Цирк
Вскоре мы достигли излучины реки, вышли из высокой травы на берег, и я отчетливо уловил звериный запах. Я не курю, и во время охоты на родине мне несколько раз случалось учуять лосей в брачную пору, еще не видя их.
«Зеленые холмы Африки»
Многие жители в Сан-Франсиско-де-Паула до сих пор помнят это событие. Уж очень оно было неожиданным и необычным. Однако никто не может точно сказать, в каком году оно произошло — в 1951-м, 52-м или же 53-м. Мнения очевидцев и участников его на этот счет расходятся. Известно только, что цирк «Ринглин и братья» все те годы приезжал в Сан-Франсиско, и неизменно летом. Но в настоящем рассказе точная дата особого значения не имеет.
Лето в «Ла Вихии» начинается всегда по-разному и в разные сроки. Но когда оно приходит, все погружается в продолжительное, устойчивое влажное пекло. Люди и животные на глазах «ленивеют». Ритм жизни замедляется. Сознание охватывает одна мысль: «Скорее бы циклоны» — время года с ноября месяца, которое условно можно назвать осенью. И не будь на острове береговых бризов, возникающих от неравномерного нагревания суши и моря и дующих днем с моря на сушу, а ночью с суши на море,— неизвестно, случилось ли бы или нет событие, о котором дальше пойдет речь. Не будь бризов, Эрнест Хемингуэй — писатель, рыболов и охотник — скорее всего не переехал бы на Кубу и не стал бы владельцем «Ла Вихии».
В тот памятный день писатель раньше обычного закончил работу. Подсчитал количество написанных слов—379. «Мало! Не больше половины обычной дневной нормы»,— подумал он огорченно и принялся перебирать причины, которые помешали ему работать. Отчаянно мучила жажда. Хотелось пить. Казалось, жар исходил даже от узкой, ослепительно яркой полоски света, брошенной на полированную поверхность тумбочки, пробившимся сквозь листву беседки лучом солнца.
— Рене! — позвал Хемингуэй и тут только почувствовал, как невыносимо пересохло в горле.— Рене!
Но молодой человек, всегда такой чуткий к малейшему желанию хозяина, не появлялся.
Всунув босые ноги в разбитые туфли, Хемингуэй сам отправился на кухню.
Еще в гостиной по доносившемуся из кухни едва уловимому запаху он определил, что на плите варились свежие початки кукурузы. На кухне Чино 1 достал из холодильника кувшин с кокосовым молоком, налил сок в высокий стакан и бросил туда несколько кубиков льда.
— Пропала махá. Рене просто обыскался. Нигде не может найти. Волнуется. Вам что-нибудь еще?
— Пойду за джином, а ты принеси початок понежнее.
— О кей! Они должны быть уже готовы,— и Чино, приподняв крышку огромной кастрюли, принялся выискивать початок получше.
Залпом осушив стакан и обернув бумажной салфеткой основание исходившего паром початка, Хемингуэй через террасу спустился в сад. Из-за угла Башни вышел расстроенный Рене. Руки его были беспомощно опущены и казались от этого длиннее, чем обычно.
— Папа...
— Знаю! Знаю. Рене. А ты где искал?
— Везде! Вокруг дома, поблизости от бунгало и Башни, в саду. Утром была в колодце. Я принес ей свежего мяса, налил в блюдце молока. Час назад хотел убрать остатки, обшарил весь колодец — ее нигде нет. Кто-то взял? Или она могла выползти сама?
— А в курятнике был?
— И там ее нет.
— Куры все целы?
— Вроде бы, Папа. А что?
— Она любит лакомиться птицей,— и Хемингуэй, перестав жевать маисовые зерна, задумался.
Змея махá, латиноамериканская разновидность удава, была привезена в дом сыновьями Хемингуэя Патом и Гиги из Санта-Клары в тот год, когда строилась Башня. Местом жительства махе определили сухой колодец, вернее, вместительный резервуар для сбора дождевой воды, устроенный под террасой дома. Удав прижился и вскоре, вымахав в двухметровую змею, вполне безобидную для людей, стал служить превосходной забавой.
Соображая что-то, Хемингуэй быстро срезал крепкими зубами оставшиеся на початке зерна.
— Подумай, чико, где махе может быть прохладнее, чем в колодце? — проговорил он глухо, с полным ртом.
Рене вперил глаза в землю, потом вскинул их к небу и хитро улыбнулся.
— В холодильнике!
— Gracias, general Marti!2 Но там ее нет. Можешь не искать, чико, я только что брал там кокосовое молоко.
— Тогда не знаю.
— Я всегда говорю — мало читаешь, Рене! На дереве — вот где! Смотрел?
— Нет, но разве...
