4
Завершив работу над "Дженни Герхардт", Драйзер начинает собирать материалы для "Финансиста".
В обращении Драйзера к миру финансов была своя глубинная внутренняя логика. С сильными мира сего приходилось сталкиваться близким сердцу писателя героиням — Керри и особенно Дженни, и столкновения эти наносили им глубокий человеческий урон. В конечном счете эти хозяева капиталистической Америки определяли трагизм судьбы людей из народа. Писатель-реалист хотел исследовать духовную анатомию не только жертв бездушной экономической власти, но и тех, кто вершил их судьбами.
До Драйзера уже существовала в США сусальная традиция изображения американских богачей — вспомним многочисленные романы Хорейшио Элджера о трудолюбивых и стойких героях, прорвавшихся к пресловутому "успеху" из бедности. Этой насквозь фальшивой, лубочной традиции апологетической литературы противостояли в той или иной степени Марк Твен (вспомним хотя бы написанный им в соавторстве с Ч. Д. Уорнером "Позолоченный век", 1873, и "Человека, который совратил Гедлиберг", 1899), Фрэнк Норрис ("Спрут", 1901, и "Омут", 1903), Джек Лондон ("Железная пята", 1908), Эптон Синклер ("Джунгли", 1906), наконец, многочисленные публицистические произведения "разгребателей грязи" — Линкольна Стеффенса, Дэвида Грэма Филлипса, Сэмюэля Гопкинса Адамса, Айды Тарбелл.
Развивая традиции своих предшественников и соратников, Драйзер, в отличие от них, впервые в литературе США поставил в центр повествования одного из хозяев капиталистической Америки, причем не просто богача, владельца заводов, фабрик или земельных угодий и даже не банкира, а относительно новую фигуру на тогдашнем американском капиталистическом Олимпе, но в наше время ставшую доминирующей, — финансиста. И само слово это, вынесенное в заглавие романа, было достаточно новым, но особенно необычной и оригинальной была трактовка образа финансиста Драйзером. Это была новая фигура, новый тип не только в американской, но и в мировой литературе. После "Человеческой комедии" Бальзака и "Денег" Золя "Финансист" по-новому открывал облик тех, кто управлял капиталистическим миром, отвечая новому уровню осмысления изменившейся действительности.
"Финансист" существенным образом отличается по времени действия и особенно по жизненному материалу от предшествующих ему произведений писателя, но по сути был столь же полемичен. Роберт Пени Уоррен обращает внимание на имя Каупервуда — Фрэнк Алджернон, Алджер почти — Элджер, автор слащавых романов о бедняках, которые выбиваются в богачи.
Создавая образ Каупервуда, воскрешая обстановку его детства, его вторжения в мир бизнеса и превращения в дельца, Драйзер не мог полагаться только на свой жизненный опыт, на свои непосредственные наблюдения. В семье Драйзеров были Керри и Дженни, но не было Каупервудов. С Каупервудами — миллионерами Карнеги, Армо-ром, Фильдом и другими — Драйзер познакомился в качестве репортера. Анализ опубликованных интервью показывает, что у Драйзера в руках был богатый материал о формировании типа капиталиста, но Драйзер стремился не только к внешнему правдоподобию. Он сознавал, что этих интервью ему было недостаточно для того, чтобы создать жизненный образ. И прежде чем приступить к роману, Драйзер обстоятельно изучает чуждый ему мир финансов. Он проштудировал трехтомный труд Густавуса Майерса "История богатств Америки" и книгу Томаса Лоусона "Взбесившиеся финансы". В интервью "Нью-Йорк ревью оф букс", опубликованном 23 июня 1912 г., Драйзер сказал: "Я прочитал почти все книги, которые были написаны по финансовым проблемам,— книгу Хайда, книгу Лоусона и остальные"34. Писатель собрал материалы по биографиям двадцати американских крупнейших капиталистов, прежде чем остановиться на Йерксе как на прототипе своего героя — биографии остальных показались Драйзеру слишком скучными. Посвятив себя стяжательству, они не знали других интересов и пытались придать своему служению бизнесу респектабельный вид ханжеской религиозностью и чуть ли не аскетизмом, за которыми трудно было обнаружить живые и человечные черты. Их духовная ограниченность и узость интересов были для Драйзера слишком очевидны, чтобы он мог посвятить им свой роман.
Драйзер изучает биографию Йеркса, книги о жизни американских финансовых магнатов, знакомится с механикой биржевых операций. В 1911 г. он начинает писать "Финансиста", но потом несколько меняет свой замысел — вместо одного романа о Йерксе он думает написать три, оставив общее заглавие "Финансист" (The Financier, 1912), затем сохраняет это название лишь за первым романом, второй называет "Титаном" (The Titan, 1914), третий — "Стоиком" (The Stoic, издан в 1947 г.), а весь цикл— "Трилогией желания" (A Trilogy of Desire):
Взяв за основу сюжета "Трилогии желания" карьеру Чарльза Тай-сона Йеркса, Драйзер довольно точно следует в своих романах за фактами биографии миллионера. Йеркс начал свое головокружительное восхождение к вершинам богатства и власти в Филадельфии, затем обосновался в Чикаго, где вложил капитал в строительство уличных железных дорог и, наконец, пересек океан, чтобы попытать счастья в Лондоне, вступив там в схватку с магнатами Сити. Соответственно меняется и место действия в "Трилогии желания"; в "Финансисте" дело происходит в Филадельфии, в "Титане"— в Чикаго, в "Стоике" — в Лондоне. Перед началом работы над каждым из этих романов Драйзер въедливо и скрупулезно изучал жизнь Йеркса соответственно в Филадельфии, Чикаго, Лондоне, беседовал с людьми, знавшими его, посещал места, где бывал Йеркс, просматривал подшивки местных газет. Эта огромная подготовительная работа помогла писателю в "Трилогии желания" воссоздать детали жизни и быта его героя с той пунктуальностью, которая характерна для стиля его первых романов.
