ПОСЛЕДНИЕ РОМАНЫ
Публицистические книги «Трагическая Америка» и «Америку стоит спасать» были крупнейшими произведениями, написанными в последний период творчества Драйзера. Это, однако, не означает, что творчество писателя в 30—40-е годы ограничивалось публицистическими выступлениями. Он много и упорно работал над новыми рассказами и пьесами, завершал работу над начатыми еще в 10-е годы романами «Оплот» и «Стоик». В 30-е годы Драйзер пишет произведение, посвященное борьбе народных масс, — сценарий «Табак».
Тема сценария «Табак», написанного, очевидно, в. 1930—1933 годах, — борьба тружеников-табаководов против табачного треста во времена президента Т. Рузвельта (1901—1909). Драйзер писал об этом сценарии: «Вот я побывал в Кентукки, я видел горняков, я видел спольщиков-крестьян, я познакомился с их судьбой и написал киносценарий «Табак». Я написал о судьбе крестьянина, полураба на табачной плантации. Ну, и что же? Продать сценарий некому. Ни одна фирма не купит. Публике, мол, такие вещи не по вкусу. Да и как сочетать этот материал с голливудской «красивостью»? Нет у меня и любовной интриги» (XI, 575). Судя по этому высказыванию, в сценарии трактуется новая для писателя тема под углом зрения его новых эстетических взглядов, ставится проблема единства всех сил в борьбе против реакции.
Рукописи этого сценария, до сих пор не опубликованного, хранятся в библиотеке Пенсильванского университета. Драйзеру так и не удалось договориться о постановке этого фильма, хотя он и вел по этому поводу обширную переписку и несколько раз переделывал рукопись — в библиотеке хранится несколько вариантов сценария. Название «Табак» не было окончательным — чаще Драйзер называл сценарий «Восстание». В рукописи четко обозначены время и место действия — восстание в Кентукки в 1903—1904 годах. Чтение рукописей убеждает в серьезности и страстности намерений Драйзера показать динамику народного движения против монополий с позиций своего нового мировоззрения.
«Девушка в гробу», которая так и не была осуществлена.
Дело, однако, не только в том, что Драйзер изобразил эпизоды борьбы рабочего класса с передовых позиций или стремился к тому. Ведь для художественного произведения существенна не только та или иная тема, но и то, как она решена. Анализ последних романов Драйзера со всей очевидностью показывает дальнейшую эволюцию творческого метода писателя.
Оба посмертно опубликованных романа Драйзера начаты и в большей части написаны еще в 10-е годы. В «Стоике», вероятно, лишь незначительная часть последней главы написана в 1945 году, а последние наброски к продолжению и завершению «Трилогии желания» изложены в виде приложения вдовой писателя.
Замысел романа «Оплот» возник осенью 1912 года: Ати Татум, поклонница таланта Драйзера, рассказала писателю трагическую историю жизни своего отца, человека чрезвычайно религиозного, подчинившего свою жизнь квакерским догматам, которые, однако, не принесли ему счастья и не спасли его от крушения жизненных идеалов. Работать над «Оплотом» Драйзер начал в 1913 году, тогда было написано около двух третей книги1. К переработке и завершению романа писатель приступил в конце 1942 года и закончил его в мае 1945 года.
«Оплот» примыкает к «Трилогии желания». Создав в первых томах трилогии образ титана капиталистической Америки, лишенного угрызений совести и понятий о честности, Драйзер в «Оплоте» ставит вопрос: а может ли быть капиталист честным человеком. И образом Солона Барнса, пенсильванского квакера, занявшего пост казначея Торгово-строительного банка в Филадельфии, дает глубоко диалектический и ясный ответ: сама практика бизнеса исключает честность, даже субъективная честность и личная моральная чистота не спасает, не ограждает от участия в делах бесчестных и аморальных, вытекающих из самой сути делячества, бизнеса, капиталистического производства. И в этом сказываются новый, качественно более высокий характер боевого, активного гуманизма Драйзера, его новые этические критерии, исходящие из глубокого понимания законов общественного развития. И если работа Драйзера над «Оплотом» не была завершена в 10-х годах, то, очевидно, по тем же причинам, по каким писатель откладывал третий том «Трилогии желания»,—его тогдашняя философия жизни не могла дать ответа на волновавшие Драйзера вопросы.
Образ Солона Барнса в окончательной редакции «Оплота» отражает новое отношение Драйзера к жизни. Самих по себе личных добродетелей Солона Барнса недостаточно, чтобы противостоять порокам, вытекающим из самой природы капиталистического общества. Неожиданно для себя Солон Барнс убеждается, что, несмотря на собственную свою добропорядочность, он не может уберечь себя и своих близких от губительного действия ненавистных ему пороков буржуазной Америки. И в этом глубоком раскрытии трагедии Солона Барнса выявляются новые черты гуманизма Драйзера, видящего противочеловечность буржуазной Америки с вершин своего нового видения мира.
