XVIII
Та шуточка Эда Уинна про женщину, чей дом загорелся (и она заливала пожар водой, только без толку) - самая смешная из приличных шуток, какие мне приходилось слышать. А самую смешную неприличную шутку рассказала мне моя московская переводчица Рита Райт - она умерла несколько лет тому назад, ей было далеко за восемьдесят. (Рита была гений по части языков, написала книгу о Роберте Вернее, переводила меня, Дж. Д. Сэлинджера, Синклера Льюиса, Джона Стейнбека с английского, Франца Кафку с немецкого, и так далее.
Мы с Джил провели в ее обществе несколько дней в Париже, где она искала в архивах нужные ей документы - они все по-французски.) Во время второй мировой войны она была переводчиком, работала с экипажами английских и американских конвоев при транспортных судах, доставлявших вооружение и продовольствие в Мурманск, порт на севере России - на Баренцевом море, которое замерзает почти круглый год, - а немцы бомбили этот порт и перехватывали конвои, посылая подлодки. Рита могла безукоризненно имитировать разные британские жаргоны и вот ту свою историю рассказала так, как ее рассказал бы кокни.
В общем история вот какая: умер ужасно богатый англичанин и свои миллионы завещал тому, кто придумает самый смешной лимерик - комический стишок. Понимая, что самые смешные лимерики - это те, которые не очень приличны, он в завещании оговорил, что непристойности - даже самые вопиющие - не должны влиять на решение жюри. Ну, выбрали жюри - из тех, кто с синими лентами31, а не с сизыми носами, и лимерики стали посылать со всей страны. Судили, рядили, наконец было объявлено, что выиграла одна домашняя хозяйка из Восточной Англии. Причем за нее проголосовали не только единодушно, но с воодушевлением. Никаких сомнений - ее лимерик самый смешной в мире, только, вот незадача, уж до того непристойный, что никакой нет возможности его опубликовать.
Ну, ясное дело, всех так и распирает любопытство, однако члены жюри твердо стоят на своем: лимерик замечательный, а вот печатать нельзя - не вынесет цивилизованный мир такой похабщины. Тогда начали приставать к победительнице, нежданно прославившейся и разбогатевшей домохозяйке, с виду - просто образцово добропорядочной даме. (Рассказывая свою историю, которую она услышала от одного английского матроса, Рита превращалась в эту домохозяйку, одновременно и чопорную, и нагловатую, недаром ведь у нее сальностей в запасе переизбыток, не то не выиграть бы ей конкурс.) Ну, домохозяйка подтверждает: лимерик слишком грязный, хоть и жутко смешной, так что членам жюри и ей самой придется унести слова стишка в могилу. Но поскольку из-за этой истории начала пробуксовывать английская военная машина, сам Уинстон Черчилль попросил ее прочитать свой лимерик по Би-би-си, а там, где словцо - или там слог - слишком крепко звучит для ушей солидной семейной публики, пусть заменит чем-нибудь - "да-да", например.
Она согласилась.
И вот какой лимерик прозвучал по радио:
Да-да-да-да-да-да-да-да. Да-да-да-да-да-да-да-да. Да-да-да-да-да. Да-да-да-да-да. Да-да-да-да-да- п... да!
Рита (она русская, но среди ее предков был шотландец, поэтому фамилия у нее звучит по-британски) рассказала нам эту историю и - лукавства ей было не занимать - прибавила: "Английский же у меня не родной язык, так что я могу на нем выражаться, как захочется, - не все ли равно, прилично, неприлично.
Полная свобода. Здорово, а?"
Переводчикам надо платить такие же проценты от продажи книги, как и авторам. Я это предлагал нескольким своим иностранным издателям, пусть мне достанется меньше, зато переводчик выиграет. Но с тем же успехом можно им было доказывать, что земля плоская, и у меня есть неоспоримые тому подтверждения. В ноябре 1983 года я выступил на конгрессе переводчиков, устроенном Колумбийском университетом, и вот что сказал: "Первая страна, кроме англоязычных, где опубликовали мои книги, - Западная Германия, там в 1964 году выпустили мой роман "Механическое пианино" (издательство "Скрибнерз", 1952) под заглавием "Das Hollische System*32, Переводчик - Вульф Г. Бергнер - до того свободно владел американским вариантом английского языка, что у него не возникало необходимости обращаться ко мне за разъяснениями. Отмечая это, вовсе не иронизирую на его счет. Так оно и было. Говорят, перевод у него очень хороший. Приходится довольствоваться тем, что говорят, ибо я, хотя немножко знаю немецкий, оценивать перевод самостоятельно не могу. По причинам, о которых не хочется говорить, я не в состоянии перечитывать себя даже в оригинале. Чтобы как-то обозначить этот мой примитивный невроз, назовем его непритупляющимся чувством стыда за содеянное.
Со следующим переводчиком того же романа - Робертой Рамбелли из Генуи - отношения у нас сложились куда более любопытные. Она мне написала письмо - впервые я получил письмо от переводчика. Два из заданных ею замечательных вопросов я помню до сих пор: "Что такое сиденье не под козырьком? Что такое колесо обозрения?" Я с удовольствием ей объяснил, тем более что и многие американцы не знают: колесо обозрения придумали артиллеристы армии Севера во время Гражданской войны, чтобы сверху наводчикам легче было определять местоположение цели.
концами, пока он пишет книгу. А у меня семь лет денег для этого не набиралось.
