СРЕДНИЙ ЗАПАД. ЭДВАРД ЭГГЛСТОН. ЭДГАР УОТСОН ХОУ. ДЖОЗЕФ КЁРКЛЕНД
В отличие от поверженного Юга или значительно уступившей свою лидирующую позицию Новой Англии, Средний Запад после Гражданской войны поначалу испытал даже некоторый бум, во всяком случае, повышенный интерес со стороны остальной Америки, который, впрочем, вскоре сменился разочарованием. Сама американская идея Запада, "земли обетованной", нового рая, как известно, привезенная в Новый Свет из Европы и уже на американских берегах, а точнее на восточном побережье Соединенных Штатов развившаяся в особую концепцию Запада, в начале 70-х годов XIX в. обрела второе дыхание. Еще Эмерсон и Уитмен предсказывали появление новой мощной культурной струи с Запада, связывая с нею надежды на будущее. Не последнюю роль здесь сыграли и представления о благородных людях Запада, живущих в не испорченном цивилизацией мире. После Гражданской войны, по мере продвижения все дальше и дальше на запад, идея Запада как безграничной и дикой американской "пустыни" заметно корректируется, да и экономическое развитие меняет само наполнение мифа о "пустыне". Строительство железных дорог сопровождается кампаниями за привлечение состоятельных поселенцев, убеждающими, что никакой дикой "пустыни" нет и в помине — есть лишь земной рай, где может осуществиться любая мечта о благосостоянии. Большой вклад в поддержание этого мифа внесли многие авторы, писавшие о Западе, но знавшие его очень поверхностно, будучи пришельцами с Востока15.
Существование западной мечты в "восточной упаковке" было, однако, недолгим. Уже к концу 70-х годов свободные земли практически иссякли, железнодорожные компании захватили большую их часть и тем самым поставили фермеров в очень тяжелые условия, загнав их фактически в кабалу, замучив налогами и поборами. Обещанный рай на деле оказался не таким уж благоприятным местом — начался массовый отток населения назад, на Восток, захвативший Канзас, Небраску, Колорадо и другие штаты. Средний Запад очутился вскоре не в лучшем, а даже в худшем положении, чем опустевшая на десятилетие раньше Новая Англия — ведь он был лишен корней и культурных традиций. Появилась особая порода людей — перекати-поле, — постоянно переезжавших с места на место в поисках лучшей жизни. Была, однако, и другая порода жителей Среднего Запада, упрямых и суровых фермеров, которые не желали уступать прогрессу и ожесточались, часто теряя человеческий облик перед лицом выпавших на их долю тяжелых испытаний. Основным словом, которым описывалась жизнь в маленьких городках Среднего Запада, было прилагательное "мрачный". Отчаяние кричало со страниц написанных здесь книг. Их авторы тиражировали в своих произведениях повторяющиеся картины неимоверно трудной, лишенной человеческого тепла жизни огрубевших фронтирсменов. Этот мир представал всегда убогим, грязным, культура доходила сюда лишь в примитивной форме странствующего цирка или паноптикума.
Все это тем не менее было закономерной реакцией обманутого сознания на ту мечту о прекрасном Западе, которая оказалась развенчанной жизнью буквально на глазах. Горечь и отчаяние были прямо пропорциональны энтузиазму, с которым прежде воспринимала Запад вся Америка. Страстно желавшие сохранить веру в прекрасную мечту писатели Среднего Запада были вынуждены создавать горькие, часто преувеличенно-горькие произведения, в отличие от южных, не обращенные к конкретному прошлому — их западный миф, в своей основе универсальный и провиденциальный, не носил четко определенного временного и исторического характера. Оттого и их разочарование в жизни и в человеческой природе носило более глобальный характер. Поиск же нового идеала и попытки представить хоть как-то будущее развитие Запада чаще всего соединялись в творчестве этих авторов с обращением к истории, как в случае с Э. Эгглстоном, или с попыткой создания ( или использования уже существующего) мифа иного порядка, например, того же пресловутого восточного, европеизированного мифа о Западе, как у позднего Гарленда.
