7. Поэзия Америки, ХХ век - первая половина
В прошлом году американское издательство Sourcebook, Inc. выпустило великолепную книгу "Говорит поэзия" (Poetry Speaks) с приложением в виде трёх компакт -дисков с записями чтения своих стихов сорока двумя поэтами: от Альфреда Теннисона, Роберта Браунинга и Уолта Уитмена, умерших в 1890-е годы, на пороге ХХ века, чьи голоса записывались ещё на эдисоновских фонографах, и до Аллена Гинсберга, Дениз Левертов и Гвендолин Брукс. Это как бы групповой звуковой портрет англоязычной поэзии ХХ века. Аналогичную попытку применительно к русской литературе предпринял в своё время Лев Шилов, выпустивший серию пластинок "Говорят писатели" и собравший бесценную коллекцию аудиозаписей русских писателей и поэтов, но, к сожалению, его возможности были куда скромнее.
В книге представлены в большинстве своём американцы, хотя многие из них жили в Европе. В издательском предисловии говорится: "Это книга поэтов и о поэтах. Среди сорока с лишним, представленных здесь, вы не найдёте и двух похожих друг на друга. Их голоса различны, их стиль уникален, их язык так же неповторим, как отпечатки пальцев." Я могу только посетовать, что технические возможности не позволяют воспроизвести на страницах журнала (как в, доброй памяти, "Кругозоре") звучание некоторых из этих записей.
Галерея поэтов США ХХ века по праву открывается именем Гертруды Стейн (или - Стайн, 1874-1946). "Не календарный, настоящий двадцатый век" в европейском и американском искусстве многим обязан её патронажу. В её парижском салоне встречались Пикассо, Брак, Матисс, Миро, Аполлинер, Хемингуэй, Фицджеральд и многие другие; ей посвящена добрая половина хемингуэевского "Праздник, который всегда с тобой"; именно Гертруда Стайн ввела в оборот термин "потерянное поколение" применительно к молодым писателям и поэтам, прошедшим Первую мировую войну; "она знала всех, и все знали её"; по влиянию, оказанному на литературу ХХ века, её сравнивают с Прустом, Джойсом и Йитсом; о ней было сказано - "она использовала слова так, как будто до неё ими никто не пользовался"; её скандально известный роман "Автобиография Алисы Б. Токлас" недавно был напечатан в России и вызвал оживлённую дискуссию; её стихи и по сей день включаются в антологии англоязычной поэзии, но... вряд ли кто-нибудь способен сегодня читать их удовольствия ради.
К сожалению, то же можно сказать и о многих других модернистских произведениях, прочно вошедших в историю литературы. И, тем не менее, всё-таки стоит внимательно прочесть, например, стихотворение "Поэзия" Мэрианн Мур (1887-1972), считавшей себя изобретательницей так называемого "силлабического свободного стиха".
ПОЭЗИЯ
И мне она противна: есть кое-что поважнее всей этой волынки.
Однако, даже питая к стихам презренье, можно при чтенье
в них обнаружить внезапно определённую неподдельность.
Рукой мы хватаем, зрачком видим, волосы встанут торчком,
если надо, и это всё ценится не потому что
может служить материалом для высоколобых интепретаций,
а потому что всё это приносит пользу. Но если смысл
сместится и непостижным станет, все мы скажем
одно и то же: нет, нельзя восхищаться тем, что уму
летящая в поисках пищи или висящая головой
вниз, или рабочий слон, споткнувшийся вдруг мустанг,
рычащий под деревом лев, невозмутимый
критик, чья лениво дёрнулась кожа, как от блохи
у коня, болельщик на матче бейсбольном,
по статистике специалист - и незачем вовсе
грань проводить между деловыми документами и
школьными учебниками; самоценны все эти факты. Вот
где надо грань проводить: в следах
на подмостках от полупоэтов поэзии нет, одна
пустота, но если истинные поэты стать сумеют
средь нас буквалистами воображения, подняться над
банальностью наглой, и наш взгляд поразят
воображаемые сады с настоящими жабами в травке,
вот тогда, соглашусь, нам она в руки дастся. А пока,
если требуется, с одной стороны, чтобы сырьё
поэзии было сырым до самой своей глубины
и чтобы пленяла, с другой стороны, неподдельность -
значит поэзия вам интересна.
