Американские академические истории литературы, как правило, не удостаивали Джека Лондона отдельным портретом, ограничиваясь лишь упоминаниями, сжатой общей, как правило, очень односторонней концепцией творчества писателя, иногда более или менее развернутым анализом его конкретных произведений или его творчества в целом. В России интерес к ярким и мужественным героям Лондона был огромным еще до революции 1 и значительно вырос после нее. Лондон воспринимался как писатель-социалист, четко и постоянно проявлявший симпатии к русским катаклизмам, как певец активного, волевого и в то же время весьма демократического человека, близкого и понятного миллионам трудящихся. Наконец, он был автором рассказа "Любовь к жизни", который, по свидетельству Н. К. Крупской, так полюбился вождю мирового пролетариата. Его произведения издавались фантастическими тиражами, творчество изучалось на всех уровнях: было написано несколько монографий, популяризаторских книг, диссертаций, а также множество юбилейных брошюр и статей, отдельных глав в учебниках для обучающихся всех ступеней, предисловий и разделов в коллективных работах... Так же массово издавались исследования и биографии писателя, написанные "левыми" американцами — Филипом Фонером, Р. Балтропом, популярным биографом Ирвингом Стоуном.
Сегодня, на постсоветском пространстве, Лондон почти выпадает из поля зрения исследователей. В США же он стал включаться в академические антологии — Нортоновскую, Колумбийскую2. Современные американские литературоведы предлагают углубленное прочтение написанного Лондоном, достойно вводят его творчество в контекст национальной литературы, что вполне закономерно, потому что Джек Лондон — явление сугубо американское. Джоан Д. Хедрик, автор одной из наиболее глубоких новейших работ о писателе, подчеркивает то, что делает Лондона ценным для истории американской литературы, достоянием культуры США: он был одновременно и участником, и наблюдателем творения "американской мечты", и этот опыт прошел через его сердце3.
Феномен Джека Лондона (John / Jack / Griffith London, 1876-1916) почти в равной мере принадлежит и американской литературе, и американской идеологии. Той самой, которая в середине XX в. ярче всего выразилась в "звездной болезни", в растиражированной "американской мечте". Лондону, мальчику из глубин демоса, удалось только благодаря собственной энергии и труду стать богатым и известным, прославиться и "войти в вечность". С дистанции времени несомненно просматривается некоторый параллелизм в судьбе Лондона и современных "звезд" (скажем, Мэрилин Монро), для которых основным жизненным императивом была жажда успеха — всепобеждающая и всепоглощающая американская страсть, своеобразный и достаточно уродливый отпрыск пуританской мечты, где талант жестоко эксплуатировался в служении идее.
Рождению Джека Лондона предшествовала сенсация: за полгода до его появления на свет газеты Сан-Франциско рассказали жителям города душераздирающую историю женщины, пытавшейся покончить с собой из-за того, что ее выгнал из дома человек, от которого она ждала ребенка. Героями скандальной хроники были Флора Уэл-мен и Уильям Чэни, а ребенком — будущий писатель Джон Гриффит Лондон, который появился на свет 12 января 1876 г. в том же Сан-Франциско. Его родители были стопроцентными американцами — не только по происхождению, но по судьбе и характеру. Дочь торговца пшеницей в штате Огайо, Флора получила хорошее образование в доме отца. И хотя ко времени ее рождения он обанкротился, денег семье еще хватило бы, чтобы устроить судьбу самой младшей из пяти дочерей. Но девочка решила по-своему: она довольно рано покинула родительский дом, чтобы никогда больше в него не возвращаться. Вместе с кузиной-актрисой она колесила по Америке, подрабатывая на жизнь: учила детей музыке, танцевала, шила, вышивала и, наконец, увлеклась астрологией. Это увлечение и сблизило ее с "профессором" Чэни.
Звание профессора Чэни, детство и юность которого прошли в бедности, присвоил себе сам, поскольку учиться ему просто не довелось. Очевидно, это был способный человек, отличавшийся большим оптимизмом, жизнелюбием и стойкостью. Он увлекался языками и математикой, оккультными науками и историей. На его лекциях аудитория всегда была переполнена, и бывшие студенты вспоминали "профессора" тепло и доброжелательно. В отличие от Флоры, Чэни никогда не отличался склонностью к бизнесу, а к деньгам относился пренебрежительно. Флора Уэлмен была не женой, а только подругой "профессора", ребенка он действительно не хотел (а позже доказывал, что в таком возрасте уже и не мог его иметь) и свое отцовство категорически отрицал даже тогда, когда Джек, начинающий писатель, обратился к нему с письмом, ничего не требуя, кроме правды о своем происхождении. Шум, поднятый прессой вокруг Чэни, заставил его поспешно бежать из Сан-Франциско, оставив женщину, ожидающую ребенка, в чужом городе без средств к существованию. Однако судьба послала ей вдовца Джона Лондона, человека работящего и порядочного, ветерана Гражданской войны, который на своем веку был и плотником, и каменотесом, и фермером, и бакалейщиком, и сторожем, и шерифом, и дьяконом... После женитьбы Лондоны часто меняли место жительства: Джона вела любовь к земле, Флору— неспокойный характер и безудержное желание разбогатеть во что бы то ни стало. Но ее финансовые аферы заканчивались банкротством, и каждый раз Джону приходилось начинать все сначала.
В семье Лондонов было трое детей — две дочери мужа Флоры от первого брака и Джек. Старшая из сестер, Элиза, вынянчила мальчика и на всю жизнь осталась его лучшим другом. Теплотой и любовью окружала детей и кормилица, няня Дженни, которая тоже сохранила привязанность к ним на всю жизнь. Передоверив дом Элизе и няне, Флора ни детьми, ни хозяйством по сути не занималась. Она увлекалась музыкой и спиритизмом. Часто в ее сеансах принимал участие и маленький Джек.
с Элизой, потому что его не на кого было оставлять дома. Когда, наконец, семья осела в Окленде, мальчику было 10 лет, и он впервые встретил человека по-настоящему образованного, влюбленного в литературу и поэзию — поэтессу Айну Кулбрайт, которая заведовала местной библиотекой и прилагала максимальные усилия, чтобы развить детскую любовь к чтению.
Обстоятельства складывались для Лондонов плохо. Вообще детство будущего писателя не было ни сытым, ни безоблачным, но накануне 1886 г. семья совершенно обнищала, так как отчим остался без работы. Единственный "мужчина", который теперь мог и должен был поддерживать родителей — десятилетний Джек, — устроился разносчиком газет. Это было началом трудовой жизни, преждевременным и таким обычным для Америки. Приходилось подниматься затемно в любую погоду и до школы разносить утреннюю прессу, вечерняя же партия газет доставлялась после школы. За все это платили 12 долларов в месяц. Кроме того, Джек подрабатывал, где мог: разносил лед, прислуживал в кегельбане. Заработанное — все до пенни — приносил домой. Но и при таком перенапряженном ритме он все же успевал читать, урывая время у сна, читал за едой, каждую свободную минуту, когда и где мог. Основной массив его чтения составляли распространенные тогда книжки в мягкой обложке про американский рай для всех — о том, как бедные продавщицы становились женами миллионеров. И когда Джеку попала в руки книга рассказов Вашингтона Ирвинга "Альгамбра", это стало событием и запомнилось на всю жизнь. Даже такое неприхотливое чтение, как дешевая популярная беллетристика, раздвигало горизонты впечатлительного мальчика, звало за пределы Окленда, наполняло мечтами о другой жизни, об отважных и сильных людях и необыкновенных приключениях.
А рядом шумел океан, приходили в порт корабли, отплывали яхты... Это привлекало смелого паренька с буйным воображением — почти так же неудержимо, как и чтение. С большим трудом Джеку удалось собрать от сверхурочных заработков несколько долларов на покупку и оснастку старого парусника. И вот, наконец, он вышел в море. С тех пор море на всю жизнь становится его стихией, его настоящим домом, где во всю ширь раскрывается душа, которая жаждет простора, свободы и подвигов.
Но и такое счастье — урывками, после тяжелого трудового дня — вскоре оказалось недоступным для подростка. Ему не исполнилось еще и пятнадцати лет, когда с отчимом случилась беда: он попал под поезд и с тех пор работать уже не мог. Так окончилось детство Джека— голодное, убогое, оборванное... Как вспоминал впоследствии писатель, с тех пор вся его жизнь была подчинена неослабевающему чувству долга. Работа на консервной фабрике (цент за час, самый короткий день — 11 часов) даже в тяжелой и сложной жизни Джека Лондона осталась кошмарным воспоминанием. В течение года сил у него хватало только на то, чтобы после трудового дня кое-как доплестись домой. Утром матери с огромным трудом приходилось его будить, поднимать на работу. И хотя он был физически здоров и достаточно терпелив, такое "механическое" существование оказалось ему не под силу. Все существо подростка восставало против превращения в придаток машины, и он стремился выйти из этой ситуации во что бы то ни стало. Выход нашелся. Джек одолжил у няни Дженни деньги, купил себе дырявую лодку и подружился с устричными пиратами. Незаконная ловля устриц в Калифорнийском заливе была достаточно прибыльным, но и опасным занятием. И Джек выходит в мир приключений...
Сильный и отважный, в 15 лет он своими поступками и мужеством не только утверждает собственное равенство со взрослыми мужчинами, но и доказывает свое превосходство, получив полушутливое прозвище "король пиратов". Одна ночь пиратского промысла давала гораздо больше прибыли, чем месяц изнурительного труда на фабрике. Но деньги как приходили, так и уплывали из рук легкомысленного доброго паренька. Он отдавал матери причитавшееся на содержание семьи, вернул долг няне Дженни, а остальное прогуливал в портовых кабаках, среди веселых и не обремененных мыслями приятелей. Но и в это время он много читает: Киплинга, Мелвилла, Шоу, Золя... Круг авторов расширяется, страсть к чтению растет, хотя и тщательно скрывается от друзей-"пиратов".
