как на то, что случилось в 1803 г. Ведь, в сущности, ничего не изменилось, даже места, даже дома остались теми же, не говоря о людях. В истории города времен покупки Луизианы существовало слишком много параллелей с современным Кейблу обществом, которые не могли пройти незамеченными для внимательного читателя, что сказалось неблагоприятно на судьбе романа. На первых страницах ироничный и несколько циничный Оноре объясняет приехавшему в Луизиану американцу Фраунфильду, что прижиться в Новом Орлеане и в креольском обществе можно, лишь, приняв его законы. "Вы должны акклиматизироваться... не только телесно, это вы уже сделали, но и умственно, в отношении ваших вкусов, да, да!... Все это делают — все, кто приезжает. Поначалу, они немножко сопротивляются — совсем чуть-чуть. А потом открывают свои магазины по воскресеньям, импортируют африканцев, дают взятки чиновникам, занимаются контрабандой и заводят цветных слуг" (33; р. 37). Еще свежий в памяти читателей скандал в связи с подтасованными результатами выборов в Луизиане и эксцессы, сопровождавшие завершение Реконструкции, помещали слова Оноре как бы в иной, современный контекст. Роман таким образом воспринимался как параллель к современности.
"кристаллизуются борющиеся силы противостоящих цивилизаций"36. Тема столкновения культур действительно стала одной из главных в романе и была решена Кейблом путем уникальной для своего времени постоянной смены перспектив. Креольское общество в "Грандиссимах" предстает увиденным то глазами долгое время ничего не понимавшего, категоричного правдолюбца Фраунфильда, то в гневных инвективах защитников и приверженцев старого порядка, таких, как Агрикола Фюсилье, для которого традиция важнее истории. Кейбл знакомит читателя и с точкой зрения Оноре Грандиссима-старшего, сводного цветного брата белого Оноре, и с позицией Клеманс, черной торговки пирожками, которая, однако, разбирается в европейской истории и знает несколько языков, — все они получают возможность высказать свое мнение по поводу причин современного положения Луизианы и возможных путей выхода.
от плодов "древа отцовских ошибок", осознающих нераздельность светлого и темного начал южной культуры. Будучи героем, надеждой, "Аполлоном, несущим свет", для всего клана Грандиссимов, Оноре тем не менее не способен разрешить ни одной из проблем, оставленных ему в наследство прошлым как южанину и креолу. Его символический двойник-тезка, Оноре-квартерон, выступает в романе как бы противовесом, "эфиопской тенью", говоря словами Авроры Нанкану. И новая вывеска на торговом доме - "Братья Грандиссимы", - вызвавшая скандал в местном обществе, вряд ли способна разрешить этот конфликт. Оноре понимает, что времена южного рыцарства миновали и у него отнята возможность "поступать благородно" (33; pp. 219, 221). Но он не склонен согласиться с простым и таким, на первый взгляд, справедливым решением расовой проблемы, которое предлагает Фраунфильд, олицетворяющий в данном случае Север. Здесь Кейбл показал себя настоящим южанином, знатоком той культуры и образа мыслей, о которых писал. И естественно, подобная позиция отрицания и креольского общества как модели всего южного мира, и северного решения его проблем не могла удовлетворить ни креолов, ни вообще южан ни северных издателей и читателей.
"Скрибнерс" в этот период, как и многие другие северные издательства, было заинтересовано в некотором затушевывании расовой проблематики в том виде, в каком она предстала в романе Кейбла, больше напирая на воссоединение Севера, на дружбу Севера и Юга. Игрушечный, лакированный мирок кпеольских кварталов первых рассказов Кейбла устраивал издателей гораздо больше, чем, к примеру, зловещая и подлинно трагическая история негритянского принца Бра Купэ, проданного в рабство в Луизиану, органично вошедшая в роман и занявшая в нем одно из центральных мест. Поимка Бра Купэ повторяется в рассказах разных повествователей, получая всякий раз новую интерпретацию и тем самым обнажая особенности самих рассказчиков. Такая повествовательная модель, пусть и облаченная в довольно устаревшие одежды романтического романа, была новой для южной литературы, а уже в XX в. нашла развитие в творчестве того же Фолкнера.
