Глава четвертая.
Босс
Способствовала восстановлению отношений между супругами и новая работа Миллера: амбициозная Беатрис ею, против обыкновения, осталась довольна. Генри повезло - и повезло совершенно неожиданно. До этого памятного январского дня 1920 года дела с устройством на работу не ладились. Вернее сказать: с устройством-то проблем не возникало; вот только увольняли Генри чуть ли не на следующий день после найма. “Я довольно сообразителен, но людям внушаю недоверие, - читаем чистосердечное признание в “Тропике Козерога”. - Когда я приходил устраиваться на работу, наниматель по глазам видел, что мне, в сущности, начхать, получу я ее или нет”. Мужу-то было “начхать”, и грошовую работу он менял чуть ли не каждую неделю (“Поиски места сделались моим ремеслом”), а вот жене - нет.
И Генри - кажется, впервые в жизни - идет ва-банк. Поднявшись на двадцать пятый этаж административного корпуса известной на весь мир телеграфной компании “Вестерн Юнион” (в “Тропике Козерога” эта кафкианская структура будет фигурировать как “Космодемоническая телеграфная компания”), он выдает себя за выпускника Колумбийского университета и требует встречи с президентом компании. Президент занят, но вице-президент с говорящей фамилией Уиллэвер (Willever - по-русски “Чего изволите”) находит для наглеца время, долго с ним беседует, после чего отправляет на другой конец города в офис главного управления, где начинают твориться чудеса. Миллера усаживают в кожаное кресло, угощают дорогой сигарой и после короткого собеседования изъявляют готовность взять агентом по найму: в курьерском штате компании процентная норма евреев и негров существенно превышена, руководство не в восторге, и предыдущий агент, жиденок Сэм Саттентайн, с позором уволен. Взять Миллера в компанию готовы, но при одном условии - сначала он должен пройти испытательный срок, зарекомендовать себя не на “курьерном”, а на “фискальном” поприще. Ему вменяется в обязанность безостановочно курсировать из одной конторы телеграфного агентства в другую и, наблюдая за ходом дел, представлять руководству отчет о работе “на местах”. Предложение, “хоть и было заманчивым, но дурно попахивало” (“Тропик Козерога”), но Миллер, тем не менее, уверенно говорит “да”.
тысячи людей, претендующих на место в курьерской службе именитой компании. Целой империи, куда входят сотни контор, и каждая со своим штатом курьеров. Причем штатом постоянно меняющимся; руководству, в данном случае Миллеру, приходится вести неравную борьбу с “текучкой”: курьер уходил выполнять поручение, но возвращался далеко не всегда - по дороге у него могли измениться планы, ему могло прийти в голову, что выгоднее продавать газеты, стоя на перекрестке, чем носиться сломя голову по огромному городу. Поэтому постоянный штат курьеров составлял не более двадцати процентов от несметной курьерской армии со средней зарплатой, не превышающей полсотни в неделю.
“Вестерн Юнион” не было отбоя. С утра в кабинет всесильного “кадровика” набивались просители из всех мыслимых сфер жизни. Работы хотели все: негры, евреи, индейцы, эскимосы. Бывшие уголовники, алкоголики, проститутки, эпилептики. Ученые, инженеры, дантисты, матросы, ковбои, музыканты. Одного такого музыканта из Миннесоты, Гарольда Орвиса Росса, изучавшего в Джульярде теорию музыки, Миллер пригрел: познакомил с женой, поселил у себя и потом долго с ним переписывался. Мечтали служить в “Вестерн Юнион” и фермеры, и бывшие сенаторы, и сутенеры. И, конечно же, эмигранты. Многие - люди психически неполноценные и почти все - дошедшие до ручки и готовые на любую работу. Мужчины, женщины и даже дети лет десяти-двенадцати рвались в кабинет агента по найму, и у каждого имелась “про запас” своя слезная история. Три телефона звонили одновременно и, как в кабинете булгаковского Филиппа Филипповича Тулумбасова, не умолкали ни на минуту. Миллер, как и колоритный персонаж “Театрального романа”, демонстрировал чудеса психологической эквилибристики, ведь, с одной стороны, нельзя было ослушаться приказов сверху - уволить, например, всех курьеров свыше сорока пяти лет или не нанимать калек. Нельзя было пренебречь гневными окриками из главного офиса: “Срезать зарплату! Увеличить время работы! Ускорить доставку корреспонденции!” С другой же - хотелось невозможного: усовершенствовать курьерскую службу и в то же самое время удовлетворить просьбы страждущих, которые ради получения работы не брезговали ничем: целовали руки, становились на колени, предлагали взятки (которые иной раз благосклонно принимались). А также, если им отказывали, писали записки такого, например, содержания: “Побывав у Вас в кабинете на Парк-Плейс, 33, я понял по Вашим глазам, по тому, как Вы изъясняетесь, что Вы дадите мне, бедному парню, еще один шанс”. И Генри, человек не злой, к тому же сентиментальный, про которого говорили, что он “владеет секретом доброты”, этот шанс “бедному парню” давал, вызывал на повторное собеседование. “За “милость к падшим” ему не раз доставалось от начальства: каждые десять дней его вызывали к управляющему на ковер “за чрезмерное добросердечие”.