— защищать или нарушать закон. Когда Джеку предлагают служить в рыбачьем патруле, он соглашается, не раздумывая. Оказалось, что для борьбы с пиратами смелости требуется не меньше, чем для разбоя, потому что полиция была подкуплена и не хотела воевать по-настоящему. Именно здесь он вплотную столкнулся с дном общества и, в то же время, испробовал свои силы, полюбил простор и свободу превыше всего. Будущее не вызывало никаких сомнений: он хотел стать моряком. И как только представился случай, нанялся матросом на шхуну "Софи Сазерленд", которая отправлялась за котиками к далеким берегам.
Чукотка, Камчатка, экзотические страны, тайфуны и морские бури — через все это прошел Джек Лондон за год плавания на "Софи Сазерленд" и показал себя человеком сильным, компанейским, мужественным, добрым товарищем и квалифицированным матросом. Во время плавания он читает книги, глубже воспринимая прочитанное.
Но его привычки и быт меняются мало. Дома повзрослевшего и возмужавшего Джека ожидала все та же бедность. Все, что удалось привезти из плавания (кроме того, что прогулял), пошло на уплату Флориных долгов. Себе он приобрел только самое необходимое — белье, шляпу, пару рубах.
1893 и 1894 были в Америке годами кризиса. Для Джека это означало безработицу, несмотря на полученную закалку, трудолюбие и трезвость оценок. Максимум, что он смог получить, — это место рабочего на джутовой фабрике с оплатой, которую получал мальчиком на консервной фабрике. И опять изнуряющее однообразие будней, а чтение — урывками, по ночам, когда измученный организм отказывается подчиняться разуму.
В это трудное время Джек впервые пробует силы в литературе. Флора натолкнулась в газете "Колл" на объявление о конкурсе на лучший рассказ начинающего автора и уговорила сына испытать судьбу — описать что-то из того необычного, что ему довелось увидеть и пережить во время плавания. Джек за две ночи сочиняет рассказ "Тайфун у японских берегов" о том, как юному матросу удалось во время бури удержать корабль, о бурном разъяренном море, о трагических минутах, о силе человеческого духа. Лондон получил первую премию (вторую и третью присудили студенткам университета), составившую двадцать долларов, которые оказались большой финансовой поддержкой для семьи. Но еще большим для юного автора было моральное значение неожиданного успеха. С тех пор убежденность в собственном литературном призвании никогда его не покидала. И хотя рукописи новых рассказов еще долго возвращались из редакций, он терпеливо трудился над ними каждую свободную минуту, считая именно их, а не изнуряющий фабричный труд, главным делом своей жизни.
желание "выйти в люди" сразу же было использовано человеком хитрым и жадным. Хозяин электростанции пообещал выучить Джека на электрика, то есть дать специальность, тогда весьма модную и перспективную, а сам принудил юношу работать кочегаром и выполнять работу двух взрослых мужчин, которых он для экономии уволил. И когда один из тех, чье место он, сам того не зная, занял, покончил жизнь самоубийством, Лондон оставил работу на электростанции и остался без места.
Начинается новый период в его жизни — период мытарств, блужданий. знакомства с "дном" общества. И хотя продолжался он недолго, для становления Лондона-писателя оказался весьма важным. Шел кризисный 1894 год, на родине Лондона формировался отряд "безработных армии генерала Кокси", его сан-францискским подразделением руководил бывший наборщик Чарльз Т. Келли. В Окленде полуторатысячная "армия Кокси" задержалась на несколько дней, поскольку железнодорожные компании отказали ей в бесплатном проезде через страну. Там и присоединился к ним Джек Лондон.
"Армия Кокси" не была однородной. Основную ее часть составляли рабочие, потерявшие место. К ним присоединились люди, которые давно утратили связь с обществом — бродяги, проходимцы, "дорожные парни" (hobo). И если половина армии горела желанием вступить в борьбу за свои права, то другую более всего прельщала возможность бесплатно "путешествовать" по стране. Джек хотел участвовать в борьбе за справедливость, а с дорогой и "дорожными парнями" он встречался задолго до того. Потом, в рассказе "Местный колорит" ("Local Color", 1903) Джек провел настоящее мини-исследование самого понятия "hobo", которое прочно вошло в английский язык. «Хобо... это название тех камер в городских и окружных тюрьмах, где содержатся бродяги, пьяницы, нищие и прочие мелкие нарушители закона, подонки общества. Само слово это, "хобо", довольно красивое и имеет свою историю. "Hautbois" — вот как оно звучит по-французски. "Haut" означает высокий, a "bois" — "дерево". В английском языке оно превратилось в "hautboy" — гобой, деревянный духовой инструмент высокого тона... Но... по другую сторону океана, в Нью-Йорке, "hautboy" — "хобой", как произносят англичане, становится прозвищем для ночных метельщиков улиц. Возможно, что в этом до известной степени выразилось презрение к бродячим певцам и музыкантам. И вот в своем следующем воплощении это слово — последовательно и логически— уже относится к бездомному американцу, бродяге. Но в то время, как другие исказили лишь смысл слова, бродяга изуродовал и его форму: и "хобой" превратился в "хобо". И теперь громадные каменные и кирпичные камеры с двух- и трехъярусными нарами, куда закон имеет обыкновение заключать бродяг, называют "хобо"» 4.
На самой нижней ступеньке общества Лондон встретился с людьми разумными и сильными, трудоспособными и одаренными. Среди них он впервые услышал разговоры о социализме и угнетении, о классовой борьбе, но все же оставался индивидуалистом. Он не был склонен к дисциплинированности и коллективизму. Осознавая несправедливость общественного устройства, более всего он верил в собственные силы, молодость, здоровье и непобедимость. Но именно здесь его американскому оптимизму был нанесен удар. Главное, что поразило Лондона во время пребывания в "армии Кокси", — судьба, которую общество готовит людям физического труда. Использовав их мускулы и волю, при первом же проявлении слабости или неудачах с их стороны оно выбрасывает их за свои пределы в холод, тьму, нищету. И Джек твердо решает продавать не физическую силу, а мозг, стать пролетарием не физического, а умственного труда.
Собственно, в формировании взглядов Лондона существенную роль сыграло не только близкое знакомство с жизнью тысяч безработных, но и личная встреча с американской полицией. 1 мая 1894 г. генерала Кокси и еще двух руководителей похода арестовали в Вашингтоне за нарушение общественного порядка (на территории Капитолия поломали кустарник). Лишенная руководства армия частично была разогнана, а частично разбежалась сама. За бродяжничество и попрошайничество Лондон попал на месяц в тюрьму. Опыт "революционного бродяжничества" привел юношу к осознанию необходимости учиться. Вернувшись в Окленд, девятнадцатилетний Лондон поступает в среднюю школу, зарабатывая на жизнь чем придется: моет окна, стрижет газоны, топит печи... Но желание учиться было сильнее всего. Привлекала и возможность печататься в школьной газете.
участником и членом Дискуссионного клуба Генри Клея, где собиралась интеллигентная молодежь, обсуждавшая проблемы общественной жизни, науки и культуры. Клуб стал той питательной средой, которая содействовала развитию литературных вкусов и культурных запросов Лондона, помогала ему расширять кругозор. Здесь у него появились друзья, здесь зародилась любовь к девушке из интеллигентной семьи, Мэйбл Эпплгард, к той, которая со временем стала прототипом Руфи Морз в "Мартине Идене". Беседы и дискуссии способствовали росту его интереса не только к художественной литературе, но и к социальным наукам.
Лондон стремится к философскому осмыслению жизни, считая его необходимым условием успешной карьеры писателя. В статье "О писательской философии жизни" ("On the Writer's Philosophy of Life", 1903) он утверждал: "Если вы мыслите ясно, вы и писать будете ясно; если ваша мысль ценна, будет ценным ваше сочинение. Но если ваше изложение неинтересно — это потому, что неинтересна ваша мысль; если оно ограничено, то это потому, что ограничены вы сами. Если ваши идеи спутаны и перемешаны, разве можно ожидать ясности выражения? Если ваши знания скудны и беспорядочны, разве может ваше изложение быть свободным и логичным? А без прочной основы, без рабочей философии разве можно из хаоса сделать порядок?"5 И дальше он призывает писателей, желающих достичь успеха, неуклонно трудиться над созданием своей неповторимой индивидуальности, вырабатывая собственную философию жизни, изучая основы науки и культуры, а не только окружающую действительность.
Сам Лондон старательно штудирует работы Дарвина, Мальтуса, Смита, Рикардо, Гоббса, Гиббона, Локка, Спенсера, Лейбница, Гекке-ля и, конечно же, Ницше. Его интересует антропология, биология, экономика, история, философия. Сначала он открывает для себя учение Дарвина, поражаясь тому, что во всем живом мире идет непрерывная борьба за выживание, в которой самый сильный диктует свои законы. Его личный опыт тоже свидетельствовал: в обществе нужны недюжинные силы, смелость, мужество, умение рисковать для того, чтобы выйти победителем в битве жизни. Учения Спенсера и Геккеля стали для Лондона важной вехой в познании мира. Зерна социал-дарвинизма падали в хорошую почву: сильный юноша, индивидуалист, полный веры в себя, жаждал пользоваться всеми радостями жизни сегодня, сейчас, а потому принимал, всей душой впитывал учение, столь созвучное его внутреннему восприятию мира.
