"Общая история Виргинии и Новой Англии" капитана Дж. Смита
Капитан Джон Смит (1580—1631) — автор первой книги, написанной в Америке, и личность, задолго до формирования нации явившая то, что теперь определяется как национальный американский характер. Джон Смит с его непоколебимой верой в гражданственную и даже божественную миссию освоения необжитых пространств материка, с его отношением к трудностям, в преодолении которых он видел основу духовного возрождения, с его убежденностью в неограниченных силах и способностях простого человека, был подлинным капитаном своей судьбы.
Сын английского фермера среднего достатка, он рано осиротел и успел получить лишь самое необходимое школьное образование. В пятнадцатилетнем возрасте Смит записался в солдаты и отправился воевать в Нидерланды. Превратности воинской жизни перебрасывали его из края в край. Германия, Испания, Австрия, Трансильвания, Румыния, Россия, Турция, Северная Африка — такова география его перемещений.
Смит завершил свою военную карьеру двадцатипятилетним командиром полка, успев к этому времени послужить в австрийской армии, спасавшей христианский мир от турков, проявить чудеса личной храбрости, получить смертельное ранение в бою и выжить, попасть в плен, быть проданным в рабство и бежать. Все, пережитое им тогда и после, он подытожил в краткой автобиографии "Истинные путешествия, приключения и наблюдения капитана Джона Смита" (1630). В Англии его ожидали почет и слава, но Смит не пожелал почивать на лаврах.
предприятия, опубликованная Смитом в 1608 году под названием "Правдивое описание Виргинии", и стала истоком американской литературы.
Смит, однако, был не только летописцем колонии. Он разведывал самые дальние окрестности Джеймстауна, что в те времена было небезопасно. Опытный командир, знавший о необходимости железной дисциплины в делах подобного рода, он почти в одиночку пытался сплотить ту разношерстную группу неорганизованных, неумелых и часто недовольных людей, какую представляли собой виргинские первопоселенцы. Он же с риском для жизни налаживал дипломатические и торговые отношения с индейскими племенами, земли которых заняли колонисты. В признание его заслуг, Смит был избран президентом Совета Виргинии.
Вынужденный через год после этого, осенью 1609 уехать в Англию для поправки здоровья, он при первой же возможности вернулся в Новый Свет, приняв в 1614 году предложение Виргинской компании возглавить экспедицию по исследованию атлантического побережья Америки в северном направлении. Именно капитан Джон Смит нарек эти места "Новой Англией" и до 1617 года изучал их и картографировал. В книге "Описание Новой Англии" (1616) он подробно рассматривал особенности местного рельефа, климата, растительности, взвешивал перспективы рыбного промысла, земледелия и ведения хозяйства, всячески ратовал за колонизацию этого края.
"Что может быть честнее и почетнее, чем открывать неизвестное: возводить города, заселять страны, просвещать невежественных, исправлять неправоту, наставлять в добродетели и в итоге завоевать для нашей родины новое королевство, которое наследует ее славу!" — писал он. Возможно, из-за вдохновенного призыва адмирала Новой Англии — таков был теперь титул Джона Смита — "отцы-пилигримы" осели в Плимуте, предпочтя его уже обжитой соотечественниками Виргинии. Последние десять лет жизни Смита особенно продуктивны в литературном отношении. Главные темы его сочинений: мореходство и Америка — ее природа и ее колонизация.
Среди многочисленных книг об Америке, оставленных нам капитаном Джоном Смитом, одна выделяется полнотой охвата материала, выраженным беллетристическим элементом и, главное — тем длительным и широким резонансом, который она имела в литературе и культуре США. Это "Общая история Виргинии и Новой Англии" (1624). Здесь образ Америки складывается из скрупулезного и вместе с тем масштабного описания двух различных регионов и потому предстает многоплановым и убедительным, как жизненно, так и поэтически. Смит новаторски развивает весьма распространенную в "литературе путешествий" мысль о природном богатстве и несметных сокровищах континента: изобильна не только Виргиния, чья земля щедра и плодородна, но и Новая Англия с ее водами, обильными рыбой, живой серебряный блеск которой ценнее мерцания призрачного золота Нового Света.
то в Новой Англии "не так уж трудно вытянуть из воды два пенса, шесть пенсов и двенадцать пенсов, едва лишь забросив удочку", — пишет автор и особенно поощряет "молодые семьи, живущие в стесненных условиях, и тринадцати-четырнадцатилетних подростков из сиротских приютов" попытать счастья в Америке. Первым поняв истинные возможности, которые дает Новый Свет, Смит развенчивает, как и в других своих книгах, мечту о золотых приисках и выдвигает поистине революционную тогда идею непременного здесь обращения труда в благосостояние.
