Приглашаем посетить сайт

Засурский Я.Н.Романтические традиции американской литературы XIX века и современность
Зверев А. М.: Герман Мелвилл и XX век.
Часть 4.

4

Поздний Мелвилл — проблема, в сущности у нас даже и не поставленная45, а в американском литературоведении не привлекшая достаточного внимания. Долго державшееся мнение о творческом упадке после «Моби Дика» теперь отвергнуто. Однако и отличительные черты Мелвилла 50-х годов пока еще не выявлены с необходимой полнотой.

Это задача особого исследования. Оно покажет сложность творческих исканий писателя, подчас (особенно в историческом романе «Израиль Поттер») вплотную подводивших к эстетической системе реализма, хотя в целом они принадлежат романтическому методу в том своеобразии, которое это понятие приобретает применительно к Мелвиплу. С неизбежностью приведет оно и к вопросу о границах романтической эпохи в литературе США, явно не совпадающих с европейскими. «Билли Бадд», последнее выдающееся творение романтизма на Западе, завершен в 1891 г., когда уже были созданы лучшие книги Твена и дебютировал Гарленд, провозгласивший эстетику натуралистического романа.

Говоря в самой общей форме, наиболее заметной особенностью Мелвилла после «Моби Дика» явилось усиление установки на доподлинность рассказа. Каждое отступление от нее оборачивалось неудачами. Таким отступлением оказался «Пьер» (1852), по-своему смелая попытка обрисовать фигуру американского Гамлета, вложив в шекспировскую коллизию тот смысл, который придавали несовпадению мечты и действительности романтики. Таким отступлением стал и «Проходимец» (1857), в художественном отношении представляющий собой экскурс в тот мир полуреального, призрачного существования на грани яви и сна, который был давно обжит немецкими романтиками, а в Америке — Эдгаром По.

«Моби Дика». Читателей, однако, нашлось слишком мало, а все, что последовало за романом о Ките, и вовсе не встретило никакого интереса. В этом равнодушии и публики, и критики, которая вспоминала о Мелвилле исключительно с целью доказать, что он безумен, часто усматривают первопричину творческой драмы, разыгравшейся в последние десятилетия его жизни. Наверное, дело обстоит все же сложнее. Синтетизм, окончательно выработанный в «Моби Дике», был замечательным художественным завоеванием, однако эпоха уже требовала иных героев, иных эстетических средств — политической публицистики, которую ввели аболиционисты, социального романа, зародившегося в литературе периода Гражданской войны.

Завязывался конфликт с эпохой. И прежде тяжело складывавшаяся литературная судьба его обострила. Meнять сложившуюся художественную систему Мелвиллу было, быть может, еще труднее, чем другим писателям 40-х годов: она доказала свою способность вместить такое содержание, которого не смог в Америке воплотить никто из предшественников и современников.

Однако Мелвилл не остановился перед экспериментами в надежде, что таким путем он вернет себе чувство причастности тогдашней злобе дня и внимание читателей. Экспериментом стал «Писец Бартлби», неожиданная для Мелвилла «уоллстритская повесть», которую он анонимно напечатал в 1853 г. Задачей здесь было изображение американской повседневности в социально-психологическом ракурсе. В перспективе времени повесть предстает как серьезный шаг к реализму — по проблематике, персонажам, атмосфере повествования она близка лондонским романам Диккенса, хотя «Бартлби» гораздо чаще сравнивают с гоголевской «Шинелью» и «Записками сумасшедшего»46. Но то двоемирие, которое у Гоголя стало органическим компонентом эстетики реализма (фантастическое в петербургских повестях — это не инобытие, как у романтиков, а вид реалистического гротеска), у Мелвилла и в «Бартлби» сохраняет свой романтический характер. Загадочность Бартлби — затравленного жизнью переписчика бумаг, человека без прошлого и будущего,— типичный мотив для литературы романтизма. И хотя демоничность в данном случае трагикомическая, а весь облик героя жалок, в самом упорстве его пассивного сопротивления судьбе сказывается все та же призрачная форма самоутверждения, которая является родовой приметой романтического героя.

Сборник «Рассказы на веранде» (1856) тоже был экспериментом в рамках романтического художественного мышления с его непреодолимым конфликтом иллюзии и реальности, о котором прямо идет речь в новелле «Веранда», давшей заглавие всей книге. Оба шедевра Мелвилла, объединенные переплетом этого сборника,— «Бенито Серено» и «Энкантадас, или Заколдованные острова»— настойчиво возвращали к той же мысли, насколько мучительно несоответствие между видимым и сущим,— особенность состояла в заостренной этической проблематике, которую под пером Мелвилла приобрела давняя романтическая коллизия. Другой примечательной чертой обеих повестей стало широкое и плодотворное использование документальных источников. В «Энкантадас...» Мелвилл опирался на собственные впечатления от плавания на острова Галапагос, на книги других путешественников и естествоиспытателей. «Бенито Серено» был написан на основе записок капитана Делано, изданных в Бостоне в 1817 г., и герой повести сохранил имя этого мореплавателя.

