УТОПИЧЕСКИЙ РОМАН. ЭДВАРД БЕЛЛАМИ.
Утопизм изначально, можно сказать, на генетическом уровне присущ американскому национальному мышлению. Задолго до географического открытия Америка существовала в европейском сознании как расположенная на Западе идеальная страна, запечатленная в мифах, уходящих в глубь тысячелетий, в эллинских, библейских, средневековых, ренессансных сказаниях, отблеск которых лег на проявившееся в земном измерении пространство — Новый Свет. Многообразие коллективных представлений Старого Света породило различные утопические модели, которые искали или надеялись осуществить первые поселенцы девственного континента. Кто-то видел в нем народную мечту о стране изобилия, и иммигранты-американцы пели о благословенном крае, где из земли бьют лимонадные источники, где озера полны виски, а под табачными деревьями можно спать целый день1. Другие, воспринимая время континента как "нулевое", рассчитывали начать свою историю с Золотого века. Третьи прибывали сюда в поисках утраченных миров Авалона, островов Блаженства, золотого края — Эльдорадо.
Основные идеи и образы, определившие утопическое сознание ново-английских поселений, были взяты из Ветхого Завета. Землей обетованной виделся пуританам край, к которому устремились через океан отцы-пилигримы, землей, на которой для них не было, в отличие от многих, готовой Утопии. Они были избраны, чтобы своим тяжким трудом и преданным служением воссоздать Эдемский сад, воплотить здесь Небесный Иерусалим, построить Город на горе. Очевидно, что утопия стала для Америки основополагающим мифом: утопическая составляющая так или иначе прослеживается во всей письменности, начиная с первых хроник, дневников, описаний путешествий, трактатов, политических документов. Но, постоянно присутствуя на уровне "духа", она никак не проявляла себя на уровне "буквы": расстояние от утопизма до утопии оказалось неблизким.
Джон Элиот в своей "Христианской республике" {The Christian Commonwealth, 1659), предлагая программу "государства Моисеева" с формой правления, установленной в Священном писании. Данное сочинение нельзя считать утопией, оно есть руководство к действию. И в этом — вторая причина длительного отсутствия собственно утопического жанра в ранней американской литературе. Утопию в Америке не описывали, ее осуществляли. Сама она появляется, когда наступает кризис веры в возможность ее реализации. Америка же долгое время не сомневалась в том, что возвращение человечества в состояние рая, в планетарном варианте которого видела она собственную историческую миссию, - лишь вопрос времени. Надежды континента были устремлены в будущее. В середине XIX в. Соединенные Штаты были еще уверены, что "рождение нашей нации явилось началом новой истории, которая отделила нас от прошлого и связала нас с будущим, и только с ним"2.
Время после Гражданской войны стало в США кризисным периодом, и не только в сферах производства и политики, но и в национальном сознании: американцы испытывают шок от стремительно надвигающегося будущего, появляется страх перед ним. И одной из самых ярких черт литературного процесса конца XIX в. становится расцвет утопического романа. Ни до 1865 г., ни после первого десятилетия XX в. этот жанр не играл столь важной роли в американской культурной жизни. По подсчетам специалистов между 1865 и 1917 г. вышли в свет 120 подобных романов, а в период с 1888 по 1900 г. в США было опубликовано 160 полностью или частично утопических произведений. Значимо не только количество, но и разнообразие вариантов утопических романов. Они не поддаются исчерпывающей классификации, но наиболее распространены были теократическая, фермерская, социальная, женская и консервативная утопии, а также дистопия, которая явилась ответом на появившиеся утопии и в негативном свете изображает предложенный ими идеал. Все они, как правило, выступали не в чистом виде, а в различных комбинациях.
Естественно, подобное богатство не могло возникнуть из литературного вакуума и в одночасье. По меньшей мере четыре фактора способствовали ему: предыдущее развитие литературной утопии; практика организации коммун и связанная с ней письменная традиция; общественно-политические, социальные и экономические трактаты; европейское влияние, как в сфере естественно-научных знаний, так и собственно литературное
Из обозначенных видов утопий теократическая и фермерская представляют собой специфически американские варианты. Первая восходит к идеям пуритан, пытавшихся строить жизнь в согласии с добродетелями первых христиан, вторая - к идеям Томаса Джефферсона, который видел Соединенные Штаты страной трудолюбивых, чистых сердцем фермеров.
Идеи теократической утопии утверждаются в романе Сильвестра Джадда "Маргарет. История о реальном и идеальном, цветении и увядании" {Margaret: A Tale of the Real and Ideal 1845) Его автор закончил курс богословия в Гарварде и был уверен, что унитарианство является ключом к лучшему миру и что зло можно преодолеть примерами добра и истинно христианского поведения. Маргарет, героиня романа, уже в юности познавшая много трудностей, и ее муж поселяются в небольшом городке Ливингстон. Их образцовая жизнь оказывает влияние на людей. Общими усилиями они превращают Ливингстон в совершенство. Город полон цветов, деревьев, в нем восстановлена церковь, кругом красота, чистота и покой. Жизнь людей заполнена созидательным трудом и праздниками, в которых реализуется их любовь к познанию, искусству, природе и Богу.
"Кэмпердаун, или Новости наших соседей" (Camperdown, or News from Our Neighbourhood, 1836) под названием "Триста лет спустя" является одной из первых фермерских утопий. Автор использует характерный для жанра прием сна. Герой романа, Эдгар Гастингс, молодой образованный человек, засыпает и видит сон: его фермерский дом погребен под ужасной лавиной, и в нем он остается триста лет в замороженном состоянии. Приходит в себя он в совершенно новом мире. Демократия существует в стране как в теории, так и на практике. Правительство занимается реальными проблемами людей. Женщины получили равные права с мужчинами, именно они остановили войны еще за 120 лет до пробуждения Гастингса. Система налогов предоставляет сельским жителям значительные преимущества. Изменились и фермы, и города. Фермы содержатся в идеальном порядке, всю тяжелую работу на них теперь выполняют машины. А Филадельфия, где нет зданий выше трех этажей, утопает в зелени.
Эти два романа, несмотря на определенные литературные слабости, оказались значимы, так как они заложили основы жанра, на которые затем будут ориентироваться авторы теократических и фермерских утопий, не только сохранившихся, но и усовершенствовавшихся в литературе последних десятилетий XIX в. А вот романтическая утопия, с которой связан первый этап развития данного жанра в 20-40-е годы, годы первого кризиса веры в великое американское будущее, полностью сходит с литературной cцены рубежа веков. Однако в истории утопического жанра романы "Колония на кратере" (1847) Фенимора Купера, "Тайпи" (1846) Германа Мелвилла, "Роман о Блайтдейле" (1852) Натаниэля Готорна** , "Уолден, или Жизнь в лесу" (1854) Генри Торо***, пейзажные новеллы Эдгара По "Поместье Арнгейм" и "Домик Лэндора" сыграли выдающуюся роль. В строгом смысле слова назвать утопиями произведения Купера, Мелвилла, Готорна, Торо нельзя. Любая утопия, как правило, содержит в себе два начала — отрицающее исозидающее. В наванных романах второе, описание идеала, присутствует, но он отнюдь не изображается как желанный и устойчивый, а одним из критериев, по которым отличают утопический жанр, является стремление воплотить предложенную писателем модель существования в действительность. Колония на кратере у Купера гибнет в пучине океана. Герой Мелвилла, восхищаясь сообществом племени тайпи, мечтает об одном — о побеге из него. Коммуна Блайтдейла слишком недолго представляется герою Готорна местом разумного времяпрепровождения, и он покидает ее. Жизнь на берегу Уолдена воспринималась Торо как эксперимент и не предполагала продолжения. Несомненно, каждый из этих романов - сложный конгломерат притяжения и отталкивания двух миров, реального, неприемлемого, и совершенного, желанного, и упрощать их, сводя к чему-то одному, невозможно.
В романе "Колония на кратере" (или, ближе к авторскому заглавию, "Кратер, или Вулкан"; The Crater; or Vulcan's Peak, 1847) Купер первоначально удерживает внимание читателей историей двух влюбленных, из-за конфликта отцов вынужденных тайно заключить брак на судне, которое и увозит молодого мужа, Марка Вулдстона. Это крайне характерно для утопического жанра, много вобравшего в себя из таких модификаций жанра романа, как сентиментальный, приключенческий, мелодраматический. По этому пути будут следовать и ведущие авторы конца XIX века. Корабль Марка терпит крушение на рифах, и герой оказывается на острове вулканического происхождения. Но все складывается так, что не он возвращается в США, а его жена, их близкие и друзья приезжают к нему и создают на острове колонию, которая многократно сравнивается с раем и воплощает созидательное утопическое начало в романе. Колония на кратере предпочитает юридическим законам естественные, заповеданные Создателем. Но она не принимает принципа равенства и общей собственности. Люди живут в мире, согласии, труде и вере, пока на острове не появляются священники, юристы, газетчики. Коммерция, деньги, власть становятся теперь целью существования. Это приводит к нравственному падению колонии, за которым следует и физическая гибель - остров уходит под воду из-за извержения вулкана. Такой финал представляется закономерным Он следствие выбора, сделанного членами колонии. Купер не против коммерческих интересов, они хороши, когда не являются главным, не заслоняют от человека великие задачи его существования" В данном же случае поклонение коммерции "человека, который сам себя сделал", не потрудившись сначала стать человеком, приводит к распаду и личности, и общества.