— То-то и оно. Еще как любит! А если из колодца выбралась, чего ж ей не забраться на дерево. Где побольше листвы, там и надо искать.
Действительно, не прошло и десяти минут, как Рене, следовавший в нескольких шагах от хозяина, закричал:
— Папа! Вот она! Смотрите. Но как это вы все знаете?
— Утренняя гимнастика, чико! Упражняюсь!—лицо Хемингуэя сделалось радостным, плечи, слегка ссутулившиеся за последние годы, распрямились.— Каждодневная, постоянная тренировка — память не подведет и зубы гляди какие крепкие.
Раздался сухой резкий хруст, и треть уже обглоданного початка скрылась во рту Хемингуэя. Бросив огрызок на траву, он быстро заговорил:
— Только после первого ранения осталось 237 шрамов. Из меня вынули более двадцати осколков. А потом... Сколько было их потом... Хочешь, вечером сядем — и я расскажу, а ты запишешь? Когда умру, опубликуешь. Хорошие деньги получишь.
2. «Спасибо, генерал Марти!» (исп.) — писатель часто употреблял эту фразу, когда выражал удивление или слышал то что хорошо знал.
— Да что вы, Папа! — Рене смутился.
— Ну ладно, Рене, ладно. Но помни, это в жизни многое значит. Чем больше ран, тем больше стоит человек, тем больше он знает.
Рене много раз слышал историю каждого из многочисленных шрамов на теле Хемингуэя, который любил рассказывать о них тем, кто впервые появлялся в «Ла Вихии», всегда увлеченно, правда, частенько с новыми, всякий раз поражавшими воображение юноши деталями. «А зубы как клещи. Неужели оттого, что чистит два раза на день и не меньше двух дней в году проводит у дантиста!»
— Ну, я полезу, Папа!
— Давай, малыш. Только гляди — она на тонкой ветке, а ты ведь летать не умеешь. На всякий случай я встану внизу.
Рене проворно вскарабкался под пышную крону фламбояна, и вскоре маха оказалась у него в руках.
На обратном пути к дому Хемингуэй остановился у обнаженного — как это обычно бывает до полного цветения— ствола франчипана — тропического деревца из семейства олеандровых. Крупные бледно-розовые цветы его спрятались в коробочки. Над ними гладкоствольная ягрума, вечно шепчущая своей могучей листвой под порывами даже самого легкого бриза, на этот раз не шелестела.
— Да, лето, Рене, считай, пришло сегодня. К вечеру жара еще усилится.
С наступлением ночи набежавший было ветерок сразу замер и дышать стало еще труднее. Хемингуэй перед сном вышел прогуляться. Подойдя к молодому дереву манильского манго, приносящему самые поздние плоды, он втянул в себя воздух и с наслаждением почувствовал, как легкие наполнились тончайшим благоуханием. Все остальные деревья манго уже отцвели. Душистые цветы фламбояна и франчипана пахли более терпко.
Вдруг Хемингуэй насторожился. Какой-то другой сильный запах перебил аромат цветов! Мимо финки по направлению к пустырю двигались машины с вмести-тельными фургонами, вагончиками, повозками на прицепе; он слышал скрип дерева на ухабах, позвякивание цепей о железные прутья клеток. Хемингуэй отошел о г манго и стал вдыхать резкий звериный запах.
На следующее утро, когда Рене, как всегда, в шесть с четвертью принес в кабинет легкий завтрак, Хемингуэй сказал:
— Приехал цирк, чико. Скорее всего «Ринглин». Почему-то без слонов. Лошади и зебры. Собаки, обезьяны и львы. Тигров тоже нет. Старый Фока, должно быть, умер. Моржей не привезли.
— Когда вы успели побывать там, Папа?
— Я никуда не ходил.— И, видя удивление на лице Рене, Хемингуэй объяснил: — Я узнал это по запаху и на слух. Жаль! Дела у них, значит, идут плохо, раз слонов продали.
— Да не может быть, Папа! Я сбегаю погляжу. Хорошо?
— Принеси термос со льдом и беги. Ты мне не будешь нужен до двенадцати.
В середине дня на улицах Сая-Франсиско-де-Паула появилась цирковая группа: три клоуна с наряженными лошадью, зеброй, обезьяной в сопровождении двух парней с барабанами. Циркачи шумно заявляли о своем приезде: «В субботу первое представление! Спешите купить билеты! Гвоздь программы — на арене нубийские львы! Впервые в Сан-Франсиско! Торопитесь! Торопитесь! »
Рене внимательно осмотрел клетки с животными, не переставая удивляться чутью своего хозяина.