К «Энкантадас...» вообще едва ли приложимо определение «повесть»,— это скорее цикл пейзажных зарисовок, перемежаемых новеллами, которые основаны на преданиях или мемуарах очевидцев, и пронизанных размышлениями повествователя о пустынном, «проклятом» архипелаге как своего рода символе упорства природы, не поддающейся человеку. Этот жанр свободного повествования, основанного на фактах и естественно перерастающего то в философскую полемику, то в автобиографию, то в сюжетный рассказ, получит интенсивное развитие уже в XX в., например у Экзюпери.

В Америке середины прошлого столетия — даже после «Уолдена...» — подобное нарушение жанровых канонов могло быть воспринято только как свидетельство авторской неумелости. Сборник прошел почти незамеченным, хотя «Энкантадас...» был не только блистательным образцом мелвилловского искусства прозы, но и определенным завершением полемики с Эмерсоном относительно философской сущности и этической символики, заключенной в природе. С ходом времени Мелвилл лишь укреплялся в своем убеждении, что зло присутствует не только в человеческом сознании, но и в объективном бытии. Это была главная тема «Энкантадас,.,» и налет мистицизма здесь даже явственнее, чемв.«Моби-Дике».

«Бенито Серено», где рассказано о бунте невольников-африканцев на борту испанского судна, в тогдашнем общественном климате мог показаться произведением, отчасти созвучным литературе аболиционизма. Однако это было бы лишь грубым упрощением художественной сути повести Мелвилла. В действительности он, используя прекрасно разработанную у романтиков поэтику новеллы-загадки, создал философское произведение, в котором еще раз проявилось и недоверие Мелвилла к самоочевидной истине, для него всегда скрывающей в себе бездну невыявленных подлинных значений, и его обостренное ощущение нравственного зла как одного из неотъемлемых начал человеческой личности, в своих последствиях страшного, если это начало выходит из-под контроля гуманной этики.

Негритянский бунт, сколь бы вескими и оправданными ни были причины, которые его вызвали, показан Мелвиллом прежде всего как обнажение этой истинной природы «естественного» да и всякого другого человека, и осужден бескомпромиссно, хотя писатель сочувствовал аболиционизму и в годы Граждапской войны занял твердую позицию сторонника Линкольна. Тем важнее, что в эту эпоху, побуждавшую людей, обладавших сходными общественными взглядами, видеть в чернокожих невольниках только жертвы института рабства и всячески приукрашивать их душевные и нравственные качества, Мелвилл проявил поразительную историческую зоркость, предчувствуя ту непримиримость и тот трагизм расовых конфликтов, которые раскроются уже через много десятилетий после его смерти.

Достаточно сопоставить «Бенито Серено» с самым выдающимся произведением литературы аболиционизма — созданной в это же время «Хижиной дяди Тома», чтобы почувствовать глубину мелвилловского художественного мышления, развенчивающего многие прекраснодушные иллюзии современников. Герой Бичер-Стоу и выведенный Мелвиллом на сцену вождь восставших Бабо с его изуверством и беспредельной жестокостью в ответ на жестокость белых по отношению к его братьям по расе — характеры поистине полярные: за ними скрыты диаметрально противоположные представления о сущности психологии и этики, выработавшиеся за двести лет рабства. Роман Бичер-Стоу имел громадный успех. Повесть Мелвилла не заметил никто. Но в перспективе истории «Бенито Серено» приобретает значение едва ли не исключительное как первое в США произведение, поставившее проблему вины белой расы и ожидающей ее страшной расплаты так, как эта проблема ставится и решается уже в литературе XX в. в свете накопленного трагического опыта.

позднее, изображала чернокожих людьми неполноценными, примитивными, озлобленными и т. п. Подлинной темой «Бенито Серено» было несовпадение внешнего и сущего — старый романтический конфликт, приобретший совершенно особую значительность, впрямую соприкоснувшись с проблемой этического зла и с острейшей проблемой нравственного оправдания бесчеловечных средств для достижения цели, самой по себе справедливой и высокой. Здесь — центральный повествовательный узел произведения, в котором нельзя не почувствовать атмосферы приближающейся Гражданской войны, пусть на первый взгляд перед нами только давний эпизод морской летописи или иносказание, никак не связанное с «текущим».

Четыре военных года заставят по-новому взглянуть не только на сущность общественных процессов, но и на диалектику духовных и нравственных побуждений личности в крайней ситуации, которыми так богато было время. «Бенито Серено» и здесь предвосхищал направленность литературных исканий, обнаружившихся уже на исходе века в произведениях таких участников войны, как Бирс, или таких ее художников, как Стивен Крейн. И безвольный капитан Делано, мучающийся компромиссами с совестью, но неспособный преодолеть страх смерти, и фанатик насилия Бабо, даже после своей казни наводящий ужас на победителей,— обе фигуры оказались прототипами героев XX в., как прообразом литературы нашего столетия была повесть Мелвилла в ее целостности.

