1
Любая энциклопедия сообщает, что Брет Гарт вошел в литературу как певец-первооткрыватель калифорнийской "золотой лихорадки", нравоописатель старательского быта и феномена "людей сорок девятого года" (forty-niners) в целом. На этой основе Гарта нередко причисляют к школе "местного колорита", которая сама по себе является частью более обширного явления — регионализма в литературе США. Столь скромная трактовка его вклада в литературу — обычно результат поверхностного и упрощенного взгляда, своего рода инерция, вошедшая в традицию.
Действительно, спад интереса к творчеству писателя, начавшийся уже в последние годы его жизни, передался по наследству двадцатому столетию, склонному к художественному эксперименту, тогда как традиционность гартовского повествования принадлежит веку предшествующему. Эта тенденция в целом прослеживается и в критике, хотя критическая и писательская судьба Гарта все-таки сложнее, нежели это предстает на первый взгляд. Факты говорят о том, что писатель испытал бурный взлет известности, вознесшей его до национального, а затем и международного уровня, потом (г\осле 1879 г.) наступил спад популярности и постепенное забвение, по крайней мере на родине. Будучи закреплен уничижительными отзывами собратьев по перу (в частности, Марка Твена; не без чувства отчуждения пишет о встрече с Гартом в Англии Хэмлин Гарленд), негативный взгляд на Гарта распространился позднее на все творчество писателя. Восторженные голоса достаточно многочисленных современников (американцев Эмерсона, Лонгфелло, Бирса) вскоре смолкли, а хвалебные отклики британцев (Диккенса, затем Честертона и Киплинга) больше не вспоминались. Судьба Гарта за пределами англоязычного мира (например, в России, где она была, прямо, скажем, совсем иной), в общем итоге не принималась в расчет.
В американской критике первой половины XX в. мы сталкиваемся либо с молчанием, либо с уничижительными характеристиками, повторяющими расхожий перечень литературных грехов писателя. "Большая часть написанного Гартом была просто диккенсовским вариантом на тему Дальнего Запада", — утвержда Макс Херцберг в известном академическом литературном справочнике1. Девото, немало написавший об истории и литературе американского Запада, высказался еще резче, назвав Гарта "литературным шарлатаном, чьи рассказы успешно удовлетворяли второсортным вкусам"2 общая переоценка истории американского Запада и как следствие — пересмотр вклада Гарта в литературу. По словам современного американского критика-"западника" Джеймса К. Уорка, «бессловесные герои новелл Гарта были бы ему признательны не более подписчиков "Оверленда" и "Атлантика мансли" с Востока страны» — исследователь имеет в виду реалистическую точность художника — при этом Гарт представлен Уорком неотъемлемой частью университетского курса и соответствующих пособий, а также антологий по литературе американского Запада. Уорк делает и другое неожиданное сопряжение: "... Отдавая дань справедливости Гарту, напомним, что те же мелодраматичные характеры сыграли важную роль в становлении героев популярной прозы, возникающих у писателей более позднего времени в сюжетах о старателях и проститутках, учительницах и игроках, даже о ковбоях и иммигрантах"3. То есть, речь идет о развитии жанровых канонов вестерна. Ведущий критик-гартовед 70-х годов XX в. Маргарет Деккетт предлагает углубленную гипотезу влияния Гарта на Твена, тогда как "западник" П. Морроу в пространном монографическом очерке о творчестве Гарта, не закрывая глаз на слабости писателя, объективнее подходит к оценке его вклада в литературу. Он, в частности, отмечает, что критики Гарта при жизни и после смерти были особами либо из числа почитателей-непрофессионалов, либо моралистов-интеллектуалов, однако и те, и другие оказались неспособны увидеть в Гарте сложного писателя4.
Другими словами, к тому моменту, когда А. И. Старцев в предисловии к изданному в СССР 6-томнику Гарта сделал вывод о том, будто "Брет Гарт — забытый писатель в США", это, строго говоря, было верно по отношению к прошлому. Однако картине, хотя бы отчасти, вот-вот предстояло существенно измениться5.
Действительно, самое полное англоязычное собрание сочинений Б. Гарта в 20-ти томах (Бостон, 1896-1914) издано по горячим следам успеха и никогда позднее не переиздавалось. Но его впечатляющий объем взывает к осмыслению: Гарт предстает автором 200 новелл, романа и трилогии повестей, оригинальных пароДии. поэтом, критиком и журналистом. Он важен не просто как звезда энной величины, но как художник слова переломной поры, связавшей и разделившей две эпохи; если бы речь шла о Европе, на основании одного этого качества "переходности" его, несомненно, причислили бы к незаурядным феноменам "конца века".
