Приглашаем посетить сайт

Зверев А. М.: Джек Лондон (к 100-летию со дня рождения).
Закон жизни

Закон жизни

В том же "индейском" сборнике "Дети мороза" была помещена новелла, ставшая затем хрестоматийной. Это был рассказ о старом вожде, которого племя оставило умирать у костра, потому что голод заставлял индейцев спешить в богатые дичью края, а больной старик стал обузой. В последние часы на земле Коскуш вспоминает всю свою жизнь, и самое неотступное воспоминание - гибель могучего старого лося, которого волки отрезали от стада и затравили; мальчишкой Коскуш видел кровавую развязку. Она показалась ему драматической, но опыт прожитых лет убедил его в том, что таков закон жизни: "Природа безучастна. Она поставила жизни одну задачу, дала один закон. Задача жизни - продолжение рода, закон ее - смерть". И Коскуш почти не сопротивляется, когда вокруг его гаснущего костра начинает сжиматься волчье кольцо.

Север необычайно обострил внимание Лондона к биологической стороне жизни. Это вообще было в духе времени. Натурализм, в особенности европейский, находил биологические объяснения многим сторонам человеческой жизни и общественного бытия, и "научность" этих объяснений делала их почти непререкаемыми; потребовалось не одно десятилетие, чтобы исчез увенчивавший их ореол непогрешимости.

Перечитанные на Севере спенсеровские "Основные начала" и "Основания психологии" укрепили убеждение Лондона в том, что и отношения между людьми, поколениями, расами, народами подчинены не только социальным законам, но и тому же "закону жизни": побеждают молодые, сильные, лучше приспособленные, однако приходит время, когда и они должны уступить в непрекращающейся борьбе за существование. Когда впоследствии эта идея, случалось, теснила в сознании Лондона веру в действенный гуманизм, писатель расплачивался тягчайшими творческими срывами: спенсерианство "научно" оправдывало и расизм, и насилие над "наименее приспособленными". Горько перечитывать сегодня лондоновскую повесть "Приключение" (1911) или некоторые его репортажи с русско-японской войны, где отдана щедрая дань мифу о "желтой опасности".

атмосферой, в какой происходило действие: на Клондайке люди могли выжить, лишь ведя тяжкую и непрерывную борьбу с суровой природой, и каждодневный контакт с нею заставлял проникнуться уважением к ее законам, воздействовал на склад личности. А самое главное - биологизм искупался в новеллах ранних сборников верой в этические ценности человека, сознанием его духовного величия.

Вспомним "Любовь к жизни". Герой вывихнул ногу, и напарник, Билл, бросает его - ведь слабым не выстоять в битве за жизнь. Прошло несколько недель, и герой увидел под кустом обглоданные волками кости Билла - он, в свою очередь, уступил в схватке с более сильным. Чтобы выбраться на морской берег и спастись, герой должен убить больного волка и напиться его крови - выживет кто-то один. Казалось бы, типично биологическая схема. Однако рассказ (быть может, даже против воли Лондона) оказался отнюдь не иллюстрацией к тезисам Спенсера, а гимном человеку - его упорству, мужеству, воле. Читая "Любовь к жизни", думаешь вовсе не о том, что автор описывает, в сущности, процесс борьбы за существование, а о несгибаемых нравственных качествах героя новеллы.

Когда Лондону удавалось, преодолев искус прямолинейных уподоблений, наполнить свои "биологические" повествования большим этическим и философским содержанием, его ждали бесспорные художественные удачи. Здесь прежде всего надо назвать две знакомые каждому из нас с детства книги о собаках- "Зов предков" (1903) и "Белый Клык" (1906).

Наивно видеть в них вслед за многими современниками писателя своего рода беллетристические пособия по теории эволюции. Секрет непреходящего обаяния этих повестей, разумеется, не в их "научности". В чем же? Лондона отличала редкая способность - он умел предчувствовать перемещения читательских интересов, вызываемые подспудно происходящими психологическими сдвигами. Он был одним из первых писателей XX века, который почувствовал, что в глубинах сознания формируется новое представление о месте человека на земле и о его отношениях с другими обитателями планеты.