В ней не раз видели произведение болезненное, таящее в себе по сути модернистские концепции личности. Но на самом деле «Бенито Серено» был необходимым звеном в пристальном мелвилловском анализе скрытых противоречий действительности и человеческой природы. В литературе XX в. нетрудно обнаружить многочисленные переклички и с проблематикой, и с поэтикой «Бенито Серено»: нельзя не вспомнить Фолкнера, раннего Ричарда Райта, а среди современных писателей — Уильяма Стайрона. В «Признаниях Ната Тернера» (1969) Стайрон возвращается к той же теме на сходном материале, рассказывая о негритянском восстании в Виргинии летом 1831 г.

За год до «Рассказов на веранде» был напечатан «Израиль Поттер» — роман из эпохи американской революции, тоже приобретавший оттенки актуальности в преддверии Гражданской войны. И здесь писатель опирался на документ изображаемой эпохи; им послужила автобиография героя, написанная незадолго до смерти и случайно попавшая в руки Мелвилла. Под его пером рассказ Поттера, конечно, претерпел очень серьезные изменения. В «Израиле Поттере» нельзя не заметить явной полемики со «Шпионом» Купера, обращенным к событиям того же времени. Мелвилл отбросил обязательный для исторических романов Купера счастливый финал, правдиво рассказав о герое, который всем пожертвовал для революции, полвека прожил нищим среди тех, против кого он воевал, а по возвращении на родину не дождался ни свидетельств признания, ни хотя бы скромной солдатской пенсии, В романе изображались Франклин, Поль Джонс, Итен Аллен, но взгляд писателя был прикован не к тем, в чью честь воздвигали монументы, а к рядовому участнику событий, лишь волею судьбы оказавшемуся в их эпицентре.

В 50-е годы увидели свет исторические романы Теккерея — явление эпохальное для развития этого жанра на Западе. Мелвилл шел в том же направлении, стараясь прежде всего показать не сами по себе исторические эпизоды, а мироощущение и этику людей изображаемой эпохи. «Израиль Поттер» — самое близкое к реализму из всех произведний Мелвилла, хотя в американской литературе еще не имелось условий для того, чтобы появился реалистический исторический роман, который был в конце века создан Твеном, Но в целом оставаясь достоянием романтической литературы, «Израиль Поттер» наметил некоторые проблемы, которые окажутся центральными как раз для исторического романа реалистов, и особенно реалистов XX в. Проблему границ свободной воли и свободного выбора в условиях, когда история вовлекает личность, подобную Израилю, в свое стремительное движение. Проблему отчужденности, так тяжело переживаемой мелвилловским героем, когда историческая драма сыграна, а его уделом становится каторжная работа на кирпичном заводе, где для обездоленных «все — суета и глина» и любой смертный — только кирпич не в метафорическом смысле, подразумеваемым Писанием, а в самом буквальном.

Важнейшей из этих коллизий для самого него была та, которая, конечно, не может быть исчерпана никогда — конфликт добра и зла, доверчивости и низости, чистоты и порочности, столкновение, прослеженное Мелвиллом во множестве его конкретных форм: и социальных, и относящихся к области самых сокровенных переживаний личности. В «Билли Бадде», законченном незадолго до смерти, он обратился к этой коллизии впрямую, создав произведение сугубо романтическое по всему своему духу и строю, однако, совсем не выглядящее анахронизмом ни на тогдашнем литературном фоне, ни сегодня. Оно уже давно служит материалом для формалистических прочтений, чья цель не идет дальше расшифровки библейских аналогий, несомненно присутствующих в этом рассказе о простосердечном формарсовом матросе, павшем жертвой несправедливости, человеческой низости и собственного бесправия, пусть его гибель может показаться еще одной жестокой прихотью судьбы.

Но в конечной итоге главное — не прочерченные Мелвиллом параллели с Библией. Главное — заключенное в «Билли Бадде» свидетельство о том, что в последней фразе, снятой при окончательном редактировании, названо им «порочностью и душевной подлостью» как неотъемлемыми свойствами «нашего непонятного мира», где «невинность и щедрость сердца», воплощенные в герое, оказываются обречены. Творчество Мелвилла обрывается на трагической ноте, а не на ноте примирения с такой действительностью, как нередко изображают дело его американские биографы.

им сложнейшим проблемам в поисках решений, достойных гуманистического идеала.

Примечания.

«Американский романтизм и современность» (М., 1968) из последних произведений Мелвилла внимательно рассмотрен лишь «Пьере» в исследовании Ю. В. Ковалева — только «Израиль Поттер».

46 Такого взгляда, в частности, придержавается и Н. Арвин.