Для понимания творчества Гарта важно вспомнить, что никто из писателей-современников или предшественников не определяется в такой мере реалиями "Дикого Запада". То же можно отнести и к его последователям, в том смысле, что они не являлись уже современниками бурной "западной эпопеи" (за исключением, в какой-то мере, Джека Лондона, успевшего застать ее последний исторический всплеск на Клондайке). Обычно, именуя Гарта создателем школы "местного колорита", специалисты как-то умалчивают, что он явился связующим звеном более масштабных литературных феноменов и традиций. Гарт стал участником тех перемен, в ходе которых Запад кардинально повернул судьбу всей страны, и свершилось это в пределах жизни одного поколения — всего за полстолетия. Осмыслить эту впечатляюще масштабную в своем опыте эпоху долго еще не удавалось национальному сознанию и после Гарта — этот процесс осмысления продолжается и поныне. В "нестандартности", можно сказать, амбивалентности самого исторического и жизненного материала, осваиваемого Гартом, скрыта и причина частичной недооценки вклада, внесенного писателем в литературу. Пембертон, создатель одной из первых — и весьма авторитетной — биографии Гарта, передает, будто бы тот как-то признался близкому другу: его мечта — стать основателем самобытной литературы американского Запада. Справедливость требует сегодня признать: какие бы "литературные грехи" мы ни находили у Гарта, нам придется согласиться, что эта его мечта, пусть посмертно, в известном смысле реализовалась.
— непредсказуемые грани, свойственные человеческой природе в целом.
Продолжая традиционное сопоставление с Твеном, принятое у критиков, можно сказать: если округ Калаверас явился всего лишь эпизодом, пусть даже трамплином, в его писательской карьере, Брет Гарт сделал на него жизненную "ставку", "застолбив" территорию, где тогда творилась новая глава всей национальной истории. Формально выступив в литературе "от лица" Калифорнии, на деле Гарт впервые наделил Запад метафорами, ставшими основой для целого направления, предоставив его освоение грядущим писателям-западникам. Обычно понимаемая как чисто областническая, тема эта у Гарта несомненно шире — она касается интерпретации всего феномена Дикого Запада. И здесь новаторство его, ставшее своего рода золотой жилой всей последующей литературы о Западе, если и не столь приметно, все же сущностно.
Брет Гарт. Литография
Это Гарт первым нарек золотоискателей "аргонавтами", облекая вольницу в мифологические и куртуазные одежды, а Дж. Лондон и О. Генри только повторили, развивая далее, уже найденные метафоры. Время, личная и писательская судьба Гарта вместили слишком много переходного — от патриархальности к индустриальности, от позднего романтизма к реализму, от Востока к 3ападу и обратно, от американизма к "европеизму", на том новом витке национального развития, каким оно предстало на рубеже XIX-XX веков. Поэтому взгляд отмечает скорее метания, противоречия писателя, и за многочисленными инвективами ускользает художественная последовательность и специфика открытий Гарта. В конце концов, Гарт сделался в такой же степени принадлежностью англоязычной культуры в целом, как Генри Джеймс или Джозеф Конрад; он стал посредником между двумя социальными слоями и ценностными системами, между низами и элитой, между географическими регионами — и, сам не заметив того, посредником между столетиями. Человек "конца века", Брет Гарт предвосхитил тенденции будущего — это суждение будет справедливо, даже если, абстрагируясь от других его находок, говорить об одном лишь вкладе в развитие жанра новеллы, с которым, безусловно, и связано важнейшее из его литературных достижений.
К интерпретации творчества Гарта критики традиционно шли через биографию писателя, описание которой нередко подменяло эстетический анализ — можно сказать, что гартоведение вообще тяготеет к биографизму. Однако ни апологеты Гарта, ни его критики не в силах досконально исследовать особенности биографии писателя, в которой так или иначе обнаруживаются пробелы, например, первые годы жизни в Калифорнии, а то, что поддается истолкованию и обобщению, больше говорит о переходности или "нетипичности" фигуры Гарта в литературе США. Здесь также проявляется тенденция к стандартизации истолкования и оценок. Типично американской историей успеха именует карьеру Гарта Уорк, поскольку тот обладал будто бы "всеми необходимыми для этого данными: неясным происхождением, образованием, приобретенным исключительно собственными усилиями, дерзостью, непосредственностью и даром приспособляемости" (3; р. 157). По молчанию критика относительно причин творческого поражения писателя можно понять, что они ставят его в тупик. Между тем, подобно ряду современников, Гарт на свой лад обладал экстравагантностью, присущей Дэви Крокетту, Хоакину Миллеру и, конечно, Твену. Каждый из них оказался причастен к мифу об американском Западе, но лишь в судьбе Гарта этот мир привел писателя к роли основоположника новой литературной традиции.