Всю историю поселения на кратере можно прочитать как краткое иносказание истории США: параллели очевидны и многочисленны. Думается, такой подход был бы слишком прямолинеен, но в то же время два мира - идеальный, периода создания колонии, напоминающий мир первых поселенцев Новой Англии, и мир колонии накануне гибели, содержащий все пороки современного Куперу американского общества, - ярко прочерчены и позволяют писателю реализовать оба важнейших начала жанра — конструктивное и критическое. Идеальное сообщество возможно, согласно Kvneру, если каждый человек будет жить по законам Бога. Для человечества день, когда "вся земля заполнится знанием Всевышнего и заполнен водой", очень далек, но "мечта об этом дне живет в крови человечества", — заключает Ф. Купер3.
И фермерская, и теократическая утопии предполагают создание утопии на уровне страны. Это было созвучно интересам большинства в Америке 70—90-х годов, когда всеобщей надеждой на спасение являлась идея единой государственной машины, организованной и работающей на основе последних данных технических, социологических, политических, экономических наук. Концепция такого безотказно функционирующего общества-механизма должна была указать новые пути развития США и оживить убеждение в исключительности Америки и ее предназначения. Романтический же вариант утопии предполагает идеальное состояние для ограниченного числа людей, группы единомышленников и даже отдельного индивида, поскольку романтики потеряли веру в то, что Америка может стать утопией-государством, и пытались осуществить частную утопию, втайне все же надеясь "заразить" своим примером большинство.
Гражданской войны ситуация меняется: их лидерами становятся американцы во втором или третьем поколении, тогда как новые иммигранты озабочены не счастьем человечества, а личным благосостоянием.
Существует несомненная связь между опытом коммун и романами утопической направленности, сюжетами которых часто становятся истории создания коммуны и пребывания в ней героев. Определенное влияние на писателей оказывала документальная и историографическая проза, рассказывающая о самых успешных экспериментах подобного рода. К наиболее известным из них относятся хроники Онейды, составленные ее главой, Дж. Х. Нойсом, "История американского социализма" {History of American Socialism, 1870), повествование о жизни шейкеров Ф. У. Эванса "Автобиография шейке-ра" {Autobiography of a Shaker, 1869), воспоминания Роберта Д. Оуэна (сына знаменитого английского социалиста-утописта Роберта Оуэна, участвовавшего вместе с отцом в создании в США колонии "Новая Гармония") "Двадцать семь лет моей жизни {Twenty-Seven Years of Autobiography, 1874). Но наблюдается и обратное влияние. Некоторые утопические романы вдохновляли людей на создание коммун, строившихся по данному в них образцу. Так, Альтрурия У. Д. Хоуэллса породила одноименную коммуну в Калифорнии. А некоторые авторы сами являлись членами подобных объединений, хотя к концу века стала очевидна бесперспективность ожиданий светлого будущего и движение коммун к началу XX в. сходит практически на нет.
Первыми на своеобразный "футурологический" шок от стремительно надвигающихся изменений во всех сферах жизни отреагировали авторы радикальных сочинений. Осмыслить и по возможности запрограммировать будущее были призваны утопические проекты и сочинения. Они-то, пожалуй, и оказали самое сильное и непосредственное воздействие на развитие утопического романа США. Это и объяснимо: как исторический роман базируется на знании истории, так и утопия конца века зависела от знакомства с социальными и политическими изданиями, к которым часто была обращена4. И публицистика, и романы пользовались массовой популярностью, которая объясняется не только кризисом и вовлеченностью в него буквально всех слоев населения, но и спецификой среднего американского читателя, тяготевшего к "практическим сочинениям".
Наибольшим воздействием на общество обладали труды Генри Джорджа, Генри Д. Ллойда, Уильяма Г. Самнера. В них, как в абсолютном большинстве утопических романов, совершенно очевидны переклички с идеологией Просвещения, эпохи, в которой Соединенные Штаты появились как политический организм. Чрезвычайное признание вновь получают идеи прогресса, эволюции, общественного договора, врожденных добродетелей человека — на них и основывают свои построения утописты.
"Прогресс и бедность" {Progress and Poverty, 1879) стала ключевой работой для большинства писателей, создателей альтернативных типов обществ, среди них — Э. Беллами, И. Доннелли, У. Д. Хоуэллс, Дж. Робертс и многие другие. Она образно, красочно, эмоционально описывала как трагичность сегодняшнего, связанного с безработицей, тяжелейшими условиями труда, экономическими депрессиями и кризисами, банкротствами, глубочайшей бедностью, так и прекрасные картины грядущего "золотого века", когда дитя будет играть с тигром, а весь мир исполнится гармонии5. Люди будут жить в благоустроенных красивых домах снабженных светом, теплом, телефонами, ходить в библиотеки и театры путешествовать и пользоваться всеми благами прогрессирующей цивилизации. Исчезнет бедность, а благодаря этому исчезнут преступления, жадность, жестокость, равнодушие, ведь они - лишь порождения бедности или страха перед ней. Г. Джордж видит свой путь к этому безоблачному завтра. Беды современного общества он связывает с несправедливостью в распределении богатств и уверен что если перейти к новому варианту налога, который он предлагает их легко можно устранить.
к опасным для благополучия людей явлениям, поднимая вопрос о способах перехода к высокосинеогетичному типу общества, сыграли достаточно большую роль во введений целого ряда частных улучшений и в целом — в выходе США из кризиса.
Американские утописты во многом опирались на отечественны источники. Имена Т. Джефферсона, Б. Франклина, Р. У. Эмерсона часто появляются на их страницах. Но не менее часто встречаются и имена Ч. Дарвина и Г. Спенсера, Р. Оуэна, К. Сен-Симона, Льва Толстого: европейское наследие, научное, литературное, было еще одним фактором, способствовавшим расцвету жанра в США. В Европе наиболее интересные образцы утопических романов были созданы тоже в конце XIX в., с 70-х годов. Наиболее популярны у американских читателей были "Грядущая раса" (The Coming Race, 1871) Э. Бульвера-Литтона, "Едгин" (Erewhon, 1872) С. Батлера, "Вести ниоткуда" (News from Nowhere, 1890) У. Морриса. Последний был написан как ответ на самый знаменитый утопический роман США — роман Эдварда Беллами "Взгляд назад. 2000 — 1887".
Роман Беллами стал мощнейшим катализатором, вдохновившим десятки авторов на создание утопических произведений. От Сан-Франциско до Нью-Йорка люди самых разных профессий — учителя, политики, инженеры, врачи, священники, бизнесмены — начали писать, а американские издательства публиковать образцы жанра, ставшего в 90-е годы самым читаемым в стране и демонстрировавшего присущую ему тематическую устойчивость. В романах ставили и обсуждали проблемы богатства и бедности, условий труда, рабочей занятости, монополий, политики, научно-технического прогресса, урбанизации, образования, положения женщин, среды обитания, эволюции человека. Но, как правило, они не решали проблемы, а описывали их, являлись "зеркалами, а не лекарством"6
Утопии принято делить на такие пары, как утопия бегства и реконструкции, свободы и порядка, утопия-образ и утопия-программа. Почти стопроцентно американские романы конца XIX в. представляют вторые половины — в них выдвигается требование преобразования общества, предлагаются программы для его осуществления, а коллективизм, регламентация работы, досуга, отношений мужчин и женщин утверждаются как необходимые основания всеобщего счастья.
Существует и деление на утопии места и времени, которыев свою очередь включают в себя по два варианта. Первые могут описывать полностью вымышленные пространства: страны, острова, вымышленные континенты, планеты - или же реально существующие,тно идеализированные земные территории7. Одни произведения характеризуются фиксированным временем, а другие - размытым, тяготеют к вневременному. Американские авторы конца XIX в., серьезно расходясь и в этом с романтиками, предпочтение отдают утопиям времени, располагая мир совершенства в далеком, а чаще — в близком будущем. Приоритет времени над местом объясним: в национальном сознании Америка продолжает оставаться классическим легендарным топосом, и нет надобности ехать в дальние края для поисков утопического пространства, поэтому идеальными городами становятся хорошо знакомые города — Бостон, Чикаго, Филадельфия. В связи с этим совершенно незначительное место в американских романах занимает мотив путешествия, почти обязательный для жанра.
"Отнесенная в иное пространство (u-topos) или в иное время (u-cronos), утопия всегда принадлежит настоящему" (1; с. 64), — это положение полностью приложимо к литературе США конца XIX в. Обостренная реакция на сложности конкретно-исторического момента определяет ее пристрастие к форме с фиксированным временем.
"Взгляд назад. 2000 — 1887", выполненному в соответствии со всеми требованиями классической утопии. Совершенно обоснованно специалисты связывают с ним оформление утопии как литературного жанра в США: «Несмотря на важность многих форм утопизма в ранней американской культуре, включая утопические произведения, написанные такими авторами, как Ч. Б. Браун, Ф. Купер, Э. По, Н. Готорн, Г. Мелвилл, только с появлением романа Беллами большая часть американских читателей "увидела" утопическую литературу» и осознала ее как возможность понимания прошлого, настоящего и будущего (2; р. 74). Действительно, для развития жанра и практической деятельности по реформированию американского общества роман Беллами имел исключительное значение.
Эдвард Беллами (Edward Bellamy, 1850-1898) родился в небольшом городе Чикопи-Фолз (шт. Массачусетс) в семье баптистского священника. Отца Беллами хорошо знали и любили как человека доброго и отнюдь не ортодоксального. Мать, дочь баптистского священника из Спрингфилда, женщина высокообразованная, считала главным в жизни высокую цель и богооткровенную религию. Атмосфера в доме была духовной, знания очень ценились нормой были беседы матери с сыновьями, что во многом сформировало интересы Эдварда. В неоконченной автобиографии Беллами писал, что религиозный опыт детства был самым сильным его впечатлением- "Интеллектуальный и моральный переворот поздних лет не стерли в его сознании необычного и волнующего опыта этой эпохи"8 Беллами прекрасно знал Библию, был широко начитан в религиозной литературе. Христианское учение о братстве людей стало базой его философии, и его он сделал фундаментом экономической и политической жизни Новой Эры.