Со временем пришло понимание специфических человеческих законов и норм существования. Оно было во многом связано с американской духовной традицией, в которой, согласно убеждениям пури-тан; человек напрямую (даже без посредничества церкви) мог связаться с Богом, а в трансцендентализме — и с универсумом, то есть выступал как органическая часть не только социума, но и мироздания. Стремление к философскому постижению жизни естественно приводит Лондона и к весьма популярному в те годы социалистическому учению. Возможно, под влиянием "Манифеста Коммунистической партии" (цитаты из этого документа, мысли, возникшие при его чтении, он в те годы записывает в тетради), а скорее по совокупности интересов Лондон принимает предложение вступить в оклендское отделение социалистической партии Америки.
"Американская литература и вселенная силы" (1981) посвящает Джеку Лондону специальную главу ("Джек Лондон: радикальный индивидуализм и социальная справедливость во вселенной силы"). Констатируя, что идея восприятия действительности как системы сил была широко популярной и влиятельной в Соединенных Штатах, Мартин считает, что она опиралась на открытый и сформулированный относительно незадолго до этого закон сохранения энергии. Ученый приходит к выводу, что такие писатели, как Генри Адаме, Теодор Драйзер, Фрэнк Норрис, в своем творчестве распространяли эту механистическую точку зрения и на статус человека, и на человеческое поведение. Именно из их произведений "мы получили возможность впервые почувствовать, какой угнетающей, аморальной, абсурдной может стать для человека вселенная в определенных нетрадиционных, неантропоморфических концепциях; они впервые дали нам возможность ощутить вкус натуралистического отчуждения" б.
Лучшим в этом ряду писателей Мартин считает Джека Лондона: он к "индивидуализму и детерминизму Спенсера добавил социализм, который был им частично сымпровизирован, а частично позаимствован у марксизма из третьих рук" (6; р. 185 ).
Сам же Лондон к своей деятельности социалиста в этот период относится чрезвычайно серьезно и с полной ответственностью. Еще будучи учеником средней школы, он помещает в школьном журнале статью "Оптимизм, пессимизм и патриотизм", в которой призывает американский народ избрать такое правительство, которое сумеет обеспечить образование всем гражданам. Он выступает с речью от социалистической партии на митинге, запрещенном мэром города, за что попадает в тюрьму. И, наконец, на школьном вечере он неожиданно для администрации произносит речь о социализме. Это означало конец школьного обучения. Да у него и времени не было растягивать это удовольствие на несколько лет. Совсем уже взрослому человеку, каким он себя чувствовал, обремененному заботой о несчастной родительской семье, необходимо было зарабатывать больше, учиться быстрее, жить энергичнее.
Одолжив деньги у сестры Элизы, Джек за несколько недель проходит двухгодичный университетский подготовительный курс. И вот он уже зачислен на первый курс Калифорнийского университета. Но и здесь долго учиться ему не пришлось: тяжело заболел отчим, да и учение не доставляло удовольствия. Лондон понял, что фактически все, о чем говорится на лекциях, если очень напрячься, можно усвоить самостоятельно. В это время ему обещают должность почтового чиновника, а это значит— спокойное существование, возможность жениться на любимой девушке, относительно скромный достаток. Но Лондон был человеком другого склада и хотел большего — быть известным, знаменитым, победителем. И он садится за пишущую машинку. Начинается активная, напряженная, изнуряющая жизнь Лондона-писателя.
В одном из писем 1898 г. он так объясняет любимой девушке, Мэйбл Эпплгард, свой характер, свою железную волю к победе над жизнью: "Хорошо, первая битва выиграна. Если я не победил, то и не признал поражения. Вместе с тем, я изучил сильные и слабые стороны своего противника, и это станет моим приобретением, когда наступит вторая битва. Я пройду через нее, и то, чему я в ней научусь, поможет мне в третьей битве, и так далее"7.
— пальто, часы, наконец, пишущую машинку. Он устраивается на работу в прачечную, чтобы зарабатывать более или менее нормально — не для себя, а для родственников. Прачечная, которая не оставляет сил ни для чтения, ни для писания, делает существование Джека бессмысленным. И когда на Клондайке начинается "золотая лихорадка" и в Окленд прибывают удачливые золотоискатели, он собирается на север. Для покупки снаряжения пришлось опять обращаться к единственному близкому человеку — Элизе. Взяв деньги под залог дома, сестра одалживает Джеку полторы тысячи долларов. Вместе с ее мужем, Шеппардом, 25 июня 1897 г. на корабле "Уматила" Лондон отправляется на Клондайк. Что потянуло его туда? Прежде всего надежда быстро разбогатеть, получить возможность стать мужем Мэйбл Эпплгард и, конечно, желание писать — писать, не страдая от постоянной нужды, не занимаясь изысканием способов добыть деньги на жизнь. Но к этому еще нужно прибавить и жажду новых приключений, новых впечатлений.
Среди искателей золота и авантюристов, тысячами прибывавших на Клондайк, почти не было равных Джеку Лондону по умению преодолевать трудности и находить выход из, казалось бы, безысходных ситуаций. Особенно пригодились его морской опыт и закалка. Он проводит через бурные реки лодки не только со своей поклажей, но и с поклажей других золотоискателей, менее приспособленных городских жителей. Он переносит груза больше, чем привычные к этой работе индейцы. Лондон встречает на севере интересных людей, наблюдает за новыми для себя человеческими отношениями, проникается новым пониманием природы. Единственное, чего он не смог найти в ту клондайкскую зиму — это золота, богатства. Достигнув берегов Юкона, золотоискатели должны были пройти еще тяжелый путь до поселка Доусон и дальше на север, через пороги и перевалы, по суше и рекам. Джеку Лондону это не удалось. Зиму он провел в хижине, на полпути к Доусону, посвящая время чтению и беседам с разными людьми, которых судьба забросила в эти края. Там он наслушался рассказов северных старожилов, увидел, понял и почувствовал на себе значение товарищеской спайки перед лицом безжалостной природы, наблюдал за исполненным сурового мужества, близким к природе бытом индейских племен. Тишина и молчание Севера ("Белое безмолвие") настраивали по-особому, располагали к раздумьям. А главным предметом размышлений для молодого писателя оставалось не столько общество и его устройство, сколько место и положение человека в мире. Здесь, на севере, он продолжает свое социал-дарвинистское образование, укрепляется в выработанной философии жизни.
В тяжелых условиях Лондон сумел проявить те лучшие качества, которые притягивали к нему людей: дружелюбие, смелость, выдержку, мужество, открытость. Дружбу, которая родилась в ту зиму, некоторые его товарищи пронесли через всю жизнь. После смерти Лондона один из тех, с кем свела его судьба, Хоргейв (прототип Мэйлмюта Кида, героя многих рассказов писателя) писал его вдове: "Юноша, он не страдал юношеской застенчивостью; он был идеалистом, который прошел жизнь, человеколюбом, чье сердце было наполнено мечтами; мечтателем, который был мужчиной среди сильных; человеком, который встречал жизнь с удивительной уверенностью и который мог бы встретить смерть без страха"8.
Проведя зиму около Доусона, Джек весной заболел цингой. Обратный путь был очень тяжелым — на плотах, безбилетником в поездах или на случайных машинах, кочегаром на пароходе. Домой он вернулся летом 1898 г. без единого цента. Отчима уже не было в живых, и ему пришлось вновь полностью брать на себя ответственность за семью. Лондон старается найти хоть какую-нибудь работу, но во время очередного экономического кризиса ему приходится перебиваться случайными заработками. И тогда, переполненный мыслями, впечатлениями и наблюдениями, он опять садится за машинку.
На Аляске Джек Лондон уже не был новичком, способным только удивляться увиденному, неизвестному, — он сознательно собирал материал и делал заметки для будущих произведений. Так же осмысленно он постигает литературное мастерство, которое должно обеспечить ему успех, не говоря уже о том, что работает над грамматикой и стилистикой, овладеть которыми в школе ему не довелось. Очевидно, что Лондон учится мастерству у любимых писателей: у мастера морских романов Мелвилла, у своеобразного преобразователя английских традиций Киплинга, который привлекает начинающего автора и неоромантическим героем, и всей экзотической аурой своего творчества. Чармиан Лондон свидетельствовала, что и Мэйбл Эппл-гард оказалась чрезвычайно привлекательной для Лондона главным образом потому, что вызывала ассоциации с киплинговской героиней Лили Мейд. Но мастерство было необходимо ему для достижения немедленного успеха и популярности, а потому главная учеба проходила у тех, кто сумел в те годы завоевать книжный рынок. Даже призывая писателей вырабатывать собственную философию жизни, Лондон обращался не к гениям, уверяя, что те так или иначе проложат себе дорогу в литературу, а к "работягам", труженикам, желающим пером зарабатывать на жизнь. Совсем в духе господствующей идео-логемы, Лондон уверен, что труд — и есть основа писательского (как и любого другого) ремесла. Тут нет и намека на романтическое вдохновение, так же как нет и упоения радостью творчества.
"американской мечты". Это истории, в которых сильные, мужественные, не разъедаемые сомнениями, терпеливые и удачливые герои выходят победителями из жизненных испытаний. Истории могут быть грубыми и жестокими, мелодраматическими и сентиментальными, но, даже если они экзотически оформлены, это житейские истории, рассчитанные на непосредственное "включение" чувств и инстинктов читателей. Трогательный "ромэнс" или кровавая авантюра (литература "красной крови") в широких массах формировали тот образ "маскулинной культуры" (так безгранично удаленный от поисков Готорна или Джеймса), который шел от фронтира, получал определенную философскую поддержку, почерпнутую из популяризаторских версий учений Ницше и Спенсера, и со временем расцвел в культуре массовой.