Мэрианн Мур состояла в нью-йоркской поэтической группе "Другие", куда входили также Уоллес Стивенс и Уильям Карлос Уильямс, чьи имена уже упоминались в самом начале настоящих заметок как пример "пестроты и многокрасочности" поэзии США: "даже знаменитый "плавильный котёл" американской жизни не выплавил... всё голландское и немецкое из Уоллеса Стивенса, испанское из У. К. Уильямса..."
В американской поэзии есть особый термин - "университетский поэт". При этом имеется в виду не только род занятий, но и особая интеллектуальная направлен ность, философичность. В полной мере это относится к Уоллесу Стивенсу (1879-1956). Своё программное стихотворение "О современной поэзии" Стивенс кончает фразой: "Поэзия - акт мысли". Вместе с тем, он говорил - "Поэзия должна сопротивляться интеллекту почти успешно". Большое влияние на его поэзию оказало увлечение восточными философскими школами, а затем - учением Джорджа Сантаяны, американского философа-неоплатоника. Согласно Сантаяне, конечная цель поэзии - создание "высших фикций" (supreme fictions). Вот - характерное стихотворение Стивенса.
ТРИНАДЦАТЬ СПОСОБОВ ВИДЕТЬ ЧЁРНОГО ДРОЗДА
1
Среди двадцати огромных снежных гор
Единственное, что двигалось,
Это был глаз чёрного дрозда.
2
У меня было тройственное сознание,
Я был, как дерево, на котором
Три чёрных дрозда.
3
Чёрный дрозд закружился в осеннем вихре,
Это была маленькая деталь пантомимы.
4
Мужчина и женщина
Это одна плоть.
Мужчина, и женщина, и чёрный дрозд
Это одна плоть.
5
Я не знаю, что предпочесть:
Красоту модуляций
Пение чёрного дрозда
Или тишину после этого.
6
Сосульки заполнили всё окно
Варварскими стекляшками.
За окном мелькала туда-сюда
Тень чёрного дрозда.
Настроенье
Следовало за этой тенью,
Как за таинственной причиной.
7
О, худосочные мудрецы Хаддама,
Зачем вам воображаемые золотые птицы?
Разве вы не видите, как чёрный дрозд
Прыгает около самых ног
Женщин вашего города?
8
Я знаю звучные размеры
И звонкие неотвратимые рифмы;
Но знаю также,
Что чёрный дрозд неизбежно участвует
В том, что я знаю.
9
Была очерчена граница
Лишь одного из многих кругозоров.
10
При виде чёрных дроздов,
Летящих в зелёном свете,
Даже блудники благозвучия
Вскрикнули бы пронзительно.
11
Он ехал через Коннектикут
В стеклянной карете.
Внезапно страх пронизал его,
Ему показалось, что тень его экипажа -
Это стая чёрных дроздов.
12
Река течёт.
Чёрный дрозд должен лететь и лететь.
13
Весь день был вечер.
Падал снег
И снег собирался падать.
Чёрный дрозд
Сидел на высоком кедре.
Перевод В. Британишского
Уильямом Карлосом Уильямсом (1883-1963).
РАССВЕТ
Исступлённые песни птиц
бьются о полую бесконечность неба,
издавая металлический звон, -
взбивая краски на дальней кромке неба, -
побеждая в нарастающем рвении, -
превращая бесконечность в тепло,
ускоряя все изменения, -
неистово разрываясь, когда,
разделяя горизонт, огромное солнце
поднимается - поднялось -
постепенно над очертаньями
предметов - движется свободно, входит
в открытое пространство - тяжёлое,
величественное, освобождённое -
песни стихли.
Перевод Н. Сидориной
Эдны Сент-Винсент Миллей (1892-1950) сугубо женственны. В отличие от большинства американских поэтов, она не соблазнилась кажущейся произвольностью свободного стиха и не изменила традиционной поэтике, обращаясь и к таким мало популярным в наши дни формам как классический сонет, хотя порой и позволяла себе отступление от его строгих канонов. Она стала первой американкой, получившей Пулитцеровскую премию за книгу стихов (1923 год, "Плетельщица арф"). По-русски лучшие стихи Миллей прозвучали в переводах Маргариты Иосифовны Алигер, и эти переводы принадлежат, наверно, к числу её высших творческих достижений. Сама Алигер признавалась: "Поэтические переводы - дело тончайшее, и решительно неизвестно, что надо делать, чтобы они удавались."
* * *
Любовь ещё не всё: не хлеб и не вода,
Не крыша - в ливень, не нагим - одежды;
Не ствол, плывущий к тонущим, когда
Уже иссякли силы и надежды.
