5. Роберт Фрост и Карл Сэндберг
Роберт Фрост (1874-1963) в Америке был признан классиком ещё при жизни, стал четырежды лауреатом Пулитцеровской премии, получил золотую медаль Национального института искусств и литературы, был избран почётным членом Американской академии искусств и удостоен почётных званий сорока американских университетов и колледжей. В 1962 году он (одновременно с Анной Ахматовой) был выдвинут на Нобелевскую премию по литературе, но она была присуждена другому американцу - Джону Стейнбеку. С детских лет Фрост работал на земле, привык к физическому труду. Проучившись два года в Гарварде, он оставил университет и занялся фермерством. Даже после выхода первых поэтических книг, принесших ему громкий успех, и обращения к преподаванию он не "оторвался от земли" - продолжал вести небольшую ферму в Нью-Гемпшире, а затем - в Вермонте. Будучи плотью от плоти Новой Англии с её пуританской сдержанностью, он принёс её и в свою поэзию.
Если бегло пролистать поэтическую биографию Фроста, кажется, что она складывается из сплошных удач и везений. "Повезло" ему и в русской поэзии - пожалуй, ни один другой американский поэт ХХ века не привлекал к себе такого заинтересованного внимания. Во время памятной поездки Хрущёва в Америку, тот пригласил Фроста посетить Советский Союз в качестве представителя американской культуры, и, естественно, к этому визиту была "запущена" массовая публикация его стихов. К тому времени "в столах" был уже накоплен значительный запас высококвалифицированных переводов Фроста на русский, и наряду с неизбежными "скороделами", читатели смогли познакомиться с творчеством поэта в переводах Сергеева, Кашкина, Зенкевича.
На небо Орион влезает боком,
Закидывает ногу за ограду
Из гор и, подтянувшись на руках,
Глазеет, как я мучусь подле фермы,
Как бьюсь над тем, что сделать было б надо
При свете дня, что надо бы закончить
До заморозков. А холодный ветер
Швыряет волглую пригоршню листьев
На мой курящийся фонарь, смеясь
Над тем, как я веду своё хозяйство,
Над тем, как Орион меня настиг.
Скажите, разве человек не стоит
Того, чтобы природа с ним считалась?
Из поэмы "Звездокол", перевод А. Сергеева
"Встречи" Фроста с советскими поэтами были скорее протокольными мероприятиями - слишком разный жизненный опыт стоял за плечами поэтов, да и круг интересов, и способ мышления были иными. В передаче Лидии Корнеевны Чуковской, Ахматова так рассказывала об их встрече: "Сидели мы в уютных креслах друг против друга, два старика. Я думала: когда его принимали куда-то - меня откуда-нибудь исключали, когда его награждали - меня исключали, а результат один - мы оба кандидаты на Нобелевскую премию. Вот материал для философских размышлений."
Поэт читает, глядя на огонь,
стихи о человеке и дороге.
Он в тех годах, когда уже не шутят,
произнося слова: конец дороги.
Он говорит их весело и просто,
как будто видит там, за горизонтом,
стихи, идущие своей дорогой,
гораздо дальше жизни человека...
Перевод К. Симонова
Фросту было уже под 90, когда он приезжал в СССР, и он умер вскоре после этого визита. Говоря о восприятии Фроста в русской поэзии, стоит также вспомнить и хорошо известное стихотворение Иосифа Бродского "На смерть Роберта Фроста".
В "Беседах с Бродским" Соломон Волков воспроизводит его монолог, посвящённый Фросту: "... Фрост - фигура невероятно трагическая. Вспомните его биографию: первый сын умер от холеры в младенчестве, другой сын покончил самоубийством; одна из дочерей умерла, другая - в сумасшедшем доме. Внезапно умерла жена. Страшно, правда? Фрост был очень привязан к жене, они прожили вместе больше сорока лет. И всё же мы можем сказать, что большой любви там не было. Это тоже трагично. Я думаю, за душой у Фроста - не на совести, а именно - за душой, в сознании - был огромный комплекс вины. В подобной ситуации люди ведут себя по-разному. Можно на каждом углу распускать сопли, а можно свои неурядицы глубоко спрятать. То есть поступить , подобно Фросту".
ИЗБРАВШИ ЧТО-ТО, КАК ЗВЕЗДУ
Звезда (ты светишь с высоты),
Не возражаем мы, чтоб ты
За облаком свой свет затмила,
Но по ночам средь темноты
Твои лучи светлы, чисты.
Всегда таинственно светило,
Но всё ж нельзя, чтоб никогда
Скажи нам что-нибудь, звезда,
Чтоб повторять наедине
Ответ: "Пылаю я всегда".
Но сколько градусов в огне
По Цельсию иль Фаренгейту,
Какие элементы там
Твой свет несут к другим мирам,
Понятным языком сумей ты
Хоть что-нибудь поведать нам.
И, как пустынник Китса, строго
Звезда далёких светлых сфер
Даёт нам твёрдости пример
И требует не так уж много, -
Хулят или славят благосклонно,
Не верьте низкому суду.