так и литературы Среднего Запада в частности, не в последнюю очередь благодаря своим теоретическим выступлениям на эту тему. Хэмлин Гарленд, который принадлежал как бы уже к следующему поколению западных регионалистов, не случайно признал в Эгглстоне отца всех писателей Среднего Запада. Самое известное произведение Эгглстона — его первый роман "Учитель из Индианы" {The Hoosier Schoolmaster, 1871), открывший для американской литературы сравнительно новый регион Среднего Запада. Он остался визитной карточкой писателя, как об этом скажет он сам по прошествии двадцати лет со времени написания романа ("автор этого романа и я — разные люди", "я уже так больше не пишу", но «знаю, что меня всегда будут воспринимать как автора "Учителя из Индианы"»16).
Родился Эгглстон в Индиане, в городке Вивей на реке Огайо, не случайно названном, как знаменитое курортное местечко в Швейцарии. В некоторых поздних рассказах Эгглстона ностальгическим напоминанием о детстве появится вымышленная деревушка Новая Женева. Семья часто переезжала с места на место по всему штату, не миновала она и Клифти, где жили люди, говорившие на характерном местном диалекте. Это местечко потом возникнет в романе "Учитель из Индианы" под именем Флет-Крик. Эгглстона с детства отличал неугомонный и разбросанный характер, открытый для новых впечатлений, что позднее привело к лихорадочной смене занятий. Он успеет побывать и учителем, и проповедником, и неудачливым бизнесменом в Миннесоте, и экспертом по воскресным школам, а на склоне лет, оставив литературное творчество, займется американской историей и добьется на этом поприще значительных успехов. С детства Эгглстон много и бессистемно читает и довольно рано пробует перо. Тонкий слух в отношении диалекта станет одной из важных черт Эгглстона и как писателя, и как публициста. Уехав из родного штата очень рано, он будет возвращаться в Индиану лишь на короткие промежутки времени, однако это не помешает ему питать интерес к особенностям жизни на Среднем Западе и, вероятно, сообщит его произведениям в дальнейшем необходимую отстраненность и определенную широту взгляда, позволявшие ему поставить сугубо индианский опыт — причем не всегда собственный — в контекст более широкого, общечеловеческого бытия.
В 1871 г. Эгглстон берется редактировать малоприбыльный и малопопулярный семейный журнал "Очаг и дом". Здесь-то и появляется первый из серии рассказов, в котором он использовал в качестве материала эпизоды из жизни своего брата, учительствовавшего в Индиане. Рассказ так и назывался — "Учитель из Индианы" и неожиданным образом отличался от всего, что Эгглстон писал до сих пор. Причиной тому было не в последнюю очередь знакомство автора с книгой И. Тэна "Философия искусства в Нидерландах". Идеи Тэна, переосмысленные Эгглстоном, легли позднее в основу его собственной теории местного колорита, оказавшей влияние на многих писателей. "Настоящий художник будет работать смело с материалом, который он находит в собственном окружении", — так Эгглстон понял теорию Тэна и взял эти слова на вооружение, как и идею о том, что тропа, "указанная региональной гордостью, есть единственный путь, по которому должна следовать вся великая литература" (16; р. 8).