В 1899 г. Лондон писал Клаудсли Джонсу, начинающему автору, с которым переписывался достаточно интенсивно: "Я ищу, ищу и ищу собственный особенный стиль, который должен быть только моим и которого я никак не могу найти" (7; р. 42). Поиски его шли в жанре short story — рассказа. "Как выросло значение новеллы в современной литературе! Кажется, роман обречен на вымирание в течение одного или двух поколений", — писал он тогда же Джонсу (7; р. 33). Он пытался овладеть мастерством сюжетосложения ("Проклятый сюжет, я не уверен, что мог бы сконструировать хоть один достойный даже под страхом смерти. Да и кто из самых хороших новеллистов пишет истории, которые ближе к новелле, чем к скетчу?"— письмо от 24.10.1899; 7; р. 61). Лондон глубоко задумывается над теми проблемами, которые попадут в центр внимания писателей последующих поколений: "Атмосфера всегда означает самоустранение художника, иными словами, атмосфера— это художник, а когда атмосфера отсутствует, а художник присутствует, значит, машина скрипит, и читатель это слышит", — письмо К. Джонсу от 16.06.1900 (7; р. 108). "Не рассказывайте, а рисуйте, вычерчивайте, стройте! Творите". "Чтобы быть правдивым, быть художником, нужно частное передавать через частное, через частное идти к универсальному", — письмо К. Джонсу от 22.12.1900. "Искусство опускать необыкновенно важно, но его нужно правильно понимать. Из множества деталей, множества характерных черт выбирайте единственную, наиболее выразительную, но, Бога ради, выбрав, используйте ее во всю силу" (7; р. 115).
Джордж Уэсли Беллоуз. "Ставьте у Шарки!". 1909
Зимой 1898-1899 г. из-под пера начинающего писателя один за другим выходят рассказы, которым было суждено бессмертие. Но... все они опять возвращаются к автору из разных издательств с одним ответом: не подходит. Через несколько лет уже известный писатель вспоминал, что он посылал рукописи, а они приходили назад со стандартным извещением об отказе, и он вновь наклеивал марку на конверт и посылал их опять, и они опять возвращались с теми же стандартными словами, и все это напоминало какой-то круговорот. А потом начали случаться удачи. Сначала солидный журнал "Оверленд мансли" в январе 1899 г. принял к печати рассказ "За здоровье того, кто в пути" ("То the Man on Trail"). Пять долларов, конечно, мизерный гонорар, но они укрепили веру писателя в себя. Через месяц тот же журнал печатает "Белое безмолвие" ("The White Silence"). Отдельные рассказы появляются и в других журналах, разного толка и разного уровня. В апреле 1900 г. выходит уже сборник из девяти рассказов "Сын волка" (The Son of the Wolf), через год — еще один сборник "Бог его отцов" (The God of His Fathers), в 1902 г.— сборник "Дети мороза" (Children of the Frost) и роман "Дочь снегов" (Daughter of the Snows). С этими публикациями приходят популярность, успех, первые солидные гонорары. Джек Лондон, наконец, получает возможность жить в относительном достатке и писать.
"Северной Одиссеи". Ими писатель обозначает "собственный" участок на географической карте современной ему американской литературы "местного колорита". Им становится не родная писателю Калифорния (ее к тому времени уже "застолбил" Брет Гарт), а золотоносный Клондайк, бывший землей еще не цивилизованной, суровой, заселенной индейскими племенами. Герои Лондона — это белые люди, отправляющиеся на север за золотом и богатством. Даже самые благородные из них не помышляют о созидании цивилизации на этой земле. Их задача очевидна и понятна: разбогатеть, ценой временного напряжения всех сил поймать свою "золотую рыбку" и вернуться в цивилизованный мир. Все северные рассказы объединяет не только общее место действия, не только общие действующие лица, но и взгляд писателя на мир, то "свое", что увидел в жизни начинающий автор.
"Пафос северных рассказов, которые привлекают цельными характерами, острыми ситуациями, не в борьбе за золото, а в борьбе за Человека"9, в размышлениях о человеке и его месте в мире природы, которую трансценденталисты включали в универсум. Настоящими героями становятся люди мужественные, смелые, сильные, изобретательные, готовые в решающий момент пожертвовать личными интересами во имя законов братства и товарищества. "Когда человек уезжает в далекие края, он должен быть готов к тому, что ему придется забыть многие из своих прежних привычек, и приобрести новые, отвечающие изменившимся условиям жизни. Он должен расстаться со своими прежними идеалами, отречься от прежних богов, а часто и отрешиться от тех правил морали, которыми до сих пор руководствовался в своих поступках", — так начинается рассказ "В далеком краю" ("In a Far Country"; 4; т. 1, с. 91.) И далее: "Человек, распрощавшийся с благами старой цивилизации ради первобытной простоты и суровой юности Севера, может считать, что его шансы на успех обратно пропорциональны количеству и качеству безнадежно укоренившихся в нем привычек. Он вскоре обнаружит, если только вообще способен на это, что материальные жизненные удобства еще не самое важное... Но самое трудное — это выработать в себе должное отношение ко всему окружающему и особенно к своим ближним. Ибо обычную учтивость он должен заменить в себе снисходительностью, терпимостью и готовностью к самопожертвованию. Так, и только так, он может заслужить желанную награду— истинную товарищескую преданность. От него не требуется слов благодарности — он должен доказывать ее на деле, платя той же монетой: короче — заменить видимость сущностью" (4; т. 1, с. 91-92).
Понятие "севера" для Лондона комплексно. Оно включает не только северную природу, экстремальные условия жизни, но и другую цивилизацию, с которой приходится так или иначе взаимодействовать его героям. Символично само название первого сборника: "Сын волка". Это обобщающее имя, данное англосаксу местными индейцами. Тем самым уже в названии заложена авторская позиция, замешанная на ощутимой доле расизма, четко проявившаяся в переписке тех лет. (Из писем К. Джонсу, отправленных в 1899 г.: "Англосаксы противостоят миру... и экономика— это только проявление различий крови, которые тянутся из далекого прошлого" (7; р. 66). "Черные остановились там, где погрязли обезьяны... Негры, как и краснокожие, уже прошли. Славяне еще не дошли. И, наверное, никогда не дойдут" (7; р. 73). "Я не верю во всеобщее братство народов. Я полагаю, как я уже говорил раньше, что моя раса — соль земли" (7; р. 74).)
Индейцы тоже участвуют в жизни Клондайка; как правило, их функция приближена к природной. Когда приезжающим героям приходится сталкиваться с аборигенами, они отдают должное их мужеству, опыту, силе, даже поэтической одаренности. Но приезжие всегда оказываются мужественнее и сильнее, всегда выходят победителями, ибо они — истинные сыны рода победителей. Именно так ощущает себя Скафф Маккензи, герой рассказа, давшего название сборнику. "... Он, рожденный одною из этих нежных женщин, унаследовал то, что давало ему власть над сушей и морем, над животными и людьми во всех краях земли. Один против ста, в недрах арктической зимы, вдалеке от родных мест, чувствовал он зов этого наследия — волю к власти, безрассудную любовь к опасностям, волнение битвы, решимость победить или умереть" (4; т. 1, с. 71).
Этот панегирик белому мужчине нельзя отнести к одному персонажу— в нем квинтэссенция мотивов и поступков целого племени лондоновских героев, что и дает право толковать их как выражение мировидения и самоощущения автора. Во всех битвах — за жизнь и за женщину — белый мужчина выходит победителем. И даже если хитростью и злодейством в рассказе "Северная Одиссея" индейцу удается физически уничтожить белого соперника, ему не достается победа, потому что индейская женщина, предмет их раздора, предпочитает умереть вместе с белым мужем, но не возвращаться в свою прошлую жизнь, к мужчине, который когда-то купил ее у родственников, а затем посвятил всю жизнь тому, чтобы вернуть себе столь дорогое ему "имущество". Даже мертвым англосакс, носитель лучших черт своей расы, оказывается победителем.
северная природа и две расы — англосаксонская и индейская, Сыны Волка — победители и Дети Лиса, обреченные быть побежденными в критической ситуации Белого безмолвия (где они, кстати, прожили всю свою жизнь). Тем не менее, и Сыны Волка не представляют гомогенной расы героев. Среди них производится "селекция" и дифференциация. Одни (Мэйлмют Кид) почти сакрализу-ются благодаря высоким человеческим качествам, другие утверждаются путем поступка и действия в критической ситуации, третьи, наоборот, выявляют в аналогичных условиях полную несостоятельность. Не задумываясь, писатель относит ко второму и третьему сорту, к человеческим отбросам тех, кого называет "богатыми сынками", тех, кто, составлял надежду родителей, приехал на север искать богатство и славу, имея достаточно средств, чтобы обеспечить себя не только всем необходимым, но и слугами. Еще более вредными и страшными оказываются те, кто во имя наживы готов пренебречь человеческими законами, товариществом, дружбой, честью и совестью.
Персонажи, действующие на Клондайке, повторяются в разных рассказах, объединяя их в единый цикл, в единое повествование о земле необыкновенной, прекрасной и жестокой. Природа севера молчалива, сурова, величественна. Это та стихия, с которой человек встретился задолго до того, как попал под защиту веками складывавшейся цивилизации и культуры. Здесь обнажается все — тайные замыслы, настоящее мужество, человеческая сущность, так как жизнь и смерть нераздельны, и смерть может настигнуть в любую минуту. А потому человек должен быть не только сильным и стойким, готовым бороться за свою жизнь, но и абсолютно искренним. И вот в такой перманентно критической ситуации Лондон "просвечивает" героев, испытывает их и показывает читателям.