Могут ли деньги, которые способны купить удовлетворение любых желаний, дать человеку счастье? Этот вопрос задает в "Трилогии желания" Драйзер и дает на него отрицательный ответ.
Кажется, что, достигнув вершин богатства, его герой — финансист Каупервуд — становится всемогущим и нет для него иных законов, кроме собственных желаний. Он презирает и с легкостью обходит государственные законы и нормы буржуазной морали. Сила, ловкость, всемогущество Каупервуда — разве в них не воплощен идеал американского буржуа? Разве не является Каупервуд воплощением безграничных возможностей личной инициативы и предприимчивости, проповедуемых отцами Америки? И не потому ли так легко покоряет он женские сердца, что женщины видят в нем все тот же американский идеал победителя жизни, кулаками проложившего путь к финансовому Олимпу? Да, Каупервуд для них привлекателен и притягателен своей энергией. Он то воплощение мечты об успехе, которого якобы может достичь каждый американец, если верить газетам, речам президентов Америки и президентов банковских, промышленных и торговых компаний. У него есть все, чего недостает подавляющему большинству американцев, — деньги, а вместе с ними власть и слава. В отличие от многих других героев Драйзера, которые не только не могли удовлетворить своих элементарных человеческих желаний, но и были лишены средств к существованию, Каупервуд не знал преград своим желаниям.
Теодор Драйзер. Фотография. 1912
Каупервуд— хищник, злодей, не знающий угрызений совести. Этот финансист— сильный человек, ум, ловкость и изобретательность которого не могут не вызвать у автора восхищения, внушает отвращение своими жульничествами и махинациями. В этой сильной, энергичной и незаурядной личности служение бизнесу убило человека, и это волнует писателя-гуманиста. Ведь Каупервуд для Драйзера — тоже своего рода жертва капитализма. При всей своей силе и власти он не знает счастья. И не поэтому ли по логике развития трилогии "титан" к концу становится стоиком? Драйзер продолжает исследование механизма американского успеха и его влияния на личность.
Структура "Трилогии желания" и ее сюжет передают сложность и размах замысла писателя.
"Финансист", прослеживает становление бизнесмена -г- из бойкого мальчика герой романа Фрэнк Алджернон Каупервуд превращается в биржевика. Осуществилось его желание и особенно желание его родителей — он "выбился в люди". Рассказывая о путях, которыми Каупервуд создает свое состояние, писатель рисует картину преступных финансовых махинаций Каупервуда в Филадельфии и доводит действие до 1873 г. Драйзер рассказывает о том, какими путями создавались капиталы США в середине XIX в., и сосредоточивает затем свое внимание на эпохе, которую Марк Твен метко окрестил "позолоченным веком", — эпохе, наступившей по окончании войны Севера и Юга, когда в Америке закладывались основы первых корпораций и трестов.
Во втором томе — "Титане" — сферой деятельности Каупервуда становится Чикаго, где капиталист Каупервуд постепенно превращается в крупного дельца, миллионера. Драйзер описывает возмущение простых людей мошенничествами Каупервуда, господством финансовой олигархии. Время действия этого романа — 70-90-е годы XIX в. В "Титане" нарисован Каупервуд в зените богатства и всемогущества. Он дает волю своим желаниям, и нет у него таких прихотей, которые бы он не удовлетворил.
В заключительной книге — "Стоике" — речь идет о событиях 90-900-х годов. Каупервуд переносит свою деятельность в Англию. "Стоик" рисует закат Каупервуда, подводит итоги его жизни — богатство, слава, удовлетворение любых желаний не приносят Каупер-вуду счастья, он утрачивает интерес к жизни. Победы в жестоких схватках с конкурентами, победы над женщинами, коллекции картин, деньги не обогатили, а иссушили душу Каупервуда. Над этой итоговой книгой, полной больших философских раздумий, Драйзер работал очень много и долго, но так и не успел довести ее до конца. "Стоик" издан посмертно с послесловием вдовы писателя.
"Трилогия желания" очень многопланова и многогранна. Философия жизни, содержащаяся в ней, неразрывно связана и с философией истории. Гуманистический замысел Драйзера возникает как обобщение истории американского капитализма конца XIX — начала XX в.