Солон Барнс — герой необычный. «Это был в полном смысле слова хороший человек — один из тех, кто служит оплотом Америке» (XI, 125), — считали его собратья по квакерской общине. Даже погрязшие в махинациях и жульничестве дельцы «привыкли видеть в нем оплот старого, лучшего порядка вещей, — человека, оставшегося глубоко равнодушным к той неистовой погоне за наживой, которая увлекла и закружила их всех» (XI, 289). И тем более внушительным и впечатляющим оказывается крушение его идеалов.
Жизненный путь Солона Барнса очерчен в романе начиная с детства. Автор как бы противопоставляет религиозную обстановку воспитания Солона Барнса в квакерской семье воспитанию Ф. Каупервуда, единственной религией которого с малых лет было искусство делать деньги. Из повествования, однако, становится ясно, что, несмотря на различие путей, религиозный Солон Барнс, проповедующий «любовь к ближнему», также становится финансистом, пусть и значительно меньшего масштаба, чем «сверхчеловек» Каупервуд, проповедующий господство сильного. Религия С. Барнса поощряет то же «делание» денег, которым занимался лишенный угрызений совести Каупервуд.
Делец Солон Барнс отличается от капиталистов типа Каупервуда лишь тем, что сущность его делячества не ясна ему самому, замаскирована религиозными мотивами. Он даже искренне верит, что все его финансовые мероприятия освещены божественным внутренним светом, что в конечном счете он даже поступает на благо своих ближних. Действительно, Барнс видит в той филантропической помощи, которую он оказывает подчас своим единоверцам, проявление своей общественной полезности. В романе раскрывается различие между субъективным восприятием Барнсом своей деятельности в духе квакерского учения и ее объективной сущностью.
благами, которые им давало приобретенное Солоном богатство. Паразитический образ жизни губит его младшего сына Стюарта. Он вместе с группой товарищей оказывается соучастником тягчайшего преступления. В тюрьме он кончает жизнь самоубийством.
Не в силах перенести позор, умирает жена Солона Барнса. Смерть сына заставляет Солона Барнса новыми глазами посмотреть на свою жизнь, на Америку. Он приходит' к выводу, что его сына погубил стяжательский дух, пронизывающий американскую действительность. Солону ненавистна его прошлая деятельность: «... бездушная корысть, составляющая сущность всякого бизнеса, казалась ему теперь чем-то уродующим и разрушающим нормальное человеческое существование» (IX, 287).
В этих словах о прозрении Солона Барнса особенно явственно выявляются новая философия жизни Драйзера, новые качества его гуманизма, его новые представления о нормальном человеческом существовании.
Солон Барнс видит в себе человека, причастного к гибели собственного сына. Преследуемый этой мыслью, он отказывается от работы в банке.
Солон Барнс вспоминает, как на первых порах банк представлялся ему чуть ли не храмом. «Сбережение и приумножение имущества, — отмечает Драйзер, — было тогда в его глазах естественным и полезным занятием человека. Ему казалось, что наживать деньги и использовать их на добрые дела, на оказание помощи тем, кто в ней нуждается, похвально и высоконравственно. Сберечь данное тебе, растить и воспитывать детей, помогать тем, кто менее удачлив или предусмотрителен, чем он, — разве не значит это жить по заветам христианства? А поскольку заветы христианства — божьи заветы, значит, накопляя имение и распоряжаясь им разумно, бережливо, к пользе других людей, он тем самым служит богу. Отсюда следовал вывод, что для такого служения, для того, чтобы управлять денежным или иным имуществом, необходимы солидные организации, вроде Торгово-строительного банка, и те, кто руководит этими организациями, являются в некотором роде духовными пастырями народа. Но... Уилкерсон, Бэйкер, Сэй, Эверард, Сэйблуорс... эти люди — духовные пастыри народа?» (IX, 288). Эти фамилии принадлежат заправилам банка, где служил Солон Барнс; их мошенничества не раз вызывали у него удивление и смущение. Теперь он убедился, что и сам поневоле был таким же, как и они. «А ведь и он, — размышляет Солон, — был причастен к этому; разве не заседал он вместе с другими в правлении банка, разве не помогал осуществлять и планы, направленные к безмерному накоплению богатства ради той бесполезной роскоши, тех никчемных удовольствий, что ослепили своим блеском Стюарта и привели его к гибели» (IX, 287—288).
— самообличение Солона Барнса — передает трагизм его судьбы. Уйдя от деловой жизни, Солон Барнс впадает в религиозность и мистику.