Избравши что-то, как звезду,
Держите путь свой неуклонно.
Перевод М. Зенкевича
Фрост писал - "Стихотворение начинается комом в горле, это вызвано стремлением найти воплощение замысла..." Перевод стихотворений Фроста представляет особые трудности в силу их внешней простоты, отсутствия ярких метафор, эффектных формальных приёмов, за которые можно было бы спрятаться, - "поэзия приходит нагая..." Поэтика Фроста кажется традиционной, как и темы его стихов. Даже обращение к белому, нерифмован ному стиху, не сближает Фроста с современным верлибром, не "освобождает" от строгих правил стихосложения. Вместе с тем, его стихи всегда глубоко индивидуальны, узнаваемы - по кажущейся "прозаической", рассудитель ной интонации, внутреннему ритму, порой нарочито, так по-современному взламывающему структуру строки, строфы...
DUST OF SNOW
The way a crow
Shook down on me
The dust of snow
From a hemlock tree
Has given my heart
A change of mood
And saved some part
Of a day I had rued.
Оно всё написано как бы на едином дыхании, в нём даже нет ни единой запятой. Как передать этот воздух стихотворения? Канонический перевод Кашкина достаточно точен, но лёгкость из него ушла, многочисленные "к" и "т" утяжеляют стих, делают "снег" мокрым, комковатым:
Сук закачался,
И снежный ком,
Искрясь, распался,
Задет крылом.
И почему-то
Развеял тень
Того, чем смутен
Был скучный день.
Перевод И. Кашкина
ОСТАНОВИВШИСЬ НА ОПУШКЕ
ЛЕСА СНЕЖНЫМ ВЕЧЕРОМ
Спит в своём доме крепким сном,
С кем я когда-то был знаком,
С кем приходил я в этот лес,
Сейчас засыпанный снежком.
Что ж я остановился здесь?
Лес темнотой заполнен весь,
Вокруг не видно ни огня,
Ни дома - только снежный блеск,
Лишь ели на ветру звенят,
Да сбруя моего коня
Позвякивает чуть-чуть,
Словно торопит он меня.
Лес так и тянет отдохнуть...
Но я дал слово - меня ждут.
Мне до ночлега долог путь.
Мне до ночлега долог путь.
ВРЕМЯ ВСТРЕЧИ
И осадил коня у дома моего сосед,
И поболтать зовёт - я медлю,
Окидывая взглядом дальний ряд холмов,
Которые не поднял я своим тяжёлым плугом.
Я говорю - не время для бесед
И вновь вонзаю с хрустом заступ в землю.
Я возвращаюсь к своему труду,
Как будто трудною дорогою иду
На встречу с другом.
ДОРОГА, КОТОРУЮ Я НЕ ИЗБРАЛ
Легли передо мною два пути.
Мне было жаль, что одновременно двумя
Я не могу тропинками пройти.
А лес был по-осенни пуст и тих,
И листья жёлтые ногою смять
Мне одинаково хотелось на обоих;
Но было трудно выбирать - они
Почти не отличались меж собою:
В обоих ветерок играл листвой рябою
Когда луч солнца на тропинки лёг,
Решившись, наконец, я двинулся вперёд.
Чернел на жёлтом след от моих ног,
И был я на тропинке одинок,
И я не знал, куда она ведёт,
Хотя когда-то я ходил по ней.
Стоял я долго над тропинками лесными...
Теперь, когда минуло столько дней,
Я понимаю разницу меж ними -
Была одна протоптана сильней.
Переводы А. Лейзеровича
Карлу Сэндбергу (1878-1967) не повезло - он воспринимался в сравнении с Фростом лишь как менее значительный современник. Если Фрост принадлежал к англо-саксонским протестантам - доминирующему населению Новой Англии, то Сэндберг был скромным потомком шведов-эмигрантов. Фрост учился в университете (хотя и не окончил его), Сэндберг же бросил школу в 13 лет, перепробовав множество профессий - был посыльным, посудомойщиком, батраком, шофёром, горшечником, рекламным агентом, рабочим сцены, газетчиком, солдатом (в испано-американскую войну), бродяжничал, - пока не стал профессиональным литератором. Даже приезд Сэндберга в Москву гостем журнала "Иностранная литература" был как-то смазан последующим визитом Фроста, проходившем на значительно более высоком уровне. Образ Фроста в глазах читателей всегда был цельным, монолитным, в то время как имидж Сэндберга много и часто менялся.
Сэндберг был известен и как энтузиаст и пропагандист фольклорной музыки, объездивший с банджо всю Америку, и как автор шеститомной биографии Авраама Линкольна; и как поэт-импрессионист, сформировавшийся во многом под влиянием Эмиля Верхарна и французских символистов и, в то же время, как певец "Дыма и стали", лирико-эпических полотен "Доброе утро, Америка", "Народ, да", "Сборщики кукурузы". В советском литературо ведении сложился образ Сэндберга - "большого индустриального поэта Америки", как назвал его Маяковский, верного последователя и продолжателя дела Уолта Уитмена. По сути дела, именно этот образ и доминировал долгое время в русских переводах.