Под пером капитана Джона Смита образ Америки впервые приобретает те очертания, в которых будет существовать в дальнейшем: открытое пространство, где каждый человек, независимо от его социального статуса, имущественного и образовательного ценза, одним лишь трудом и добродетелью может добиться счастья, независимости, определенного общественного положения, может состояться как личность. Вклад литератора Джона Смита в дело "открытия Америки" явно превышает его, немалую, впрочем, роль, исследователя Нового Света.
Один из эпизодов книги имеет самостоятельное значение как исток беллетристической линии в американской литературе. Это изложенная во второй главе третьей части история спасения Смита от неминуемой смерти влюбившейся в него дочерью Великого индейского вождя Паухатана добродетельной принцессой Покахонтас. Данное событие широко известно ныне благодаря мультипликационному фильму студии Уолта Диснея. Авторская версия обстоятельств, однако, несколько отличается от позднейшей переработки, как, впрочем, и реальные обстоятельства отличаются от изложенных Смитом.
Еще во времена основания Джеймстауна капитан Смит, который периодически совершал исследовательские вылазки в глубь материка, был однажды взят в плен отрядом из двухсот вооруженных до зубов "дикарей" и доставлен к их вождю Паухатану. Его поселили в отдельной хижине под охраной из тридцати-сорока "дикарей"; еды, которой ему приносили ежедневно, было "достаточно, чтобы насытилось двадцать человек". Постепенно первоначальные надежды Смита на благополучный исход сменились страшным подозрением: его откармливали на убой. "Шесть или семь недель эти варвары держали его в плену", — пишет Смит (на деле он отсутствовал в Джеймстауне приблизительно три недели — с 16 декабря 1607 по 8 января 1608 года).
Наконец наступил кульминационный момент: "Паухатан и его свита облачились в свои лучшие одежды. В роскошной мантии, сшитой из енотовых шкур, хвосты которых свободно свисали наружу, он воссел перед огнем на сиденье, наподобие ложа. По обе руки его сидело по молодой особе семнадцати или восемнадцати лет от роду, а с каждой стороны помещения — по два ряда мужчин и сзади них столько же женщин <...>.
<...> поместили перед Паухатаном два больших камня; затем все, кто только смог ухватиться за него (Смита), подтащили его к камням, положили на них его голову и приготовились размозжить ее своими томагавками. Когда никакая мольба уже не могла помочь, любимая дочь короля Покахонтас обняла его голову руками и положила на нее свою, чтобы спасти его от смерти <...>.
Тот факт, что данный драматический эпизод отсутствует в опубликованном по горячим следам событий "Правдивом описании Виргинии", а также склонность автора к гиперболизации (явное преувеличение срока пребывания Смита в плену, возможное — количество напавших на него дикарей и т. д.) дали некоторым литературным критикам повод утверждать, что вся история о Покахонтас была лишь выдумкой бравого капитана. Но если даже допустить, что они правы, Джон Смит оказывается куда более талантливым писателем, чем полагают обычно, ибо только великий беллетрист мог бы одной лишь силой воображения создать пережившую века проникновенную притчу о любви и единстве человеческих рас.
Скорее всего, однако, рассказывая об этом происшествии, капитан Смит не слишком погрешил против истины. Будь история о Покахонтас чистым вымыслом автора, кто-нибудь из его многочисленных (как у каждого удачливого, незаурядного и жесткого человека) недругов непременно опроверг бы ее, но этого не cделал даже Джон Рульф, ставший супругом Покахонтас и наверняка знавший истину из первых уст. Отсутствие данного эпизода в первой книге Смита объясняется, очевидно, тем, что капитан осознавал его несоответствие своим пропагандистским задачам: не привлечь, но отпугнуть потенциальных колонистов могла возможность столь опасного приключения.
Наиболее вероятно, впрочем, что, достаточно правдиво изложив событие, Смит, незнакомый с языком и обычаями аборигенов, превратно его истолковал. Вождь намеревался привлечь опытного и храброго воина к участию в постоянных межплеменных столкновениях. В контексте реальной истории исчезают основания предполагать, что Покахонтас спасла отважного капитана из любви к нему и что она вообще спасла его от смерти. Современными исследователями культуры коренных американцев установлено, что столь тщательно описанное Смитом ритуальное действо было обрядом не жертвоприношения, но инициации, то есть посвящения в члены племени. Покахонтас же, очевидно, по велению Паухатана, исполняла в этом ритуале роль "родительницы".
Искреннее заблуждение капитана Джона Смита, послужившее ко благу отечественной словесности, весьма показательно в плане как истинно американской уверенности в себе, так и благородства образа мыслей автора. Этот эпизод с большой наглядностью демонстрирует вообще свойственное Смиту как писателю и как человеку удивительное сочетание цепкого чувства реальности и идеализма, которое станет впоследствии одной из примет американской литературы.