Солон Барнс понял, что одновременно оставаться честным человеком и быть банкиром в монополистической Америке невозможно, но увидел это лишь после смерти сына. Субъективная честность не спасает его, ибо, как это ощущает теперь и сам Солон Барнс, объективно его деятельность была безнравственной и дурной (см. IX, 291). Словами Эверарда — сподвижника Солона по банку и единоверца — ему выносится приговор от имени монополистической Америки: «Беда только в том, что его нравственные принципы чересчур высоки для нашего времени» (IX, 292).
Солон Барнс отрекся от бизнеса и даже проклял его, но его сподвижники продолжают использовать его имя для представления в благородном свете своих бесчестных деяний. На похоронах Солона Барнса присутствуют Сэйблуорс, Эверард и другие, чья ловкость поражала, а потом и возмущала Солона Барнса.
«Оплота». После похорон Солона Барнса его,плачущая младшая дочь Этта говорит: «Я не о себе плачу и даже не об отце, — я плачу о жизни» (IX, 324).
В «Оплоте» углубляется проблематика «Американской трагедии», прямо названа причина гибели Стюартов и Клайдов — вся практика капиталистического мира. Вместе с тем «Оплот» как бы синтезирует проблематику «Американской трагедии» и «Трилогии желания», показывает прямую связь деятельности Фрэнков Каупервудов с гибелью Клайдов Гриффитсов и Стюартов Барнсов, с трагедиями честных Солонов Барнсов. Писателю теперь яснее взаимная связь и обусловленность явлений американской жизни. Поэтому глубже и смелее проникает в суть явлений и взгляд художника. «Оплот» отличается от других романов Драйзера и несколько особой системой образов своеобразных и не похожих в своей индивидуальности на другие созданные писателем характеры.
необычного. Она была основана в годы английской буржуазной революции ее участником Джорджем Фоксом. После реставрации монархии подверглась репрессиям со стороны королевской власти и официальной английской церкви. Спасаясь от преследований, часть квакеров переехала в Америку, где основала свою колонию, получившую название Пенсильвания по имени ее основателя У. Пенна. В Америке из рядов квакеров вышло немало банкиров и предпринимателей. Вместе с тем из среды квакеров выделились и борцы против рабства, игравшие видную роль в аболиционистском движении, такие, как выдающийся американский поэт и революционер Джон Гринлиф Уиттер (1807—1892), который был одним из наиболее стойких и отважных борцов за освобождение негров. И в наше время влиятельные квакерские организации выступают с пацифистских позиций в защиту мира, что не мешает, правда, им поддерживать реакционную внутреннюю политику правительства США, направленную против демократических и профсоюзных свобод.
Утрата современным американским квакерством тех демократических тенденций, которые присутствовали в деятельности таких его родоначальников, как Джордж Фокс, сказалась и на судьбе Солона Барнса, собственно и определила в значительной степени его трагедию.
В прологе к роману Драйзер пишет: «Практицизм в конечном счете и подточил основы Общества друзей, отдалил его от тех возвышенных побуждений, того стремления к совершенству в нашем не слишком совершенном мире, которое на первых порах так привлекало правительства и народы» (IX, 8), и отмечает, что «идеал Джорджа Фокса пришел в столкновение с повседневной действительностью нашего мира, мира страстей и лишений, тягот и неравенства» (IX, 9).
Солона и заканчивающаяся описанием его судьбы, служит экспозицией романа. Вторая книга передает нарастание противоречий между патриархальными взглядами Солона и всем укладом жизни современной Америки. Это противоречие достигает своей кульминации в третьей книге — процесс познания жизни Солоном Барнсом перерастает в его трагедию. Это трагедия человеческой личности, которую раздавило наступление в современной Америке монополий, трагедия, от которой нельзя ни спрятаться в патриархальные одеяния Общества друзей, ни отгородиться верой во «внутренний свет». На трагической ноте завершается и эпилог романа.
«Оплот» подобно другим романам Драйзера строится очень драматично. Формирование характера Солона выявляет не только его силу — убежденность в религиозных догматах, но и ограниченность Солона. «Но был у Солона, — отмечает писатель, — один серьезный недостаток: он не стремился стать человеком высокообразованным», считал, что «чтение романов есть занятие пагубное для человека», не понимал огромного значения таких наук, как физика и химия. Словом, «Солон воспитывался так, как воспитываются обычно дети в фермерских семьях: подбирал случайные обрывки знаний, а остальное дополняла религия» (IX, 39).