Кроме того, Эгглстон оказался на гребне моды на диалект; собранные им в 60-х годах идиомы и диалектизмы, посланные Дж. Р. Лоуэллу, вызвали у того одобрение и интерес, и он советовал Эгглстону поскорее собрать исчезающие на глазах частички культуры Индианы и прежде всего языка. Позднее Эгглстон очень высоко оценит влияние Лоуэлла на формирование его собственного интереса к диалекту и, в частности, к иностранным заимствованиям местной речи и даже посвятит его памяти юбилейное издание "Учителя из Индианы" 1892 г. В предисловии он назовет свой роман классикой и соотнесет его с самым значительным, на его взгляд, движением в американской литературе его времени — диалектным романом. Отдавая дань уважения Лоуэллу, Эгглстон, однако, будет настаивать на том, что не только диалект и региональные особенности Новой Англии, до того главенствовавшие в американской словесности и делавшие ее "провинциальной в узком смысле", достойны отображения в литературе. Свой роман он неоднократно назовет первым произведением, открывшим для остальной Америки другие регионы, — творчество "примитивных юмористов" Запада он в расчет не берет. Продолжателями своей традиции он видит Кейбла, Р. Джонстона, Дж. Ч. Харриса, Пейджа, Мёрфри, Хоу и Кёркленда, то есть представителей областнической литературы. Эгглстон считает, что именно это движение и сделало американскую литературу поистине национальной и именно в разных регионах появился тот самый "великий американский роман", о котором так долго говорили критики (16; р. 7). -
Рассказ из серии "Учитель из Индианы" оказался настолько свежим и необычным, постоянное противопоставление разных типов речи — безграмотной речи мужланов и литературной - учителя и автора — настолько новым, что журнал Эгглстона немедленно приобрел популярность, и автору пришлось поневоле продолжить начатую серию в еженедельной гонке за все новыми и новыми приключениями героев.
состоящему главным образом из карикатурных персонажей-стереотипов с характерными говорящими именами, к примеру, Бэд Минс, нерадивый ученик, которого пытается перевоспитать Ральф, и его отец Джек Минс. В их дом учитель попадает сразу же по приезде и сталкивается с неприязнью, выражающейся даже в неприветливом приеме их бульдога.
Обилие гротескных персонажей-шаржей в романе удивительно. Таков Сквайр Хокинс со своим стеклянным глазом, вставными зубами и крашеными усами, напоминающий героев Диккенса, чье влияние Эгглстон несомненно испытал. С другой стороны, в этом сентиментальном романе мы встречаемся и с диккенсовскими героями-жертвами — Ханной и ее братом Шоуки. Зло оказьшается, конечно же, наказанным, а добро торжествует: на страницах романа возникает некая странная утопическая церковная конгрегация, учителя, ранее подозревавшегося в злодеянии, оправдывают. Вместе со свежестью вновь открытого материала "хэппи энд" обеспечил книге читательский успех, как, впрочем, и высокую оценку критики. Современные исследователи справедливо трактуют роман как историю инициации молодого сознания, вышедшего из почти идеального и рафинированного мира Люисберга-Вивея времен детства Эгглстона и попавшего в дикое, жестокое и мрачное пространство Флет-Крика17, о котором один из героев говорит, что Бог позабыл обо всех его обитателях. Отношение автора и протагониста к этому миру неоднозначно. Это не просто отрицание, а попытка преодолеть этот мир и его темное начало путем инициации в него.
Картины индианской жизни, представленные Эгглстоном, были восприняты с энтузиазмом не случайно. В отличие от многих писателей "местного колорита", Эгглстон, не будучи слишком талантливым автором, удачно использовал диалект, не перегружая им повествование, редко злоупотреблял излишне длинными описаниями места или характерной атмосферы, так что на первый план вышли сам образ жизни в Индиане и ее особые качества, мышление, мировосприятие, свойственные жителям этого региона. При этом персонажи оставались часто плоскими — лишь в конце жизни Эгглстон возьмется писать, да так и не закончит роман, в котором намеревался во флоберовском духе создать "героев выпуклых, из плоти и крови"18. Позиция автора в отношении той жизни, о которой он писал, двойственна. Несмотря на сентиментальность, его романы не отличались идеализацией действительности, хотя и до мрачного отрицания, характерного для появившихся вскоре романов Э. Хоу и Кёркленда, им далеко. Так или иначе первый роман Эгглстона вышел почти одновременно с рассказами Гарта и на фоне лишь разгоравшегося интереса к "местному колориту", когда писатели нащупывали темы, образы, художественные ходы и главное — особый язык, конечно, был значительным и важным явлением. Интересно, что сам Эгглстон относился к произведениям Гарта скептически, считая их лишь предвестниками литературы "местного колорита" и отмечая излишне романтические, на его взгляд, решения, не всегда правомерное использование диалекта (16; р. 7).