Романы, составляющие "Трилогию желания", можно рассматривать и как произведения исторического жанра. Историзм "Трилогии желания" существенным образом отличается от историзма, скажем, романов Купера о Войне за независимость. Драйзер смотрит на Кау-первуда глазами современника, и, может быть, поэтому он стремится быть предельно точным в воспроизведении деталей быта своего героя, обстановки, обстоятельств действия. Словом, Драйзер выступает историком современности, писателем сугубо современным.
"Финансист" был опубликован издательством "Харперс". "Никто и никогда не смог создать лучшей картины политико-финансовой каморры. Она абсолютно точная и абсолютно американская" (7; v. I, р. 146), — писал Драйзеру Г. Л. Менкен, прочитавший роман в рукописи. И действительно, в романе обрисована механика создания американских миллиардов. Манипуляции на бирже, преступления, обман, спекуляция, подкупы — вот приемы, с помощью которых создается капитал Каупервуда и ему подобных.
Деньги для Каупервуда, однако, не являются самоцелью. Он не страдает манией накопительства, это не Гобсек Бальзака и не Скупой Пушкина. Его манит не блеск золота, а власть и сила, которые оно дает. "О том, чтобы сколотить капитал бережливостью, Фрэнк и не помышлял. Он чуть не с детства проникся убеждением, что куда приятнее тратить деньги, не считая, и что этой возможности он так или иначе добьется" (12; т. III, с. 24).
Основной девиз Каупервуда— "Мои желания прежде всего" (12; т. III, с. 149). И, добиваясь осуществления этого девиза, он убеждается, что "все затруднения разрешает сила — умственная и физическая. Ведь вот промышленные и финансовые магнаты могут же поступать — и поступают— в этой жизни, как им заблагорассудится" (12; т. III, с. 148). Ради этой цели он бросается в море финансовых махинаций и сделок, стремится стать финансовым магнатом и становится им. Превращение Каупервуда в финансиста меняет и его характер, в нем все больше и больше места занимает стремление к накоплению богатств, которое делается, в конце концов, главной его чертой. «Его призванием было "делать деньги" — организовывать предприятия, приносящие крупный доход...», — резюмирует развитие этих сторон в характере Каупервуда Драйзер (12; т. III, с. 485).
"Каупервуд от рождения был прежде всего рассудочным эгоистом" (12; т. III, с. 147),— отмечает Драйзер. И обогащается он благодаря своей ловкости и изворотливости. "Каупервуд, конечно, не был надеин из ряда вон выходящим интеллектом. У него был достаточно изощренный ум, с которым — как это часто бывает у людей практического склада — сочеталось неуемное стремление к личному преуспеванию. Этот ум, подобно мощному прожектору, бросал свои пронзительные лучи в темные закоулки жизни, но ему не хватало объективности, чтобы исследовать подлинные глубины мрака" (12; т. III, с. 485). Писатель отмечает ограниченность и узость кругозора Каупервуда при кажущемся гигантском размахе его деятельности, поверхностность познания им жизни. В Каупервуде воплощены черты, как говорил впоследствии Драйзер, преступного индивидуализма.
"жизнь, картины, деревья, физическая близость любимой женщины властвовали над ним, несмотря на уже захватывавшие его сложные финансовые комбинации. Богатой, радостной, полной жизни — вот чего он жаждал всем своим существом" (12; т. III, с. 68). Женщины и живопись наряду с деньгами также были предметом страсти Каупервуда.
"горячо любил природу, но сам не зная почему, считал, что лучше всего она познается в истолковании художника, так же как мы через других лучше уясняем себе смысл законов и политических событий" (12; т. III, с. 72).
То же жизнелюбие и больше того — проявление особой жизненной силы и энергии — усматривает Драйзер и в страсти Каупервуда к женщинам. Для характеристики эволюции образа Каупервуда существенно проследить и изменение его отношения к женщинам.
Детские и юношеские увлечения и победы Фрэнка были следствием его обаяния: "Его взгляд неизменно останавливался на самой красивой. А так как и он был красив и обаятелен, то ему ничего не стоило заинтересовать своей особой понравившуюся ему девочку" (12; т. III, с. 25). Задавшись целью сделать карьеру в банковском деле, Каупервуд несколько меняет свой взгляд на женщин. "В своих суждениях о женщинах Каупервуд руководствовался больше чувством, чем разумом. Стремясь добиться богатства, престижа и влияния, он, конечно, придавал большое значение представительности женщины, ее положению в обществе и т. д. И тем не менее некрасивые женщины никогда не привлекали его, красавицы же привлекали очень сильно" (12; т. III, с. 43-44). Взгляд Каупервуда по-прежнему останавливается на самой 'привлекательной, но теперь его интересует и богатство, и положение женщины в обществе. К его отношению к женщинам примешивается и расчет. Так пробудился интерес Каупервуда к красивой и молодой вдове владельца обувного магазина Лилиан Сэмпл. "Красивая Лилиан духовно и физически неодолимо влекла его — больше он ничего знать не знал... На деньги м-с Сэмпл он не зарился, но, зная, что у нее есть собственный капитал, был уверен, что сумеет с пользой для нее же пустить их в оборот" (12; т. III, с. 58). Женившись на Лилиан, Каупервуд вскоре стал главой собственного дела — банкирской фирмы "Каупервуд и Компания" и отцом двух детей — сына Фрэнка и дочери Лилиан. "Идея домашнего очага — в конце концов неплохая идея!" (12; т. III, с. 69) — кажется Каупервуду, но эта семейная идиллия длится недолго.