"человека, который сам себя сделал". Он родился в Олбэни (шт. Нью-Йорк) 25 августа 1836 г. третьим ребенком в семье Генри Гарта, преподавателя женской гимназии. Тема школьного учителя, обогащенная личным опытом, проглянет в его прозе неоднократно. Там типаж учителя превратится в характер, цивилизующий дикое пограничье, но одновременно получающий от него взамен "высшее" образование.
Считается, что именно отец приохотил Гарта к классической словесности и литературной классике в целом, но в неменьшей степени в этом повинно и слабое здоровье: биографы сходятся на том, что с шести лет Гарт был какое-то время практически прикован к постели, из-за чего рано расстался со школой. Он вырос на Эмерсоне, Ирвинге, По, Теннисоне, Байроне и Диккенсе (в особенности повлиял на него "Домби и сын") и, разумеется, на Библии и на "Пути паломника" (мать будущего писателя была весьма религиозной). Таким образом, для формирования того морализующего тона, что отличает прозу позднего Гарта, у подростка было немало предпосылок: учительство, Библия и Диккенс. В отрочестве Гарт, согласно Г. К. Мервину, прочел Шекспира и всю английскую классику, унаследовав от отца знание греческого и латыни. "Книжность" Гарта постоянно заявляет о себе в его новеллистике обилием юмористических и ироничных аллюзий, выражаясь в том числе в игровом настрое, характерном для его стиля. Показательным примером в этом смысле служат многочисленные гартовские пародии на писателей-классиков.
После смерти отца Гарта его мать, вступив в новый брак, отправилась в Калифорнию, а сын впоследствии присоединился к ней; это случилось в 1854 г., когда ему было 18 лет. Так он стал "западником". Дата говорит сама за себя: время приобщения Гарта к Калифорнии сделало его современником и участником "золотой лихорадки", важнейшего явления в жизни молодого штата и всего американского Запада, а в то время и всей страны. Стоит ли удивляться, что явление это стало той литературной "жилой", что навсегда определила место Гарта в литературе?
Первые три года в Калифорнии остаются для биографов Гарта загадкой. Судя по всему, несколько месяцев он прожил в старательском лагере, хотя и неизвестно, действительно ли сделал там заявку, у подножья Сьерры, на реке Станислаус, вдоль дороги номер 49, что прочно зовется ныне "краем Гарта". Согласно ряду источников, какое-то время будущий писатель проработал посыльным либо охранником на службе знаменитой на Западе компании грузоперевозок "Уэллс-Фарго экспресс", сопровождая партии золота. Люди там долго не задерживались, и, если верить Мервину, предшественник, да и преемник Гарта на этом месте были застрелены. Как бы там ни было, образ мира, каким тот предстает с козел дилижанса, поведанный одним из убедительнейших персонажей Гарта, Юбой Биллом, потому и запоминается, что навеян, скорее всего, личным опытом. Опыта же, занявшего в жизни будущего писателя менее года, хватило на всю жизнь.
Сам по себе калифорнийский край, с точки зрения материала, был исключительно благодатен для писателя, к тому же он в ту пору стал перекрестком истории, буквально толкая на разработку тем, завещанных литературе США Купером. Жестко сталкивая дикость и цивилизацию, Калифорния изобиловала разнообразным культурным наследием: индейские племена, испанские католические миссии и слой испаноэтничных скотоводов-ранчеро, русские контакты (недаром же "Русский холм", знаменитая возвышенность Сан-Франциско, входит почти символическим стержнем в сюжет новеллы "Приключение падре Висенсио"), разношерстные золотодобытчики, нагрянувшие со всех концов Старого и Нового Света (к концу 1849 г. их набиралось около 10000 душ), а вслед им — обслуживающее их азиатское население, а также вольница, кормившаяся разбоем. История Калифорнии, сотворенная за одно поколение, взывала к тому, чтобы послужить готовым материалом для притчи. Попав на Запад, в массе своей старатели уже не способны были вернуться в какое-либо другое социальное окружение; им было суждено иссякнуть вместе с золотом, переродиться или погибнуть. Уже к 1879 г. разработка месторождений и потребление ценных металлов перешли здесь в руки корпораций; центром жизни на Западе, как и везде, стал банк. Гарт-журналист сумел найти яркий графический символ времени для обложки своего журнала "Оверленд мансли": медведь-гризли, сердито застывший на железнодорожном полотне.