Эдвард Беллами.
Хотя в автобиографии Беллами писал, что был так же далек от реальной жизни, как Дон Кихот в своей библиотеке, очевидно, что интересы этого мира были его интересами. Несмотря на духовную устремленность, а возможно, благодаря ей, он остро воспринимал социальную несправедливость, много читал и размышлял с кретных фактах социального, законодательного, экономичес порядка. Очень рано Эдвард начал писать эссе, и тематика их свидетельство тому. Например, в 13-14 лет он создает трактаты "Закон для республики Сан-Доминго" и "Сила лести", в которыхвысказывает свои мысли о природе тирании. Но нарядус такого рода увлечениями существовало еще одно - Эдвар мечтал стать военным. С детства он зачитывался жизнеописаниями полководцев Наполеона, Нельсона. Возможно, сказывалось влияние Гражданской войны. В армии его привлекала организованность, ясность построения. Но по состоянию здоровья Эдвард не мог поступить в армию и несколько месяцев провел в Нью- Йорке, а в 1868 г. отправился в Германию.
же он увидел жестокость человека к человеку. Вернувшись в Соединенные Штаты в 1869 г., Беллами решил посвятить себя юриспруденции и два года изучал право. Блестяще сдав экзамены, он открыл собственное дело, рассчитывая, что юридическая практика позволит ему стать защитником справедливости, обеспечить, как он писал, "рыцарскую защиту вдовам и сиротам от их угнетателей". Однако жизнь диктовала иное, и он начал осознавать, что юриспруденция - "подпорка плутократии" (8; р. 37).
Оставив это занятие, Беллами посвятил себя сначала журналистике, затем — литературному творчеству. Он пишет рецензии на произведения Александра Пушкина, Шарля Бодлера и, что особо важно, на утопические произведения Роберта Оуэна, Э. Кабе, роман Бульвера-Литтона "Грядущая раса". В 1880 г. со своим братом Беллами основал в Спрингфилде газету "Дейли ньюз". Уже в начале 70-х годов Беллами получает известность благодаря статьям, названия которых — "Избирательные права женщин", "Золотой век" — отражают сферу его интересов. С 1875 по 1889 г. Беллами опубликовал 23 рассказа; они и сегодня привлекают внимание специалистов, которые находят их незаслуженно забытыми. А с 1878 по 1884 г. Беллами выпустил четыре романа, которые получили высокую оценку и читателей, и критики: "Шесть к одному. Нантакетская идиллия" (Six to One; A Nantucket Idyll, 1878), "Герцог Стокбридж. Роман о восстании Шейса" (The Duke of Stockbridge. A Romance of Shays' Rebellion, 1878-1879), "Процесс доктора Хайденхоффа" (Dr. Heidenhoff's Process, 1880), "Сестра миссис Лудингтон. Роман о бессмертии" (Mrs. Ludington's Sister. A Romance of Immortality, 1884).
Первый роман основывается на суждении Беллами о принадлежности каждой человеческой души к духу Вселенной, к универсальной душе, которая в данном случае представлена морем. Героиня охвачена мистической страстью к морю, общение с которым развивает всеобщее и бессознательное в человеке и дарит ему удивительное ощущение высших эмоций и устойчивости. По убеждению Беллами, универсальное, безличностное является в человеке главным Именно оно через любовь связывает его с миром Это источник всего, что люди зовут совершенным, источник "всех наших чувств настроений, благодаря которым мы есть нечто более великое, чем наши индивидуальности (8; р. 31).
Совсем иного плана роман "Герцог Стокбридж" Это социальный, исторический роман, изображающий восстание Дэниэла Шейса 1786-1787 годов. Исследователи отмечают что анализ причин экономического недовольства, последовавшего за Революцией точен и проницателен9.
«Процесс доктора Хайденхоффа" и "Сестра миссис Лудингтон" - это фантастические романы, посвященные парапсихологическим явлениям, чрезвычайно в свое время популярным не только в США, но и Англии. Многие полагали, что именно этими произведениями Беллами войдет в литературу США.
"Взгляд назад. 2000 — 1887" (Looking Back- ward, 2000 - 1887, 1888). Он опубликовал его в возрасте 37 лет, однако очевидно, что все основные идеи этого романа им были сформулированы задолго до того. В 1867 г. Беллами начинает дневник и озаглавливает его "Мысли о политической экономии". Он свидетельствует о том, что Беллами старался разработать систему средств реформирования американского общества и продумывал вопросы связанные с законодательством, с выборами президента и распределением доходов. Писатель не раз говорил о своем неприятии социалистических идей, поскольку для него не могло быть одного правого или главного класса, не существовало понятия классового сознания, а вот принцип равенства труда и доходов был им принят. Однако улучшение социума Беллами видит на путях служения Богу, как воплощение его замыслов на Земле. Г. В. Роде справедливо пишет о двух основах утопии Беллами: социальной и метафизической10.
Беллами видит в истории человечества три великих события. Первое — явление Христа, который показал, что перед Богом все люди равны. Второе — Американская революция, поскольку она установила политическое равенство людей. Третье событие еще предстоит осуществить — обеспечить экономическое равенство для всех. И Беллами верит, что это необходимо осуществить здесь и сейчас. Капитализм по своей природе порождает зависть, антагонизм, страх. Значит, необходимо его реформировать. Идеологической базой своей системы реформирования Беллами делает "религию солидарности". Именно она в идеальном обществе будущего определяет не только церковь и религию, но и политику, экономику, социальные законы. Свой труд, "Религия солидарности' (The Religion of Solidarity) Беллами завершил в молодые годы, однако высказал в нем зрелое суждение о жизни. Оно связано с представлением о существовании универсального духа в каждом человеке, о методах и возможностях развития в нем трансцендентного, из которого и возникает чувство социальной солидарности. Бог — это Душа всех", и каждый обладает частицей универсального духа. Еe, сакральную сущность личности, Беллами называет "внутренним эго" , "ноуменальным я". Проявляется она в разной cтепени. Чтобы добиться ее максимального раскрытия, необходимы медитация, самонаблюдение, способность чувствовать красоту природы, музыка и волшебное воображение, способность мечтать. Именно она делает человека "полубожественным, или потенциальным Христом", и в то же время братом всех людей.
Особой оригинальности в ней нет, но она важна благодаря той роли, которую сыграла в формировании идеологической базы для его главного романа (8; р. 36). Именно такое понимание сущности человека стало основой веры в возможность перехода к идеальному сообществу.
«Для меня было наслаждением заниматься парапсихологическими штудиями и размышлениями, которые были предметом моих ранних произведений. Но с тех пор, как мои глаза открылись на зло и недостатки нашей социальной системы и я начал питать надежды на лучшее ее устройство, я просто не мог "играть свой концерт", писать и думать о чем-либо еще. Есть одна жизнь, которую я хотел бы вести, и другая, которую я должен вести. Если бы только я был сразу двумя» (8; р. 44).
Жертвы эти были не напрасны. Реформировать государственную систему с помощью романа "Взгляд назад" не удалось, но он сыграл свою позитивную роль. В 1898 г. газета "Америкен фабиан" писала, что "вряд ли какой-либо человек при жизни оказывал такое влияние на социальные надежды современников" (2; р. 133). Успех романа был ошеломляющим. В первый год опубликовано 60 тысяч экземпляров, во второй — 213 тысяч, в день распродавали до тысячи экземпляров. Была создана партия Национализации — партия сторонников идей Беллами, организовано 150 клубов Беллами, число членов которых составляло около 500 тысяч человек, ставивших целью немедленное воплощение Новой Эры. Роман пользовался популярностью не только в США, он был переведен на многие языки; в России до 1917 г. было семь вариантов перевода, определенное воздействие он оказал и на русскую утопию, произведения А. Чаянова и Н. Ф. Федорова. Свое убеждение в том, что "Золотой век не позади нас, а прямо перед нами"11, как писал Беллами в послесловии, и что его можно и нужно добиваться, он передал и массам читателей, и политическим движениям. В отличие от У. Морриса, Бернард Шоу и Герберт Уэллс высоко оценили книгу Беллами, а премьер-министр лейбористского правительства К. Эттли назвал ее одной из английских библий (2- р 135)
Герой романа, Джулиан Уэст, оказывается в Новой Эре благодаря сну, в который погружается с помощью гипнотизера в своем доме. Просыпается он в 2000 г. в доме доктора Лита. Из окон открывается вид на Бостон. И Джулиан поражен: трудно в этом прекрасном городе, городе-мечте, полном чудесных зданий и садов узнать Бостон столетней давности. Позже он видит улицы, не знающие грязи и слякоти: во время дождя над тротуарами появляются навесы, а зонтики ушли в прошлое. Доктору Литу это представляется символичным — раньше каждый жил для себя, прикрывая лишь самого себя от ненастья, теперь - единые навесы для всех и каждый — за всех.
Доктор Лит, человек Новой Эры, говорит, что ключ к загадке цивилизации — чувство братства людей. Великодушие, сочувствие, сострадание врожденно присущи человеку, просто надо было создать условия для высвобождения "внутреннего эго". Удивляясь чудесам нового мира, Джулиан Уэст связывает их с серьезными изменениями человеческой природы. Но доктор Лит возражает ему: "Вовсе нет, природа не изменилась, но условия жизни человека изменились, а вместе с ними — и побудительные мотивы человеческих поступков" (11; р. 68).