Не заменяет воздуха любовь,
Когда дыханья в лёгких не хватает,
Не сращивает кость, не очищает кровь,
Но без любви порою умирают.
Я допускаю - грянет час такой,
Когда, устав от нестерпимой боли,
За облегченье, воздух и покой
Твою любовь отдам я поневоле,
Иль память тех ночей сменяю на еду.
Возможно. Но едва ль на это я пойду.
* * *
Под лунным светом Всемогущей Плоти
И я кричала кошкой в час ночной,
Уйдя из башни, выстроенной мной,
И в живописи детской озорной
Ей вековать? У башни, под луной,
Сидят соседки так, как некогда их тёти,
Судача обо мне и о моей работе.
Какая есть, однако, это я
Ту башню возвела, она - моя,
Во имя Красоты взлетевшая высоко.
В ней боль и гордость - всё, что было у меня, -
Кость честная, мысль полная огня,
И жар ночей, где я была не одинока.
Может быть, самым знаменитым, плодовитым, влиятельным и, в то же время, противоречивым американским поэтом ХХ века был Эзра Паунд (1885-1972). Он оказал большое влияние на творчество Уильямса, Мур, Хильды Дулитл (подписывавшей свои стихи инициалами H. D.), Джойса, Хемингуэя, Элиота, даже Йитса - кумир и наставник этого поколения, он, на 20 лет старше Паунда, по собственным признаниям, многое перенял у него. Родившийся в американской глубинке, в штате Айдахо, с 1908 года Паунд жил в Европе - Лондоне, Париже, Венеции, Рапалло на берегу Лигурийского моря в Италии... И везде становился центром притяжения литераторов, художников. Элиот писал: "он создал среду, где зародилось течение модернизма..." Паунд основал направление, которое назвал имиджизм (от английского image - образ), призывал к очищению поэтического языка от традиционных штампов, обновлению его, обогащению свободного стиха новыми ритмами, поэтическими средства ми культур других народов. При этом сам Паунд получил образование в области филологии и сравнительного литературоведения (компаративистики), преподавал в университете романские языки, профессионально занимался исследованиями китайской и японской поэзии. В течение более полувека он писал свои Cantos ("Песни") - лирико-философские монологи с использованием поэтических форм разных стран и веков. Парадоксально, что этот же самый эрудит и интеллектуал Эзра Паунд, враг прагматизма и ханжества, в 1930-ые годы увлёкся пропагандой Муссолини, оказался среди его сподвижников, выступал с анти-семитскими передачами по итальянскому радио. В 1945 году он был схвачен итальянскими партизанами и передан американцам, судим за пособничество фашистам и измену родине, признан психически невменяемым, после чего провёл 12 лет в специальном заведении, откуда был освобождён в результате настойчивых ходатайств Хемингуэя, Фроста, Элиота и Маклиша, поэта и одного из ближайших советников президента Ф. Д. Рузвельта. После освобождения Паунд уехал в Италию, где умер на следующий день после своего 87-летия.
КОДА
О песни мои,
Отчего вы смотрите с таким интересом и надеждой такой
в лица людские -
Неужто найдёте потерянных мёртвых средь них?
Перевод Я. Пробштейна
* * *
Я встал недвижным деревом в лесу,
В беседе дуба с вязом сморщенными листьями
О их знакомстве и о дружбе давней,
О гибком теле лавра и о Дафне.
Я этим знаньем не обязан никому -
Я не молил богов, и благостном дыму
Не возлежал охапкой дров в камине,
И эти вещи, что вчера мне показались бы немыслимыми,
Я воспринял как собственные мысли,
Став деревом среди деревьев ныне.
Перевод А. Лейзеровича
В 1948 году Нобелевская премия по литературе была присуждена Томасу Стирнсу Элиоту (1888-1965) с формулировкой "За приоритетное новаторство в становлении современной поэзии". Элиот родился в США, на Среднем Западе - в Сент-Луисе, но покинул родину в 1910 году и практически навсегда обосновался в Европе. Тем не менее, американцы почитают его как американского поэта, он оказал и продолжает оказывать огромное влияние на американскую поэзию. В своей программной статье "Метафизические поэты" он писал: "... по всей вероятности, поэты нашей цивилизации, в той форме, в которой она существует сейчас, должны быть трудными. Поэт вынужден становиться всё более всеобъемлющим, иносказательным, непрямым, чтобы силою заставить язык... выразить то, что хочет [автор]". Вот образец пейзажной лирики Элиота и, одновременно, пример построения им звуковых конструкций - в той мере, насколько это может быть передано средствами другого языка, с иной семантикой, иной грамматикой, иным звучанием слов, иным духом.