Ближе к вечеру владелец цирка, он же жонглер, а порой и клоун, Джонни Норт Ринглин, старший из «Братьев Ринглин», пришел в «Ла Вихию» навестить своего старого хорошего знакомого и принес Хемингуэю билеты на лучшие места в центральной ложе. Джонни рассказал, что зиму они провели на юге США. Были не очень-то хорошие сборы, и им пришлось расстаться со слонами. Но вскоре представился случай почти за бесценок купить четыре пары нубийских львов.
— Номер со львами не менее эмоционален и даже лучше смотрится, чем «Свадебный танец слонов». Сами увидите,— говорил Джонни, потирая руки. Он скоро распрощался, так как видел, что Хемингуэй и его жена одеты к выходу и мисс Мэри уже пару раз поглядывала на свои миниатюрные часики.
— Зайду перед выступлением, а сейчас извините — мы с Мэри спешим в кино.
— Сюда? — невольно переспросил Джонни и тут же смутился.— Наверное, дают хороший фильм?
— Нет, обычный. Приходите завтра к обеду. Я буду ждать,— Хемингуэй улыбнулся в седеющие усы и, взяв Мэри под руку, заспешил к зданию кинотеатра «Лисео».
Он знал, что о нем по этому поводу говорили в селении: «Богатый американец, хозяин финки, три автомашины, собственный шофер, а ходит в дешевую киношку». В зале «Лисео», довольно вместительном, всегда было грязно, пол усеян шелухой от семечек, земляного ореха, конфетными бумажками, окурками; там было шумно — зрители громко разговаривали, скрипели деревянные стулья. Нередко приходилось прибегать к помощи полиции, чтобы вывести не в меру расходившегося зрителя под хмельком или чересчур ревнивого ухажера. А Хемингуэю нравилось бывать именно в этом кинотеатре.
На следующий день, как было условлено, мистер Джонни с братом и укротитель львов — человек неизвестной национальности и гражданства — пришли на обед в финку. Хемингуэй подробно интересовался львами— их образом жизни в цирке, рационом питания, системой тренировки, методом укрощения.
Владелец цирка зашел еще и в пятницу с просьбой посодействовать перед шефом муниципалитета о снижении платы за аренду пустыря.
В субботу, в день первого выступления, мистер Джонни снова появился в «Ла Вихии». Хемингуэй уже закончил работу, купался в бассейне, пил аперитивы перед обедом и беседовал со своим другом Хосе Луисом. Тот внимательно слушал и кивал в знак согласия.
Мистер Джонни остановился на почтительном расстоянии, но так, чтобы его присутствие было замечено, и переминался с ноги на ногу.
— Да, да, Эрнесто, об этом же надо сказать,— убеждал Хемингуэя Хосе Луис.
— Нет, Фео, выступать не буду. Денег на митинг дам сколько понадобится, а выступать на митинге не стану. Так и скажи своим товарищам, если это не твоя затея. Ты должен понимать это, Фео,— Хемингуэй сдел ал большой глоток, встал с шезлонга и прыгнул в бассейн.
— Ну, тогда я поехал, Эрнесто,— с явной неохотой, все еще надеясь, что Хемингуэй передумает, сказал Хосе Луис, теребя рукой свой крупный нос.
Когда Хосе Луис ушел и Хемингуэй вылез из воды, Джонни приблизился. Лицо его было крайне озабочено.
— Что, и у вас просьба?
— Выручайте, мистер Хемингуэй!
— Ну что вам — карету «скорой помощи» надо купить или сразу больничное отделение? Только с какой вывеской — «Св. Элизабет», «Св. Винсент», «Братья Майо» или «Святой Эрнест»?
— Карета уже была. Завтра он встанет на ноги. Но сегодня... хочу спросить, что мне делать сегодня?
— Будто я твой отец! Да напейся, завались спать, а завтра и дела не будет.
— Я серьезно, мистер Хемингуэй. Вы ведь все знаете. Посоветуйте, как быть,— взмолился Джонни.
— Ну, совет — другое дело, mi amigo3
— Что?! — лицо Джонни на миг просветлело.
— Наливайте себе по вкусу и выкладывайте, что у вас там.
Маска печали вновь легла на лицо мистера Джонни. Начал он издалека:
— Ведь всегда был здоров, силен и в полной форме. Хоть ему и за сорок, но он был намного более в порядке, чем ваш Джек из «Пятидесяти тысяч». Вы же видели его, мистер Хемингуэй? ,
— Кого, Джека?
— Нет, укротителя львов.
— Кажется. Вы с ним приходили.
— Да! В нем течет восемь разных кровей. Талантлив и здоров. Пил и ел все, что только можно было проглотить, и не каждому льву удавалось сбить его с ног.
— Так что же теперь? Его съели?
— Нет, он жив, но сильно отравился.
— Сам или травили? Кто и зачем?
— Да нет! Врачи сказали — съел что-то не то. Завтра будет молодцом, а вот сегодня...