Одновременно Клондайк можно рассматривать как модель Америки эпохи ее освоения переселенцами из Европы, как модель места, где сохранилась не только первозданная природа, но и — главное — естественные человеческие отношения, которые так привлекали иммигрантов и превращали далекую Америку в страну мечты. Суровая природа,^простая жизнь, бесконечная борьба за выживание, когда люди поставлены в одинаковые условия, а потому формально имеют равные возможности выжить и разбогатеть — все это было очень близко американскому демосу, который еще сохранял мироощущение времен пионерства. Поэтому рассказы Лондона и пользовались таким успехом. Но это было лишь оболочкой, внешней поверхностью повествовательной ткани, а сущность этих произведений заключалась в новом осмыслении природы человека и человеческих взаимоотношений в их первичном, почти экспериментально очищенном состоянии.
Современный исследователь Джеймс Макклинток в монографии, посвященной анализу новеллистики Лондона, утверждает: «Между 1898 и 1902 годами он (Лондон. — Т. Д.) штудировал Киплинга, журналы и "философию стиля" Герберта Спенсера и сформировал литературный стиль, конгениальный его формам и темам. Удовлетворенный тем, чему научился, он никогда значительно не изменял техники или стиля»10. Соглашаясь с Дж. Макклинтоком, отметим то общее, что можно считать законами новеллистической поэтики Джека Лондона. Каждый рассказ построен на одном конфликте. Как правило, это борьба за жизнь или за женщину. Можно даже утверждать, что конфликт в значительной мере носит архетипичный, а не личностный характер, относясь к первичным основополагающим явлениям в жизни homo sapiens. Некой мифологичности изображаемого значительно способствует и природа, неизменное, выразительное Белое безмолвие. Ни ретардаций, ни ретроспектив, ни вставных новелл или других перебивок сюжетной линии, чаще всего, нет. Масштаб новеллы увеличивается авторскими рассуждениями, в которых звучат обобщающие оценки с точки зрения "здравого смысла". Причем эти рассуждения органически вплетаются в сказовую тональность зачина, которым автор-рассказчик обычно открывает повествование, вводя читателя в суть дальнейшего конфликта-действия. "В те дни, когда Северная Страна была еще молодой, кодекс ее личных и гражданских добродетелей отличался краткостью и простотой..." ("Жена короля"— "The Wife of a King"; 4; т. 1, с. 127). "Это — рассказ о мужчине, который не умел ценить свою жену по достоинству. И о женщине, которая оказала ему слишком большую честь, когда назвала его своим мужем..." ("По праву священника"— "The Priestly Prerogative"; 4; т. 1, с. 110). Изредка автор лаконично резюмирует в самом тексте: "Суровый труд обнажает человеческую душу до самых ее глубин..." ("В далеком краю"; 4; т. 1, с. 93).
вечерней беседы у костра или в хижине старателя. "Сказительный" тон автора уступает место не только диалогам, но и внутренним монологам героев. Иногда они достаточно образованны, чтобы опираться на реминисценции из Шекспира, чаще — грубы и прямодушны и пользуются соответствующей заниженной лексикой. Особую экзотичность наряду с пейзажами севера придает повествованию присутствие индейцев: описание их ритуалов, обычаев, введение их речи, примитивной и одновременно метафорически насыщенной. Когда же эту речь имитирует белый, добавляется еще и эффект комического. Герой "Белого безмолвия" рисует жене-индеанке их будущую идиллию: "... Вот скоро мы выберемся отсюда, сядем в лодку белого человека и поедем к Соленой Воде... Едешь десять снов, двадцать снов, сорок снов и все время вода, плохая вода. Потом приедем в большое селение, народу много, все равно, как мошкары летом. Вигвамы вот какие высокие— в десять, двадцать сосен!.." (4; т. 1 с. 52-53).
Простой строй речи характерен не только для индейцев, но и для золотоискателей, представляющих, в основном, демос, наиболее авантюрную (и наименее просвещенную) его часть. В вокабулярии основой служит глагол, доминирует простое предложение, субъектно-предикативная фраза. Если добавить к этому прозрачность структуры, незамысловатость мотивов и сюжетов, обращенность к неусложненным чувствам и то мастерство, с которым писатель создает напряженные драматические картины в кульминационные моменты действия, соединяя воедино в точном и выразительном эмоциональном рисунке мир внешний и внутренний, писателя и читателя, то станет ясно, что Лондон был просто обречен на успех и популярность.
Недаром в антологии и хрестоматии постоянно включается новелла Лондона "Костер" ("То Build a Fire", 1902). Таинственная, уходящая в бесконечную даль снежная тропа, чистое небо без солнца, трескучий мороз, необычайный и зловещий колорит пейзажа — это и фон, и ситуация, в которой оказывается единственный персонаж рассказа — просто человек, "чечако", новичок в этой стране, без имени, без прошлого, но не без характера. Человек отважен, силен, упрям, но его отвага идет от незнания, наивности и самоуверенности. Как объясняет автор, "он, на свою беду, не обладал воображением". Лишенный не только воображения, но и инстинкта, который дается жителю севера опытом предков, полагаясь лишь на "здравый смысл" и собственные силы, человек проигрывает битву за жизнь и замерзает. Итак, типичная ситуация, элементарная борьба за существование в критических условиях. Попытка замерзающего развести костер — кульминация. Огонь — спасение, усиление мороза — угроза жизни. Первая, главная, но не единственная оппозиция, из которых создается каркас рассказа. Человека сопровождает собака, недалеко ушедшая от волка по степени дикости. Человека ведет тропою здравый смысл, собаку — инстинкт, который оказывается намного глубже и спасительнее здравого смысла. Мудрая собака, провалившись под лед, изо всех сил старается обгрызть моментально образующийся лед. Неопытный человек жует табак и, не задумываясь, наращивает себе ледяную бороду, которая лишь усиливает воздействие мороза. Инстинкт вернее подсказывает ей истину, чем человеку его разум. В финале оставшаяся в живых собака бежит от погибшего человека, чтобы найти следующего "подателя корма и огня". Шаг за шагом прослеживая путь, ограниченный во времени и пространстве, Лондон искусно "сплетает" видение и ощущение человека и собаки в авторском повествовании, создавая из архетипичных элементов достаточно убедительный психологический рисунок примитива в трагической ситуации.
Первые рассказы Лондона свидетельствовали о появлении оригинального и самобытного писателя, со своей темой и своим взглядом на мир и на человеческую судьбу, но одновременно и полностью принадлежащего американской традиции. В его "Северной Одиссее" отражаются взгляды романтиков и демократичность литературы "местного колорита", американское пристрастие к новым, еще не освоенным местам, трудолюбие американца, его идеал обогащения во что бы то ни стало и страсть к независимости. Таким же типично американским является и уважение к сильной личности, которое утверждают лондоновские рассказы. Человеческая гордость сопряжена у Лондона с ярко выраженной маскулинностью и значительной долей расового превосходства.
И по тематике, и по эстетике к северным рассказам примыкает так называемый анималистский цикл Лондона. В 1903 г. сначала в журнале, а затем отдельным изданием вышла лучшая из анималистских повестей Лондона "Зов предков" (The Call of the Wild). Это был нехитрый рассказ о жизни и приключениях собаки Бека, прошедшей путь от любимца состоятельной семьи на Юге до лидера ездовой упряжки на севере и, наконец, не в силах противостоять зову предков, присоединившейся к волчьей стае. Оригинальность повести заключается в том, что написана она от лица главного героя, то есть Бека. И в эту простую схему помещена целая гамма чувств, психологических метаморфоз, столкновений и переходов.
"Зов предков" явно рассчитан на восприятие тех, кто уже знаком с произведениями Лондона, где довольно подробно обрисованы обстановка, атмосфера, пейзаж, в которых проходит северная жизнь Бека. В повести же просто обозначается путь собачьей упряжки. Основное внимание писателя сосредоточено на "психологии" Бека, а так как передать ее можно только через описание поведения собаки, то можно считать это своеобразным протобихевиоризмом. Эволюция Бека от избалованной бездумной собаки до гордого своей мощью и силой пса, который в настоящей трудовой жизни познает цену любви, ненависти, нежности и дружбы и, наконец, освобождает свое истинное, природное "я" — все это рассказ о животном и одновременно лишенная аллегории повесть о... людях. Жизнь собаки нигде и ни в чем не сближается и не сопоставляется с жизнью человека. Но и та, и другая включены в единую систему живой природы, и именно этим объясняется общность законов и жизненных принципов для всех биологических организмов, которая вытекает из прозы Лондона.
К "Зову предков" близка повесть "Белый Клык" {White Fang, 1907), "герой" которой — дикий волк — обстоятельствами жизни, воспитанием, средой облагораживается, "цивилизуется", становится верным другом человека, то есть проходит, по сравнению с Беком, эволюцию наоборот. Но и здесь основное внимание рассказчика сосредоточено на общности законов природы для всего живого мира.
Рокуэлл Кент. "Труженики моря". 1907
Следующее значительное произведение этого периода— роман "Морской волк" (The Sea Wolf, 1904) упрочил славу Лондона-писателя. Рассказ о приключениях мореплавателей, конечно же, продолжает традицию английских и американских морских романов, что подчеркивается отсылками к "Робинзону Крузо" и дискуссиями об английских писателях и поэтах (Э. Браунинг, Мильтоне, Суинберне, Киплинге). Как в традиционном морском романе, в нем действует жестокий капитан, с которым вступает в конфликт команда, происходит восстание. Авантюрный сюжет, традиционное приключение с женщиной сближают повествование с романтизмом. Все его главные герои тоже имеют романтические черты, например, Хэмфри Ван-Вейден, рассказчик, носитель джентльменского кодекса и романтических чувств, или Мод Брустер — "цветок", поэтесса, натура отнюдь не ординарная, так же, как неординарна и история любви, зародившейся и укрепившейся в романтических обстоятельствах. Главный герой романа капитан Ларсен, прозванный матросами Волком, играет роль романтического злодея.