— единственный монополист. Ему не надо ни с кем конкурировать, не надо заниматься и проблемой внешних врагов — их просто нет. Нет партий и политиков, и слова "демагогия" и "коррупция" исчезли из речи. Поэтому единственная задача правительства — реальная защита граждан, их физических и интеллектуальных потребностей. Во главе идеального государства стоит генерал-президент, избираемый на пять лет; десять главных офицеров формируют совет. Быть президентом, быть официантом — равно почетно. Всякий труд в обществе, не знающем классов, воспринимается как одинаково достойный. Трудятся все, труд теперь — не повинность, а радость, необходимая потребность. Люди добровольно состоят в индустриальной армии с 21 года до 25 лет, выполняя ту работу, которую им поручают. После 25 каждый выбирает себе занятие по душе. Желающие имеют возможность получить прекрасное образование. На отдых можно уходить в 45 лет. Врачи, учителя, артисты, художники, писатели не принадлежат к индустриальной армии, они имеют параллельную организацию. Слуг не существует, они и не нужны, поскольку бытовых проблем нет, а есть общественные рестораны и прачечные. Законодательная система работает на благо граждан, в романе дается ее подробное описание. Нет войн, нищеты и безработицы, жестокость социальной жизни сменилась уважением и добротой. Нет банков, магазинов — и нет денег. Все имеют все в соответствии со своими потребностями, а отдают максимум того, на что способны.
Джулиан удивляется увиденному. Он не может понять, как же достигается такое изобилие, чем оно обеспечивается? Толкователем вновь выступает доктор Лит, который объясняет, что оно стало возможно по многим причинам и не последнюю роль играет то, что в Новой Эре нет армии, полиции, криминальных структур. Но есть индустриальная армия, являющаяся залогом экономического процветания и всеобщего равенства; важно и то, что практически нет больных, люди нового времени психически и физически здоровы, жизнерадостны и благожелательны.
По словам доктора Лита, все народы и страны на планете живут в мире, строя отношения между собой на честности и дружбе, а в перспективе видят движение к "окончательному объединению мира в одну нацию" 12 Пока же для поездок за рубеж граждане США пользуются кредитными карточками. Люди Новой Эры имеют свободу слова, прессы, собраний. У всех равные возможности для самосовершенствования и создания желаемых условий жизни. Дома находятся в собственности государства, а люди выбирают себе жилье сообразно своим вкусам. Искусство стало свободно от коммерции, а его творения — совершеннее по форме и содержанию. Музыка — неотъемлемый компонент жизни, она признана одним из важнейших факторов, формирующих духовность нации. В каждом доме есть специальная музыкальная комната, куда по желанию ее обитателей транслируются музыкальные произведения.
Женщины Новой Эры во всем равны с мужчинами. Они также состоят в индустриальной армии, но особой, женской. Домашней работы у них нет, а "муж — не ребенок, чтобы за ним ухаживать" (12; р. 209), — замечает Эдит, дочь доктора Лита. Но если женщина предпочитает домашнюю работу, она имеет на это право, и такой труд тоже высоко оценивается. В целом в книге Беллами все настолько проникнуто пониманием проблем женщин, что, видимо, не случайно издатель романа получал письма с вопросом, не является ли на самом деле Эдвард "Эдвардиной". Однако некоторые феминистски настроенные читательницы посчитали дискриминацией то, что женщины организуют отдельную индустриальную армию, что у них более короткий рабочий день и больший отпуск. И в следующей книге, "Равенство", Беллами уже не упоминает женскую армию, женщины вольны выбирать любой род деятельности, как и мужчины.
— "символ центростремительной силы, способной вернуть мужчину-индивидуалиста к единству рода людского" (8; р. 33). И героиня романа, Эдит Лит, "дочь золотого века", как называет се Джулиан, соответствует этому предназначению. Для утопических романов характерен тип героинь, общий с героинями сентиментальных, мелодраматических произведений, как, впрочем, и тип сюжетных перипетий. Любовная коллизия романа Беллами играла не последнюю роль в его массовом успехе. Эдит Лит полюбила путешественника во времени. У нее то же имя что и у невесты, оставленной Джулианом в XIX в. Более того, она оказывается ее праправнучкой.
Идеальные люди, идеальный социум. Как такое стало возможным? Когда Джулиан Уэст очнулся в 2000-м г., его первым вопросом было: "Нашли ли решение рабочего вопроса?" Доктор Лит отвечает, что такой вопрос сейчас вообще неизвестен. Оказалось, что обществу и не пришлось его решать, ведь оно развивалось по законам индустриальной эволюции. Стачки, как объясняет Лит, — лишь результат концентрации капитала. А она исчезла "сама собой", когда корпорации начали поглощаться еще большими корпорациями. В итоге образовалась одна великая корпорация, адсорбировавшая все другие. Эпоха трестов завершилась созданием Великого Треста, завершилась без всякого насилия. Произошла национализация индустрии. Отсюда и название партии сторонников проекта Беллами — партия Национализации.
Вряд ли успех романа был бы столь значительным, если бы его страницы были посвящены только описанию прекрасного будущего. Не случайно роман называется "Взгляд назад": из Америки 2000 — в Америку 1887 г. Как это часто делается в утопиях, будущее используется для "нападения" из него на настоящее. Многие считают, что самая сильная часть романа — это именно взгляд назад, а не взгляд вперед, например, в экземпляре Льва Толстого отмечена именно эта часть.
Интересно, что для изображения современного, реального мира, Беллами использует мотив сна, использует, если говорить о законах жанра, с точностью до наоборот. Со времен жанра видения особый, нездешний мир герой видит во сне. А Джулиан в кошмарном сне возвращается в Америку 1887 г. Он видит мир, который ему привычен. Однако теперь незримо присутствующий фон Новой Эры все меняет: взгляд человека, привыкшего к совершенству, прозревает ужас того, что вчера считалось нормой. Читая новости в газетах, Джулиан испытывает потрясение, осознав, что они полны сообщениями о войнах, убийствах и самоубийствах от безработицы, невыносимых условий жизни, в которые поставлены несчастные люди. На улицах — грязь, зловоние, голодные дети, копошащиеся в кучах мусора, люди, похожие на живые трупы. То, что Джулиану раньше предсталялось вполне терпимым — те же сообщения в газетах он пробегал равнодушным взглядом, — то, на что он просто не обращал внимания, предстало в один момент во всей своей недопустимости. И прозревает не один Уэст — вместе с ним заново открывает окружающий мир и читатель.
Взгляд извне, из другого мира на хорошо знакомое создает удивительно сильный эффект. Он сознательно был рассчитан писателем. В записных книжках Беллами пишет о необходимости убрать стандартную точку зрения, найти способ увидеть самих себя извне, а не изнутри13 как правило, не принадлежит к инаковому миру, в который он попал каким-то чудесным способом, кстати, последнее - практически единственное фантастическое допущение в классическом варианте утопии, что отличает ее от других жанров фантастического. У него обычно есть своего рода "гид", идентичный обществу, объясняющий его устройство, историю и законы. Такую роль в Новой Эре выполняет доктор Лит, отвечая на вопросы Джулиана, который, в свою очередь, сам является гидом для читателя, отстраненно, с позиции "извне" оценивающий США конца XIX в.
Оба мира, прошлого и будущего, воссозданы объемно, осязаемо. Настоящая утопия обязана "инфицировать" читателя реальностью своего вымысла, без этого не может быть эффекта воздействия ее идеологии (4; р. 96). Беллами достигает больших высот в искусстве актуализации, он может "заразить" реальностью придуманного. Об этом У. Д. Хоуэллс писал: "Все именно так, как было бы в жизни. Способность заставить читателя почувствовать, будто он сам испытал подобное, как раз и отличает писателя, который силой своего воображения возродил во всем христианском мире веру в грядущий золотой век"14. Утопию Беллами отличает и эмоциональная напряженность стиля, которая диктуется восторгами от знакомства с будущим и отчаянием от столкновения с настоящим. Она, в сочетании с названной актуализацией, способствует читательскому сопереживанию.
Острота восприятия Джулиана передается читателю. К исковерканным созданиям, которых едва можно признать людьми, герой Беллами чувствует высокую любовь: "Я видел в них моих братьев и сестер, моих родителей, моих детей, плоть от плоти моей, кровь от крови моей". Когда он идет по улице, ему кажется, что, обретя голос, камни мостовой вопрошают: "Что же ты сделал с братом своим, Авелем?" (12; р. 226). Вновь повторяется преступление: убийство брата братом, распятие человека человеком: "Я был на Голгофе. Я видел человечество, распятое на кресте!.. Разве вы не знаете, что возле ваших дверей множество мужчин и женщин живут жизнью, которая есть одна сплошная мука?" (12; р. 267). И глядя на непроницаемые лица прохожих, Дужлиан восклицает: "Какая надежда могла здесь жить для несчастных, для мира, если глубокомысленные мужчины и нежные женщины не были тронуты этим?" (12; р. 268).
Библейская символика в описании двух Бостонов демонстрирует обращение Беллами к главному для американского сознания мифу: Бостон Новой Эры подается в терминах Нового Иерусалима, Бостон же XIX в. — прямая противоположность Града Божьего, это — Голгофа.
«Вы спрашиваете, чего мы ждем от движения бесчисленных поколений в будущее? Я отвечаю. Путь простирается перед нами, но конец его нельзя различить в ослепительном Свете. Есть два варианта возвращения к Тому, "Кто есть наш дом: индивидуальное возвращение через смерть и возвращение рода людского через осуществление эволюции, когда священная тайна, заключенная в эмбрионе будет полностью раскрыта. Оплакивая прошлое, поворачиваемся мы к ослепительному будущему и, прикрыв глаза, устремляемся вперед. Долгая и утомительная зима рода людского закончена Начинается лето. Человечество вышло из кокона. Небеса перед ним» (12; р. 238-239).
— лишь фаза пути. Не все увидели и поняли смысл этого грандиозного возвращения, которое и было, в понимании писателя, главной задачей существования поколений и поколений на Земле. Осуществление этой задачи для Беллами — не утопия, а то, что может и должно случиться: небеса перед человечеством, небеса — на земле, воплощенный Иерусалим мечта отцов-пилигримов, ставшая реальностью.