— дочь Эдварда Мэлия Батлера, державшего в своих руках городское коммунальное хозяйство. Страсть к Эйлин заставляет Каупервуда пойти против норм буржуазной морали. "Он понимал, что совершил — или по крайней мере задумал — вероломный поступок. Согласно кодексу общественной морали он не имел права на такое поведение. Оно противоречило раз и навсегда установленным нормам, как их понимали все вокруг. Ее отец, например, или его родители, или любой представитель их среды. Как бы часто ни нарушались тайком эти нормы, они всегда оставались в силе" (12; т. III, с. 145). Свои колебания Каупервуд решает просто: "для него это была проблема, мало чем отличавшаяся от сложных финансовых проблем, с которыми он сталкивается ежедневно. Она не казалась ему неразрешимой" (12; т. III, с. 149). Тем более что, по его глубокому убеждению, "пресса, церковь, полиция и в первую очередь добровольные моралисты, неистово поносящие порок, когда обнаруживают его в низших классах, и трусливо умолкающие, наталкиваясь на него среди власть имущих, они и пикнуть не смели, покуда человек оставался в силе" (12; т. III, с. 148). Так Каупервуд приучается уважать только силу, и Драйзер демонстрирует, как общение с миром финансов формирует аморализм Каупервуда. Именно в связи с увлечением Эйлин у него возникает мысль, что магнатам промышленности и финансов все дозволено, и стремление стать одним из этих всесильных магнатов. Увлечение Эйлин завершает формирование характера Каупервуда-финансиста, не желающего ограничивать себя ни законами, ни обычаями, ни моральными нормами буржуазной Америки.
В построении романа эпизод с Эйлин заключает его экспозицию. Драйзер так ведет развитие действия в "Финансисте", чтобы подчеркнуть социальную обусловленность формирования характера Каупервуда, ответственность американского общества за превращение его в циничного, не знающего преград своим желаниям дельца. И не случайно композиционным центром романа является процесс над Каупервудом. Во время этого процесса повествование достигает кульминационного пункта; во время процесса наступает и развязка. Вместо свадебных путешествий и банкетов, смакование которых столь характерно было тогда для массовой литературы США, Драйзер подробно описывает перипетии судебного процесса, подчеркивая не только и не столько преступность Каупервуда, сколько всей системы, породившей Каупервуда-финансиста, — Каупервуд оказался на скамье подсудимых случайно, не сумев угодить более сильным финансовым и промышленным тузам.
"Финансисте" вновь проявляются тщательность и детальность обрисовки образов — те черты писательского почерка Драйзера, которые ярко проявились в "Сестре Керри" и в "Дженни Герхардт".
Делая авторские отступления, чтобы обрисовать портрет Каупер-вуда или Батлера, писатель сообщает о них массу подробностей, которые почти с документальной точностью воссоздают облик персонажей. Вводя в повествование, к примеру, Батлера, Драйзер подробно рассказывает о пути, который прошел этот подрядчик, начавший с бесплатной уборки улиц, — будучи бедняком, он использовал собранные на улице отбросы для откорма свиней — и уже затем в портрете Батлера отмечает черты, свидетельствующие о его трудной молодости, — "большие руки и ноги напоминали о днях, когда он еще не носил прекрасных костюмов английского сукна и желтых ботинок" (12; т. III, с. 79). Писатель точно называет сумму его состояния— 500 тысяч долларов и подробно повествует о современном состоянии его дел. Рассказ о Батлере, занимающий почти целиком XI главу романа, приобретает и самодовлеющее значение как своеобразная вставная новелла. Такой способ введения новых персонажей в повествование Драйзер применял и в "Сестре Керри" (Герствуд, Эмс и другие).
ей о своей любви: "Он привлек ее к себе. — Я люблю тебя, люблю! — Да, да! — дрожа от волнения отвечала Эйлин.— Я тоже люблю тебя! И я ничего не боюсь.— Я нанял дом на Северной Десятой улице, — сказал он, прерывая молчание, когда они уже сели на лошадь.— Он еще не обставлен, но за этим дело не станет. У меня есть на примете одна женщина, которая возьмет на себя надзор за домом" (12; т. III, с. 159). В ответ на взволнованное признание Эйлин, Каупервуд быстро переходит от объяснения в любви к чисто деловому разговору.
Каупервуд для Драйзера — не только воплощение пороков американского бизнесмена, дельца, финансиста, но и сильная личность, которая, отдавая свою энергию служению ложным и иллюзорным целям, растрачивает силы впустую. В заключительных строках романа Драйзер называет Каупервуда "безвластным властелином, князем призрачного царства" (12; т. III, с. 549).
Драйзер подходит к большой философской проблеме об иллюзорности власти, которую дают деньги, капитал. Само выдвижение этой проблемы было большим завоеванием реализма. В ее решении, однако, полнее всего сказалась и ограниченность его, Драйзера, философии жизни. Писатель прибегает к аллегориям, заимствованным из арсенала буржуазной философии, в частности из теории позитивиста Герберта Спенсера. Следуя установкам натуралистической эстетики, Драйзер уподобляет Каупервуда черному окуню — Mycteroperca Bonaci — хищнику, обладающему редкой способностью к мимикрии, и пытается рассматривать законы буржуазного общества как некое проявление универсальных, чуть ли не биологических законов.