Он безошибочно предвидел, что планета будет необратимо "сжиматься", и на покрывшейся густой сетью городов, железных дорог, телеграфных и телефонных коммуникаций земле люди совершенно по-новому ощутят родство всего живого и научатся по-новому ценить созданный самой природой миропорядок, который они безоглядными "усовершенствованиями" поставили на грань катастрофы.

"зов предков", который сегодня побуждает жителей не в меру разросшихся столиц на утлых суденышках пересекать океаны, старательно выискивать еще сохранившиеся кое-где на карте "нецивилизованные" уголки, взбираться на горные пики по опасным, еще никем не пройденным траверсам. Стремиться хотя бы искусственно восстановить естественную близость к природе, потеря которой, как выяснилось, не компенсируется никакими, даже самыми ошеломляющими достижениями технического прогресса.

И вот это ощущение углубляющегося разрыва между человеком и природой, а вместе с тем - растущих потребностей человека в повседневном, многогранном и живительном общении с природой, с ее обитателями, со всем уходящим миром естественной жизни на редкость интенсивно и полно передано в обеих повестях Лондона о собаках, чем и определяется их поистине выдающаяся художественная ценность.

При жизни Лондона популярность "Зова предков" была поразительной. Однако от признания книги иной раз еще далеко до понимания ее истинного смысла и значения. В "Зове предков" видели торжество "научного" метода, каким объявлял себя натурализм, и Лондона осыпали похвалами за биологическую достоверность рассказа, хотя вовсе не это было в нем главным. Другие критики прочли повесть как аллегорию: судьба Бэка - это, собственно, судьба любого члена общества, который в жестокой борьбе пробивает себе "путь наверх, сталкивается и с товариществом, и с враждебностью и усваивает уроки приспособления к "среде", за которые приходится платить шрамами. "Виноват,- отвечал. Лондон, - но я, пока писал, не думал ни о какой аллегории. Если она и возникла, то неосознанно"

Не следует считать подобные толкования совершенно произвольными. И "Зов предков" и "Белый Клык" можно было воспринять как иносказание: глазами собаки в обеих повестях увидены люди и нравы Клондайка, передано все то героическое и низменное, что сопутствовало "золотой лихорадке". В этом смысле повести очень близки друг другу. И в той и в другой на долю героев выпадает множество жизненных испытаний. И Бэк и Белый Клык оказываются в руках жестоких и своекорыстных хозяев, признающих лишь "закон дубины и клыка" (в "Зове предков" Хэл, в "Белом Клыке" Красавчик Смит), оба не погибают лишь потому, что на выручку им приходят добрые и мужественные люди (в "Зове предков" Торнтон, в "Белом Клыке" Уидон Скотт - оба, надо заметить, сильно идеализированы), и в свою очередь спасают жизнь новым хозяевам.

Обе повести, бесспорно, дополняют картину Клондайка, созданную в новеллах северного цикла. Но если бы их значение тем и ограничивалось, если бы Лондон не пошел дальше прописных истин вроде того, что собака лучший друг человека и ее надо ценить и любить, повести, разумеется, не оказались бы тем явлением большой литературы, каким они предстают перед каждым новым читательским поколением вплоть до наших дней.

"Естественную жизнь" Лондон воспринимал как человек, уже почувствовавший горечь невосполнимого разрыва органичных связей с природой и различивший в самом себе настойчивый "зов предков". Людям не дано было откликнуться на этот зов; нельзя было повернуть вспять от цивилизации, зачеркнув десять тысяч лет человеческой истории. Бэк и Белый Клык обладали тем, что человеком было утрачено навсегда: слитностью с природой. Это очень остро ощущал Лондон, именно поэтому его повести о собаках наполнились серьезным философским - и, конечно, не анималистическим, а "человеческим" - содержанием.

утопизма, звавшего "назад к природе". Наоборот, в "Белом Клыке" Лондон описал обратный процесс, приспосабливание к цивилизации, правда так и не добившись такой художественной убедительности, как в ранней повести.