В “чрезмерном добросердечии” руководство обвиняло нового агента по найму не зря. В эти годы Миллер, писавший впоследствии, что ему никогда в жизни не доводилось видеть “такого скопления нищеты”, проявил себя с лучшей стороны. Если не мог обеспечить просителя работой, ссужал его деньгами (и даже, случалось, приводил, как Гарольда Росса, домой или кормил-поил в ресторане). Если проситель почему-то не устраивал его в качестве курьера, пытался подыскать ему другую работу. Не обращая внимания на сыпавшиеся на него жалобы, добился повышения процентной нормы для евреев, негров и трудоспособных калек. А также права нанимать на курьерскую службу женщин, отчего, заметим мимоходом, выигрывали не только нанимаемые (особенно девушки до двадцати лет), но и наниматель...
Трудится Миллер, не покладая рук, три года подряд не уходит в отпуск; чтобы использовать 1000 курьеров, приходится рассматривать 10 000 заявлений в год - не до отпуска. Зарплату при этом получает весьма скромную. Нехватку долларов, однако, возмещает бесценным для писателя, особенно начинающего, опытом. Ведь перед ним открылся “весь срез американской жизни. Жизни экономической, политической, нравственной, художественной, статистической, патологической”. И жизнь эта - патологическая по преимуществу - представилась ему, прямо скажем, не в лучшем свете. С его “насеста”, как он выражался, она “выглядела еще страшней, чем сыр, изъеденный червями и издающий всеобъемлющее зловоние”. Как “жестокий фарс на фоне крови, пота и нищеты”. Как “огромный шанкр на изношенном половом члене”.
“книгу учета”, не уступавшую полицейскому досье. Распределяет (немец как-никак) по цвету кожи, вероисповеданию, профессии, социальному положению. Наряду с книгой учета заводит - уже для внутреннего пользования - “Картотеку забавных случаев” (“Humorous File”); от печального до смешного - один шаг. Ведет также дневник, в котором каждодневные записи соседствуют с вырезками из газет, цитатами из любимых книг и собственных писем, модными словечками. С помощью “книги учета”, дневника и “картотеки забавных случаев”, а также, воспользовавшись советом Уиллэвера написать книгу о курьерах компании на манер “романа успеха” популярного в те годы романиста Хорейшо Элджера,[16] начинает делать заметки. В голове у него, правда, не Элджер с его неизменным “хеппи-эндом”, а анти-Элджер. Не роман успеха, а роман нескончаемых жизненных неурядиц, несчастий и бед, свидетелем которых он становится, слушая ежедневные исповеди выпрашивающих работу. “Сидя на своем стуле, - напишет он в “Тропике Козерога”, - я путешествовал вокруг света и узнавал, что везде одно и то же. Голод, унижения, невежество, порок, жадность, извращения, сутяжничество. Пытки, деспотизм, бесчеловечное угнетение человека человеком. Узда, хомут, шлея, вожжи, кнут, шпоры”.