Это касается "Тайны Метрополисвилля" (The Mystery of Metropolisville, 1873), "Странствующего проповедника" (The Circuit Rider, 1874) и других романов писателя. Те же недостатки были свойственны и немногочисленным рассказам Эгглстона, собранным в 1893 г. в сборнике "Даффелс" (Duffels), одной из основных тем которого было противопоставление деревни и города и соответственно — мира невинного, неиспорченного, близкого к природе, морально и духовно высокого и, напротив, мира искусственного, манерного и неискреннего.
Эдгар Уотсон Хоу (Edgar Watson Howe, 1853-1937) известен главным образом как автор нашумевшей в свое время, во многом автобиографической книги "История провинциального городка" (The Story of a Country Town, 1883), вслед за Эгглстоном приоткрывшей трагедию повседневного существования на Среднем Западе. Хоу родился в Индиане, в семье методистского священника. Скуч-ная и размеренная жизнь скрашивалась для него с детства книгами, а вскоре, когда семья переехала в Миссури и его отец купил местную газету, Хоу получил возможность приобщиться к печатному делу и журналистике, что значительно повлияло на него в дальнейшем. Вскоре отец оставил семью, и Хоу пригодились эти знания - он работал печатником в Айове, Небраске, Миссури, Иллинойсе, путешествуя по всему Среднему Западу. Мрачные детские воспоминания, связанные с семьей, отозвались и в собственном неудачном браке Хоу, окрасив безрадостными тонами его восприятие человеческих отношений вообще и семейных, в частности. Но его все больше занимали журналистские дела - ведь уже в 1877 выходит первый номер "Атчисон Глоб", канзасской газеты, с которой Хоу будет связан почти тридцать лет жизни.
В начале 80-х годов, подобно многим писателям-журналистам, в частности Дж. Ч. Харрису, Хоу разделяется на две индивилуальности: днем он довольно обычный журналист, а по ночам пишет книгу, пытаясь таким образом освободиться от мучивших его воспоминаний о детстве и юности. В какой-то мере, вероятно, пессимистический взгляд автора усиливался ночной атмосферой написания романа, выступавшей параллелью к "ночному" мировосприятию автора. В предисловии он признается, что "ни одной строчки не было написано при солнечном свете", и добавит, имея в виду уже вовсе не время суток, что "почти в каждой главе есть воспоминания о полуночном колокольном звоне"19. Поначалу Хоу намеревался написать романтический роман, полностью отвечавший существовавшим канонам, и хотя постепенно трагедия Джо Ирринга, в которой, словно в кривом зеркале, отразились усиленные в несколько раз собственные страдания и сомнения автора, полностью завладела его вниманием, роман в значительной мере сохранил романтические черты.
Уже с первых строк романа рассказчик пытается иронически соотнести свой личный, далеко не удачный опыт с общеамериканской идеей развития и движения на Запад, к "новому раю" на Земле. Район прерий на Западе был, по словам рассказчика, тем местом, куда все отправлялись, чтобы расти вместе со страной. По сути уже здесь возникает идея несоответствия западного мифа, как он понимается на Востоке, реальному положению вещей. В романе это выражается, в частности, в преобладании образов стагнации, банкротства, упадка во всем в описании Запада и одновременно — в мифе о якобы благополучном и процветающем Востоке, как он воспринимался на Западе. Один из героев романа справедливо замечает, что, разбогатев, жители Запада непременно стремятся уехать на Восток. Эти мечты, предстояло развенчать литературе последующих десятилетий. В романе Хоу говорится, будто лишь бедные, несчастные и больные, обделенные жизнью люди уезжают с Востока США на Запад. При этом, чем выше были ожидания, возлагавшиеся на западную мечту, тем глубже и разочарование в ней героев.