В 1897 г. Беллами опубликовал свой последний роман, "Равенство" (Equality), где развивал идеи, сформулированные во "Взгляде назад", и попытался ответить на критику, а также представил последовательный план перехода к индустриальной демократии. В "Равенстве" вновь появляются Джулиан Уэст, Эдит и доктор Лит, мистер Бартон, однако резонанса этот роман почти не имел.
Во время написания "Равенства" Беллами заболел туберкулезом и в 1898 г. ушел из жизни. Последними словами, обращенными к близким: "Не печальтесь. Я просто перехожу в другую комнату", — он подтвердил свою мысль о том, что страх смерти неведом человеку, который по-настоящему верит в существование души.
Следом за романом Беллами возникло большое количество разнообразных "взглядов": "Взгляд дальше вперед"{Looking Further Forward, 1890) Р. Микелиса, "Взгляд назад и что я там увидел" (Looking Backward and Whan I Saw, 1890) У. Сэттерли, "Взгляд в будущее" (Looking Ahead, 1899) Я. Мендеса, "Взгляд вперед" (Looking Forward, 1899) А. Бёрда, "Взгляд по ту сторону" (Looking Beyond, 1891) Л. Гайслера. Но один "взгляд" появился в романе, опубликованном раньше книги Беллами, что позволило некоторым даже обвинить писателя в плагиате. Это роман Джона Макни "Диотас, или Взгляд далеко вперед". (The Diotas; or A Far Look Ahead, 1883). Действительно, сходство есть, но оно связано не с сущностью предложенного варианта будущего, а с внешней, событийной стороной романа. Герой романа Дж. Макни, Измар Тиузен, подвергся эксперименту в девятнадцатом веке и проснулся в двадцать шестом. Нью-Йорк, каким он его знал, исчез, никто не живет на Манхэттене, он превращен в большой склад. Люди ведут простую, хорошо организованную жизнь, деля ее между профессиональной деятельностью и досугом. В Нью-Йорке будущего Измар встречается с девушкой, гевои Диотас, они полюбили друг друга. Она, как и Эдит Лит, является потомком героя и его невесты..
само общество - капиталистическое, частная собственность в нем сохранена. Макни утверждал своим романом, что капитализм не несет ответственности за болезни XIX в., а коммунизм не обеспечивает универсального решения проблемы.
Беллами был дружен со многими авторами утопических произведений, а Хоуэллс и Э. Э. Хейл даже были членами одного из клубов его имени. Среди них были и Джон Макни, которому, по словам В. Л. Паррингтона, Беллами предложил этот сюжет в одной из их многочисленных бесед, а затем воспользовался им сам (9; р. 222), и Соломон Шиндлер, написавший наиболее известное продолжение романа Беллами, "Молодой Уэст" {Young West, 1894). Его героем становится сын Джулиана. После учебы и пережитой несчастной любви, которая неизбежна даже в безупречно отрегулированной утопии, он приступает к работе, добивается больших успехов, становится президентом. Решив написать биографию своего знаменитого отца, молодой Уэст обнаруживает, что тот был несчастен. Из-за этого он сам начинает сомневаться в системе, но затем понимает, что проблемы отца связаны с тем, что он был человеком другого мира, и неправильное воспитание и образование не могли не сказаться даже на таком человеке, как он. Главное внимание в романе Шиндлера уделено как раз проблеме образования. Он убежден, что к утопии надо идти не через революцию, а через разработку и установление верной системы обучения детей и юношества. Образование — единственный ключ к совершенному устройству общества.
Идеи Беллами разделяли многие. Именно их продолжают З. Форбуш в романе "Ко-Ополитан" (The Co-Opolitan, 1889), Ч. Э. Персинджер в "Письмах из Новой Америки" (Letters from New America; or an Attempt at Practical Socialism, 1900), Ф. Розуотер в "Романе об Утопии" {Romance of Utopia, 1894). Однако не у всех книга вызвала восторженную реакцию, много было критики, негативных утопий-ответов, сатирических пародий, что сыграло большую роль в формировании американской дистопии.
Своеобразным протестом против идей Эдварда Беллами был и роман Игнатиуса Доннелли "Колонна Цезаря" (Caesar's Column. A Story of the Twentieth Century, 1890), второй по популярности среди утопических произведений рубежа XIX-XX веков. Доннелли (Ignatius Donnelly, 1831-1901) изучал право, был практикующим юристом, избирался в Конгресс США, являлся лидером партии Фермерского Альянса. Уроженец Филадельфии, он в 1856 г переезжает в Миннесоту, где на практике пытается осуществить свой первый утопический проект. Будучи приверженцем концепции Джефферсона, полагая, как и он, что сельский труд содержит в себе предпосылки ко всеобщему равенству и всестороннему развитию человека, он основывает фермерскую коммуну. После годичных усилий Доннелли увидел, что в Америке второй половины XIX в аграрная утопия неосуществима. Конечно, ситуация сильно изменилась со времен Джефферсона, когда сельские жители составляли девяносто процентов населения, крупные города практически отсутствовали и было много свободных земель на Западе, где, "согласно мифу о фронтире, раскинулся Сад Земной, готовый принять вновь прибывающих, чтобы превратить их в высшие существа" 15.
Несмотря на это, свой литературный идеал писатель связывает с аграрной утопией. И он резко расходится с урбанистическим, технократическим вариантом Беллами. По мнению Доннелли, подобный мир обречен на самоубийство. Последнее и наблюдаёт гепой романа Габриэль Велстайн, житель швейцарской колонии в Aфрике, в Уганде. Приехав в Нью-Йорк по делам своего производства, он становится свидетелем крушения цивилизации, которое назревало в течение последних ста лет. Если по эволюционной модели Беллами общество США с конца века, непрестанно развиваясь, естественным путем идет к совершенству, то парадигма Доннелли — противоположна: за сто лет США регрессируют, происходит полная поляризация, на одном полюсе — трудящиеся, в нужде и нищете, на другом — плутократия, и те, и другие одинаково жестоки. В мире, созданном Доннелли, тоже присутствует Братство, но это Братство Разрушения. Усиливающийся антагонизм имущих и неимущих приводит, как и следовало ожидать, к взрыву. В нем и проявляется основное свойство рабочих: Габриэль, наблюдая за восставшим народом, понимает, что массы всемогущи в разрушении, но бессильны в созидании. Для Доннелли революция — это катастрофа. Его описания уличных батальных сцен напоминает картины Апокалипсиса. Бомбы и отравляющие газы уничтожают большую часть населения цивилизованных стран. Несомненно, этой своей стороной, как и типом повествования, включающим письма, цитаты из газет, дневники, роман Доннелли сближается с типом апокалипсической утопии.
последнем пункте он явно перекликается с программой Беллами. В "Колонне Цезаря" присутствуют начала и теократической утопии. Во вступлении к роману автор говорит, что рассматривает его как попытку предупреждения. Если люди будут и далее оставаться равнодушными к страданиям ближних, игнорировать великие узы братства, лежащие в основе христианства, и слепо поклоняться богатству, цивилизация может быть уничтожена.16
Доннелли выдвигает в романе свой вариант Братства во Христе, противоположного Братству в разрушении. Его осуществление возможно только в сельской идиллии. В отличие от Нью-Йорка, избравшего участь саморазрушения, природный мир бесконечен.
Жизнь в согласии с ним дарит право на христианское спасение. Утопический дискурс в романе не является доминантным, но именно он дает надежду на будущее Земли и существование человечества. Оно связано с поселением, которое организуюи в Уганде Габриэль и его брат Макс. Им удалось реконструировать Золотой век, и демократия расцветает вместе с деревьями садов, которые окружают скромные, аккуратные домики. Только в деревне реализуют герои свои мечты о творчестве и любви. Доннелли, который тоже вплетает в роман мелодраматические ситуации, делает основой счастливого завтра две пары влюбленных, во всем следующих христианским заповедям.
Роману Уильяма Дина Хоуэллса "Гость из Альтрурии" (A Traveller from Altruria, 1894), третьему по успеху и значимости, также присуще сочетание фермерской, теократической и социальной версий. Для построения своего идеального мира Хоуэллс, в отличие от большинства авторов, обращается не к утопии времени, а к утопии места, хотя и у него элемент "скрытого" хронологического варианта налицо. Он помещает свою Альтрурию на некоем неведомом континенте, но постоянно подчеркивает при этом, что Альтрурия — это те же Соединенные Штаты, просто она уже прошла их нынешнюю фазу развития, и что, по всей видимости, их ждет точно такое будущее.
Еще одна необычность романа заключена в нетрадиционном сюжетном ходе: как правило, герой утопии — единственный представитель обычного мира в идеальном, здесь же герой, Аристид Гомос, — единственный представитель идеального мира в обычном, что сближает хоуэллсовскую модель с просветительской, как она представлена в "Персидских письмах" Монтескье или в "Микромегасе", "Кандиде" и "Простодушном" Вольтера. Это уже дает понять, что автору важнее показать и оценить реалии своего мира. И действительно, две трети романа посвящены описанию общественных установлений США. Путешественник из Альтрурии приезжает в Америку самым земным образом, на поезде, и его взгляд на нее неожиданно открывает отсутствие и истинной демократии, и истинного равенства. Что же собой представляет Альтрурия, читатель узнает из его ответов на вопросы американцев и, главным образом, из лекции, которую читает заинтересованным слушателям Гомос.