разновидность дневника — повествование об индейском плене, первый образец которого создал Дж. Смит.
Весьма важным оказался получивший в Америке специфическое звучание и особенно широкое распространение жанр проповеди, исключительно обильной была поэтическая традиция. Разумеется, культурный контекст одного или другого региона накладывал ощутимый отпечаток и на его литературную физиономию. Так, например, в новоанглийской словесности историческая хроника часто принимала характер "иеремиады" — повествования о горестях и трудностях как физических, так и духовных ("О Плимутском поселении" У. Брэдфорда).
Ранняя литература страны демонстрировала постепенную переориентацию художественного сознания в ходе приобретения колонистами американского опыта: в условиях их нелегкой жизни поблек образ Нового Света как Земного Рая. К нему еще порой вскользь обращался Джон Смит: "Графство Массачусетс — подлинный Рай этих мест". А затем данный образ какое-то время сохранялся лишь на благодатном Юге, и то, скорее, в качестве художественной условности.
На Севере же фольклор новоанглийских колонистов, столкнувшись с непроходимыми дебрями, немедленно населил их всеми мыслимыми исчадиями ада, включив в данную систему и непонятных, воинственных краснокожих дикарей. Заглянув в глаза индейцу, новоангличане увидели там лишь то, что готовились увидеть заранее, руководствуясь Библейскими представлениями о язычниках: только ярость и похоть. Даже просвещенный полиглот Уильям Брэдфорд размышлял о "зловещих глухих дебрях, обиталище дикого зверя и дикого человека". Впрочем, к концу следующего XVIII столетия понятия "глушь" и "дебри" приобрели отчетливо положительное значение, а ко времени Купера и Торо (XIX век) картина "дикой природы" повсеместно стала наиболее частотным в литературе идеальным образом Америки.
Раннюю словесность Нового Света характеризовала как совершенно различная в разных регионах интонация, так и очевидная и вполне объяснимая неравномерность развития. После капитана Джона Смита, литературного первопроходца, который оставил красочные описания как Южной земли — Виргинии, так и Новой Англии, художественное освоение Америки еще более десятка лет продолжалось исключительно на Юге. С прибытием "отцов-пилигримов" в этот процесс постепенно включилась и Новая Англия.
южные плантаторы, купцы и священники уже сочиняли письма, стихи и проповеди, вели дневники и переводили европейских авторов.
Среди писателей-южан XVII века особо выделились Роберт Беверли, Уильям Берд II и Эбенезер Кук. В их творчестве, с его преобладанием поэтических форм (элегий, пасторалей, баллад, сатирических поэм) и выраженной беллетристической струей прозаических сочинений, просматривается своеобразная примета колониальной литературы Юга и росток одной из традиций американской словесности в целом. Другая традиция, которой суждено было расцвести в литературе США лишь в XX столетии, только начинала вызревать в среде чернокожих южан: складывался специфический афроамериканский фольклор. Но и оформившись, устное творчество черных невольников не имело шанса пробиться в литературу, так как по закону рабам, в отличие от прочих групп населения, надлежало оставаться неграмотными. Вся богатая и разнообразная словесность американского Юга XVII—XVIII веков создана исключительно белыми авторами.
В отличие от южной традиции, ориентированной на современную ей европейскую литературу, творчество писателей Новой Англии имело единственный, но значительно более древний и универсальный образец для подражания — Библию. Библия была для него и важнейшим источником сюжетов и образов, и источником вдохновения, ибо литературный труд в условиях, малопригодных даже для жизни, требовал настоящего подвижничества. "В сутолоке домашних и общественных дел я так и не сумел обзавестись ни отдельным кабинетом, ни даже письменным столом; в эту жестокую зиму я писал, пристроившись у очага и положив тетрадь на колени, и иногда чернила замерзали в чернильнице", — сетует Томас Дадли весной 1631 года в письме к леди Бриджет, герцогине Линкольнской.
Между тем, несмотря на столь неблагоприятные обстоятельства, пуритане оставили обширное и очень своеобразное литературное наследие, которое ныне признано центральным в развитии американской художественной мысли. Как своеобразие его, так и обширность, объясняются, главным образом, прочной опорой на Библию. Любой эпизод из 66 книг Ветхого и Нового Завета мог послужить темой не только проповеди, но и стихотворения (цикл "Размышления" Эдварда Тейлора) и поэмы ("Судный день" Майкла Уигглсворта). Кроме того, любое событие действительной жизни переосмысливалось новоанглийскими авторами в соответствии со Священным Писанием и виделось как исполненное пророчество, как отражение и подтверждение высшей духовной реальности Библейских текстов.