Корабль является мини-моделью человечества (недаром на нем, почти как на мелвилловском "Пекоде", служит команда представителей разных народов). И традиционный морской конфликт перефразируется, ибо извечная вражда капитана и команды — только фон. Основа — это внутренний философский конфликт цивилизации и витальности (именно так, жизненной силы, а не варварства). А это уже прямое обращение к Ницше.
Ницшеанец Лондона— герой американский. Это человек из низов, self-made man, выстоявший в жизненной борьбе и благодаря этому сохранивший веру в себя, в свою витальность, энергию, жизнестойкость. Его отношения с культурой далеко не бездумны и очень личностны: все знания он добыл самостоятельно и как бы пропустил через себя, потому они глубже и оригинальнее вычитанных из книг мнений и суждений его собеседников. Ларсен сумел завоевать место под солнцем — он замечательный мастер кораблевождения, что признают и те, кто готов против него восстать. Но такая борьба, такая победа, добытая напряжением всех жизненных сил, развила в нем жестокость и презрение к тем, кому не под силу тягаться с ним, кто остался на более низкой иерархической ступеньке в обществе. Писатель не раз и сам подчеркивал, что в "Морском волке" он резко критиковал ницшеанство. Уже в конце жизни он напоминал своему издателю: "Я был, как Вы знаете, в интеллектуальном лагере, противоположном Ницше" (7; р. 361).
убеждениями. На протяжении романа он проходит инициацию, но не посредством особого обряда, а самой жизни, и с блеском ее выдерживает, оказавшись победителем в соперничестве с Ларсеном за любовь Мод. Но... таким идеальным Хэмфри видит себя сам — ведь это он ведет рассказ о событиях. А потому и образ, и оценка ситуации неубедительны, в том числе и победа Хэмфри, которую он одерживает на необитаемом острове, и еще неизвестно, смог ли бы он ее одержать в обычном человеческом сообществе, где действуют — по Спенсеру и Лондону — те же самые законы природы.
По логике характера Мод Брустер — женщине сильной, умной, эмоциональной, талантливой и амбициозной — было естественнее, казалось бы, увлечься не утонченным, близким ей Хэмфри, а полюбить чистое мужское начало — Ларсена, неординарного и трагически одинокого, пойти за ним, лелея надежду направить его на стезю добра. Однако Лондон отдает этот цветок Хэмфри, чтобы тем самым подчеркнуть непривлекательность Ларсена. И, наконец, в финале романа он заставляет Ларсена умереть от какой-то непонятной, неправдоподобной болезни, в которой "материализуется" его враждебность жизни. Эта гибель не соответствует объективным законам жизни природы и общества, где, по убеждению Лондона, выживает наиболее приспособленный, сильнейший.
Так обстоит дело с сюжетом внешним, его повороты фактически вызваны случайностью (как и положено в морском авантюрном романе), в нем господствует грубый реализм социально-биологической обусловленности жестокой жизни. Такое сюжетное структурирование знаково, оно отражает систему биологических законов как бесконечную инициацию, каковой, по мнению автора, и является жизнь.
Роман как бы обрамлен смертью: он начинается со смерти помощника и заканчивается смертью капитана. Его завязка — приключение, катастрофа. Но основной конфликт— это столкновение различных психологии и философий. Он развивается толчками-этапами: встреча героев с примитивной животной силой (жертва — неудачник Маг-ридж); множественность противопоставлений и сопоставлений (естественное сочетание женственного и мужественного в облике цветного Уфу-Уфу, как бы противостоящее в своей первобытной гармоничности разорванной контрастности Ларсена — Хэмфри — Мод); познание истинной стихии (реальной жизни) Хэмфри, его адаптация к ее законам, готовящие кульминацию: соперничество двух мужских и жизненных начал (Ларсен и Хэмфри) в борьбе за женщину. Соперничество усиливается стечением случайных обстоятельств, которые многократно обостряют основной конфликт и в то же время делают его, пожалуй, скорее мелодраматическим, чем трагическим: собрание всех хищных Ларсенов, шторм и — как апофеоз — всеобщая пьянка (оргия или гиперболизированный карнавал), завершающаяся побегом главных действующих лиц. Затем короткое интермеццо — созревание действенного активного начала у благородных, гуманных героев и буквальное загнивание злодея, приводящее к его смерти. И, наконец (как говорят, по настоянию редакторов), счастливый финал — возвращение положительного героя на собственноручно построенной лодке с необитаемого острова в большую жизнь.
"не стоит на своих ногах", она покоится на работе предшествующих поколений. "Стояние на ногах" — основная метафора, многократно обыгранная в тексте романа. Она проводится настойчиво и последовательно, начиная с буквальной "остойчивости" двух протагонистов в море, включая их устойчивость в жизненных перипетиях (в том числе и с поднятым кулаком, и под кулаком) и заканчивая противостоянием реальным природным катаклизмам. Эта идея инкорпорирована в текст на разных уровнях — структуры, лексики, семиотики.
Первая фраза ("Я не знаю, право, с чего начать...") вводит повествователя и одновременно неопределенность его позиции. Его фигура близка конрадовскому рассказчику (скажем, из "Сердца тьмы"). Равно близка к конрадовской и тематика: дилемма цивилизации и природы. Но Лондон сразу же утверждает ницшеанскую позицию как камертон собственного произведения.
Выступив как плоть от плоти цивилизации в начале романа и пройдя школу жизни, Хэмфри "встает на ноги", достигает гармонии тела и духа, пройдя несколько стадий, приобретает маскулинность, то есть приобщается к насилию и физическому труду (они неразрывны, ибо в обоих господствует право сильного). Созрев до желания убить и проявив реальную готовность к убийству в защиту любви (кульминация), Хэмфри становится деятельным мужчиной, не потеряв своей человеческой сущности, "бессмертной души", выступая носителем авторского идеала мужественности не животной, эгоистической и агрессивной, но гуманной и охранительной. Хэмфри оказывается неким срединным началом, объектом метаморфозы. Пластичность натуры становится залогом ее жизнеспособности.
Ларсен — персонаж противоположный. Он выходец из мало затронутой цивилизацией социальной среды, которая полностью подчиняется законам природы, где выживает сильнейший. У Ларсена и лексика намеренно занижена там, где речь идет о естественных процессах ("жрать", "спать"). Он олицетворяет мужское начало, витальность, для него закономерно убийство другого ради сохранения собственной жизни (для поддержания "закваски"). Но для него характерны и попытки приобщения к цивилизации (определенная начитанность, склонность к философским размышлениям, стремление воссоединить жизненное и культурно-поэтическое в некую единую цепь), и сопряжения витальности с извечной духовностью, воплощенной в Библии (именно Ларсен многократно обращается к библейским притчам, именам, легендам).
Хэмфри Ван-Вейден, герой-повествователь, по своим функциям весьма близок к "идеальному персонажу" Генри Джеймса с его рефлектирующим сознанием. Но при этом у Лондона не встречается отсылок к Генри Джеймсу, а потому логичнее предположить, что такой тип наррации пришел к нему от Конрада, автора любимого и почитаемого, творчество которого по праву можно считать предтечей некоторых ведущих моделей современной повествовательной техники. Напрашиваются параллели и между прозой Лондона и Оскара Уайльда: ставший калекой-паралитиком Ларсен вполне соотносим с финальным портретом Дориана Грея.
"цветок", символ цивилизованной женственности (потому что для Ницше цивилизация имеет женское лицо), носительница гармонии духа и тела, хотя и помещена в сугубо мужское окружение, совершенно не меняется, служа катализатором мужественности. Той самой мужественности, которая в определенном смысле представляется каноном и конечным результатом американской культуры. Но — приходится повторить — предлагаемое финальное решение неубедительно, ибо не синтез и гармония, а двойственность, контрастность остаются осями, координатами во всех элементах романа. Двойственна структура абзаца, в котором может содержаться бихевиористский прием (то есть изображение эмоции через действие, поведенческую модель протагониста) или психоаналитическое дознание, констатация. Наконец, в нем могут соединяться фразы-информации с двумя-тремя растолковывающими их предложениями, рассчитанными на примитивного читателя. ("Меня поразило, что Ларсен был весел— свирепо весел; словно он радовался предстоящей борьбе, ликовал в предвкушении великой минуты, когда стихии обрушатся на него... Да, он бросал вызов судьбе и ничего не боялся" (4; т. 4, с. 129). Очевидно, благодаря последнему свойству прозы Лондона она и была столь популярна, широко доступна массовому читателю.
как бы противостоит мужеству и собранности Мод Брустер. А противопоставление "мы" и "я", толпы и одиночества можно считать приемом константным. Сюда же относятся и глубокие философские дихотомии, такие, как "жизнь — смерть".
В создании контрастной структуры участвуют отдельные образы, мотивы, пейзажи, эмоции, метафоры, литературные цитаты, прямые или скрытые. Однако текст "Морского волка" нельзя назвать строго выверенным, исключительно функциональным. Правильнее говорить о его эмоциональности, через которую автор и стремится донести свои философские идеи.