«торговля и предпринимательство созданы господом богом специально, для того, чтобы способствовать просвещению, образованию и общему благополучию всех людей на земле» (IX, 48). Иных взглядов на жизнь придерживается мать Солона Ханна, которая заставляет даже Уоллина задуматься над вопросом: «Разве богатством можно исцелить человека, умирающего от тяжелой раны»? (IX, 52). В молодом Солоне уживается глубокая религиозность матери с практичностью и сметливостью Уоллина. Вместе с тем Солон в результате такого далекого от жизни воспитания, даже попав в банк, еще и очень наивен. Особенно символична в этом отношении сцена, когда Солон, вмешавшись в уличную драку, помогает не пострадавшему, а грабителю. Это приключение, отмечает Драйзер, послужило Солону уроком — «впредь быть умнее и не всегда верить собственным глазам» (IX, 35). Но прошло еще много времени прежде, чем это новое для героев Драйзера качество Солона Барнса — аналитичность, позволяющая видеть суть явлений, скрытую от глаза внешней стороной фактов, — проявило себя и позволило Солону Барнсу увидеть свою деятельность в истинном свете. Пока что Солон не может еще в полной мере воспользоваться этим уроком, который в чем-то символизирует суть его заблуждений.
Во второй части книги противоречие между религиозностью Солона и его практической деятельностью выявляется еще острее и резче. Он погрязает в своих деловых операциях. По его представлениям, «люди, достигшие высокого положения в обществе или большого богатства, были обязаны этим только своему трудолюбию или благоразумию» (IX, 108). «В библии он теперь стремится найти поддержку своим взглядам на карьеру дельца» (IX, 114). Выявляя утилитарный характер квакерской религии, Драйзер снова раскрывает ограниченность Солона: его наивность — он «не умел разбираться в людях» (IX, 116); нелюбовь к искусству— «Все театры — зло, и тебе там не место!» (IX, 165), — говорит он сыну; роман Додэ вызывает в нем ярость; боязнь даже самых безобидных новшеств — «немало беспокойства доставляла Солону растущая популярность велосипеда» (IX, 138). Нежизненность философии Солона обнаруживается и в его деловой практике, и в семейной жизни.
«в жизни творилось так много непонятного, печального, страшного; он особенно ясно понял это сейчас, когда благодаря работе в банке полнее и лучше узнал жизнь» (IX, 129). Солона пугают перемены, происходящие в банке, где новые его руководители начинают прибегать ко все более и более откровенным махинациям. Почтение к начальству, внушенное догматами квакерства, заставляет пока Солона молчать при виде злоупотреблений, но в него закрадывается сомнение в святости проводимых банком денежных операций.
Еще сложнее складывается семейная жизнь Барнса. Дети не могут понять пуританизм отца и оказываются вовлеченными в водоворот жизни. «По мере того, как молодые Барнсы росли, жизнь становилась для них все более сложной, потому что один за другим они невольно начинали подмечать резкое несоответствие между родным домом и окружающим миром» (IX, 137). В доме Солона царит скука, и дети стремятся покинуть родительский кров. Старший сын Орвил женится на богатой наследнице, его страсть к обогащению претит Солону. За богатого наследника выходит замуж и его дочь Доротея. К показной роскоши влечет младшего сына Стюарта. Особенно огорчает Солона поведение младшей дочери Этты, сбежавшей из дома, чтобы поступить в университет. Пытается заняться наукой старшая дочь Айсобел.
И Айсобел и Этта по своим жизненным взглядам особенно далеки от Солона. Обе они стремятся по-своему разобраться в жизни. В них в какой-то степени сказались поиски Драйзером положительного героя. Недаром ведь словами Этты, которой сочувствует и Айсобел, выносится приговор той жизни, в которой процветают люди, подобные их брату Орвилу.
«с тревогой прислушивается к звучавшему все чаще со страниц газет и журналов протесту против монополий, захватывавших в свои руки производство и распределение некоторых предметов потребления» (IX, 263). Забастовка на фабрике одного из заправил Торгово-промышленного банка Уилкерсона заставляет Солона «с болью душевной подумать о рабочих, оставшихся без куска хлеба, в холодные зимние месяцы» (IX, 264). И здесь особенно наглядно выявляется противоречивость Солона. В результате многолетней работы в банке «он так привык уважать силу и финансовое могущество тех, кто стоял выше его, что не решался выступить против них» (IX, 268), по этой же причине он «никогда не был особенно рьяным поборником прав рядового человека» (IX, 265). В то же время вера, в которой он был воспитан, заставляла его думать о достижении гармонии и равенства, да, кроме того, «ему было совершенно ясно, что Уилкерсон Желает урвать для себя больше, чем следует» (IX, 265). Справиться с этой дилеммой пока Солон не может, хотя «он мучительно пытался разрешить те финансовые и психологические проблемы, которые возникли перед ним в связи с делами Торгово-промышленного банка» (IX, 273).