как известно, был драматичным: в областной газете Гарт вступился за местную индейскую общину, истребляемую старателями (этноцид аборигенов был, к сожалению, для Калифорнии тех лет явлением характерным), и ему срочно пришлось менять местопребывание. Младший современник Гарта, впоследствии знаменитый этнограф Альфред Кребер чудом спас от голодной смерти последнего представителя племени яхи, а книга об этом его жены, Теодоры Кребер, стала позже литературным бестселлером. Гарт последовательно занимал подобную же позицию одинокого защитника угнетаемых меньшинств: китайцев, индейцев; он с симпатией изображал испанцев и мексиканцев, чем разительно отличался от многих собратьев по перу, например, того же О. Генри.
Связь с Сан-Франциско является особым этапом в творческой биографии Брета Гарта. Городская атмосфера была густо пропитана мифологией, неотделимой от повседневной окружающей действительности. Если верить биографу, Гарт учился испанскому языку у падре из католической миссии. Типаж священника, наравне с игроком, — один из характернейших в творчестве Гарта, но, как и "игрок", "компаньон", даже "учитель", он утрачивает свою символику за пределами своего времени и места. Псалмопевец Дэвид Гамут в "Последнем из могикан" предстает гротескным, но индивидуальным характером; в Калифорнии же образ священника "маркируется" по законам притчи, сказки или эпоса. Да и как могло быть иначе, если даже омнибусы Сан-Франциско в то время ходили по маршруту, который начинался в Долине Счастья и следовал до миссии Долорес (горе), и пассажиру приходилось начинать со станции Адское Пламя, пока он не добирался до Пуриссимы (очищение)6.
Принимая все во внимание, можно сказать, что город дал Гарту фон, который полностью был использован им в творчестве. Сделавшись калифорнийцем по мироощущению, Гарт первым из писателей США превратил Сан-Франциско в художественный образ, даровав городу вечную жизнь в литературе. Более того, с помощью Гарта-организатора, город стал превращаться в литературную столицу Запада, чему способствовали сплочение литературных сил вокруг журнала "Оверленд мансли", поддержка, оказанная Гартом Твену (чье первенство в литературе он признавал), Хоакину Миллеру и другим литераторам. Пусть и скромнее, чем на Востоке страны, Гарт на Западе выполнял ту же миссию, что и Хоуэллс, взяв на себя роль литературного "хозяина". В этом смысле Гарт находится у истоков "калифорнийской" школы американских писателей, своеобразие которой он и подготовил и которая впоследствии породила Джека Лондона, Фрэнка Норриса, Джона Стейнбека. Легендарное прошлое Сан-Франциско и его окрестностей под пером Гарта продолжило тему "мхов старой усадьбы" — давало новую жизнь романтизму новеллистики Ирвинга и Готорна, выполнивших эту задачу для Новой Англии. Но что важнее, Гарт сумел осмыслить Запад через Калифорнию и показать США и Европе, что тот является важнейшим историко-культурным феноменом. Жизненный путь Брета Гарта подтверждает, что он пополнил собою ряд типично американских писателей, пришедших в литературу из журналистики: в Европе этот тип не является закономерностью. Гарт поднялся от печатника и "помощника за все" в "Голден эра" до редактора в газете "Калифорниан", а затем и до главного редактора журнала "Оверленд мансли", имевшего национальную трибуну; журнал обрел неповторимое лицо, когда Гарт стал автором названия, виньетки и ряда рассказов в нем, отметивших, подобно старательской заявке, право края на художественную самостоятельность. На страницах этих газет и журналов появились знаменитые "Счастье Ревущего Стана", рассказ-прототип к повести "Млисс", а также стихотворение "Язычник Китайса", в ту пору известнейшее произведение Гарта-поэта, и множество других.