В 1905 г. роман Лондона послали Амброзу Бирсу. Он его достаточно подробно отрецензировал в письме к Джорджу Стерлингу, их общему с Джеком Лондоном другу: «В общем и целом книга весьма неприятна. И стиль Лондона не блещет, и чувства соразмерности ему не хватает. В сущности повествование строится как нагромождение неприятных эпизодов. Двух-трех из них вполне хватило бы, чтобы показать, 'что за личность Ларсен; высказывания самого героя завершили бы характеристику. К тому же еще многие эпизоды неправдоподобны... "Любовная" линия со всеми абсурдными комплексами и гипертрофией собственнических чувств просто ужасна. Признаюсь, оба эти бесполые возлюбленные вызывают во мне презрение. Теперь о достоинствах. В одном отношении это повествование великолепно: с самого начала до конца оно необыкновенно динамично; все время что-то происходит — не всегда то, что хотелось бы, но происходит. Над этой книгой не заснешь. Но замечательнее всего в ней потрясаюший образ Волка Ларсена. Во всяком случае, если не в истории литературы, то в читательской памяти этот образ время не сотрет. Волк Ларсен "не выветрится", его не забудешь до конца дней. А раз это так, не все ли равно, как именно удалось Лондону так прочно "вогнать" его в ваше сознание? Вы можете сколько угодно сетовать по поводу его методов, порицать их, но результат остается, можно сказать, не имеющим себе равных. Вытесать, вырезать такой характер — одного этого достаточно для целой человеческой жизни. Трудно найти слова, чтобы в полной мере оценить это свершение» 11.
Ларсен — несомненно, центральный образ романа, и все "прожектора и светильники" (по терминологии Г. Джеймса) направлены на его освещение. Но для Джека Лондона он важен не сам по себе — как тип или любопытный характер, а как средство популяризации собственного, с таким трудом добытого и выстроенного философского миро-видения. Обратимся еще раз за свидетельством к самому писателю. В 1915 г. он пишет Мэри Остин: «Много лет назад, в самом начале моего писательского пути, я нападал на Ницше и его теорию сверхчеловека. Это было в "Морском волке". Столько людей читали "Морского волка", и никто не увидел в нем выступления против философии сверхчеловека» (7; р. 463).
— недодумано. Та самая раздвоенность, которая становится основой каждого абзаца, — не что иное, как результат неоднозначности мировидения самого автора. К идее сверхчеловека они с Ницше шли разными путями. Ницше прошел этап буржуазности, его подход можно считать постбуржуазным. Лондон же только намеревался на равных войти в мир буржуазности. В этом мире он был неофитом и подходил к нему, можно сказать, с добуржуазными мерками, пытаясь осмыслить его в единстве природных и общественных законов. "... Мы должны понять, что у природы нет ни чувств, ни милосердия, ни благодарности; мы только марионетки великих, не имеющих причин сил. Но мы должны узнать законы, движущие некоторыми из этих сил, и выработать свое отношение к ним. Эти силы продуцируют альтруизм в человеке..." (7; р. 74), — это из письма К. Джонсу.
Однако большинство критиков-современников восприняло Ларсена как панегирик ницшеанцу, а самого писателя даже в некоторых новейших работах рассматривает как романтика в духе Вагнера, то есть сближает с ницшеанством. Лишь те, кто жаждал увидеть в Лондоне стопроцентного социалиста, поверили ему на слово. "... Внимательное чтение книги, — пишет о "Морском волке" Ф. Фонер, — позволяет за увлекательной внешней оболочкой обнаружить идею, ускользнувшую от всех ее рецензентов, — мысль о том, что при существующем порядке вещей индивидуалист неминуемо кончает самоуничтожением. Раздираемый внутренними противоречиями, неспособный решить собственные проблемы, Вулф Ларсен ожесточается, деградирует, опускается, превращается в изверга, садиста, преследующего всех окружающих. Сверхчеловек в итоге становится подлинной развалиной, он сломлен, обессилен, голову раскалывают приступы отчаянной боли, от атлетического сложения и стальной воли ничего не остается. Оболочка человеконенавистничества и жестокости прикрывала собой его слабость и страх. Этот жалкий конец — логическое следствие несостоятельного индивидуализма"12. С индивидуализмом у Лондона было все совсем не просто, так же, как в американской литературе и в американской идеологии. И здесь самое время обратиться к отношениям Лондона с учением, основанным на коллективизме, — с социализмом.
С этим идеологическим течением Лондона свели время и личная судьба: он оказался обездоленным и вынужден был завоевывать место в жизни в эпоху, когда в Америке социализм как учение стал достаточно широко известен среди людей образованных и мыслящих, а социалистическая партия только организовывалась.
— дочерью русских эмигрантов, в доме которых собирались социалисты. На нее, как и на других людей, с которыми ему приходилось встречаться, юный Лондон произвел неизгладимое впечатление. "Передо мной был юноша лет так двадцати двух, — вспоминает Анна Струнская.— Я увидела бледное лицо, освещенное большими голубыми глазами, обрамленными темными ресницами, и прекрасный рот... Прибавьте еще контуры щек, массивную шею к этому мальчишескому виду. Брови, контуры щек, нос были греческими. Его внешность поражала изысканностью и атлетической силой, хотя ростом он был маловат для американца, или, скорее, калифорнийца, скорее среднего роста" (8; v. 2, р. 323).
часов ежедневно), выступает с лекциями о социализме в разных аудиториях. Как вспоминал потом его младший современник, соратник по социалистическому движению тех лет, Эптон Синклер, "он казался нам молодым богом, белокурым северным богом с нимбом вокруг головы. Голос, который он поднимал в защиту угнетенных, звучал, как труба"13. В последующие годы социалистические взгляды Лондона укреплялись и радикализировались, а темы и идеи социалистической революции становились в его произведениях все более звучными. Популярность Лондона, убежденного пропагандиста социалистических идей, была настолько велика, что Оклендское отделение социалистической партии (после отделения от Социалистической рабочей партии в 1901 г.) выдвинуло его кандидатуру на пост мэра города. И хотя выборы не дали желаемых результатов (Лондон набрал всего 245 голосов), популярность его благодаря выборному процессу еще выросла, а главное — с годами у писателя вырабатывалась вера в необходимость социальных преобразований, что он согласовывал с эволюционной теорией, рассматривая революцию как этап эволюции.
Вернемся к отношениям Лондона и Анны Струнской, с которой он был дружен и которой он восхищался как женщиной и еще больше — как человеком необыкновенной чистоты и нравственной цельности. Духовное общение с Анной Струнской выливалось в откровенные разговоры и переписку, продолжавшуюся несколько лет, наконец, в совместное творчество. Струнская и Лондон пишут и издают фило-софско-литературное эссе или трактат в форме диалога об отношениях мужчины и женщины в обществе — "Письма Кемптона — Уэйса" (The Kempton— Wace Letters, 1903). Произведение это оценивается по-разному. Фонер считает, что "Письма" продемонстрировали отсталые взгляды Лондона на роль женщины в обществе. Возможно. Но вместе с тем, в них есть немало интересных и оригинальных наблюдений писателя над жизнью, над взаимоотношениями людей, над природой человека, связанного законами определенного общества.
"Хочешь знать, кто я такой — писал Джек Анне.— Так пойми: я тоже был мечтателем... Но очень рано, мне было всего девять лет, я почувствовал на своем плече тяжелую руку жизни. С тех пор я ощущаю тяжесть. Я остался чутким, хоть и избавился от прекраснодушия. Жизнь сделала меня практичным, таким, каким меня теперь знают, — резким, жестоким, прямолинейным. Она научила меня ставить разум перед воображением, человеку разумному отдавать предпочтение перед эмоциональным" (7; р. 34).
Как сильная личность Лондон стремится конкурировать с капиталистами на их поприще, "воевать" их оружием. Он хочет доказать, что и человек из низов может выделиться благодаря разуму, практичности, энергии, которые обеспечивают продвижение по иерархической лестнице. И здесь мы опять встречаемся с удивительным фактом: Лондон пытается каким-то образом соединить марксизм с ницшеанством. Да, oн признает неравенство людей по умственным, физическим и другим данным и отстаивает право сильного быть хозяином жизни. Но он считает, что сильный должен направлять усилия не на разрушение и подчинение более слабого, а на такое устройство общества, какое будет благом и для сильного, и для слабого. А потому он старается, будучи социалистом, войти на равных в капиталистическую систему и считает такую позицию единственно возможной и правильной для человека своего типа — сильного и мужественного англосакса. "Эта его мечта, — вспоминала потом Струнская, — в самом ее зародыше, еще до того, как она начала развиваться, была мне противна. У личностей, по-настоящему великих, просто никогда не должна была даже возникать мысль о том, чтобы добиваться богатства, личного успеха. Ведь каждый, кто пользуется привилегиями старого порядка, уже самим строем мыслей и всем поведением становится приверженцем этого порядка. Мы постоянно ссорились из-за этого и из-за всего, что было с этим связано. Но не он как личность был причиной наших ссор, у меня не было ни малейшего сомнения в его высоких человеческих достоинствах — благородстве, сердечности, чистоте натуры. Нет, речь шла о принципах, идеях, которыми он хотел руководствоваться в жизни. Я считала, что они его не достойны. Они мельчили его и в конце концов угрожали ничего не оставить от его моральных сил и величия" (8; р. 324).
Англии, война закончилась: буры сложили оружие. Писатель остался в Лондоне посмотреть на коронацию короля Эдуарда. Однако не коронацию описывает он в своих очерках из британской столицы. Лондон озаглавил их "Люди бездны" (The People of the Abyss, 1903). Темой книги стала жизнь лондонского "дна", изгоев и парий англосаксонской расы, среди которых было немало людей сильных и талантливых, оказавшихся в силу каких-то причин на обочине цивилизации.