подчеркнуто нереальная, кошмарно-мелодраматическая, связана с дядей Джо, который неудачно женился на женщине с Востока, а затем, убив ее второго мужа, Клинтона Брегга, покончил с собой в тюрьме. Вероятно, она была нужна Хоу для заострения, доведения до абсурда того кошмара, который преследовал его с детства. Здесь в какой-то мере, помимо личного, сокровенного опыта писателя, сказалось его увлечение идеями детерминизма и теорией Дарвина. События жизни Джо воссоздаются Недом через десять лет после его смерти, но временная отстраненность не придает его ''версии" ожидаемой мягкости и расплывчатости, свойственных часто воспоминаниям о прошлом. История жизни и смерти Джо станоиится своеобразной пародией на библейскую притчу о грехопадении. Есть в этом мирке, напоминающем ад, и свой дьявол-искуситель, пусть и достаточно сниженный, — это Клинтон Брегг. Даже его обиталище перенасыщено адской символикой - набито чучелами змей, летучих мышей, на стене висит человеческий скелет, а на столе красуется череп.
Джон Генри Туоктмсн "Пейзаж в Цинциннати". Ок. 1885 г.
Описание канзасских городков, в которых происходит действие романа, также недвусмысленно ассоциируется с темным, дьявольским началом. Очевидно, что автор постоянно полемизирует с мифом о прекрасном Западе. Первый городок назван Феарвью — "красивый вид" — и по иронии отличается как раз уродливой и безрадостной перспективой. Не менее уродлив и сад местного фермера Бига Адама, своего рода пародия на рай, как и образ священника, столь бурлескно и даже сатирически сниженный, что сама идея религии предстает в невыгодном свете. Второй городок, Теин Маундс, и вовсе расположен на бывшем кладбище, чем оправдано введение элементен готики - привидений, духов. Третий, Смоки Хилл, — снова, даже в названии, несет адскую коннотацию. Образы ада преследуют Джо не только в кошмарных снах, но и я действительности.
Роман оказался очень неровным. Часто он сентиментален и слишком опирается на избитые сюжетные ходы и клише — во многом в силу неопытности автора, а также его чрезмерной олеи жимости материалом. В нем есть, однако, и замечательно воссоз данные картины жизни в прерии, в маленьких городках Среднего Запада, как, впрочем, и некий подспудный, мрачный и безысходный тон. Вероятно, правомерно отнести "Историю провинциального городка" к областничеству в его совершенно специфическом средне-западном варианте, в большей мере, нежели иные варианты, связанном с зарождающейся натуралистической струей и социальной проблематикой. Этот роман Хоу можно считать предвестником произведений Хэмлина Гарленда.
— это Джозеф Кёркленд (Joseph Kirkland, 1830—1893), оставшийся в истории американской словесности главным образом как автор одного романа — "Зури" (Zury: The Meanest Man in Spring County, 1887). Главный герой романа, Зури Праудер, — сын первых поселенцев, который в своей судьбе воплощает пресловутую западную мечту о благосостоянии, доступном любому. Он становится самым богатым человеком в округе благодаря собственному труду и смекалке, но ценой потери человеческого облика, полного нравственного падения, злобного отношения к людям. Внезапное перерождение Зури в финале под благотворным влиянием его новой возлюбленной, ангелоподобной учительницы Энн Сперроу, сменившей двух несчастных покойных жен героя, кажется немотивированным и неправдоподобным — сентиментальной данью тогдашней литературной моде. Однако мягкий юмор и часто сатирическая обрисовка окружения, того фона персонажей, которым прославились областники, искусное использование диалекта и стихия "местного колорита" в целом, отстраненный и невозмутимый авторский взгляд, как и типичная история возвышения Зури, оттеняли чужеродный мелодраматический элемент в повествовании. Чрезмерное увлечение диалектом заставило Керкленда переусердствовать с использованием местных идиом и сленга, и в конце романа он даже поместил по настоянию издателей глоссарий для удобства незнакомых с такой лексикой читателей.