"Финансиста", как и всей "Трилогии желания", выходит за рамки американской литературы. Финансист Каупервуд стал достоянием мировой литературы, подобно банкиру Нусингену Бальзака. Несомненно, работая над "Финансистом", Драйзер опирался не только на опыт американской литературы. В заключительной главе книги писатель апеллирует к образам Шекспира — Макбету и Макдуффу, и, конечно, неслучайно в "Трилогии желания" ощутимее близость Драйзера к другому классику мировой литературы — Бальзаку.
"Шагреневая кожа". Прочитав вслед за этим "Отца Горио", "Кузена Понса", "Кузину Бетту" и другие произведения Бальзака, Драйзер был потрясен его мастерством, оно казалось ему магическим. Писателя поразила и увлекла глубина взгляда Бальзака на жизнь. "Я стал видеть мир, в котором находился, в новом, наиболее драматическом свете, — писал впоследствии Драйзер, — Питтсбург — не Париж, Америка — не Франция, но по правде и они кое-что из себя представляли, а у Питтсбурга были хотя бы некоторые аспекты, которые так или иначе напоминали Париж. Эти очаровательные реки, эти многочисленные маленькие мосты, резкие контрасты между восточными кварталами и заводскими районами, здешняя огромная промышленность, которая имеет значение для всего мира, представлялись мне теперь более яркими, чем прежде. Я был в будничном, покрытом сажей и копотью и тем не менее ярком Париже. Тайфер, Нусинген, Валентин не отличались от некоторых здешних гигантских денежных магнатов с их свободой, роскошью,силой",35
Из многих сторон, привлекавших Драйзера в Бальзаке, особенно существенны для понимания развития творческого метода Драйзера были две — гуманизм автора "Человеческой комедии" и его умение видеть глубокие контрасты жизни буржуазного общества, опустошающее душу влияние занятий финансами на личность.
Бальзак изобразил вереницу капиталистических дельцов, банкиров, предпринимателей, среди которых нельзя найти ни одного привлекательного, честного, доброго человека. И вместе с тем, Бальзак, осуждая их, не может скрыть своего восхищения ими, восторгается мощным проявлением энергии, воли, ума, страсти у этих преступников. «В сущности говоря, образы Бальзака — это цветы зла, — отмечал советский исследователь творчества Бальзака В. Р. Гриб.— Главный эффект "Человеческой комедии" состоит в удивлении перед контрастами парижской жизни, перед моральными чудовищами, которые шевелятся на дне большого города. Поэзия Бальзака — это поэзия отрицательных величин»36.
И Драйзер в "Трилогии желания" предстает в определенной степени поэтом отрицательных величин. Следуя традиции Бальзака в изображении мира капитала, Драйзер в "Финансисте" не во всем последователен, особенно когда, пытаясь осмыслить законы буржуазного мира, идет за Спенсером. В главном же — в раскрытии механизма буржуазного общества, в обличении преступности капитализма — Драйзер остается верным последователем реалистических традиций Бальзака.
— иную масштабность и связанный с ней оттенок ощущения трагизма не только по поводу утраты иллюзий, но и растраты на ложные и откровенно антигуманные цели незаурядных человеческих потенций. Нарисовав образ Каупервуда, Драйзер существенно расширил диапазон литературы США, введя в нее новый жизненный материал, и под новым углом зрения взглянув на проблемы сильных мира сего, на их место и роль в жизни американского общества. Образ Каупервуда стал в один ряд с образами французских дельцов, созданных Бальзаком, и английских, нарисованных Диккенсом. Драйзер одним из первых разрушил своеобразную "теорию исключительности", которую исповедовали многие писатели США, не желавшие признавать у американских капиталистов тех пороков, которые они видели в европейских буржуа. Для него капиталистическая Америка перестала быть Новым Светом. Отказ от героизации Америки и американского, который присутствовал и в "Сестре Керри", и в "Дженни Герхардт" и особенно осязаемо проявился в "Финансисте", сближал Драйзера с корифеями критического реализма в европейских странах — с Бальзаком и Толстым, Диккенсом и Тургеневым. Не случайно и литературная слава пришла, как известно, к Драйзеру сначала не в Америке, а в Европе — в Англии.
Во втором томе "Трилогии желания", увидевшем свет в 1914 г., арена деятельности Каупервуда переносится в Чикаго. И в "Трилогию желания" приходит столь близкая сердцу Драйзера тема нужды и борьбы народной и популизма.
Каупервуд вкладывает деньги в строительство уличных и железных дорог и эстакад и добивается монопольного владения ими. Для достижения своих целей Каупервуд не брезгует никакими средствами. Неуемную жадность Каупервуда характеризует его жена Эйлин: "Не удивительно, что ты стал архимиллионером. Ты рад бы пожрать весь мир, если бы у тебя хватило на это жизни" (12; т. IV, с. 538).