Так, эмиграция становилась Исходом, Новый Свет — Ханааном, а населяющие его индейские племена — языческими народами, чью землю, по Господнему обетованию, должны были получить во владение чада Божии. Именно поэтому все факты их американского опыта воспринимались первопоселенцами-пуританами как исключительно значимые и требовали тщательной фиксации. "Стихи про то, как сгорел наш дом", — называется одно из произведений Анны Брэдстрит. Радости домашнего очага, супружеская любовь, рождение детей и внуков — все это интерпретировалось как проявление Господнего промысла и становилось для новоангличан темой писем и дневников, элегий, поэм и "размышлений". Столь же важным и заслуживающим литературного воплощения был и личный духовный опыт человека — моменты просветленного либо покаянного общения с Творцом или же напряженное противостояние "духам злобы поднебесной".
— дневник и автобиография. Писатели Новой Англии оставили после себя, главным образом, духовные автобиографии (автобиография преподобного Томаса Шеппарда) и дневники внутренней, духовной жизни ("Духовное путешествие" Натана Коула). Традиция углубленного и пристального исследования внутреннего мира человека, беспощадного самоанализа — то, что позднее назовут "психологизмом" и отметят как неотъемлемое свойство литературы США XIX—XX веков, коренится в особенностях пуританского мышления, выраженного в новоанглийской словесности XVII столетия.
Что же касается самих авторов-пуритан, то они были движимы стремлением на примере жизни колонии или личном примере вдохновить читателя на святость или предостеречь его от греха. Искусству, которое только лишь развлекает или доставляет эстетическое наслаждение, но не укрепляет дух, не помогает человеку "совершать свое спасение", пуритане не доверяли; с их точки зрения, это был путь сомнительный и опасный. Пуританский подход к литературе нагляднее всего воплощен в получившем невероятно широкое распространение (всего было распродано около 5 миллионов экземпляров) "Новоанглийском букваре" (1683), по которому выучилось читать несколько поколений новоангличан. Характерен своеобразный мнемонический прием, положенный в основу этой книги. Каждая буква английского алфавита — от A до Z — представлена назидательным стишком на Библейский сюжет:
A: Адамов грех
На нас на всех.
… …
Чтоб дотянуться до Небес.
— существенное свойство Библии и характерная черта ранней литературы Новой Англии — также будет унаследован некоторыми писателями-потомками, прежде всего, Н. Готорном.
К Библии восходят и стилистические особенности новоанглийской словесности. "Простой стиль", выработанный авторами-пуританами, чтобы внятно для каждого "выразить простую истину", отличается неторопливостью и обстоятельностью, обилием повторов, риторических вопросов и достаточно неожиданной склонностью к ярким и смелым, но доступным сравнениям, метафорам, аллегориям. Собственно, это и есть стиль Библейского повествования. Пуританские поэзия и проза полны Библейских аллюзий; их аллегории основаны на Писании, из которого, как правило, взяты также образы метафор и сравнений. "Мы должны быть, как город на вершине холма", — проповедует Джон Уинтроп; "Увы! душа, что вдунул мне Господь...", — начинает одно из стихотворений Эдвард Тейлор, никогда не публиковавший своих произведений и открытый как великий поэт лишь в 1937 году.
Иногда, впрочем, материалом для сравнений и метафор служат вовсе, казалось бы, не поэтичные явления новоанглийского быта, что прекрасно согласуется с требованиями неприукрашенности и общедоступности "простого стиля": "Божий престол не нуждается в нашей полировке". Так, например, Тейлор восклицает: "Твоим, Господь, дай стать веретеном!" Здесь Библия выступает уже не источником, но образцом построения метафоры: Писание, в особенности Новый Завет, изобилует аналогиями из повседневной жизни. Библейские метафоры и аллюзии являются формообразующим элементом новоанглийской литературы XVII—XVIII веков. Это свойство, частично унаследованное общенациональной художественной традицией, и придает ей ту нравственную напряженность и символическую насыщенность, которой характеризуются лучшие произведения американской словесности — от Эдварда Тейлора до Уильяма Фолкнера.
—1729), пуританским священником, втайне от всех писавшим свои поэтически совершенные, психологически сложные и противоречивые метафизические стихи ("папистские", — как назвала бы их его паства), крупнейшей фигурой новоанглийской поэзии XVII века видится сегодня Анна Брэдстрит. Творчество обоих принадлежит не только их времени; оно до сих пор способно давать пищу умам и трогать сердца. Однако, в отличие от мощной поэзии Тейлора, которая вряд ли была бы по достоинству оценена благочестивыми пуританами, тонкая камерная лирика первой в Америке женщины-поэта получила всеобщее признание.