"местного колорита", а также идеей западной исключительности, в которой Запад выступал как будущее Америки. Гарленд даже сравнивал "Зури" с произведениями Толстого и Тургенева в смысле близости к жизни воссозданного в нем региона, по сути подчеркивая, что "местный колорит" у Керкленда перерос рамки простого изображения странного и удивительного в жизни удаленных уголков Америки, а писатель сумел подняться до поистине высоких обобщений опыта, который может быть понят и разделен всеми американцами (18; р. 348).
Сам Гарленд — одна из наиболее интересных и противоречивых фигур в американской литературе рубежа XIX-XX веков. Его вклад в развитие литературы "местного колорита" и особенно в теоретическое осмысление этого явления неоспорим. Проникшись, подобно Эгглстону, идеями Тэна, Гарленд считает единственным достойным типом американской литературы "местный колорит", который, по мысли писателя, должен стать основой новой американской литературы, призванной объединить неоднородное американское общество как некая связующая сила. Импонировала Гарленду и мысль, подхваченная также Эгглстоном, о том, что задачей современной литературы было отражение правды повседневности, правды настоящего в жизни обычных людей. Отсюда идет и его отказ от изображения прошлого и иных, чуждых Америке культур, а также утверждение, что лишь человек, родившийся в том или ином регионе и досконально знающий его особенности, способен создать поистине стоящее произведение литературы о нем (1; р. 3). Как известно, это положение было очень скоро нарушено самим Гарлендом. На рубеже веков в своих популярных романтических романах он будет все дальше и дальше уходить от Среднего Запада своего детства к Дальнему Западу, который был ему незнаком и в этот период олицетворял скорее некий обобщенный образ Запада как нетронутого цивилизацией идеального мира, к поискам которого писатель обратился в самом конце века, вдруг сорвавшись с места и уехав на Клондайк — только вовсе не в поисках золота, а в погоне за ускользающей мечтой.
"Местный колорит означает, что писатель спонтанно отражает жизнь, происходящую вокруг него. Это естественное и свободное искусство. <...> Подлинно американская литература должна возникнуть из почвы и открытого воздуха и быть подобным же образом очищенной от традиции" (1; pp. 57-58), - писал Гарленд в своей знаменитой книге "Крушение кумиров". Для Гарленда регионализм, или "локализм", как он предлагает его называть, и "местный колорит" были имманентными чертами не только американской литературы, но и литературы вообще, самой ее жизнью и необходимым условием. Писатель включал в свое предельно широкое понятие "местного колорита" такие нехарактерные для типичного областничества того времени объекты, как "негра и южанина, городскую жизнь и изображение трущоб" (1; pp. 57-58), верно угадав развитие региональной американской литературы следующих десятилетий.
15 В этот период американцы не склонны резко разграничивать Средний и Дальний Запад, говоря скорее об одном "Великом Западе". Однако, происходит и характерное смешение двух идеалов Запада, один из которых в большей мере типичен для Среднего Запада, а другой остался отличительной чертой Дальнего Запада до самых последних лет существования фронтира. Первый миф, о недостижимости которого по преимуществу и писали авторы со Среднего Запада, был связан с аграрным идеалом, другой — имел более обобщенный смысл, представляя человека Запада как свободного, неподвластного законам общества, но при этом благородного героя.
17 Martin J. Harvests of Change. American Literature 1865-1914. N. Y., 1967 p. 113.
19 Howe E. W. The Story of a Country Town. Atchison, Kans., 1883, Preface.