— Промыть желудок, и все будет прекрасно!
— Что может быть прекрасно? Открытие ведь сегодня, мистер Хемингуэй. Не делайте вид, что не понимаете. Все билеты проданы. Мой цирк попросту сожгут.
— Позовите полицию.
— Но ведь и они купили билеты на львов.
— Скажите, что у львов понос. Я могу переговорить с местным ветеринаром. За справку возьмет недорого.
— Но это же крах! Каждый будет думать, что, как только он купит билет, в этот день у львов — на два метра против ветра.
— Дайте два отделения, перед третьим вынесите на носилках укротителя. Носильщиков оденьте в белые халаты. Это сильно действует. Объявите, что, мол, несчастный случай.
— О, вы не знаете зрителя! Вы не работали в цирке.
— Разве? А мне казалось — всю жизнь...
— Вот как начнется, так обязательно и подожгут.
— После второго отделения возвратите половину стоимости билетов. Все будут рады.
— О нет! Это ж крах! Не могу!
— Тогда вам действительно только одно и остается— впустить в клетку меня, милейший,— пошутил Хемингуэй и. потянувшись за стаканом, не видел, как Джонни радостно закивал головой.— Право, не знаю... Перенесите открытие на воскресенье.
— Нельзя! Практика показывает — это верный признак провала сезона.
— Пейте, Джонни, это помогает рождению идей. А я. право, ничем помочь не могу. Слушайте, инсценируйте пожар.
— Нет, нет, что вы, мистер Хемингуэй! В любом случае надо возвращать деньги, а я почти разорен,— в полной растерянности, расстроенный Джонни поднялся с кресла и, откланявшись, удалился.
А после обеда в «Ла Вихию» прибежали мальчишки во главе с младшим братом Рене. Хемингуэй, как обычно, читал газеты в гостиной, когда Рене вошел и торопливо и испуганно сообщил:
— Папа, ребята говорят, что вы сегодня выступаете в цирке...
— Конечно! А ты разве не знал — я от рождения циркач.
— Но, Папа, ребята серьезно! На улицах висят афиши! Вы будете укрощать львов.
— Что?! — Хемингуэй отшвырнул газету, снял очки и зашарил босыми ногами по циновке в поисках сандалий.— Ты не шутишь?
— Как можно. Папа?
— Этот гринго — кретин! Я вытрясу из его чугунка остатки тухлых мозгов. Пойди сам посмотри. И если правда, зови его. Да, да, пусть немедленно явится сюда!
— Кто, Папа?
— Как кто? Хозяин этого паршивого цирка — мистер Джонни Норт Ринглин вместе со всеми своими... родственниками. Иди, чико, и тащи его сюда. Да захвати с собой афишу! — уже вдогонку прокричал Хемингуэй.
Вскоре мистер Джонни, радостно улыбаясь, вошел в гостиную. Позади Рене нес афишу.
— Bloody bitch!4
— Но ведь это вы сказали: «Тогда вам — то есть мне — только и остается впустить меня — то есть вас — в клетку». Вы сказали — не я! — совершенно спокойно, без тени угрызения совести произнес владелец цирка.
— Это что, серьезно, мистер Ринглин?
— Вполне, мистер Хемингуэй. Вы же сами...
— О эти обезьяны! И среди них, оказывается, были идиоты, заселившие кретинами планету. Надо понимать хороший американский юмор! Мурену вам в зад! — и Хемингуэй пустил еще более страшное кубинское ругательство.
— Ну, что? Разбить вам голову, отправить в психолечебницу или подать на вас в суд? — Хемингуэй говорил так, что в серьезности его намерений сомневаться не приходилось.
— Что случилось, Эрнест? — удивленно спросила жена.
— Мистер Хемингуэй, умоляю вас! Я на краю гибели. Мне грозит полный крах. Выручайте! Вы же добрый. Умоляю!
— Взял бы да сам со своей добротой и вошел в клетку... Небось штаны полны дерьма. Да что штаны — голова. А Хемингуэй знай выручай.
— Иного выхода нет. Вы пустите меня по свету... Я буду разорен. А вы ведь охотник. Встречались со львами, и укротитель тоже говорит, что вы единственный, кто это сможет,— владелец цирка показал глазами на шкуру огромного льва, распластанную на полу.
— Это же другое дело! А те, что в клетке, они же в неволе озверели.
— Кто-нибудь здесь может мне объяснить, что происходит? — вторично спросила Мэри.
— Да вот, считал его приятелем, порядочным человеком, а он объявил в селении, что сегодня я выступаю со львами. Вместо заболевшего укротителя...
Мэри слушала и не верила своим ушам.
— Выручайте, мистер Хемингуэй! Умоляю, не сердитесь! Вам так это просто. Войдите и...
— К черту!