Не удивительно поэтому, что издатели просили Кейбла смягчить и заметно сократить те страницы романа, на которых разворачивалась трагическая история жизни и самоубийства квартерона Оноре Грандиссима и прекрасной колдуньи Пальмиры Философ. Очарованный ею, но одновременно испуганный ее звериной, гибельной привлекательностью Фраунфильд называет Пальмиру "памятником позора двух рас — ядовитым цветком преступления..., конечным и не признающим никаких оправданий обвинителем белого человека" (33; р. 134). В этих словах выразились в то же время страх и неприятие самим Кейблом квартеронов, весьма типичные для его времени, поскольку автор не был вполне свободен от некоторых расхожих расовых предрассудков и, сумев верно поставить отдельные вопросы, не всегда был способен найти на них ответы.
Что же касается креольского мира, он, в отличие от многих новоорлеанских произведений, да и от ряда рассказов самого Кейбла, предстает в романе в ироническом, часто комическом плане, хотя высмеивает автор героев все же по-доброму, с любовью воссоздавая особенности быта, менталитета, социальные каноны, как, например, креольскую болезненную гордость, лень как жизненное кредо, сильные родственные и дружеские связи и еще множество мелких, едва уловимых деталей, из которых складывается в романе мозаика креольской жизни. И все же мир, в котором живут герои "Грандиссимов", призрачен и обманчив — это мир, сотканный из тьмы и света. Постоянный контраст темного и светлого начал и некая амбивалентность во внутреннем, конечном смысле любого слова, события, поступка подчеркивается автором неоднократно. Так, уже в самом начале повествования мы попадаем на знаменитый новоорлеанский бал-маскарад, где герои оказываются в костюмах и масках, безошибочно и безжалостно вскрывающих истинный смысл и драму их многолетней семейной вражды. Мотив маски, ускользающей от реальности, от объяснения, как и мотив ее снятия — восстановления истины, — выступает в романе одним из центральных символов. Несмотря на счастливое романтическое соединение влюбленных в эпилоге, внутренний итог книги безрадостен. Слишком много смертей омрачает ее последние страницы, усиливая общее впечатление разлада, конца, разрушения и оставляя многие вопросы без ответов. Не случайно Кейбл написал: "Рассказчику нужно не зрение, а второе зрение... Не реальный опыт, а сердце, посещаемое призраками..."37.
памфлету, публицистическому выступлению и в то же время не ограничившись лишь внешними приметами "местного колорита". Обе эти опасности, к сожалению, подстерегали Кейбла в дальнейшем, как, впрочем, и некоторые более объективные трудности. Одной из них был скорый переезд писателя на Восток, что лишило его как южных читателей и литературной среды (впрочем, радикализм Кейбла в решении расовых вопросов сделал это еще раньше), так и Юга как живительной силы, питавшей своими противоречиями его творчество. Кроме того, интерес к незнакомой креольской культуре, ради которой во многом и читали Кейбла его современники, довольно скоро остыл. А неуловимо, но быстро менявшиеся литературные образцы уже через какие-нибудь десять лет потребовали совсем иного художественного языка, нежели мог предложить Кейбл в своих часто по форме эпигонски-романтических романах и повестях. Исключение составляет, пожалуй, лишь упоминавшаяся уже повесть "Мадам Дельфина" (Madame Delphine: A Novelette and Other Tales, 1881). Хотя были у Кейбла и попытки создания иной литературы, как, скажем, перегруженный дидактизмом и утомительными натуралистическими подробностями роман "Доктор Севье" (Dr. Sevier, 1885), действие которого перенесено в Новый Орлеан уже времен Гражданской войны. Все более ощущался сдвиг в творчестве Кейбла от подлинно художественного к полемическому, публицистическому началу, что, конечно, неправомерно объяснять только тем, что он исчерпал свой талант, обратившись к злободневным проблемам расово-этниче-ских взаимоотношений38. Но "Молчаливый Юг" (The Silent South, 1889) и "Негритянский вопрос" (The Negro Question, 1890) стали теми поворотными произведениями, которые и создали в конце концов Кейблу скорее репутацию борца за расовое равноправие, чем писателя.