"Сквозь игольное ушко" (Through the Eye of the Needle, 1907), продолжающем историю Альтрурии. Здесь Хоуэллс восстанавливает канон, помещая американку в совершенное общество. Эвелет Стрейндж, на которой женится и увозит к себе Аристид, пишет письма своей подруге. Она характеризует свою новую родину как царствие небесное на земле. История его создания примечательна. На континент, где ныне распложена Альтрурия, в давние времена попал в результате кораблекрушения один из членов первых христианских коммун и принес слово Иисуса. Оно совершенно изменило сознание язычников. Пройдя через ряд испытаний люди установили новый вид государства, где один за всех, а не каждый за себя Жизнь любого гражданина страны является залогом ее безопасности, поэтому армия упразднена. Упразднены и деньги никто ничем не владеет, но имеет право получить все, что может использовать.
Альтрурия создана по типу джефферсоновской федерации небольших поселений, которые связаны электрическими дорогами со столицей Содружества, где находятся университеты, театры, музеи, оранжереи, соборы, лаборатории. Есть и фабпики и заводы, но они прекрасны, подобно храмам, и расположены в тенистых рощах по берегам рек, являющихся единственным источником энеэнергии, поскольку использование пара альтрурийцы восприняли как антиэстетичное и для зрения, и для слуха. Все занимаются общеполезным трудом без принуждения: оказалось, что человеческой натуре свойственно трудиться весело, с охотой. Люди абсолютно равны, нет даже деления по специальностям. Гомос поясняет: "Если существует у нас род занятий, который почитается превыше других, то это — земледелие, он, как никакой другой, приближает человека к Богу" (14; с. 498). Сочетание сельской и теологической утопий не случайно, ведь Библия, Ветхий завет ассоциируют труд на земле с благом, а город — с пороками Вавилона, Содома и Гоморры. Фраза из Библии о богатом, которому труднее будет войти в царство божие, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко, поясняет откровенно символический смысл названия страны Альтрурии, что свойственно всей системе номинологии — имен, фамилий, географических названий — обоих романов Хоуэллса.
Наличие фабрик и заводов в Альтрурии, фермерском рае Хоуэллса, как и использование научно-технических новшеств в идиллии Доннелли, — свидетельство трансформации национального варианта. Фермерская утопия Джефферсона исключала их, как и город, из картины будущего Соединенных Штатов. Но отказаться от них в конце XIX в. было уже невозможно. Решение проблемы среды обитания обсуждают десятки авторов романов, обращаясь за помощью к примерам устойчивых топосов — Города и Сада — классических утопий. Проекты предлагаются самые разные, нередко книги снабжены планами, рисунками, чертежами городов и зданий. Объединяет же их одно — стремление максимально использовать достоинства сельской и городской жизни и избежать недостатков обоих.
Э. Э. Хейл, с публикацией романа которого "Сибарис и другие дома" (Sybaris and Other Homes, 1869) связывают начало утопической линии после Гражданской войны, попытался слить индустриализм с аграрным мифом. В созданном им мире люди работают в большом промышленном городе, а живут в деревне, поскольку, полагает Хейл, городская жизнь обрекает человека на мрачное существование, отделяет человека не только от природы, но и от самого себя; только человек, имеющий свой дом на земле, способен стать гармоничной личностью. А Эдгар Чэмблс, клерк нью-йоркского патентного бюро, предложил в своем произведении, "Город вдоль дороги"(Roadtown, 1910) поселить все население страны в один двухэтажный дом, протянувшийся от Нью-Йорка до Сан-Франциско, что избавит от изолированности и скуки жизни на ферме т даст возможность пользоваться благами естественной природы.
В одном доме-городе, расположенном у Ниагарского водопада, живет все население страны и в утопии основателя знаменитой компании К. К. Джиллета "Мировая корпорация" (World Corporation, 1910). Уильям Бишоп представляет свой город-сад, построенный одним миллионером в долине между горами Северной Каролины, в романе "Эдемский сад, США" (The Garden of Eden, USA, 1895). Хоакин Миллер, автор романа "Возведение града прекрасного" (The Building of the City Beautiful, 1897), который явился частично результатом его личного опыта, расположил свой город на месте, где некогда стояла древняя тольтекская столица. А Генри Олерич переносит цивилизацию, по-своему решившую данную проблему, на Марс. По названию его романа — "Мир без городов и деревень" (A City less and Countryless World, 1893) — можно понять, что тема эта — одна из центральных. Марсианский мир уже прошел путь, по которому сейчас идут США, здесь люди живут в больших семейных объединениях по тысяче человек. Просторные дома располагаются по прямым линиям в красивых парках, образуя квадраты. Изобилие зелени, деревьев, цветов, необычность архитектуры и материалов, среди них излюбленные — пирамида и стекло, встречаются во всех утопиях. Особая красота и комфортность проживания в них обеспечивается все же чудесами науки и техники.
автор подчеркивает, что, следуя его учению, они все же находятся вне какого-либо вероучения. Подобная позиция присуща теократической утопии США в целом, которая далеко ушла от жестких, порой жестоких пуританских установлений, противопоставляя им религиозную терпимость и идеал универсальной теологии. У истоков данной трансформации стоит Сильвестр Джадд, который утверждал, что каждый человек от рождения принадлежит ко всеобщей религии, единой для всего человечества.
Отход от догматических правил характерен и для самого популярного романа, представляющего теократическую утопию США в XIX в., - романа Чарльза Шелдона "По Его стопам. Что сделал бы Иисус?" (In His Steps. What Would Jesus Do?, 1897). В своих поисках пути к идеальному сообществу Шелдон обратился к традиционному для американской истории решению - к религиозной реформе. Книга первоначально была написана для детской воскресной школы и опубликована в 1896 г. в Чикаго. Но она имела огромный успех и затем вышла миллионными тиражами, Достигая популЯрности романов Беллами и Доннелли, и была переведена на 27 языков
«По Его стопам" повествует о духовном пробуждении священника Генри Максуэлла. Оно происходит, когда „осле службы нищий бродяга спрашивает его, что имел в виду Иисус, когда говорил: «Следуй за мной!" И что имеют в виду христиане, когда говорят, что следуют за Христом? Он ходит по городу уже три дня, пытаясь
"Исторический памятник Американской республике". Ок, 1876 г.
"По Его стопам" повествует о духовном пробуждении священника Генри Максуэлла. Оно происходит, когда „осле службы нищий бродяга спрашивает его, что имел в виду Иисус, когда говорил: «Следуй за мной!" И что имеют в виду христиане, когда говорят, что следуют за Христом? Он ходит по городу уже три дня, пытаясь найти работу, но за все время не только не увидел с чьей-либо стороны помощи, но не услышал и слова участия. Речь этого несчастного и последовавшая за этим смерть потрясает героя. Генри меняет свою жизнь, стараясь не на словах, как это делает большинство, в том числе и священники, а на деле следовать Христу, и призывает к этому свою паству. Максуэлл приходит к выводу, что коренное изменение мира возможно лишь в том случае, если люди добровольно обратятся к новому типу поведения и пойдут за Всевышним, в разных ситуациях задавая вопрос: "Что сделал бы Иисус?" Сначала жители городка третируют священника, объявляют его сумасшедшим. Но затем появляются те (постепенно они становятся большинством), кто стремится установить у себя христианскую утопию. К концу книги она еще не достигнута. Максуэлл понимает, что путь этот долог и труден, что многие не хотят понимать истинную правду христианства, так как она предъявляет человеку очень много требований. Но он обнаруживает и то, что "христианство предоставляет способы решения экономических и социальных проблем"(9; р. 170) и что, следуя ему, человек обретает не только небесное совершенство, но и свое земное существование приближает к идеалу.
"Мы живем в Утопии, единственной Утопии, которая есть или может быть; мы постепенно завоевали землю обетованную", — писал Дэвид Уилер, автор романа "Наша индустриальная утопия" (Our Industrial Utopia, 1895) (16; p. 95). Индустриализация и урбанизация, воспринимавшиеся одними как потенциальная угроза будущему, представлялась другим необходимым условием изменения жизни к лучшему. Изобретения науки и техники помогут создать изобилие, избавиться от изнурительного труда, победят время и пространство, отрегулируют климат, изменят все, вплоть до самой природы человека. Поскольку тип американской цивилизации представлялся создателям данных произведений самым совершенным в мире, политика экспансий поддерживалась и обретала межгалактические размеры. Джон Джейкоб Астор, один из богатейших людей своего времени, в романе "Путешествие в иные миры. Роман о будущем" (A Journey in Other Worlds: A Romance of the Future, 1894) изображает три исторические эпохи, подтверждающие гегемонию капитализма США. К 2000 г. Америка владеет большей частью Африки, Канады и Латинской Америки. Герои Астора летят на другие планеты, которые воспринимают как источники новых ресурсов, а горы, леса, прерии Юпитера становятся новым американским фронтиром (16; р. 110).
Что касается социальной системы США, то авторам консервативных утопий она также представляется позитивной, нуждающейся лишь в определенных усовершенствованиях. Связаны они, главным образом, с проблемой распределения капитала. В 1893 г. девять процентов семей владели семьюдесятью процентами национальных богатств, не замечать этого было невозможно. Дэвид Уилер предлагает ограничить персональную собственность сотней тысяч долларов, Дж. У. Робертс советует ввести в конституцию положение, по которому семья могла бы владеть не более, чем двадцатью акрами земли. Кстати, эти же меры предлагали и авторы радикальных сочинений, настаивая, правда, на гораздо меньших цифрах.