АСК
Ветвь откинув, увидеть, как
Светлый лось
Пьёт из светлого родника,
Удалось
Ли тебе? Так оставь
Прошлых лет и грёзы, и явь.
Сократи
По склонам петляющие пути.
Обрети,
Где зелёное в серое влито,
Келью схимника, мир и молитву.
РЭННОХ, ДОЛИНА ГЛЕНКО
Здесь голоден ворон, здесь кроткий олень
Пригоден для пули. В пространстве неярком
Меж небом и вереском ловкий прыжок и полёт
Ни к чему. В тонком воздухе лунный
Либо жар, либо лёд. Пусть колеблется между
Равнодушием вечной вражды
И апатией сломанных копий,
Между шумом греха и безмолвием зла.
Здесь природы распад. Только память сильна
По ту сторону плоти. Гордость пала,
Но тень её, та, что нетленна, её смертного ложа длина
Не совпадает с размерами плоти.
Переводы М. Ерёмина
Одна из наиболее популярных книг Элиота носит название "Old Possum"s Book of Practical Cat", то есть "Популярная наука Старого Опоссума о кошках", и вот стихотворение из неё.
КАК ОКРЕСТИТЬ КОТА
Кота окрестить - непростая затея.
И вы осознаете вашу тщету
(Я в здравом уме!). Но она тем сложнее,
Что ЦЕЛЫХ ТРИ ИМЕНИ нужно коту.
Ну, с именем первым, что для обихода,
Такими как Кристофер, Джим или Джем,
А также Пушок или попросту Шкода,
Не будет, конечно, серьёзных проблем.
А если такое покажется грубо,
Есть Фауст, Макбет, Калиостро, Голем,
Ахилл или, скажем, Электра, Гекуба -
Тут тоже не будет особых проблем.
Но имя второе должно быть значительным,
Какого не взять на помойке любой -
Чтоб кот ощущать себя мог исключительным,
Топорщить усы и держать хвост трубой.
Манкастро, Кубнсу и Бумбарипъцца,
Джелорум - пожалуйста, целый букет!
Какого нигде больше в мире и нет.
Однако есть имя, двух первых помимо, -
Лишь КОТ ЕГО ЗНАЕТ, а нам не дано.
И как бы нам ни было невыносимо,
Его не откроет он нам всё равно.
А если в раздумье застали кота вы,
Что сел словно Будда у всех на виду,
То не сомневайтесь (и будете правы!) -
Он думает, думает, думает, ду...
Об Имени мыслимо-мысле-немыслимом,
Что писано было коту на роду.
Перевод С. Степанова
Впрочем, на мой взгляд, это стихотворение, хотя и включается часто в антологии поэзии США, по сути дела, является проявлением сугубо английского юмора, и американского здесь только имя Старого Опоссума, как именовал себя Элиот.
Зацепившись за нехитрый каламбур, о поэзии Элиота (как, впрочем, и ряда других современных англо-американских поэтов) можно говорить как об элитарной поэзии - поэзии интеллектуальной элиты и для неё. Для понимания восприятия Элиота стоит процитировать стихи Иосифа Бродского.
НА СМЕРТЬ Т. С. ЭЛИОТА
Он умер в январе, в начале года.
Под фонарём стоял мороз у входа.
Не успевала показать природа
ему своих красот кордебалет.
Под фонарём стоял глашатай стужи.
На перекрёстках замерзали лужи.
И дверь он запер на цепочку лет.
Без злых гримас, без помышленья злого,
из всех щедрот Большого Каталога
смерть выбирает не красоты слога,
а неизменно самого певца.
Ей не нужны поля и перелески,
моря во всём великолепном блеске.
себе позволив накоплять сердца.
На пустырях уже пылали ёлки,
и выметались за порог осколки,
и водворялись ангелы на полке.
Но, словно море в шумный час прилива,
за волнолом плеснувши, справедливо
назад вбирает волны, - торопливо
от своего ушёл он торжества.
зовёт его. И молодое племя
огромных волн его движенья бремя
на самый край цветущей бахромы
легко возносит и, простившись, бьётся
И январём его залив вдаётся
в ту сушу дней, где остаёмся мы.
Номер 17(302) 21 августа 200