— Вы же должны понимать, мистер Джонни, насколько это опасно. Укротителю и тому всегда страшно,— Мэри подошла почти вплотную к мужу и, словно желая оградить его от неприятностей, встала между ним и Джонни.
— Как ты сказала? — тут же переспросил Хемингуэй.
— Это ведь не на охоте, а в закрытой клетке, да еще без ружья,— продолжала свою мысль мисс Мэри.
— Нет, как ты сказала? Страшно? Ты имела в виду меня?
— Но ведь действительно опасно, Эрнест. Это не шутки!
Хемингуэй замолчал, лицо его побагровело, как всегда в минуты волнения, левая щека задергалась. Ни слова не говоря, он поднялся и ушел к себе в кабинет. Через минуту раздался его голос:
— Рене!
Когда тот вошел, хозяин стоял у окна, заваленного множеством мелких сувениров, и перекладывал из руки в руку lucky stones:
— Estamos copados! Рене, a?
— Вы хотите согласиться, Папа? — в глазах юноши, искренне любившего Хемингуэя, заискрились и восторг и сомнение.— Но ведь это опасно. Страшно, Папа!
— Ты думаешь? — на лице Хемингуэя уже не было улыбки.— Но не мне, чико! Мы с тобой справимся. Что-нибудь придумаем и сделаем как надо,—и он решительно подошел к приоткрытой двери кабинета.
— Катитесь вы, мистер Джонни, в подол к вашей любовнице и там сидите. А мое условие — львиц в клетку не впускать, львов накормить до отвала перед самым номером. Ждите в цирке. Я скоро приду.
Мистер Джонни радостно заулыбался и поспешил уйти, чтобы Хемингуэй вдруг не передумал. Мэри пыталась отговорить мужа, но ее попытки не имели успеха. Хемингуэй вместе с Рене отправился на второй этаж Башни, где они долго рылись в сундуках и ящичках в поисках порошков и склянок с мазями, привезенных Хемингуэем из Африки.
— кольт «Вудсман» — Рене уже разобрал и чистил.
Хемингуэй зацепил кончиком ножа из небольшого черного пузырька немного густой тягучей мази и, втерев ее в кожу лица и рук, сказал:
— А теперь, Рене, пошли посмотрим львов! Хотя... погоди. Нам надо облачиться в то, в чем мы будем вечером.
— А зачем мазь. Папа?
— Чтобы львов меньше раздражал запах человека.
колен ботинки.
Не приняв разговора с Джонни, Хемингуэй тут же попросил провести его в вагон к укротителю и потребовал, чтобы их оставили наедине. Вскоре туда пригласили ассистента, с которым Хемингуэй отправился к клеткам львов.
Животные заволновались, львицы — гораздо больше львов. Хемингуэй медленно, но решительно приближался вплотную к клеткам, приговаривая:
— Ну, здравствуйте! Это я, ваш друг, мои милые котята. Не волнуйтесь. Я ваш друг. Спокойно. Спокойно. Тихо,— каждое слово он растягивал, придавая голосу мягкую, ласковую интонацию, и звери довольно быстро улеглись по своим углам.
— Вот тот, самый крупный — Паша!—показал на огромного старого льва ассистент.
— Я так и понял. А эти двое молодых — Абу и Риад?
— Да, сэр.
— Как же мне их различать? Они не нубийские львы, а сиамские близнецы.
— Тот, который чаще бьет хвостом,— Абу.
— Ничего себе! Дьявольщина, а если он перестанет?
— Мистер Хемингуэй, тогда я, с вашего позволения, вымажу переднюю лапу Риаду белой краской.
— Вы — Эдисон, мой друг. Паша! Паша! Ну встань! Поднимись. Подойди ко мне.— Лев лишь поднял голову, покрутил ею и снова положил на лапы.
— Это он сейчас такой. Вечером отлично работает. Но требует палку в морду. Иначе не идет, не пошлете.
— Обойдется и без нее. Вы, милый, отберите по паре самых смышленых униформистов и расставьте их где надо с ведрами.
— Мистер Джонни договорился. К вечеру к цирку пригонят пожарную машину.
— Еще чего! Зачем?
— Там шланг с брандспойтом. У нас плохой напор воды.
— Это ни к чему. Пусть откажется. Еще не хватало! Если б сам полез, морских пехотинцев бы вызвал. Вполне хватит ведер с водой.
— Слушаюсь!
— Значит, Паша первым идет по бревну. За ним Риад. Абу с бревна сразу прыгает на тумбу?
— Так точно.
— А что четвертый?..
— О! У него очень неровный характер. Он зол и свиреп.
— Пустяки...
— Нет, нет! Ну да, конечно! Но главное, эти трое прежде работали вместе. Они могут держать программу. С четвертым, особенно без львиц, возникнет только путаница.