Черты консервативной утопии присущи многим произведениям, принадлежащим оппонентам Беллами. Джордж Сэндерс, один из наиболее яростных противников писателя, в книге "Реальность или закон" (Reality or Law, 1898) удивляется слепоте Беллами, не способного увидеть, что американцы - самые свободные благополучные и преуспевающие люди на всей планете. В консервативной утопии Джона Бэчелдера "2050: Электрическое развитие Атлантиды" (2050: Electrical Development of Atlantis, 1893) капитан Джонс организует капиталистическую Атлантиду как пристанище для беженцев из государства Новой Эры Эдварда Беллами. Чтобы защитить свое сообщество от коммунистов, анархистов и китайцев он устанавливает полицейские порядки, с неба его охраняют поенные самолеты а с земли остров всю ночь освещают с огромных вышек Исправляют здесь и "ошибки", совершенные в мире Беллами. В частности, капитан Джонс настаивает на рабском подчинении женщин мужчинам, более того, требует, чтобы у всех женщин была одинаковая прическа — короткие волнистые светлые волосы (16; р. 102).
В отрицании прав женщин на равенство с мужчинами сходятся почти все авторы консервативных утопий, за утверждение же их выступают создатели женских утопий. К ним относят романы, в которых поднимаются вопросы, связанные с положением женщин. Своего рода первой женской утопией было сочинение Ч. Б Брауна "Алькуин: Диалог о правах женщин" (Alcuin: A Dialogue, 1798)**** Женские утопии отражают новое самосознание женщин, возникшее в результате экономических и социальных перемен, происшедших после Гражданской войны. В первое десятилетие появилось большое количество женщин, работающих на фабриках. А к 1880 г. были уже и женщины врачи, учителя, продавщицы, секретари-машинистки. Женщины не хотели больше жить по пословице: "мир женщины — это дом". Свою роль сыграли и коммуны, в которых женщины участвовали наравне с мужчинами, занимая, как в коммуне шейкеров, почетное место.
Однако сомнений было много: стоит ли женщинам бороться за свои права или лучше приспособиться к существующему положению вещей? Как быть с браком и разводом? Что считать равенством с мужчинами, стоит ли перенимать их привычки? В 1893 г. Алиса Джонс и Элла Мерчант опубликовали роман "Проводя параллель" (Unveiling a Parallel: A Romance). Книга описывала два рода утопий, но в обеих женщины были равны с мужчинами. В первой, построенной по знакомой, мужской, схеме, женщины занимали важные политические и финансовые позиции, а также курили, выпивали, дрались. Параллельный вариант изображает коммуну, в которой царит "физическая, моральная, духовная нирвана, агрессивность исчезла, уступив место гармонии и в сердцах мужчин, и в сердцах женщин"17.
"Мизора" (Mizora, 1889) мир состоит исключительно из женщин. Он находится на загадочной земле за северными морями, куда героиня попадает в результате шторма. Там она узнает, что три тысячи лет назад обществом Мизоры управляли мужчины. Интриги, убийства и войны были их основными занятиями. Женщины находились в полной зависимости от мужчин. Так было до Гражданской войны, в ходе которой женщины осознали свое неравенство. Они начали организовывать клубы в свою защиту, а затем создали собственные армию и правительство, но, главное, создали обстановку любви и сотрудничества, в которой, как в безвоздушной среде, не смогли жить мужчины, и после серии войн они вымерли. Но женский рай не исчез: женщины-ученые изобрели способ воспроизводства, не требующий наличия мужчин, а обитательницы Мизоры стали столь совершенны, что правительство стало ненужным: каждая вносила свой вклад в общее благосостояние.
Не только Мэри Лейн продумывала вопрос воспроизводства общества — рождения детей. Практически ни один создатель идеального государства не обошел его вниманием, а проблема взаимоотношений мужчин и женщин ставится в большинстве утопических романов. Авторы настаивают на строжайшей, а порой изуверской регламентации сексуальной жизни граждан. Иначе и быть не может, ведь классическая утопия не допускает никаких неожиданностей, импровизаций, в ней четко все идет по раз и навсегда заданным образцам, без всяких эксцессов и аномалий. А любовные эмоции, страсть — самая не управляемая разумом сфера, своего рода стихия. Здесь, правда, есть свои ненасильственные альтернативы: на одном полюсе — свободная любовь, которая в американском варианте практически отсутствует, на другом — отказ от физической стороны любви. Так, Р. У. С. Харрис в книге "Жизнь в тысяче миров" (Life in a Thousand Worlds) предлагает перевести общение полов на чисто духовный уровень, а поможет в этом телепатия. Наиболее же приемлемый для американской утопии вариант — это брак, но право на него и детей дается только прошедшим жесткий отбор, непрошедшие подвергаются стерилизации (Дж. Макни, Ч. Томас, А. П. Расселл, Р. Хартфильд). Именно эта сторона существования людей в большинстве утопий, в том числе классических — достаточно вспомнить "рациональное деторождение" у Т. Кампанеллы, — заставляет отказаться от перевода воображаемого построения в реальное. Например, хорошо, что не построен город по проекту Чарльза У. Кэрила из романа "Новая Эра" (New Era, 1897), представляющий собой круг из кольцевых секторов с крематорием в центре (9; р. 156). Хорошо, что не воплощены в действительность утопии Ричарда Чэпмена (The Vision of the Future, 1916), где каждый житель имеет номер, вытатуированный на руке, или У. О. Генри (Equitania, 1914), обитатели которой, вопреки ее названию, делятся на касты.
То, что для одного — прекрасная мечта, для другого — кошмар. Это хорошо понял XX век. Но конец XIX в. вовсе не был вне процесса постижения данной печальной формулы. Свидетельство тому — появление дистопии, которая разоблачает утопию, описывая "реальные" результаты ее осуществления. Герой, оказавшись в мире воплощенной мечты, обнаруживает себя не в идеальном месте (утопии), а в плохом (дистопии). Американская литература конца XIX в. имеет несомненные достижения в создании дистопий Зерно дистопии было заложено в самом утопическом жанре стремительное развитие которого в США 80-90-х годов заставило его прорасти. Для полноты картины надо заметить, что своего рода дистопии появлялись в США и до Гражданской войны, но были они ответом не на литературные произведения, а на попытки практического воплощения утопических идей. Например, критике коммун посвящен роман Джорджа Таккера "Путешествие на Луну" (A Voyage to the Moon, 1827), а роман Эзекиля Сэнфорда "Нравы утопии" (The Humors of Utopia; A Tale of Colonial Times, 1828) сатирически изображает коммуну, распавшуюся из-за спора по поводу длины волос
Утопия и дистопия — два полюса одного целого, и возникающее между ними напряжение заставляет и один полюс, и другой открывать дополнительные смыслы. Каждый тип утопии США дал свой вариант дистопии. Так, социальный тип, и в первую очередь роман Эдварда Беллами, вызвал поток произведений, которые, используя сатиру и пародию, призваны продемонстрировать бессмысленность предлагаемых им реформ. Дж. У. Робертс в романе "Взгляд изнутри" (Looking Within, 1893) утверждает превосходство Америки XIX в. над Новой Эрой. Его герой засыпает с помощью некоего напитка, просыпается в 1927 г. и обнаруживает страну, ввергнутую в борьбу между трудом и капиталом. Более длительный период сна заканчивается в 2000 г. Перед героем предстают несчастные и апатичные Джулиан Уэст, доктор Лит и его дочь. Следующая фаза сна длится 25 лет. И теперь герой оказывается в стране будущего, которая, наконец, поняла, что эксперимент с равенством провалился, и, вернувшись к конституции и порядкам конца XIX в., обрела счастье и уверенность в будущем.
Артур Винтон уверяет, что реформы Беллами способны привести к уничтожению Соединенных Штатов как государства. В его книге "Взгляд еще дальше назад" (Looking Further Backward, 1890) действие происходит в 2023 г. Джулиан уже начинает понимать всю опасность и неразумность устройства общества будущего. Если глупостью было способствовать иммиграции огромных масс из восточных стран, потакать женскому равноправию, то преступностью обернулось уничтожение армии. В результате слабая пацифистская страна пала из-за происков Китая. Китайцы бомбят Манхэттен, убивая 4 миллиона человек, и Новая Англия становится Северо-Восточным Округом Китайской провинции Северной Америки. После победы Китая место профессора истории в университете, которое раньше занимал Уэст, принадлежит китайскому генералу Вонг Лунг Ли (неслучайно созвучие: Ли — Лит). Его лекции и составляют часть книги. Кроме того, к нему попадает дневник Джулиана, отрывки из которого он зачитывает. В целом структура романа включает разные типы повествования, с помощью которых Винтон создает множественную точку зрения, хотя, как и любой автор утопии, он ограничен в выборе типа повествования.
находятся в своего рода параличе от многолетней привычки выполнять приказания. Джулиан, создав отряд, пытается оказать сопротивление, но все заканчивается поражением, сам Джулиан гибнет в бою.
Роберте и Винтон по сути своего протеста близки к авторам консервативной утопии. Но другие, в частности, Уильям Моррис, почувствовали иную опасность, присутствующую в творении великого американца. Обоснованность этих опасений впоследствии подтвердил XX век, создав тоталитарные государства. Не только у Беллами, но и в других американских образцах жанра ощущается тяга к тоталитаризму. Утопии всегда спорят между собой по одному главному вопросу — о свободе выбора. Чем она является для человека — благом или злом? Для Беллами такого вопроса, правда, не существует. Он настолько убежден в совершенстве внутренней природы человека, что не сомневается: при правильной внешней организации все добровольно подчинятся ей.
Не оставляют выбора гражданам своих государств и создатели других утопий порядка, но не по причине веры в людей, как у Беллами, а, напротив, неверия. Это присуще и классической утопии, где строгий надзор — норма. В ней общество отказывается от малейших перемен и пристально следит за соблюдением установленных норм, например, в государстве Платона стражники контролируют, как одеваются, стригутся, танцуют его обитатели; у Томаса Мора жители Утопии носят платье одного типа, безо всяких украшений и из практичного материала, чтобы хватило на несколько лет. Жители Альтрурии тоже одеты в одинаковые одежды античного образца. Единообразие и статичность подобных миров, положение, по которому интересы индивидуумов и в малом, и в большом должны совпадать с интересами общества, заставляет некоторых сделать вывод, что "совершенный мир хуже безумия" (1; с. 73).