Вторая моя книга называется "Сирены Титана" (издательство "Делл", 1959), и раньше всех за рубежом ею заинтересовались французы. У переводчицы - Моник Теи - вопросов ко мне не было. Я слышал, она допустила смешные ошибки, не разобравшись в смысле американских идиом. Но тут мне вновь написала старая моя приятельница Роберта Рамбелли, которая и на этот раз была посредницей между мной и итальянской публикой, и вопросов у нее ко мне набралось что-то около пятидесяти трех: что такое это да что такое то. Я к этому времени в нее просто влюбился, и, рискну утверждать, она влюбилась в меня.
Вскоре после этого мой сын Марк, который станет не только писателем, а еще и врачом-педиатром, поехал в Европу, заработав деньги на рыбачьей артели, занимавшейся ловлей раков на мысе Код. Я ему сказал, чтобы он непременно посетил в Генуе мою приятельницу Роберту, что и было сделано. Сам я Роберту никогда не видел и в Италии не бывал. Марк побывал у нее дома, и она явно была ему рада. Только разговаривать им пришлось при помощи карандаша и бумаги, поскольку оба оказались глухонемыми. Она не понимала английскую речь, могла только читать и писать по-английски - как я по-французски, кстати. Смешно? По-моему, ничего тут нет смешного.
Замечательно, что так.
Обе книги, не спрашивая меня, перевели в Советском Союзе, в ту пору не желавшем ничего общего иметь с капиталистическими штучками, известными под именем Международной конвенции по авторским правам. Тамошние мои переводчики со мною не связывались, ну и что такого, точно так же молчали мои переводчики из Германии и Франции, а затем - из Дании и Голландии.
но никаких контактов с ними у меня не было, а когда я бываю во Франции, ко мне там не очень-то восторженно относятся. Хотя французский переводчик двух последних моих книг Робер Пепен - сам романист, говорит по-американски лучше, чем я сам, и мы с ним близко подружились. Кстати, при всем его отменном знании языка он задает в письмах еще больше толковых вопросов, чем задавала славная Роберта Рамбелли, которая теперь в лучшем мире.
А что до Советского Союза, то досадно, что мне ни гроша не платят за книги, опубликованные до того, как эта страна подписала Международную конвенцию, и почти ни гроша - за те, которые опубликованы после33, но к своей русской переводчице Рите Райт я был привязан больше, чем к кому- нибудь еще, не считая членов моей семьи. Мы с нею, списавшись, познакомились в Париже, а потом я дважды к ней ездил в Москву и один раз в Ленинград. Даже если бы она меня не переводила, уверен, мы были бы без ума друг от друга.
У меня в книгах попадаются непристойности, потому что я стараюсь, чтобы описываемые мной американцы, особенно солдаты, выражались так, как в жизни. Русские эквиваленты подобных выражений в СССР не пригодны для печати. Прежде чем взяться за мои книги, Рита Райт столкнулась с той же проблемой, переводя "Над пропастью во ржи" Дж. Д. Сэлинджера. И как же она ее решила? Оказывается, существует вышедший из употребления крестьянский говорок, который точно передает всякое такое, и говорок этот считается чем-то вроде невинного фольклора, хотя там без умолчаний обозначаются естественные отправления, половые сношения и все такое прочее. Вот Рита и прибегла к этому говорку, вместо того чтобы пользоваться непристойными выражениями, переводя Сэлинджера и меня. Так что оба мы по-русски похожи на себя.
Можно было бы много чего еще сказать. Целое эссе можно написать про то, как я осложнил жизнь переводчикам, назвав свой роман "Рецидивист". Выяснилось, что народы с гораздо более протяженной историей, чем история Америки, не придумали слова, обозначающего арестантов, снова и снова попадающих в тюрьму, - ведь пенитенциарная система, придуманная американскими квакерами, возникла сравнительно недавно. В европейских языках самое близкое понятие - "висельник". Но это слово не передает смысла заглавия книги о человеке, которому сидеть стало привычно, - нельзя же человека вешать снова и снова.
Я воспользовался случаем вспомнить переводчиков, которые мне особенно приятны как люди, но не хочу сказать, что человеческие качества - самое главное в этом деле. От переводчика я многого не требую, пусть просто проявит себя более одаренным писателем, чем автор, причем ему надо владеть двумя языками, включая и мой язык, английский.
А теперь пора отвечать на письма, особенно на пространное письмо моего японского переводчика господина Сигео Тобита, желающего знать, что такое "Четыре розы". Марка дорогого вина?
Нет. "Четыре розы" - это вовсе не вино".
(На этом моя речь закончилась).
"Сент-Винсент" и принялись откачивать. Я предпринял попытку самоубийства. Не для того, чтобы обратить на себя внимание и потребовать помощи. Не из-за нервного срыва. Я возжелал "долгого сна" (выражение писателя Реймонда Чандлера34) Я захотел "хлопнуть входной дверью" (слова Джона Д. Макдональда). Не хочу больше ни шуток, ни кофе, ни сигарет...
... хочу уйти.
Примечания.
31. Синие ленты носят кавалеры ордена Подвязки
"Адская система" (нем.)
33. Издательство "Старт" выплачивает К. Воннегуту гонорар как за конвенционные, так и за доконвенционные (написанные до 1973 года) книги (От редакции)
34. Имеется в виду первый детективный роман Чандлера "Вечный сон" (1939); известен также под названием "Долгий сон", "Глубокий сон", "Большой сон" и т. д