Но так или иначе, за каждой картиной и каждым эпизодом его книг о собаках стоит невысказанная мысль, что человеку уже никогда не жить в полном согласии со своей природой, как это удалось Бэку, не вернуть живительного единства с землей, которое еще сохраняет Белый Клык. "Закон дубины и клыка", которому подчиняются прирученные собаки, не может стать для Бэка законом жизни, ибо он слишком горд. Не может стать им и закон добра и ласки, хотя сердце Бэка переполнено любовью к Торнтону. Но еще сильнее голос инстинкта, голос природы, зовущий его под сень "первобытного закона жизни", суть которого - "убивай, или будешь убит". Грубый закон, который шокировал чувствительных читательниц "Зова предков", не помышлявших, что это и есть закон природы и что всякое живое существо тяжело расплачивается за насилие над собственной природой, какими бы доводами это насилие ни оправдывалось.

И Белый Клык, в котором лишь на четверть собачьей крови, живет той же "естественной жизнью", прежде чем попасть к людям. В этой повести созданы едва ли не самые поэтичные и выразительные картины северной природы, какие можно найти у Лондона. В прологе два золотоискателя везут в Доусон тело своего погибшего товарища, и одному из сопровождающих суждено стать добычей волков, а другому - спастись в самый последний момент. Обе главы пролога полны символического значения: величие "северной глуши", безграничная сила ее законов обращают в прах придуманные людьми искусственные ценности - богатство, власть (погибший был английским лордом), претензии навязать свой диктат первозданному миру.

Всем своим строем повесть отрицает эту иллюзорную, суетливую жизнь, которой противопоставляется реальный мир - суровый и прекрасный мир клондайкской природы. "Читаешь его,- писал о Лондоне Леонид Андреев,- и словно выходишь из какого-то тесного закоулка на широкое лоно морей, забираешь грудью соленый воздух и чувствуешь, как крепчают мускулы, как властно зовет вечно невинная жизнь к работе и борьбе". С огромным мастерством передает Лондон переживания своего мужающего героя, чьи чувства необычайно полнокровны, интенсивны, ибо сам он - неотъемлемая частица того реального мира, в котором он растет.

"не следует винить", ибо "уродливое тело и низкий интеллект были даны ему от рождения, а жизнь обошлась с ним сурово и не выправила его". Будет выведен на сцену убийца Холл, которого Лондон тоже оправдает - во всем повинны трущобы Сан-Франциско, а Холл был только "мягкой глиной".

Но пока повесть рассказывает о Белом Клыке, преобладает в ней отнюдь не биология, а большая философская тема. Усваивая повадки волка, Белый Клык "выполняет высшее назначение жизни". Этого нельзя сказать ни о ком из индейцев или золотоискателей, с которыми ему суждено столкнуться, даже о неправдоподобно, до приторности добродетельном Уидоне Скотте. И может быть, именно потому, что Белый Клык во всех своих побуждениях руководствуется голосом природы, ему и дано изведать такую любовь и такое счастье самоотверженности и преданности, какие недоступны чувствам человека, всегда (в большей или меньшей степени - не так уж важно) скованного нормами цивилизации с их неизбежным налетом искусственности.

В душе Бэка победил зов предков, в душе Белого Клыка - чувство любви к человеку. Финал повести о клондайкском волке, очутившемся в Калифорнии и мирно играющем с щенятами под южным солнцем, выглядел явно искусственно и противоречил всему ходу авторской мысли. "Бунтарь" Бэк, убежавший от цивилизации к предкам и во главе волчьей стаи преследующий стадо лосей,- образ, куда больше отвечающий настроениям писателя в дни его молодости.

В дальнейшем и перед самим Джеком Лондоном возникнет проблема выбора между бунтарством и приспособлением к окружавшей его цивилизации, пороки которой он знал лучше многих своих литературных современников, но к которой инстинктивно тянулся - чтобы восставать против нее снова и снова.