— Ну, хорошо! Я всецело полагаюсь на вас. Накормите их к вечеру получше. Вы меня понимаете?
— Не волнуйтесь, мистер Хемингуэй. Вы останетесь мной довольны. Я приготовлю револьверы с холостыми зарядами.
— Тогда, мой друг, до вечера.
За обедом Хемингуэй почти не ел. Пытался вздремнуть — не получилось. К пяти часам пригласил Рене.
Подробно объяснив молодому человеку, в каких случаях тот должен стрелять в животных, Хемингуэй еще раз предупредил:
— Только смотри, Рене, точно в голову. Чтоб сразу! Животное не должно мучиться. А теперь испробуем кольты и проверим патроны. Кто знает, может, отсырели,— и они направились в дальний угол сада, откуда вскоре зазвучали емкие, короткие выстрелы.
Возвратившись в дом, Хемингуэй разделся и принялся натирать тело мазями и посыпать порошками.
— Рене, приготовь фляжку с виски и принеси льда для первоначальной и... предварительной.
В цирк Хемингуэй отправился за полчаса до начала представления. Поцеловав мисс Мэри, он улыбнулся:
— Думала, не пойду, откажусь? Жена только пожала плечами.
— Костями без разбору вы напрасно кормите львов. Поэтому они и гибнут прежде времени от язвы желудка,— сказал Хемингуэй.
— Возможно, вы правы, но так заведено у нас,— ответил ассистент и повел Хемингуэя к клетке Риада.
На правой лапе у льва была белая отметина. Хемингуэй подошел совсем близко к клетке. Лев зарычал, но тут же успокоился, услышав ласковый голос Хемингуэя. Тот подбросил ему еще кусок, лев метнулся к нему, схватил и подтащил к обглоданной уже кости. Оба отделения Хемингуэй провел вместе с ассистентом у клеток. Когда на арене выступали дрессированные шимпанзе — последний номер перед антрактом и львами, он вышел в проход посмотреть на публику. Мистер Джонни тут же оказался рядом.
— Молчите, если не хотите, чтобы я ушел. Джонни счел благоразумным удалиться, но издали продолжал наблюдать за Хемингуэем. Тот от души смеялся над номером с обезьянами.
кому ее передать, когда услышал голос шпрехтшталмейстера, произносившего с заметным саксонским акцентом испанские слова.
— Сеньорас и сеньорес, цирк «Ринглин и братья» открывает свой нынешний сезон приятным для вас сюрпризом. Первое представление со львами проведет известный во всем мире охотник, великий спортсмен и хороший ваш друг, знаменитый писатель Эрнест Хемингуэй!
Раздались дружные аплодисменты, прокатился приглушенный гул голосов. Сунув фляжку в руки Джонни и взяв палку и небольшой железный трезубец, Хемингуэй решительно направился в клетку. Сухо раскланявшись и подождав, когда аплодисменты стихнут, он жестом приказал закрыть вход в клетку. Рядом встал ассистент с длинными вилами. По другую сторону решетчатого прохода для зверей появился Рене с двумя заряженными кольтами.
Воцарилась мертвая тишина. Зловеще проскрежетала отодвигаемая решетка, и первым на арену выскочил Паша. Он присел на задние лапы и зарычал — это был его излюбленный прием.
— Ты же молодец! Ну, Паша! Давай на место. На место! —твердо, но без угрозы приказал Хемингуэй.
Абу хлестал себя хвостом по бокам.
— Спокойно, спокойно! Молодец, малыш. Спокойно! Иди, мой хороший. Иди. Смелее.— Голос Хемингуэя звучал так, как если бы он что-то напевал себе под нос.
Риад уселся без промедления. Теперь надо было заставить львов повернуться на сто восемьдесят градусов. Хемингуэй подошел к Паше, который тут же угрожающе поднял лапу.
— Ну, давай, Паша! Давай! Скорее! Ну же, ну! Абу, Абу! Риад!
— Палку!
«Нет, к черту! Никакой палки!» — подумал Хемингуэй, и в голосе, отдававшем приказание, зазвучали еще более мягкие интонации, а в ушах эхом отдавалось: «Палку! Палку!»
Львы явно не желали слушаться, и тогда Хемингуэй поднял палку перед самой мордой Паши. Тот разомкнул свою клыкастую пасть, замахнулся лапой, взревел и неохотно повернулся. Абу и Риад тут же последовали его примеру. Раздались аплодисменты.
Так же не сразу удалось заставить львов пойти на бревно, а затем взобраться на лестницы. Абу неожиданно прыгнул в сторону, пытаясь зацепить Хемингуэя когтями. Но тот вовремя отпрянул и снова поднял палку. Абу взлетел на вершину лестницы и нервно захлестал хвостом по бокам.