Ответом на женскую утопию был роман Чарльза Э. Низуонгера "Остров женщин" {The Isle of Feminine, 1893), тендерная проблематика является в нем центральной. Повествователь, Энди Лоу, в результате кораблекрушения оказывается на острове женщин. Сначала ему кажется, что он попал в рай, но потом, когда обнаруживает мужчин, забитых, терроризируемых женщинами, он меняет свое мнение. А затем и сам герой приучается есть, спать и говорить по команде женщин. Однако вскоре ситуация меняется. Энди знакомит королеву Диану, диктатора острова, с принципами демократии, с протестантским учением и убеждает в преимуществах мужского лидерства. Но похищает он с острова не королеву Диану, а принцессу Весту — обе они не смогли устоять перед его мужским обаянием Усилия автора направлены на то, чтобы доказать превосходство мужчин во всех областях и предостеречь от предоставления женщинам какой-либо власти (16; р. 92).
А дистопия Анны Додд "Республика будущего" {The Republic of the Future, 1887) направлена против социализма, технократической цивилизации и феминизма. В 2050-м г. Вулфгонг, представитель капиталистической Швеции, прибывает в социалистический город Нью-Йорк. Швеция - это современные США, а Америка - мир будущего, так что у автора и повествователя общие критерии, с которыми они подходят к увиденному. В новом Нью-Йорке господствуют принципы социализма: единообразие и утилитаризм. Все дома одинаковы, так как царствует всеобщее равенство: "Город плоский, как твоя ладонь, и такой же монотонный, как дважды рассказанная история". Никто не имеет права построить дом лучше, чем у соседа, то же касается и одежды. Питание — в капсулах, каждому прописывают его как диету, назначаемую после ежемесячного обследования. В домах — лишь самое необходимое, функциональное, а если хотите смотреть картины — идите в музей. Ученые в Нью-Йорке стали диктаторами, которые разрушают человеческую индивидуальность и делают всех стандартными; люди стали слугами машин. Слова "дом", "жена" потеряли свое реальное значение. Женщины не хотят больше быть обремененными материнскими заботами. Они провели закон, по которому ребенка после рождения забирает и воспитывает государство. Мир будущего Анны Додд — мир машин: люди путешествуют с помощью пневматических труб, в гостиницах — механические клерки, в домах — механические слуги. На производстве техника заменила человека, и теперь люди бесцельно бродят, утратив и личную инициативу, и интерес к жизни.
"Страна меняющегося солнца" (The Land of the Changing Sun, 1894) удивительным образом предваряет ряд предвидений о машинной цивилизации тоталитарного государства, которые затем будут встречаться в антиутопических романах XX в., неслучайно его сравнивают с произведениями Дж. Оруэлла и О. Хаксли. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен. Два молодых человека, искатели приключений, на необитаемом острове захвачены командой подводной лодки. Так они оказываются в подводном океаническом мире. Повествование начинается с описания этого мира. Визитеры поражены высоким уровнем жизни, массой Технических усовершенствований. Они слушают музыку у себя в комнате, смотрят нечто вроде современных слайдов, телевидения, кино. Купол королевского дворца переливается миллиардами разноцветных огней световых линз. Климат здесь полностью контролируется. Венчает все искусственное электрическое солнце, меняющее свой цвет каждый час.
Но вскоре путешественники обнаруживают, что не все хорошо в этом удивительном мире. Люди в утопии Альфа являются рабами стоящих у власти ученых, психологи внушают всем один вариант счастья, а за неугодными следит мощная оснащенная техникой полиция, подчиняющаяся ученым. Слабые и недовольные высылася в пустынное место, где их ждет мучительная смерть. Практикуют в Альфе и "промывку мозгов", осуществляемую опять-таки с помощью научных изобретений. Технократические условия создают у обитателей Альфы ложное чувство безопасности, лишающее их способности действовать, ориентироваться в происходящем. И когда солнце перестает светить, толпы устремляются, в Электрическую Аудиторию, где находится гигантское "зеркало" , экран цветного телевизора. Люди могут там слышать новости и наблюдать за событиями, но анализировать их, а тем более занимать свою позицию они не способны.
Герберт Уэллс писал- "Утопия принадлежит к самым прочным драгоценным камням в литературной сокровищнице" 18. Действительно, раз возникнув, жанр утопии вновь и вновь проявляется в литературах разных стран. А утопизм, выражающий коллективные устремления и мечты народов, существует с изначальных времен, что позволяет говорить о его архетипической природе. Нет нации, не создавшей своей утопической парадигмы, и во всех вариантах содержится общий для людей Земли идеал. Однако несомненно и то, что национальные варианты имеют свою специфику, ведь мечты и представления о счастье меняются в зависимости от времени и места, наличия и отсутствия определенных явлений в жизни, а одна из функций утопии — компенсаторная. Они связаны также с особенностями социальной ситуации, философской мысли, с общественными движениями и религиозными верованиями эпохи. Специфика же национальных форм литературного воплощения утопических построений в жанре романа очевидна. Но и здесь наблюдается наличие устойчивого поэтологического ядра, хотя границы жанра, как ни парадоксально, еще не определены, как полагают исследователи, любая попытка их обозначения немедленно приводит к абсурду (2; р. 26). Это объясняется тем, что утопическая составляющая присутствует во многих видах текстов — от трактатов до научной фантастики.
Предлагается считать произведение утопией, если оно удовлетворяет трем требованиям: следует образцам классической утопии, дает описание идеального общества, выступает за его реализацию (4; р. 78). Третье условие важно; оно позволяет отграничить утопию от мечтаний и мифов о стране Кокейн, полях Элизиума, Золотом веке, но в то же время оно очень сильно сужает пространство жанра, исключая из него, например, американскую романтическую утопию. Первому же условию способны соответствовать единичные тексты. Из набора наиболее очевидных постоянных черт утопии как жанра с момента публикации первых произведений - пространственная изолированность, вневременность, урбанизм регламентация - лишь "работает" в романах США конца XIX в. (1; с. 22-28). Первая черта была присуща романтической утопии США, в конце же века она привлекла лишь Хоуэллса. Тогда как последняя, полностью отсутствовавшая в произведениях По, Мелвилла, Готорна, создававших "идеальное состояние человека", стала всеобщей нормой в период расцвета жанра для писателей, увлеченных описанием идеального гражданина Государства" (1- с 28)
19. Это условие выполнения второго принципа: писатель должен видеть изображать все с позиций холизма, чтобы создать целое, организованную систему. И вместе с героем читатель может только наблюдать за происходящим в системе. Случаи сопереживания, идентификации крайне редки, и связаны они в абсолютном большинстве случаев с критической частью утопического романа. Это и подобные правила жанра приводят к тому, что утопические романы лишь в исключительных случаях становились эстетически самодостаточными явлениями, в отличие от антиутопических романов, показывающих мир через обостренное восприятие человека, преследуемого, находящегося в предельно экстремальной ситуации, как в романе Е. Замятина "Мы" (1921). Антиутопия разоблачает самое возможность реализации утопии, и если утопии необходим миф, то миф и антиутопия принципиально несовместимы20"испытываются на прочность" самые распространенные в западном сознании идеалы: рай ("Дневник Адама", 1904), загробный мир ("Путешествие капитана Стормфилда в Рай", 1909) и царство короля Артура ("Янки из Коннектикута при дворе короля Артура", 1889).
К таким же идеалам долгое время принадлежала и Америка, выступившая воплощением мифа из Священного писания. Эдвард Беллами высказал мысль, что если Америка как утопия не осуществится, то это будет последний провал, что эксперимент в Америке — последняя надежда человечества, "ведь нет более нового мира, который может быть открыт, нет нового континента" (6; р. 21). Но получается, что "утопия об Америке уступает место утопии Америки" (1; с. 167). Писатели создают новые программы лучшего мира и рассказывают о них, потому что "вести ниоткуда отличаются от всех новостей тем, что они никогда не устаревают" (4; с. 240), а сами эти вести, по точному замечанию Льюиса Мамфорда, — "самые реальные вести"21. "Онтологическое совершенство, к которому стремится утопия", помогает верить, что впереди человечество ждет "настоящая пантопия — утопия всех возможных пространств" (1; с. 205).
** См. главы о Г. Мелвилле и Н. Готорне в III т. настоящего идания.
*** См. гл. о Г. Д. Торо во II т. настоящего издания.
**** См. соответствующую гл. в I т. настоящего издания.
2 Kumar К. Utopia and Antiutopia in Modern Times. Basil Blackwell, 1987
3 Сooper F The Crater // Works of Fenimore Cooper. 10 vols. N. Y., 1891, v. 5, pp. 76-77.
4 Morson G. S. The Boundaries of Genre. Austin, 1981, p. 79.
— 1890. Lexigton, Kentucky State Univ. Press, 1976, p. 6.
7 Шацкий У. Утопия и традиция. М, 1990, с. 61.
8 Bowman S. E. The Year 2000 A Critical Biography of Edward Bellamy. N. Y., 1958, p. 23.
10 Rhodes H. V. Utopia in American Political Thought. Arizona, 1967, p. 31.
12 Bellamy E. Looking Backward. 2000-1887. N. Y., 1942, p. 149.
14 Хоуэллс У. Д. Возвышение Сайласа Лэфема. Гость из Альтрурии. Эссе. М., 1990, с. 588.
15 Баталов Э. Я. Социальная утопия и утопическое сознание в США. М., 1983, с. 6.
18 Utopias Studies. N. Y., 1987, № 1, p. 80.
19 Utopias and Utopian Thought. Boston, 1966, p. 26.
20 Антитопия XX века. М., 1989, с. 31-32.