Так вырастает всесильный магнат капитала, один из тех промыш-ленно-финансовых тузов, которые безжалостно попирают и эксплуатируют народные массы. Каупервуд теперь получает возможность добиться удовлетворения своих желаний. Он, казалось бы, достиг своей цели — вознесся на вершину богатства, могущества и власти, — и тем не менее, как отмечает Драйзер, "не может обрести покоя, не может достичь истинного познания жизни" (12; т. IV, с. 591)— ничего этого нельзя добиться ни деньгами, ни властью, которую приносят деньги. Правда, большинству капиталистов, обрисованных Драйзером в "Титане", дает покой их богатство, власть, сила, в умножении капитала видят они свое счастье. Каупервуд же отличается от них не только и не столько неслыханностью и откровенностью грабительских финансовых операций, беспредельным цинизмом и беззастенчивыми методами обогащения, сколько необузданным стремлением к удовлетворению всех своих желаний. Деньги для него не только самоцель, но и средство к познанию жизни. Каупервуд во втором томе "Трилогии желания"— "титан, вечная жертва своих страстей" (12; т. IV, с. 591). Деньги завоевывают ему власть и женские сердца, делают его владельцем дворцов и шедевров мировой живописи, но деньги не могут открыть ему дверь к истинному счастью, к покою, к внутреннему удовлетворению.
— жены Каупервуда — отталкивает от нее светских дам. Отвергнутая чикагским великосветским обществом, в которое стремился проникнуть Каупервуд, Эйлин оказывается в одиночестве. Слова, сказанные Каупервудом для утешения жены, — "мы богаты и будем еще богаче. Деньги всем заткнут рот" (12; т. IV, с. 10), — не могут ее утешить. Потрясенная изменами Каупервуда, она опускается, пьет, устраивает оргии, пытается покончить жизнь самоубийством. Деньги не принесли счастье покинутой Каупервудом Эйлин.
"Титане" становится еще циничнее, его аморальность не знает границ. Менкен назвал этот роман "лучшим портретом безнравственного человека во всей современной литературе". И Драйзер неоднократно подчеркивает эту черту характера Каупервуда в своих авторских отступлениях, отмечая, что "он (Каупервуд. — ЯЗ.) игнорировал современный кодекс морали и отказывался ему подчиняться", стремился "преодолевать предрассудки других и уметь противостоять им" (12; т. IV, с. 13, 14). Эгоизм и эгоцентризм— суть философии Каупервуда. "Не будь он по призванию финансистом и к тому же оборотистым предпринимателем, — отмечает Драйзер, — он мог бы стать философом крайне субъективистского толка" (12; т. IV, с 16).
— финансовое могущество, "тогда уже можно будет диктовать свою волю обществу". Каупервуд антиобщественен по сути своей, как, впрочем, и все другие капиталисты, бизнесмены, нарисованные писателем. У него нет, однако, того ханжества и лицемерия, которыми прикрывают махинации соперники Каупервуда.
Каупервуд более откровенен и, вместе с тем, более ловок и изворотлив, более талантлив даже в своем стремлении к всемогуществу и поэтому, может быть, и более привлекателен в глазах писателя. Каупервуд продолжает оставаться и в "Титане" образом весьма противоречивым: "Индивидуалист до мозга костей, не желающий считаться ни с кем, и ни с чем, Каупервуд был чужд подлинного демократизма, вместе с тем люди из народа были ему больше по сердцу, чем представители привилегированного класса, и он лучше понимал их" (12; т. IV, с. 32). Такие характеристики не должны обмануть читателя. Люди из народа больше по сердцу Каупервуду не потому, что он питает к ним какие-либо симпатии, а потому что он не разделяет те кастовые предрассудки, лицемерие и ханжество своих собратьев по классу, которых не было у простых людей.
"Титане" наделяет Каупервуда— "индивидуалиста до мозга костей" — своего рода инфернальными, сатанинскими, демоническими чертами, и в нью-йоркской газете "Ивнинг сан" 30 мая 1914 г. писатель называет его "бунтующим Люцифером". "Его мир, — говорил он, — покажется некоторым темным, как ночь, омутом, на поверхности которого играют блики его собственного индивидуалистического и действительно титанического ума" (32; pp. 175-176).
В образе Каупервуда для Драйзера есть что-то мефистофелевское, и он называет его титаном, сверхчеловеком. Но став "титаном", Каупервуд перестал быть человеком. Купив за деньги всемогущество, он продал душу, утратил лучшие человеческие черты и качества. В "Титане" Каупервуд владеет огромным состоянием. Собственно, теперь состояние владеет Каупервудом. Культ силы, пренебрежение обычаями и нормами поведения общества в "Титане" становятся наиболее ярко выраженными, характерными чертами всего облика Каупервуда. Особенно наглядно необузданность нрава проявляется в его многочисленных любовных похождениях.
"Беспорядочные любовные похождения Каупервуда были, как уже говорилось, естественным проявлением беспокойного, вечно жаждущего перемен нрава, внутреннего анархизма и моральной неустойчивости", — отмечает Драйзер (12; т. IV, с. 211). В любовных похождениях Каупервуда находит свое выражение прежде всего тот же эгоизм и то же презрение к обществу, что и в его деловых махинациях. К приглянувшейся ему женщине Каупервуд относится так, как будто речь идет о покупке или продаже очередной партии акций. "Муж у м-с Соль-берг — какой-то шут гороховый, — хладнокровно продолжает рассуждать Каупервуд.— Может быть, ему удастся увлечь ее? Но уступит ли такая женщина? Не поставит ли условием развод и брак?" (12; т. IV, с. 124).