Предпоследним должно было идти катание Паши на деревянном шаре. Лев долго капризничал и не внимал никаким уговорам, а когда увидел поднятую палку, шарахнулся в сторону и зарычал так, что в публике кто-то вскрикнул. Рене начала бить мелкая дрожь, но он был так сосредоточен, что не обратил на это внимания. Униформисты с ведрами, по знаку ассистента, придвинулись ближе к прутьям клетки. Хемингуэй, выставив руку с палкой перед собой, решительно пошел на льва. Зверь припал на лапы. Публика замерла, но вслед за этим послышался вздох облегчения. Паша послушно побежал к шару и взобрался на него.
Оставался последний номер — Абу на качелях. С тумбы молодой лев сошел сразу, но, пробегая мимо Риада, ухитрился ударить того лапой, Риад поднял свою и оскалился, зарычал. Хемингуэй с трудом загнал Абу на качели, быстро схватил веревку и начал ее раскачивать. Теперь следовало поставить высокую тумбу, на которую прямо с качелей и должен был прыгнуть Абу.
Лев долго не слушался, качался и не думал прыгать. Ассистент подсказывал: «Пальните из револьвера». Хемингуэю очень не хотелось пугать зверя, но иного выхода не было. Он ловко выхватил из кобуры, висевшей у него на поясе, огромных размеров револьвер, и зрителей оглушил громкий выстрел.
— Вперед, Абу! Вперед!
что стоял, тяжело шлепнулось тело Абу.
Рене вскинул кольт, но Хемингуэй поднял руку.
— Спокойно, Абу! На место! На место! Вот так! Вот и хорошо, малыш! Gracias, mi amigo. Gracias!5
Лев уже сидел на своей тумбе. Хемингуэй в ответ на горячие аплодисменты зрителей принялся раскланиваться. Заскрежетала решетка, львы мгновенно юркнули в проход. Публика была в восторге, раздавались громкие крики. Хемингуэй раскланялся еще раз и покинул клетку, облизывая пересохшие губы.
Третий раз к публике он не вышел. Зрители стоя аплодировали и не хотели расходиться. Тогда Хемингуэй решительно сказал мистеру Джонни:
— Выключайте свет. Все! Вы спасены, так подайте сюда мою фляжку.
Джонни поспешно запустил руку в ящик с опилками, извлек флягу, обтянутую тонкой тисненой кожей, осторожно, как реликвию, передал ее своему «спасителю» и что-то быстро зашептал шпрехтштальмейстеру.
Хемингуэй жадно глотал виски из фляги, когда услышал, как затихли аплодисменты и инспектор манежа хорошо поставленным голосом обратился к зрителям:
— Сеньорас и сеньорес, цирк «Ринглин и братья» открыл свой нынешний сезон единственным в своем роде, приятным для вас сюрпризом. Не оставляйте без внимания наш цирк! Приходите, вы всегда желанные гости. Начиная с воскресенья, на арене не только львы, но и львицы. Вчера еще они находились в Нубийской пустыне. Сегодня они перед вами. Мистер Хемингуэй благодарит вас за аплодисменты. Спокойной ночи!
— Какой вы смелый, Папа. Можно мне вас так называть? — к Хемингуэю, лицо которого было покрыто крупными каплями пота, подошла совсем молоденькая изящная гимнастка и протянула свежее полотенце.
— Конечно, дочка. И я не каждую так называю. А ты под куполом была прелестна. Я не видел никого, кто бы так уверенно работал там без лонжи. Береги себя! Ты молода и красива.
Взяв полотенце из рук Хемингуэя, девушка протянула ему начатую пачечку жевательной резинки.
— Спасибо, дочка. Резинку мне заменит вот это,— Хемингуэй сделал еще глоток и завернул колпачок фляжки.— К тому же дома меня ждет хороший ужин. Мы его заработали, а, мистер Ринглин?
— О, мистер Хемингуэй, я так вам благодарен! Мы заказали классный ужин и питали надежду, что вы поедете с нами.
— Нет уж, мистер Джонни-выдумщик, вы можете катиться куда хотите! За вашу проделку я бы вас засадил под подол любовницы.
— Ну как-к-к-ое же это наказание, передохни все мои детки! Там не так уж плохо,— раздался рядом тоненький фальцет, он принадлежал дрессировщику шимпанзе.— А что касается ужина, разрешите, мы за вас этого жадюгу, скрягу и жмота как следует накажем. А то он легко выкрутился.
— Разрешаю, но уж не очень, пожалуйста. А знаете, ваши детки-обезьяны чертовски милы. Когда они боксировали, я так хохотал, что забыл про львов и был готов отказаться от данного слова.
— Вам действительно понравился мой номер? Вы воспитанный человек, вежливый и добрый, мистер Хемингуэй.