Защищая правомочность использования "свободного стиха", Сэндберг апеллировал к традициям американ ской народной поэзии, фольклора, который он знал великолепно, опубликовав "Мешок американских народных песен". Он с гордостью ссылался на опрос, проведенный городской библиотекой Сент-Луиса и продемонстрировавший популярность книг поэта не только среди профессоров и студентов университета, но и среди шофёров-дальнобой щиков, заводских рабочих, машинисток, полисменов...
МОЛИТВА СТАЛИ
Положи меня, Боже, на наковальню,
Сплющи и выкуй кирку или лом,
Дай мне расшатать старые стены,
Положи меня, Боже, на наковальню,
Сплющи и выкуй стальную заклёпку.
Скрепи мной балки в остовах небоскрёбов.
Раскалённым болтом загони в опорные скрепы.
Дай мне стать крепким устоем, вздымающим небоскрёбы
В синие ночи к белеющим звёздам.
Перевод И. Кашкина
Сэндберг неоднократно выступал против "формалистической поэзии, совершенной только по форме" - "законченно прекрасный наряд и никаких возможностей для развития. Число слогов, аккуратно расставленные ударения, точные рифмы - всё это продумано с искусностью составителя кроссвордов. В подобных стихах меньше жизненной силы, меньше внутреннего содержания, чем в дохлой макрели под луной." Это заявление, тем не менее, не умаляет техники самого Сэндберга, его стихотворения отмечены внутренним ритмом, внутренними созвучиями, нетривиальной, во многом скрытой поэтикой. Её, кстати, замечательно чувствовал и умел подать прекрасный чтец Вячеслав Сомов. Где-то в архивах бывшего Всесоюзного радио должна была бы сохраниться запись его чтения стихов Сэндберга, пристально всматривающегося в окружающий мир.
ТРОИЦЫ
Я был мальчишкой, когда услыхал три красных слова -
тысячи французов пали на площадях
за Свободу, Равенство, Братство, - и я спросил, почему
люди должны умирать ради слов.
Я стал постарше, и от людей с подбритыми баками и в усах
я услыхал три золотые высокие слова:
Мать, Дом, Небеса, а другие, посолиднее и позаросши,
роизносили: Бог, Долг и Бессмертье - эти слова
они протяжно тянули из глубины своих лёгких.
Годы отмеряли тик-так на огромных часах
из огромной России пришли три тёмных слова -
рабочие взяли винтовки и пошли умирать
за Хлеб, Землю и Мир.
И ещё - я встретил американского моряка - девчонка
на коленях - вот и всё, что он помнил о цепи портов,
опоясавших свет, и он говорил: ты должен уметь
сказать только три слова и всё будет тип-топ:
Яичницу с ветчиной, Сколько с меня? и
Любишь меня, моя крошка?
Каждый из нас небеса и ад представляет по-своему.
Одним - уютное домашнее небо, в живописном месте,
чисто подметенное,
Другим - пустынное, ветром продутое, им нужны бури -
Что такое ад? Одним - одиночка, другим - заводские круги,
а третьим - кухня и дети.
А для меня ад - это место, где ходят вежливые лгуны,
набитые фразами...
ПОД ТЕЛЕФОННЫМ СТОЛБОМ
Я - медный провод, протянутый в воздухе,
такой тонкий, что против солнца
не даю даже тонкой линии тени.
в гудении медленном меди:
деньги, любовь и война,
слёзы, работа, заботы, жалобы и желания -
женщин, мужчин - сквозь меня пробегают,
В ливень - плачу и я, в жаркий полдень я сух и бесстрастен.
Я - медный провод.
ВНЕШНОСТЬ
Твоё лицо, твоя внешность - ты её носишь,
Твоя внешность - кто-то небрежно
тебе её дал. Кто-то сказал:
Это - твоё. Самому теперь
разбираться с этим тебе.
что-то вроде пометки на вешалке:
"Не обменивается, пока не будет изношено" -
Твоя внешность.
РУБАХА
но мой символ и знамя моё.
Моя рубаха - моя совесть
и я остаюсь в ней собой.
Я могу разорвать рубаху,
и скажут люди, ахая -
"Глядите - он свою рубаху рвёт".
И я могу рубаху надеть
и петь спокойно, как зяблик поёт,
и они не увидят моего лица...
Я могу мою рубаху застегнуть до конца.
ДЕТСКАЯ ПЕСЕНКА
Видишь жемчужину, Дженнет, голубой звезды?
Даже ежели ехать, мчась
Со скоростью тысяча миль в час.
Видишь жемчужину, Дженнет, голубой звезды?
Сорок лет до неё езды,
Со скоростью пять тысяч миль в час.
Я никогда там не был,
Придётся и тебе подождать.
Видишь сверкают в небе
Номер 14(299) 10 июля 2002 г.