Устраивая свои дела с женщинами, он исходит из тех же принципов, что и в финансовой деятельности, видит в них проявление своей ловкости и силы. Конечно, как и операции на бирже, эти похождения не могли не натолкнуться на затруднения, от которых с такой изворотливостью Каупервуд избавлялся, ведь, отмечает Драйзер, "как и всякое пиратское плавание по волнам, положение это было чревато опасностью: того и гляди мог подняться шторм — одна из тех свирепых бурь, причиной которых бывает обманутое доверие и созданные обществом моральные нормы, согласно которым женщина является собственностью мужчины". Правда, Каупервуда, который "никаких законов, кроме своих собственных, не признавал, а если и подчинялся чужому закону, то лишь тогда, когда не мог его обойти, возможность скандала, сцен ревности, криков, слез, упреков, обвинений особенно не смущала. (...) И там, где обыкновенный человек побоялся бы последствий даже одной такой связи, Каупервуд, как мы видели, не смущаясь и почти одновременно, завязывал отношения с несколькими женщинами" (12; т. IV, с. 134-135). И каждая из них была для него лишь частью "симфонии плотской любви" (12; т. IV, с. 137). Каупервуд покоряет их своей самоуверенностью, смелостью, властью, силой, животной, биологической силой. Он одерживает легкие победы над женами и дочерьми коллег, знакомых и друзей, над стенографистками и актрисами, но в его триумфах все настойчивее звучит мотив недостижимости счастья: "они не принесли ему удовлетворения... в его памяти остались только их имена, не больше" (12; т. IV, с. 211). Женщины, влекущиеся к Каупервуду, своей духовной пустотой еще больше оттеняют духовное опустошение Каупервуда. Те же женщины, которые привлекали Каупервуда молодостью, красотой, интеллектом, сами бросают его. Художница Рита Сольберг, жена датского скрипача, любила и знала живопись — она училась в чикагской школе живописи и ваяния. Ее связь с Каупервудом обнаружила Эйлин с помощью частных сыщиков — так же, как в свое время установил старик Батлер место встреч Каупервуда и своей дочери. Бросила же Рита Каупервуда потому, что "после яростных воплей и угроз Эйлин он вдруг предстал перед нею в новом свете, и ей захотелось от него освободиться. Деньги Каупервуда — а он был щедр — не представляли для нее такого соблазна, как для многих других женщин" (12; т. IV, с 173). Сила и деньги могут купить Каупервуду женщин, но не могут купить ему любовь. Он терпит поражение куда более весомое, чем полтора десятка тех побед, которые составили части "симфонии плотской любви", выявили его аморальность, необузданность и животную силу, да к тому же дали повод разговорчивым служанкам Каупервуда посудачить о его похождениях.
"Уж это бабник так бабник.— При этом она выразительно всплеснула руками" (12; т. IV, с. 255). И здесь ее устами дана неотразимая по своей непосредственности характеристика Каупервуда.
В "Титане" вводится новый элемент оценки Каупервуда — отношение к нему народа. Именно перед судом народа выявляются в нем черты бездушного угнетателя. "Наконец, — пишет Драйзер, — были просто бедняки, и для них Каупервуд с его баснословным богатством, с его коллекцией картин и сказочным нью-йоркским дворцом, о котором шли самые фантастические россказни, являл собой живой пример жестокого и бездушного эксплуататора" (12; т. IV, с. 554).
Свойственная манере Драйзера точность деталей обогащает характеристику героя. В то же время она обнаруживается не только в описаниях, городских пейзажах или уличных сценах, но и во всем его подходе к американской жизни и особенно разительно в точном воспроизведении как исторического процесса, так и его частных сторон, в которых выявляют свое действие и важнейшие закономерности.
"Титане" ход времени, демонстрирующего возвышение Каупервуда. Он обзавелся роскошным помещением для конторы в центре Чикаго. Проходящий мимо маклер бросает своему приятелю: "В гору пошел, ничего не скажешь. Какие стекла поставил!" (12; т. IV, с. 31). В этих словах — аромат эпохи, когда зеркальные стекла были свидетельством богатства и успеха.
Драйзер выступает в "Титане" мастером реалистической зарисовки. Описывая обед Каупервуда в клубе, он выразительно представляет сидящую за столом компанию, подчеркивая в собравшихся их хищные черты: "Среди сидевших за столом были люди дородные и тощие, высокие и приземистые, темноволосые и блондины: очертанием скул и выражением глаз некоторые напоминали тигра или рысь, другие — медведя, третьи — лисицу, попадались угрюмые бульдожьи физиономии и лица снисходительно-величественные, смахивающие на морды английских догов. Только слабых и кротких не было в этой избранной компании" (12; т. IV, с. 15). Сборище финансистов здесь нарисовано до осязаемости зримо, как будто это сделал не писатель, а художник карандашом или пером, а может быть, и углем.