Со временем начинает ощущать хомут и на своей шее. И пытается этот хомут ослабить. Работает все хуже, пускает дела на самотек, груб и несправедлив с подчиненными, развратничает: в студии, которую снимает с уже упоминавшимся Джо O’Риганом, устраивает форменный бордель. Развлекается с безответными сотрудницами компании, готовыми ради зарплаты на всё, ставит над ними психологические опыты; к психологии у Миллера еще со времен лекций Челлакома и Миллза давний и стойкий интерес. “Наверху” Миллером недовольны, но местом он больше не дорожит. Не раз уходит с работы в середине дня, оставив на своем письменном столе объявление: “Сегодня приема нет”. Одевается неряшливо и даже с напускной богемной неряшливостью, что ему не раз ставилось на вид.— noblesse oblige[17] как-никак. Нанимает, кого придется, упор делает на эмигрантов, случается даже, пользуется услугами преступного элемента, что руководству понравиться никак не может и против чего его не раз предостерегали. Уиллэвер теряет к нему расположение: насылает на него комиссию, которая находит в работе агента по найму немало огрехов и рекомендует ему переезжать из конторы в контору, а не сидеть на одном месте. Приставляет к Миллеру секретаря, которому поручается за нерадивым агентом по найму присматривать: раньше осведомителем был он сам, ныне шпионят за ним.
“Вестерн Юнион” ему теперь только мешает, и чем скорее он с телеграфной компанией расстанется, тем лучше. Об этом ему говорит его внутренний голос, а он привык к нему прислушиваться. Отныне у него одна цель - писать. О чем он с ликованием и сообщает своему другу Эмилю Шнеллоку, который только что вернулся из Европы, где учился живописи: “А я-то уж думал, что буду деловым человеком, из тех энергичных парней, известных своими барскими замашками и грешками с хорошенькими стенографистками. Как бы не так! Я занят интеллектуальным делом, черт побери! Споем же осанну "Вестерн Юнион", которая исправно набивала мне утробу, а заодно и всем вонючим ублюдкам, что гнули на них спины!”
Начинающий писатель не уверен в себе, он не может не подражать признанным авторитетам, не может на них не ориентироваться, и объектом для подражания Миллер избирает Теодора Драйзера, его книгу “Двенадцать человек”. Вслед за Драйзером Миллер выбирает из своей картотеки двенадцать наиболее колоритных случаев, двенадцать искореженных жизней, с тем, чтобы противопоставить своих незадачливых героев героям романа успеха Хорейшо Элджера. Вся книга, собственно, и задумана как вызов расхожей американской прозе, отличающейся, как заметил Миллер в одной из рецензий в “Черной кошке”, “ослепительной стерильностью”. С этой стерильностью будет Миллер бороться и впредь. У всех двенадцати персонажей, реально существовавших людей, кого Миллер нанимал на работу, чью судьбу решал, а теперь взялся описать, отсутствует надежда на будущее - отсюда и заглавие книги: “Подрезанные крылья”; Миллер уподобляет своих героев падшим ангелам. Среди ангелов с подрезанными крыльями выпускник Йеля Андерсон, пьяница, который, приревновав жену, убивает ее, а потом вешается сам. Индус Гупте, которого зарезал ревнивый муж. Слабоумный Чарльз Кэндлз, который избивает до смерти собственных детей. За время работы агентом по найму компании “Вестерн Юнион” Миллер столкнулся с сотнями подобных “success stories” [18].
“Черной кошке” трехлетней давности не в счет. Уже прочитаны (для вдохновения) крупнейшие современные американские поэты: Эзра Паунд, Карл Сэндберг, Эдгар Ли Мастерс. Уже составлен подробный план книги. Уже решено, что в день он будет сочинять никак не меньше 5000 слов; оказалось, правда, что это совсем не так просто. “Мой первый писательский день чуть меня не раздавил, - пожаловался Миллер Эмилю Шнеллоку. - У меня возникли серьезные сомнения относительно конечного результата”. Решено, что писаться книга будет не дома, под недовольным взглядом Беатрис, а в студии Шнеллока. И что первым ангелом с подрезанными крыльями будет Чарльз Кэндлз; “Чарльз Кэндлз - моральный урод” - так будет называться первый очерк из двенадцати. Миллер довольно быстро входит во вкус; за время работы над “Подрезанными крыльями” он сочинит еще много чего: и эссе, и пафосное стихотворение в прозе про борца Джима Лондоса, и драматические монологи, и даже очерки про жевательную резинку и про пользу пива и бесполезность “сухого закона”.