«Солону словно нанесли смертельный удар; то, что произошло, казалось ему частью какой-то трагедии, всего значения которой не вмещал его разум. Рушился, рассыпался прахом весь барнсовский мир» (IX, 280). Здесь повествование достигает своего кульминационного пункта. Солон не только видит тщетность делячества и тех догматов, которые его оправдывали, Он осознал узость своих прежних взглядов, основанных на строгом соблюдении предписаний квакерской религии. Он становится человечнее, гуманнее. Эту перемену в нем отмечает Этта: «Эти глаза! Куда девалась отражавшаяся в них сила морального убеждения, с высоты которого он судил обо всех явлениях жизни, в том числе и об ошибках собственных детей?» (IX, 299). Солон Варне остался, да и не мог не остаться, глубоко религиозным человеком, ведь он был с детства воспитан в квакерских догматах и как бы сросся с ними, но открытие им действительного мира, который не подчинялся действию его религиозных предписаний, открытие, ставшее трагедией его жизни, заставило его отказаться от нетерпимости и религиозного фанатизма.
Большой социальный смысл трагедии Солона Барнса передан в его словах, сказанных в бреду в последние часы жизни: «Он ни с того ни с сего стал настойчиво повторять: «Банки! Банки! Банки!», а немного спустя вдруг сказал: «Беднота и банки!» (IX, 318).
. Говоря о судьбе Солона, Драйзер утверждает, что «в совершившейся трагедии не было его вины» (IX, 280). Барнс сам называет виновных—банки, которые своей деятельностью усугубляют тяжелое положение бедноты.
«Оплот» — до некоторой степени роман философский, по-новому трактующий судьбу человека в мире, где господствуют американские банки и монополии. И уберечься от их всеразрушающей, уродующей все человеческое силы не помогла ни личная честность Барнса, ни тем более его квакерская религия, вера в силу «внутреннего света», и поэтому разрушился, рассыпался прахом весь барнсовский мир. Солон Барнс был не в состоянии понять законы общественной жизни и поэтому не выдержал столкновения с жизнью.
Существенно меняется в «Оплоте» творческая манера Драйзера. Он по-прежнему точен в деталях, но более экономен. «Жажда власти и денег словно была разлита в воздухе» (IX, 115) — одной фразой Драйзер передает атмосферу социальной жизни Филадельфии начала 70-х годов прошлого столетия. В «Финансисте» Драйзеру понадобились бы для передачи этой мысли страницы.
Драйзер постоянно, как бы невольно, отсылает читателя к «Трилогии желания». В «Оплоте» даже фигурирует, правда без упоминания его имени, Каупервуд. «Совсем недавно клика продажных политиков попалась на том, что использовала муниципальные средства для финансирования частных предприятий и для биржевых спекуляций. Их махинации были разоблачены, и планы сорваны, но Только одного человека удалось арестовать и засудить» (IX, 115). Этот эпизод становится здесь частью социального фона, характерного для «позолоченного века», заодно Драйзер уточняет и ход времени.
Сохраняя достоверность и пунктуальность воспроизведения исторического и социального фона, Драйзер теперь по сравнению с «Трилогией желания» более экономен, определенен и поэтому более точен, В «Оплоте» Драйзер достигает большего художественного единства всех компонентов романа. И в этом также сказывается углубление его философии жизни, философии истории.
«Оплот» с «Трилогией желания», особенно с заключительным ее томом—«Стоиком», к завершению которого Драйзер приступил сразу же после окончания работы над «Оплотом», и это прежде всего стремление писателя к большим философским обобщениям.
«Стоика» в последние дни своей жизни и не закончил его. Замысел романа возник давно, тогда же была собрана значительная часть материалов. Уточнение всякого рода деталей для заключительного тома «Трилогии желания» было одной из главных целей поездки, которую Драйзер совершил в 1911 году в Западную Европу, где должно было в основном происходить действие «Стоика». В 1914—1915 годах значительная часть романа была написана. Завершить роман в то время писатель, однако, не сумел.
«Стоике» подвести итог пути Каупервуда, сделать выводы и обобщения. В творчестве же и мировоззрении Драйзера в эти годы наступило резкое обострение противоречий, которое, очевидно, и помешало окончанию трилогии. Вновь возвращался к «Стоику» Драйзер в 20-е годы. Он совершил даже ради этого новую поездку в 1926 году по Западной Европе. И не случайно к работе над книгой писатель вернулся после вступления в коммунистическую партию. Как пишет вдова писателя на основе заметок Драйзера, в заключении «Стоика», которое было задумано в форме монолога, писатель хотел рассказать, как он понимает жизнь, что думает 6 силе и слабости, о богатстве и бедности, о добре и зле, чтобы у читателя не оставить ни малейшего сомнения на этот счет.