как часть общенациональной. Он рассуждал о разном понимании свободы на Севере, где прижилась западноевропейская идея прав человека, и на Юге, что и приводит к метафизическому непониманию. "Наша жизнь мало или вовсе не связана с поступательным движением мировой мысли", — утверждал Кейбл. Называя южную литературу попыткой бегства от действительности, он признавал, что она прежде лишь "пыталась ухватить прошлое, была скроена по старым меркам и освещена старым светом". Вывод Кейбла оказался парадоксальным - он ппедложип отказаться и от нового, и от старого Юга. «Нужно, чтобы Юга не было вовсе. Нужно полное растворение региональных отличий"39. В 1894 г. писатель даже создал роман, где в качестве выхода из тупика, над которым безуспешно бился его герой, Оноре Грандиссим, предложен компромисс — отказ от самой идеи Юга, Это "Джон Марч, южанин" (John March. Southerner, 1895), в главном герое которого Кейбл попытался довольно неубедительно соединить качества южного рыцарства и нового капиталистического предпринимательства.
долгого времени. Неслучайно писателю очень не везло на критические отклики вплоть до последних десятилетий XX в. Сильно зависевший от эпигонски-романтических решений и эстетики, усвоенной им в годы творческого формирования, Кейбл зачастую наполнял эту оболочку многозначным, глубоким смыслом, не предлагая готовых ответов на "проклятые" южные вопросы. Органично сочетать такие противоречивые тенденции оказалось для него сложно — требовалась иная перспектива, недоступная писателю в силу объективных причин, и, возможно, талант иного масштаба. Но бесспорно одно — Кейблу удалось нащупать множество тем, образов, символов, даже повествовательных моделей, которые позднее вошли органично в литературу "южного Ренессанса", и в этом смысле он в определенной мере предвосхитил достижения писателей XX в.
Примечания.
27 King G. New Orleans: The Place and the People. N. Y., 1922, pp. 163-165.
"В начале 1728 года прибыло судно Индийской Компании со значительным числом молодых девушек, которые не были взяты, подобно их предшественницам, из исправительных домов. Компания снабдила каждую из них ларцом с некоторыми предметами одежды. Это и были "filles a la cassette". Монахини-урсулинки должны были заботиться о них, покуда им не найдут подходящих мужей. Впоследствии в колонии стало более престижным вести свое происхождение от девушек со шкатулками, а не от бывших обитательниц исправительных домов". Gayarre С. Е. А. History of Louisiana. New Orleans, 1879, v. 1, p. 390.
30 In Old New Orleans. Ed. by K. W. Holditch. Jackson, 1983, p. 63.
31 King G. Creole Families of New Orleans. N. Y., 1921, p. 23.
32 Среди этих причин Гере в "Истории Луизианы" называет и закон, запрещавший ввоз рабов в Луизиану всем, кроме вновь прибывших в колонию американцев, что ставило креольские кланы в невыгодные экономические условия, а также скандал с земельными титулами, описанный в романе Кейбла "Грандиссимы".
34 Белая лига — военизированная организация демократов Нового Орлеана, насчитывавшая около 3 тыс. человек. II сентября 1874 г. подняла мятеж и свергла республиканское правительство.
35 Цит. по: Kreyling M Introduction // Cable G. W. The Grandissimes. N. Y., 1988, p. XV.
"фатально заражен его социальной и политической ересью", а Э. Мимс в "Истории южной литературы" (1909) даже объявил, что дарование Кейбла "пало от рук его политических взглядов". См.: Dictionary of Literary Biography. Detroit, 1982, v. 12, p 46
39 Cable G. W. Literature in the Southern States // The Negro Question. N. Y., 1890, pp. 42-43, 44.