Только вот беда: ни на одну из этих однодневок ни один американский журнал не польстился. И в ближайшее время и не польстится. От написанного через пару лет методом “автоматического письма” “Дневника футуриста” издатель и литературный агент Брюс Бартон не оставил камня на камне: “Со всей очевидностью, молодой человек, могу сказать, что писателем вы не будете никогда; литература - не ваша сильная сторона”. А Генри Луис Менкен [19] не только не опубликовал «Дневник футуриста» в своем «Америкэн меркьюри», но в ответном письме перепутал — подозреваю, не без умысла — пол автора. Начиналось «отказное» письмо с вежливого «Дорогая мисс Миллер».
Не сопутствовала удача и “Подрезанные крылья”; книгу, к слову сказать, не приняли не только критики, но и “автор идеи” Уиллэвер; патриот своей компании, он воспринял очерки Миллера как удар ниже пояса: компания, мол, столько для тебя сделала, а ты ее порочишь. Не изменил Уиллэвер своего мнения и после того, как Миллер, чтобы угодить вице-президенту, несколько “разбавил” мрачный тон своего сочинения. Ввел в “Крылья” “позитив”: эмигрант, неудавшийся продавец картин Якобус Дан, становится курьером, после чего, по чистой случайности, встречается на улице со старым знакомым и благодаря ему получает отличную работу, сходится с нужным человеком и выходит в люди.
«Вестерн юнион» или нет, еще можно поспорить, но литературные недостатки «Крыльев» действительно бросаются в глаза. Вот слагаемые неуспеха двенадцати очерков «не успеха». Во-первых, — риторика, нравоучительный тон, чего у Драйзера нет и в помине. Миллер не только делится с читателем весьма любопытным опытом общения с «отбросами общества», но и поучает его, навязывает ему свои довольно наивные и банальные моральные оценки и сентенции; вроде такой, например: «Оттого, что у нас будет больше хороших детей и меньше плохих, мы все только выиграем». Во-вторых, в этих двенадцати очерках, как и почти во всяком сочинении начинающего литератора, явственно ощущаются чужие влияния. Помимо Драйзера это и давно любимые Миллером Ницше и Достоевский (совсем недавно прочитан роман «Преступление и наказание»). И неподражаемая разговорная интонация недавно вышедшего «Триумфа яйца» Шервуда Андерсона; на этот сборник Миллер, как и многие молодые американские авторы тех лет, тоже ориентируется. И пламенное, наивное реформаторство Майкла Голда, который, прежде чем стать редактором «Либерейтора», перепробовал, как и Миллер, множество специальностей, поиски работы сделались и его ремеслом.
«Кризис», издававшийся негритянским общественным деятелем и писателем У. Э. Б. Дюбуа [20]. И это при том, что очерк Миллера «Черное и белое» вносит некоторые коррективы в знаменитый тезис Дюбуа «Черное — это прекрасно». Равно как и в тезис Элджера: «Америка — это прекрасно». Отношения с «прекрасным» отечеством, начиная с «Подрезанных крыльев», у Миллера не сложились.
Впрочем, судьба «Подрезанных крыльев», равно как и телеграфной компании «Вестерн юнион», в мае 1924 года, когда Дюбуа напечатал в «Кризисе» «Черное и белое», Миллера уже беспокоила мало. Не пройдет и полугода, как он промозглым ноябрьским днем явится утром на работу, захлопнет лежавшую у него на столе «книгу учета», куда заносились имена опрошенных кандидатов, и, никого ни о чем не предупредив, навсегда покинет опостылевший офис. И даст себе клятву, что нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах не будет больше служить, повторив вслед за Уитменом: «My own master absolute» — «Хозяином своей судьбы буду я один».
От расставания с «Вестерн юнион» и с неудавшимися «Подрезанными крыльями» Миллер испытал заметное облегчение. У него теперь иное на уме, ему не до курьеров и не до Драйзера. У Пушкина муза является на смену любви, у Миллера любовь приходит на смену музе. Любовь если не на всю жизнь, то на ближайшие десять лет уж точно.
Примечания.
–1899) — американский прозаик.
18. «Историй успеха» (англ.).
19. Генри Луис Менкен (1880–1956) — американский лингвист, публицист и критик.
–1963) — американский историк, социолог, писатель, общественный деятель.