Довести до конца работу над «Стоиком» Драйзеру так и не удалось. 3 декабря он писал Джеймсу Т. Фаррелу, что высылает ему рукопись романа, но речь шла лишь о первом варианте. «Я, однако, не считаю рукопись законченной, — писал он Дональду Б. Элдеру 22 декабря 1945 года. — Я собирался написать eщe полторы главы о Беренис — ее психологический портрет в конце книги... но я действительно был так утомлен работой над двумя книгами, что просто перестал писать» (Письма, т. III, стр. 1034). Через шесть дней Драйзера не стало.
это сделать. А между тем эта часть составляет около половины романа. Поэтому, обращаясь к «Стоику», необходимо помнить о его незавершенности.
Следуя замыслу «Трилогии желания» и развивая ее сюжет, Драйзер стремится в «Стоике» подвести итоги жизненного пути Каупервуда. Его герой стареет, и перед ним все тот же вопрос: чего он достиг в жизни. И итог этот оказывается для Каупервуда неутешительным. Особенно отчетливо выявляется это в последних двадцати пяти главах романа, написанных, очевидно, в 1945 году.
— чувствуя приближение конца, он пытается окинуть мысленным взором свой путь и приходит к неутешительным для себя выводам. «Каупервуд, — отмечает Драйзер, повествуя о его морском путешествии в Норвегию, — вдруг почувствовал, что эти люди получают от жизни больше, чем он, — столько здесь чистой, безыскусственной красоты, нехитрого уюта, столько простоты и прелести в нравах и обычаях; а у него этого нет, ни у него, ни у тысячи ему подобных, тех, кто посвятил себя погоне за деньгами, ненасытному стяжательству. Вот он уже стареет, и лучшая пора его жизни миновала. А что впереди? Подземные дороги? Картиннее, галереи? Скандалы и ехидные заметки в газетах?» (V, 286—287).
Каупервуд утрачивает вкус к получению концессий на строительство подземных дорог, к схваткам с соперничающими с ним финансистами, к постоянному и неуемному деланию денег, ко всему, что составляло суть всей его деятельности, — словом, утрачивает вкус к жизни, становится в этом смысле стоиком. Он без всякого вдохновения думает о том, что поездка по морю «подходит к концу и теперь каждый час приближает его к тому, что никак нельзя назвать спокойным существованием: если все пойдет по-старому, ему ждать нечего, кроме новых конфликтов, новых совещаний с адвокатами, новых газетных нападок, новых домашних неурядиц» (V, 287).
«Каупервуд подумал, что даже спустя год после его смерти вряд ли его могила будет усыпана цветами» (V, 289).
Это осознание бесцельности всей своей жизнедеятельности толкает Каупервуда к филантропии — и перед смертью он просит Эйлин, чтобы на его деньги была построена больница для бедных.
Жизнь Каупервуда, человека сильного и энергичного, растрачена бесцельно. Эта гуманистическая мысль о бесчеловечности всей практики служения капиталу выражена доктором Джемсом, который сказал Каупервуду, что «его грандиозная финансовая деятельность уже сама по себе представляет своего рода болезнь». Этой болезнью поражена Америка, к излечению своей родины от тяжелого недуга — капитализма — и звал великий писатель-гуманист.
«Финансиста» и «Титана» — из здорового хищника-тигра или огромного страшного льва, каким он представлялся в «Титане» Эйлин, Каупервуд превращается в пораженного социальным недугом человека. В этом отразилось изменение философии жизни писателя. Он отказывается от свойственного первым двум томам рассмотрения судьбы Каупервуда в духе позитивистской философии Спенсера, как некоего проявления вечной борьбы личности и массы. Нет в его теперешнем видении Каупервуда и элементов того биологизма, которые сквозили у писателя в «Финансисте» и «Титане». Трагизм буржуазного мира, который наглядно и выразительно был выявлен в «Титане», в «Стоике» воспринимается не как универсальный закон человеческого бытия, а как социальная болезнь Каупервуда, как социальная болезнь Америки. В «Стоике» получает решение большая философская проблема — преходящий характер власти, силы, могущества, которые дают деньги, капитал, преходящий характер капитализма. К решению этой проблемы Драйзер подошел в «Финансисте» и «Титане». Высоты нового миросозерцания Драйзера, вдохновлявшегося социалистическими идеалами, позволили ему увидеть судьбу Каупервуда, точнее причины поражения Каупервуда, в новом свете. Драйзер по-новому раскрыл прежний замысел. Каупервуд обречен на поражение, но не в силу фатальных позитивистских законов или универсальных качеств человеческой природы, а в силу социальной сущности своей деятельности, убивающей и в нем самом незаурядную личность. Именно эта незаурядность, сила, энергия Каупервуда позволяет Драйзеру в «Стоике» так ярко раскрыть симптомы социального недуга, испортившего и погубившего его: имя этому недугу — капитализм.