Для книги очерков Лондона характерны убедительность и точность повествования, соответствие реальным обстоятельствам в изображении лондонских трущоб. Писатель провел в них несколько месяцев и прожил это время не экскурсантом, а равным среди обездоленных, полностью разделяя их образ жизни. Отсюда и такая особенность книги, как сочувствие угнетенным и обездоленным, которых жизнь загнала на дно. И, наконец, важная черта: страстность исследователя социального дна, ищущего ответ на вопрос, почему в сердце одной из самых больших, богатых и могущественных империй убогие, беспомощные, лишенные каких бы то ни было жизненных перспектив, гонимые мужчины и женщины вынуждены собирать на помойках жалкие объедки? Сравнивая жизнь цивилизованной столицы с голодным существованием дикарей, Лондон признает преимущества последних, потому что там все равны и никто не виноват, если из-за природных условий страдает племя. В цивилизованном мире, где с помощью машины один человек может прокормить десятерых, голод — не проявление естественного состояния общества, в этом виноват общественный и политический строй — таков вывод автора, подтвержденный его собственными наблюдениями и множеством собранных им фактов. "Непригодные и лишние, брошенные на произвол судьбы, окруженные презрением, эти несчастные гибнут в бездне. Это потомство тех, кто вынужден отдавать себя за деньги, кто проституирует свою плоть и кровь, ум и душу, — короче, кто целиком продает себя нанимателю. Если это все, что цивилизация может дать человеку, то уж лучше вернуться в дикое, первобытное состояние, лучше переселиться в пустыни и леса, жить в пещерах и кочевать с места на место, чем быть поколением машинного века и обитать на дне Бездны" (4; т. 2, с. 570).
"Людей бездны" становится одним из популярнейших в стране социалистов, начинается новый этап его жизни и творчества.
Второй период жизни Лондона связан со скандалом, возникшим из-за развода писателя. Женившись в 1900 г. на Бетти Мэдцен, которую он не любил и которая его не любила тоже (у нее на Филиппинах погиб жених), Лондон поступил так, как иногда могут поступать пожилые люди, когда выбирают подругу, руководствуясь "здравым смыслом"— Бетти была рассудительной, здоровой, покладистой девушкой. Но Джеку было 24 года, в нем бурлили страсти, потому семейная драма не заставила себя ждать. Отец двух детей, он полюбил другую женщину, энергичную и сильную, и оставил семью. Сразу же после развода, принесшего ему массу неприятностей, Лондон женится на Чармиан Киттрейдж, которая и остается его подругой до самой смерти писателя, сопровождая его во всех поездках, приключениях и рискованных походах.
Возможно, для того, чтобы смягчить скандальную ситуацию, а, возможно, подстегиваемый врожденной страстью все знать, все видеть собственными глазами, Лондон в 1904 г. отправляется военным корреспондентом на русско-японскую войну. Поездка была неудачной. Джек заболел, к тому же японцы всячески препятствовали работе корреспондентов, не пуская их на фронт. Но Лондон, конечно же, не мог оставаться в стороне от событий, а потому без разрешения властей осуществил рискованную конспиративную поездку на джонке прямо на фронт, из-за чего попал в японскую тюрьму и еле выбрался оттуда. И опять тяжело заболел. Трудностей было много, но публикации с этой чужой для него войны славы Лондону не прибавили.
в клубах, объезжает с лекциями всю страну. И независимо от того, какую тему лекции ему заказывают, обращаясь к любой аудитории, Лондон говорит о социализме. Поначалу его собственные представления о нем были весьма сумбурными, совмещаясь и с ницшеанством, пусть даже перетолкованным на собственный лад, и с идеей исключительности англосаксонской расы, и с расовыми предрассудками. "Социализм — это не идеальная система, задуманная для счастья всего человечества, — писал он К. Джонсу, — она уготована лишь для благоденствия определенных родственных между собою рас, с тем, чтобы вытеснив более слабые и малочисленные расы до полного вымирания, они завладели бы всей землей"14.
"Желаемое: новый закон развития". В нем автор осуждает тот самый принцип конкуренции, который им же отождествляется с законом природы. Отвергая идею социального неравенства, Лондон провозглашает двадцатое столетие эрой простого человека. Принести новый день, новую зарю, как представляется в это время Лондону, можно только путем революции. Здесь же он рисует и впечатляющие картины народного восстания, которые потом развернет в художественных произведениях.
С первых шагов в социалистической партии Джек по своим взглядам отличается от реформистского большинства. Недаром социалистический орган "Интернэшнел ревью" писал о нем: "Лондон причиняет столько хлопот, потому что он не похож на обычного социалиста-литератора. Нетрудно назвать с полдюжины известных писателей последних десятилетий, которые позволяют считать себя социалистами, но их социализм чаще всего — нечто такое мягкое и невыразительное, что даже не вызывает неудовольствия у их друзей-капиталистов. Лондон же настоящий пролетарский боевой социалист. Его социализм — как и все в нем — боевой, зрелый, воинствующий, настоящий"15.
Джек Лондон многократно декларирует свою революционность и непримиримость. "Да, социализм опасен, и я меньше всего хочу отрицать это,— писал он в 1905 г. в предисловии к сборнику "Борьба классов".— Он намерен стереть с лица земли, вырвать с корнем все капиталистические учреждения современного общества. Социализм — это революция, революция такого размаха и такой глубины, каких еще не знала история" (4; т. 5, с. 654). Революционность писателя особенно активизируется под влиянием первой русской революции. Впечатления, корреспонденции, рассказы о событиях 1905 г. в Петербурге и Москве Лондон получает из первых рук: в это время в России находится Анна Струнская. 20 января 1905 г., обращаясь к более чем трехтысячной студенческой аудитории с речью "О революционном духе американского пролетариата", Лондон говорил: "Смотрю я сегодня на университеты моей страны и вижу студентов, которые погрязли в спячке перед лицом тех ужасающих фактов, которые я привожу, спячке в* разгар самой величественной из революций, которые когда-либо происходили в мире. О, это очень грустно. Недавно революции начинались, набирали силу и полыхали в Оксфорде. Сегодня русские университеты охвачены революционным пламенем. И вот я обращаюсь к вам, университетские студенты, вы — мужчины и женщины в расцвете жизненных сил, вот вам Дело, которое взывает к вашим романтическим идеалам. Отзовитесь на этот призыв! Вставайте в ряды борцов! Организовывайтесь! Весь мир с презрением относится к трусам. Прочитайте наши книжки. Воюйте с нами, если вы с нами не согласны. Но во имя всего, что есть на свете мужественного и сильного, покажите, на что вы способны. Становитесь в шеренги. Организовывайтесь, — говорю я"16.
Лондон призывал поддержать революцию не только морально, но и материально. «В январе 1905 г. по всем Соединенным Штатам устроили массовые митинги с целью выразить свои симпатии их борющимся товарищам, революционной России, — писал он в статье "Революция", — с целью снабдить их боевыми средствами, собирая на это деньги между собой и отправляя их русским вождям» (16; с. 9). "Каков бы ни был результат происходящего в России, — говорилось в призыве, — во всяком случае социалистическая пропаганда в этой стране получила от него такой мощный толчок для развития своего движения, какому не было подобного в истории современной классовой борьбы. Героическая битва за свободу в России ведется исключительно русским рабочим классом под интеллектуальным руководством социалистов. Таков этот знаменитый факт, указывающий лишний раз, что классово-сознательные рабочие становятся авангардом всех освободительных движений новейшего времени" (16; с. 11).
«"Революция" и другие эссе», собрав в нем собственные статьи и выступления на социалистических митингах. Его пребывание в социалистической партии продолжалось до 1916 г., когда он вышел из партии официально, мотивировав свой поступок тем, что социалистическое движение утратило боевой дух и превратилось в реформистское (вместе с мужем вышла из социалистической партии и Чармиан, которая до того числилась ее членом). Филип Фонер, пылкий почитатель Лондона, утверждает, что писатель до самой смерти оставался социалистом. Думается, это не так. Его отношения с социализмом были далеко не однозначны. Он о нем писал, он за него агитировал, возможно, искренне верил в необходимость общественного устройства, основанного на коллективизме, но для других — для слабых, убогих, не способных победить в битве жизни. Для себя же он видел другой выход — победу, которую надо одержать в мире, опираясь на себя, беспощадно эксплуатируя собственные силы. Это был путь не коллективиста, а индивидуалиста — типичный американский вариант. Вера в себя давала силы для сверхчеловеческих нагрузок, для доброты и человечности, для бесконечного праздника жизни и таких же бесконечных трудовых будней.
Примечания.
1. См.: Парчевская Б. М. (составитель). Джек Лондон. Биоблиографический указатель. М., Книга, 1969; Либман В. В. Американская литература в русских переводах и критике. Библиография. 1776-1975. М, Наука, 1977.
2 The Heath Anthology of American Literature. Ed. by Paul Lauter. Lexington, Massachusetts, Toronto, v. 2, 1990; American Literature. A Prentice Hall Anthology. Ed. by Emory Elliott, v. 2, New Jersey, 1991.
5 Лондон Дж. Собр. соч. в 14 тт. М., Правда, 1975, т. 6, с. 8.
6 Martin R. E. American Literature and the Universe of Force. Durham, Duke Univ. Press, N. C., 1981, p. XV.
8 London Ch. Jack London. L., Mills and Boon, 1921, v. 1, p. 233.
10 McClintockJ. White Logic: Jack London's Short Stories. Michigan, 1975, p. 2.
12 Фонер Ф. Джек Лондон— американский бунтарь. М., Прогресс, 1966, с. 109.
13 Sinclair U. Mammonart. N. Y., 1924, р. 83.
16 Лондон Дж. Революция. Сб. ст. Л., 1924, с. 65.