— И очень смелый!
Хемингуэй повернулся к сказавшей эту фразу девушке-трапецистке. Подошел к ней и положил ей на плечо свою большую, в ту минуту очень ласковую руку. Лицо его озаряла детская радость.
— А ты, милая дочка, приходи-ка завтра с твоим партнером и подругами ко мне обедать. И прихватите «Шимпанзе» — он понимает толк в настоящих людях. А Джонни — под подол,— и Хемингуэй, только теперь заметив, что Рене все еще не может прийти в себя — так и стоит за его спиной с парой кольтов,— легонько подтолкнул его к выходу.
— Ну, спасибо! Спасибо, мистер Хемингуэй! Я ваш вечный должник,— Джонни заспешил вслед.
Огни вокруг цирка были погашены, но как только Хемингуэй и Рене появились на улице, раздались дружные аплодисменты. Молодые люди, парни и девушки, в основном живущие по соседству с финкой, окружили их, принялись поздравлять Хемингуэя.
Хемингуэй поспешно отвечал на их расспросы, не принимая похвал, и все норовил уйти побыстрее. Рене недоумевал, он не мог понять, отчего хозяин испытывает неловкость, словно бы конфузится. «Другой бы на его месте... Или для Папы это пустяшное дело? Подумаешь, звери в клетке. Он с ними на воле встречался»,— думал Рене.
Молодежь проводила Хемингуэя до самых ворот финки. Уже за калиткой, сойдя с засыпанной щебенкой дороги в парк, чтобы пройти к дому напрямик по тропке, проложенной в траве, Хемингуэй остановил Рене.
— Ну как, чико?
— Я бы... Никто другой на свете так не смог.
— То-то! Видишь, а я смог. Тебе понравилось?
— Папа, я ничего не видел. Ничего, кроме львов. Сосед Давид сказал, что все было профессионально.
— Молодец! Осторожно разряди пистолеты, положи на место, и давай мыться. Скажи, чтобы нагрели воду погорячей.
себе цену женщины.
— Поздравь нас, Мэри. У львов до сих пор трясутся хвосты. Мы их заставили слушаться.
— Я рада. Ужин готов. С минуту на минуту приедет Хосе Луис. Он звонил.
— Обещал быть и доктор Куко. Вот удивятся! Куко был чем-то очень занят. Но, передавая для меня свой кольт, сказал Хуану, что к концу представления успеет в Сан-Франсиско.
— Хосе Луис звонил полчаса назад и, когда узнал о твоей затее, сказал, что немедленно едет сюда.
— в «Ла Вихии» чаще ужинали, используя переносные столики в гостиной,— подчеркивала торжественность случая и общее приподнятое настроение.
— Рене, подавай лучшее вино и принеси мои очки. Как ужин, так вечно в темноте,— Хемингуэй, в отличие от жены, не любил свечей вообще, тем более на столе, но, сообразив, что может незаслуженно обидеть Мэри, тут же поправился: —Очки не надо, Рене, но мы как-нибудь обязательно наедимся тараканов. Вот увидите!
— Ладно, ладно, Эрнест, ты лучше скажи, как это тебя угораздило? Все-таки ты меня извини, но надо быть попросту сумасшедшим, чтобы отправиться в клетку ко львам,— как бы беря сторону Мэри, по-дружески улыбаясь, сказал Куко Колли.
— Все животные, даже львы умеют ценить добро. Они, как и люди, понимают ласку, нуждаются в ней и отвечают на нее. Вот и весь секрет.
— Но на каком языке ты это им объяснил? — не унимался доктор.
— Львы, как ты можешь догадаться, не понимают языков, но тон, каким произносятся слова, чувствуют. Кошки — они лучше иных людей. Они-то понимают, что к чему.
— Тоже мне Джордж Эмерсон — знаменитый укротитель!
— Эмерсон не укротитель и даже не дрессировщик. Он — тренер, если хочешь, воспитатель диких животных. И я бы мог!
— Скажи, Эрнесто, а ты боялся? — спросил Хосе Луис.
— Львы это сразу бы почувствовали, и тогда мне конец.
— А верно, что ты не разрешил впускать в клетку львиц?
— Да! Конечно!
— Почему?
— Львицы — те же женщины. Кто же может угадать, как они поведут себя в следующий миг? — и Хемингуэй поглядел на Мэри.
Та с улыбкой подняла бокал и предложила выпить за мужа.
1. Chino — китаец (исп.). Так Хемингуэй прозвал повара, работавшего в то время в «Ла Вихии».
2. «Спасибо, генерал Марти!» (исп.) — писатель часто употреблял эту фразу, когда выражал удивление или слышал то что хорошо знал.
3. Мой друг (исп.).
4. Английское бранное выражение.