Не менее живописен и поэтический образ Чикаго: "Город, подобный ревущему пламени, город-символ Америки, город-поэт в штанах из оленьей кожи, суровый неотесанный Титан, Берне среди городов! На берегу мерцающего озера лежит этот город-король в лохмотьях и заплатах, город-мечтатель, ленивый оборванец, слагающий легенды, бродяга с дерзаниями Цезаря, с творческой силой Еврипида. Город-бард— о великих чаяниях и великих достижениях поет он, увязнув грубыми башмаками в трясине обыденного. Гордись своими Афинами, о Греция! Италия, восхваляй свой Рим! Перед нами Вавилон, Троя, Ниневия нового века! Сюда, дивясь всему, исполненные надежд, шли переселенцы из Западных штатов и Восточных. Здесь голодные и алчущие труженики полей и фабрик, носясь с мечтой о необыкновенном и несбыточном, создали себе столицу, сверкающую кичливой роскошью среди грязи" (12; т. IV, с. 9-10).
Луис Салливен. Здание Уэйнрайт. 1891. Сент-Луис, Миссури
сверкающей кичливой роскошью среди грязи, показывает умение Драйзера поэтически рассматривать и воссоздавать даже очень противоречивые и сложные явления жизни, особенно городской. Это относится не только к образу Чикаго, но в какой-то мере и к образу Каупервуда — одного из королей Чикаго, города, который, по словам Драйзера, "наводняли подонки всех городов мира" (12; т- IV, с. 10). Продолжая и развивая в "Титане" ту же тему, что и в Финансисте", Драйзер решает ее по-новому, углубленно исследуя деятельность Каупервуда в новых, изменившихся условиях. Контрастность становится в "Титане" важнейшей стороной поэтики Драйзера, в ней находит выражение и первооснова замысла "Трилогии желания", точно переданная в названии главы LIX "Титана" — "Капитал и права народа".
"Титан" не повторяет "Финансиста" и в художественном плане. Для "Титана" характерно более четкое деление на главы, более многоплановая композиция, некоторая усложненность сюжета, драматизм повествования. Появляются побочные сюжетные ответвления, например, линия Беренис, которая получила развитие в "Стоике", или обособляющаяся линия Эйлин.
Поэзия отрицательных величин по-прежнему находит яркое выражение в образе Каупервуда, но никак не исчерпывает смысла романа. Само же по себе отношение Драйзера к Каупервуду выявляется в концовке романа достаточно однозначно словами, взятыми из IV акта "Макбета" Шекспира, — Драйзер предрекает гибель своему герою, уподобляемому им злодею Макбету.
Первые два тома "Трилогии желания" были подвергнуты травле буржуазной прессой — предпринята была даже попытка не допустить их выхода в свет. Особенно резкие нападки вызвал "Титан". Издательство Харпера, с которым Драйзер заключил на эту книгу договор, отпечатав восемь с половиной тысяч экземпляров, приостановило печатание.
"Причина, — писал в письме Генри Менкену 6 марта 1914 г. Драйзер, — реализм слишком суровый и бескомпромиссный, а их политика не выдерживает его" (7; v. I, p. 162).
— Доран — назвал Драйзера за роман "Титан" "очень ненормальным американцем". Кроме того, писал Менкену Драйзер 25 марта 1914 г., "Доран считает Йеркса ненормальным типом американского бизнесмена, не заслуживающим обсуждения. Я должен писать на менее ненормальные темы" (7; v. I, p. 164). Американских издателей не устраивал реализм писателя, и вновь они пытались заставить его замолчать и скрыть от публики его роман. С большим трудом Драйзеру удалось издать свою книгу.
Через шесть лет, в 1920 г., говоря о трудностях, которые ему приходилось преодолевать в литературной деятельности, Драйзер писал, что в Америке каждого писателя, пытающегося серьезно интерпретировать американскую действительность, считают "более или менее подлецом, низким человеком, которым, я надеюсь, я имею честь быть" (7; v. I, р. 330). Американский бизнесмен, с горькой иронией продолжает Драйзер, требует, чтобы в его книгах "все мужчины были честными, добрыми и правдивыми; все женщины, а особенно его жена и дочери, чистыми, как только что выпавший снег. Нет жестоких, подлых, смотрящих на все сквозь пальцы бизнесменов... по крайней мере в их книгах. А почитайте слащавую чепуху на редакционных полосах обычной американской газеты. Какие хорошие люди все эти бизнесмены. Посмотрите однако, если хотите, протоколы судов, куда его вызывают отвечать за преступления. Это смешно. Ни одна американская книга, однако, не должна отражать этого. Это низко, мрачно, не та литература, которую должен читать народ, потому что ведь, по правде говоря, она оставляет плохое впечатление об американском бизнесмене, американском отце, американском сыне, американской матери, американской дочери" (7; v. I, p. 330).
Роберт Генри. "Ист Ривер, снег". 1900
"Титана" Драйзер начал работать над заключительным томом "Трилогии желания" — романом "Стоик", но, не закончив эту книгу, отдался другим творческим замыслам.
35 Dreiser Th. A Book About Myself. N. Y., 1922, p. 412.