«Стоике» неравномерно — в первых главах, написанных, очевидно, значительно раньше, сохраняется еще и противоречивость трактовки образа Каупервуда, выражающаяся в некотором любовании им. Новые черты осязаемого проявляются в последних главах, особенно в трактовке образа Беренис.
Смерть Каупервуда потрясла Беренис и поставила перед ней во всей остроте вопрос о цели жизни. Уехав в Индию, она увлекается философией йогов, находит в ней утешение от больших душевных травм. Она видит вопиющую нищету индийского народа.
Беренис новыми глазами смотрит, и на Америку, куда она возвращается. Она видит и там «трущобы, где условия человеческого существования столь же невыносимы, как в Индии» (V, 375). И по-новому теперь она смотрит на судьбу некогда любимого ею человека — Каупервуда. «Как грустно, что потерпели крушение все его планы, — размышляет Беренис. — Ничего не вышло, ничего! И ведь он любил ее, нуждался в ее понимании и поддержке, и она тоже любила его. А разве не она подала ему мысль поехать в Лондон и строить там метрополитен? И вот его нет; завтра она навестит его могилу — последнее, что осталось от всех его богатств, которые в свое время представлялись ей такими прекрасными и нужными, а теперь, после того что она видела в Индии, утратили в ее глазах всякий смысл» (V, 375—376).
Трудно сказать, как собирался завершить эволюцию Беренис писатель. Судя, однако, по переписке Драйзера с Дональдом Б. Элдером и Джеймсом Т. Фарреллом, пиcaтeль собирался еще работать над трактовкой этого образа (Письма, т. III, стр. 1034—1035). Во всяком случае некоторые моменты в имеющемся у нас тексте романа позволяют сопоставить образ Беренис с некоторыми чертами образа Эрниты. Подобно Эрните, хотя, конечно, и не с такой степенью проникновения, Беренис видит порочность социальной системы капитализма, и в ней появляется желание что-то сделать для излечения этой социальной болезни, которая свела на нет жизнь любимого ею человека. «Теперь она уже не стремилась занять прочное положение в высшем обществе — в ней крепло желание стать как-то полезной людям» (V, 379), —говорится в записях Драйзера для последних глав, которые были подготовлены к печати его вдовой.
— ее привлекает вначале филантропия — и она устраивает больницу для бедных. Сколь ни благороден этот ее порыв, она, однако, осознает его ограниченность. «Что значит пылинка человеческой доброты в необозримом море нищеты и отчаяния?» (V, 381),— думает она. Ее попытки помочь людям кажутся ей каплей в море. Неясно, как дальше будет действовать Беренис; важно, что она начинает осознавать, сколь недостаточна благотворительность для преодоления социальных недугов. И в связи с этим она по-новому осмысляет пустоту жизни Каупервуда: «Она подумала о Каупервуде и той роли, какую играла она в его жизни. Как упорно, как яростно боролся он долгие годы, прокладывая себе дорогу, — а все для чего? Ради богатства, власти, роскоши, влияния, положения в обществу? Что же сталось со всеми этими замыслами и стремлениями, которые не давали Фрэнку Каупервуду покоя и толкали его вперед и вперед? Как далека она теперь от всего этого, хотя прошло совсем немного времени! Как внезапно раскрылась перед нею беспощадная правда жизни!» (V, 382—383). Перед Беренис, отвергающей с высоких гуманистических позиций желания и страсти, двигавшие Каупервудом, открывается мудрая правда жизни — трудно сказать, как далеко она продвинется в этом познании правды жизни, главное, что оно пусть постепенно, но приходит к ней, придавая «Стоику» новую интонацию, расширяя диапазон гуманистического звучания, обогащенного пониманием законов общественного развития.
Развитие реализма Драйзера — это не только более глубокое раскрытие судьбы Каупервуда и других героев «Трилогии желания», но и изменение качества историзма в «Стоике». С развитием сюжета «Трилогии желания», в основу которого положена судьба Йеркса, Драйзер переносит место действия «Стоика» в Англию. Перед нами, как говорит герой романа Фрэнк Алджернон Каупервуд, «американский бизнесмен, который пытается проложить себе путь в английских финансовых джунглях» (V, 258). Раскрытие приемов экспансии американского империализма более органично связано с художественной тканью романа, что позволяет выявить социальную сущность Каупервуда, не нарушая художественного единства образной структуры романа.