Трудно поверить сегодня, что "Счастье", новелла на современный взгляд излишне сентиментальная и вполне благопристойная с точки зрения морали, с великим трудом смогла пробить себе дорогу в печать из-за обвинений в грубости, "непристойности" и снижающих диалектизмов языка. Таковой была реакция пуритански настроенной местной публики, превосходящая порой даже жесткие викторианские нормы: падшие женщины, игроки и разбойники явно не годились на роли святых и героев. В социокультурном смысле гонителями новелл Гарта по большому счету были те же люди, что обусловили изгнание его героев из Покер-Флета. Гарт писал о святости всякого человека и о горечи предательства — то есть о темах извечных. Что же до сомнительной репутации героев Дикого Запада — многие из них стали предметом разработки в американской прозе на много лет — об этом говорит популярность Хоакина Мурьеты или Малыша-Билли, превратившихся в национальные мифы, претендующих на роль Робин Гуда дикого пограничья. Между тем их предвосхищают гартовские Окхэрст, Хэмлин (Гемлин), Компаньон Теннесси и другие.
К началу 70-х годов слава писателя стала завоевывать литературные салоны Востока США, где о нем с восхищением отзывались "брамины", постепенно сходившие с литературных подмостков; эстафету признания подхватили британцы: Диккенс звал Гарта в Лондон издавать журнал. К тому моменту, когда Гарт решился на переезд с Запада на Восток, его слава достигла апогея: все время, пока он пересекал континент, продвижение писателя выглядело триумфальным шествием — каждый его день отражался в спецвыпусках британских газет.
чем дальше от Калифорнии, тем все западное представляется призрачнее, поэтому естественность гартовских героев (как он сам указывал, основанная на романтизме местного материала) не вписывалась в концепции реализма Хоуэллса и его коллег, а рискованные моральные коллизии гартовских сюжетов привели к такому же неприятию писателя, как и на Западе. В течение последующих лет звезда Гарта стремительно покатилась вниз. Не спасли положения новые новеллы, не оправдались надежды на роман. Последовало фиаско задуманной в соавторстве с Твеном пьесы "А Син" (любопытно, что ни один из писателей не обладал даром драматурга). После ссоры с Твеном Гарт обратился к публичным лекциям. Финансовые трудности, сопровождавшие падение популярности, усложнившиеся семейные отношения (Гарт имел уже четырех детей), литературные неудачи лишали душевного равновесия, заставив писателя в 1878 г. принять должность американского консула в небольшом германском городке. Он покинул родину, как оказалось, навсегда. Через два года он очутился в Шотландии, затем поселился в Лондоне, где сохранял ореол модного и даже влиятельного литератора до конца своих дней (он умер в 1902 г. от рака горла) Есть основания считать, что к его разладу с родиной приложили руку завистники. Негативные отзывы Твена о Гарте давно стали в критике общим местом ("Гарт был одним из самых приятных — и самых неприятных людей, которых я знал")7, а эпизод из мемуаров Гарленда, вспоминающего о визите вместе с Зангвиллом к Гарту в Лондоне, приводится как свидетельство литературного забвения писателя еще при жизни.
Между тем, все это время Гарт активно писал — из-под его пера выходили новеллы, стихи и критические эссе все на том же западном материале, и нынешние его биографы указывают, что отдельные из его вещей позднего периода не слабее ранних (например, "Протеже Джека Хэмлина" или "Инженю Сьерры", оба 1893 г.) и что лондонский период невозможно считать однозначным спадом. Впрочем, разлука с Западом выявляет приверженность к краю, обостряя чувство ностальгии и одновременно способствуя обобщению материала. Вспомним, что свои знаменитые шедевры на тему Запада ("Голубой отель" и "Невеста приезжает в Йеллоу-Скай") Стивен Крейн также писал, находясь в Англии. Их интерпретация, впрочем, также далека от однозначности и во многом обнаруживает продолжение притчеобразной традиции, заложенной Гартом. Поэтому все сказанное заставляет нас внимательнее присмотреться к создаваемому Гартом жанру новеллы.
ПРИМЕЧАНИЯ*
* При повторных отсылках к цитируемому изданию указание на номер страницы и тома дается в тексте вслед за цитатой в скобках.
2 Цит. по: Merwin, H. C The Life of Bret Harte, with Some Account ^f н1Р Califomian Pioneers. Boston & N. Y., 1911, p. 12. " OI Ше
3 Prose and Poetry of the American West. Ed. by James С Work Linrni University of Nebraska Press, 1990, p. 158. ' '
5 Старцев А. И. Предисловие // Брет Гарт. Собр. соч. в 6-ти тт. М Правда, 1966, т. 1, с. 5.