По-новому Драйзер осмысляет и народ, который выступал в качестве исторического и социального фона в первых томах. Теперь для него не только забитые и угнетенные, униженные и оскорбленные Каупервудом и ему подобным, но и олицетворение лучших человеческих качеств. Мысли о судьбе народа заставляют Беренис понять призрачность желаний и стремлений Каупервуда. Да и к самому Каупервуду осознание пустоты его жизни приходит, когда он видит жизнь норвежских рыбаков и их мужественный труд. И в этом выявляется и новое понимание хода истории, и новая философия жизни, и новый характер гуманизма писателя.
По сравнению с «Финансистом» и «Титаном» в «Стоике» несколько меняется и художественная манера Драйзера: не столь явственно выступает пристрастие Драйзера к обилию деталей, уменьшается число публицистических отступлений, органичнее и целостнее становятся характеры.
«Стоике» свою противоречивость. Это сильная и незаурядная личность, которая, однако, целиком поглощена страстью к увеличению своего капитала и потому лишается главного в человеке — человечности. Осуждение Каупервуда звучит в «Стоике» значительно острее и определеннее — без тех оговорок, которыми оно сопровождается в первых томах «Трилогии желания».
«В Каупервуде — финансисте и стяжателе — любовь к искусству и красоте существовала лишь в той мере, в какой она не мешала его стремлению к власти и богатству» (V, 235). Сам Каупервуд говорит: «Я в жизни руковожусь только эгоистическими соображениями» (V, 9). Драйзер излагает жизненную философию своего героя: «Люди живут убийством, все, без исключения» (V, 181). Каупервуд нанял подозрительного молодчика Толлифера и поручил ему заботиться о своей жене Эйлин, чтобы она не мешала Каупервуду спокойно наслаждаться обществом другой женщины: «Ну как это можно назвать, — рассуждает он,— действительно разложение» (V, 65). Каупервуд в «Стоике» развенчивается действительно беспощадно.
В этом отношении особенно интересна сцена смерти Каупервуда. Титан американского финансового мира умер, а он никому не нужен, никого не интересует. Всех занимает лишь вопрос о том, что произойдет с его огромным наследством.
В собственный дом тело Каупервуда вносят тайком, так как Эйлин, его жена, отреклась от него, узнав о его связи с Беренис. Да и само наследство Каупервуда разбазаривается; собранная им коллекция картин, которую он завещал городу Нью-Йорку, продается с аукциона. От Каупервуда в сущности ничего не остается — это символ, которым вынесен приговор его жизни.
«Стоике» становится более экономным и более емким. Иным становится даже городской пейзаж. Нью-Йорк в «Стоике» нарисован через восприятие Беренис — это несметное множество «реклам, расписывающих гигантскими разноцветными буквами бесценные достоинства того, чему подчас на самом деле грош цена, толпы крикливых мальчишек-газетчиков, вереницы оглушительно гудящих такси, легковых автомобилей и грузовиков; и напыщенный вид путешествующего американского обывателя, которому, в сущности, едва ли есть чем кичиться» (V, 373). Этот пейзаж не менее живописен, и даже, пожалуй, не менее поэтичен, чем описание Чикаго в «Титане», но совсем не так возвышен и гораздо резче, социально острее и в чем-то даже проникается иронией, приближается, может быть, к стилю сатирическому.
«Стоиком», Драйзер собирался опубликовать «Трилогию желания» как единое произведение. Он даже думал в связи с этим о необходимости внести некоторые поправки в текст «Титана» (Письма, т. III, стр. 1034). И действительно, «Стоик», объединяя все романы в единое целое, придает «Трилогии желания» законченность и — это главное — новое звучание, соответствующее его новым общественным идеалам.
«Оплот» и «Стоик» можно рассматривать как новый этап в романистике Драйзера в силу их идейной близости, некоторых общих черт и в художественной манере, и даже в построении. Романы написаны в форме романов-биографий, но и в «Оплоте» и в «Стоике» более самостоятельную роль играют побочные линии сюжета: в «Стоике» это линия Беренис, в «Оплоте» — линия детей Солона: Орвила, Стюарта, Этты, Айсобел. И «Оплот» и «Стоик» написаны экономнее, и вместе с тем эти романы отличаются большой философской насыщенностью.
Последние романы Драйзера свидетельствуют об углублении и обогащении его реалистического искусства, выявляют новые качества его активного гуманистического взгляда на жизнь — всестороннего и целеустремленного, отражают воздействие его новых эстетических принципов, воплощенных в Повести «Эрнита», в книгах «Трагическая Америка» и «Америку стоит спасать».
1. См. Э. Драйзер. Моя жизнь с Драйзером, стр. 148.